Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

АНТОН

Пришел Антон. Сказал, что на кафедре философии в ВПШ меня поносили. Все за то же – за формацию.

– Это ты меня сбил с панталыку, – шутя сказал я.

– Знаешь, в чем твоя главная слабость? – сказал он. – В половинчатости. Бить тебя все равно будут. И после выборов побьют, это очевидно. А за что? За пустяки. Если уж быть битым, так за дело. Надо было идти до конца. Тогда, может быть, и бить не стали бы. Растерялись бы и промолчали. Не выгодно было бы бить. Как с Лебедевым.

– Я остановился на полпути, как ты считаешь, не по глупости и не по трусости, – сказал я. – Ты-то знаешь, что я не трус. Не убеждает меня твоя концепция! Ты считаешь, что некие универсальные социальные законы, лишенные ограничителей, выработанных прошлой историей цивилизации, определяют суть и все стороны жизни нашего общества. Но как? Это же надо доказать.

– Это нельзя доказать, – сказал Антон. – Это надо увидеть. Затем исследовать общество в этом разрезе. Затем построить теорию или серию теорий по правилам построения теорий в опытных науках. Проверить теорию на фактах и т. д. Ты сам все это прекрасно знаешь.

– Ну поясни хотя бы примерно, чтобы я смог увидеть, – сказал я.

– Это тривиально, – сказал Антон. – Я не понимаю, почему ты не видишь сам. У тебя же голова на десятерых. Возьми любое значительное учреждение и посмотри на структуру коллектива людей. И посмотри, что в этой структуре идет от интересов дела, а что от чего-то другого. Сектора, отделы, институты... Что тут обусловлено законами физики, биологии, языка и т. п., которые призвана изучать наука? Ничего. Интересы управления? Конечно! А что это такое? Дело? Это и есть социальная жизнь, как таковая. А раздутые штаты – это от того же базиса?? А лень? А халтура? А безответственность? Даже твои производительные силы испытывают определяющее влияние законов социальности. Проследи состояние и эволюцию нашей промышленности, и ты найдешь на всем их печать. Даже космические полеты продиктованы ими, а не потребностями производства. Я уж не говорю о таких вещах, как чудовищный паразитизм большой части населения, низкая производительность труда, прикрепление населения и т. д. А возьми всю сферу культуры. Что ты высосешь из того, что у нас – общественная собственность на средства производства, нет эксплуататорских классов и т. п.? А пойди путем, о котором я тебе твержу столько лет, и все становится прозрачно ясным. И с точки зрения механизмов. Шестьдесят тысяч бездарных и среднеспособных писателей, неплохо живущих при этом строе, поддерживаемые мощным партийно-государственным аппаратом, тоже неплохо устроившимся, сломают шею любой попытке создать правдивую и талантливую литературу. С Солженицыным расправились главным образом не потому, что он разоблачал, а потому, что он талантливо делал это. И по содержанию. Есть человеческие проблемы, возникающие в силу наличия в обществе актуально действующей системы нравственности, и проблемы, возникающие в силу отсутствия таковой. Лишь первые образуют основу духовно великой литературы. Донос, измена, предательство, обман и т. п., например, не рождают проблем, достойных быть проблемами великого искусства, в обществе, в котором нравственность не образует социально значимого механизма. Великое искусство есть порождение нравственной цивилизации, есть одно из ее средств. Потому у нас нет и не может быть великого духовного искусства. Мы можем заставить всю страну плясать, кататься на коньках, петь в хоре. Но мы не допустим, чтобы у нас появлялись великие писатели типа Достоевского и Толстого. Да что говорить. Фактов в избытке. Они сами просятся в науку. А мы всеми средствами отбиваемся от них.

НОВОСТИ

Пришли Сериков, Новиков и Светка. Рассказали о ходе дел над книгой. Оказывается, дела идут как следует. И даже лучше. Так что мое отсутствие сказывается благотворно. Потом они рассказали последние новости и сплетни. У Сидорова из сектора этики украли дубленку. У Китаевой ревизия обнаружила махинации на тысячу рублей с профсоюзными марками. Институт кипит. Китаева в институте больше двадцати лет. Старый член партии. Начальство хочет ее спасти как ценного работника (как стукача?), а низы требуют крови. Приехала делегация из Югославии. Очень хотели встретиться со мной. Тваржинская усмотрела в этом криминал, ибо югославы, как известно, все ревизионисты. Карасева опять не выпустили за границу на симпозиум, а там из– за этого был маленький скандальчик. Новый ученый секретарь задергал институт бумажной формалистикой. Начинают копать иод диаматчиков, ищут позитивистские шатания. В общем, маразм крепчает. Все уверены в том, что я пройду в членкоры. Поговаривают о том, что пора наш отдел превращать в самостоятельный институт.

– И устроить погром, как у социологов, – смеюсь я. – Надо сначала пару коллективных книжек выпустить серьезных, несколько сборников и индивидуальных монографий. Года через два можно будет и об институте вопрос поставить.

Потом рассказали мне последние анекдоты. И все – о съезде. Приходит ребенок из детского сада, плачет, говорит, что больше туда не пойдет. Почему, спрашивают его. А потому, говорит, что воспитательница нас все время пугает: съест капеесес, съест капеесес! Или такой: при входе во Дворец съездов люди спрашивают у делегатов, нет ли лишних билетиков. Зачем вам, удивляются делегаты. А тут комедию смешную показывают, говорят люди.

А вот отгадай, – говорит Новиков, – что это такое...

Он двигает рукой сверху вниз и чмокает губами. Я, конечно, не знаю...

– Это прибытие партийно-правительственной делегации.

А Сериков прочитал стихотворение:

 
Обижается народ:
Мало партия дает.
Наша партия не б...ь,
Чтобы каждому давать!
 

В общем, было очень весело. После того как они ушли, заявился Дима. Привез ужасно много еды и подробнейший отчет о процессе Хлебникова. Тот отделался пустяками: всего пять лет. Разговорились о диссидентах вообще и пришли к единодушному заключению: советское диссидентство теоретически выделяется из общего либерализма лишь степенью своего негативного отношения к советской реальности, а не продуманностью некоей позитивной программы преобразований. Зато полностью разошлись в оценке их практической деятельности. Дима возвел их в ранг героев, а я сказал, что они – спекулянты на ситуации определенного рода, что они думают не столько об обществе, сколько об удовлетворении своего тщеславия. Дима сказал, что думать так – пошлость. Однако разумных аргументов Дима не привел. Конечно, среди них есть героические личности. Но не они определяют общую картину. Дима сказал, что, если даже у них тысяча человек будут прохвосты и лишь один – герой, все равно этот один придаст целому героическую окраску. Я этого понять не мог. И мы стали говорить о каких-то пустяках.

ВО ИМЯ НАРОДА

– Трудиться и жертвовать собой, – говорит Сашка. – А ради чего? Во имя народа, говоришь? Народу служить? Демагогия это, и ты сам прекрасно знаешь.

Сталин со своей бандой творил мерзости во имя народа. И сотни тысяч его подручных убивали и терзали людей во имя народа. И нынешние сотни тысяч хапуг и карьеристов творят во имя народа.

– Не все же хапуги и карьеристы.

– Не все. А много ли ты среди своих знакомых назовешь людей иного рода? А ты спроси их, во имя чего они такие? А что такое народ? Население?

– Нет, конечно, не население. Народ – категория социальная. Видишь ли...

– Вижу. В прошлом веке это еще имело смысл. А теперь не то. Рабочие? Крестьяне? Уборщицы? Солдаты? Канцелярские служащие? Студенты? Учителя? Где он, твой народ, как социальная категория?! Те, кто хуже всех живет? Хорошенькая категория! Чем рабочие хуже живут, чем дядя Антон? Ты сам писал, что уровень жизни больших масс населения определяется характером социального строя общества. Правда, ты писал, что у нас высокий уровень, растущий и перерастающий. Хотел бы я знать, ты это написал после того, как за картошкой сходил или до этого?! Солженицын прав: надо в корне менять всю систему наших понятий, оценок и целевых установок. Требование свободы слова – реальность. Долой цензуру – реальность. Свобода эмиграции – реальность. Гласность – реальность. А это все нечто иное, чем «во имя народа». Думаю, что и «народу» от этого будет лучше. Правда, те, кто такие требования выдвигает, душатся от имени «народа», во имя «народа» и силами самого «народа». А работа во имя Общества, Государства, Партии есть просто циничный карьеризм или тупость.

– Ты сам все понимаешь. О чем же говорить?! Мое мнение для тебя – нудная холуйская философия. Чего же ты хочешь?

– Не знаю. Не знаю. И потому злюсь. Окончу университет. А дальше что?

– Хотя бы просто жить, как все живут.

– Просто жить у нас нельзя. А жить как все – значит изворачиваться, толкаться и пролезать. Ты пробовал когда-нибудь просто пожить? Не считая санаториев, конечно? У нас нельзя жить не функционируя. Чтобы «просто жить», нужна некоторая независимость человека от общества. Свобода жить по своему усмотрению нужна. Пусть в рамках права и морали, но до некоторой степени независимо от коллектива, к которому ты прикреплен.

– Ну не всегда же ты к нему прикреплен.

– Всегда. Даже в постели. Даже в туалете. Он незримо держит тебя под своим постоянным контролем.

– Такую независимость надо завоевать.

– Как? Делать карьеру? Это же не независимость. Становиться гением и обретать известность? Не всякому дано. А если ты средний заурядный человек?

– И что же ты все-таки предполагаешь делать?

– Точно не знаю. Ориентировочно – попробую на несколько лет податься на какую-нибудь стройку. Допустим – на БАМ.

– Ты с ума сошел!

– Для других – это подвиг, а для своего сына – сумасшествие? Это нечестно. Ладно, не бойся. Я действительно пока еще не сошел с ума.

Разговор этот меня сильно расстроил. И не перспективой Сашкиной судьбы. Он парень крепкий, выстоит. А самим содержанием проблемы. Принято думать, что наша идеологическая пропаганда – пустое дело. Мол, всем известно, что это брехня, не имеющая никаких существенных последствий по ее содержанию. Мол, собака лает – ветер относит. Но это – глубочайшее заблуждение. Это только так кажется, что наша идеология оставляет души людей нейтральными или вселяет в них скептицизм и презрение. Есть формальный аппарат действия идеологии на человеческие души, не зависящий от конкретности ее содержания. Сам факт ее существования и способ воздействия. Этот аппарат совершенно неуловимыми путями плетет в человеческом сознании тончайшую сеточку, в которой затем бьется и трепещется зародившееся человеческое «я». И когда это «я» созревает, бывает уже поздно. Оно оказывается плотно опутанным этой незримой сетью идеологии. Требуются исключительные обстоятельства, чтобы разорвать ее или не допустить ее появления в твоей душе. Это дано немногим. Сашка хотя и рыпается, но уже попал в эту сеть. И не вырвется из нее, я это чувствую, никогда. Это, пожалуй, к лучшему. В гении он не выйдет. А в диссиденты не стоит труда выходить. Тоже скучно.

ТРАДИЦИЯ И СИСТЕМА

Пришли Ступак, Никифоров и еще одна наша молодая и младшая сотрудница. Принесли бутылку коньяку. И мы ее тут же выдули. Рассказали о новой системе прохождения монографий и сборников и о новой системе защиты и подготовки диссертаций.

– Ого, – сказал я. – Теперь на паршивую брошюрку надо убить лет пять, как минимум, а диссертацию защитить практически немыслимо.

– Смотря кому, – сказал Ступак. – И старая система была почти такая же. Суть дела не в этом. Раньше сложилась некоторая традиция вопреки формально-бюрократической системе. Конечно, в этой традиции руки грели проходимцы. Но проскакивало и кое-что приличное. Факт остается фактом, за эти годы у нас напечатали несколько десятков книжек и статей вполне на уровне мировой продукции такого рода, а из защитившихся можно отобрать десятки три, из которых можно было бы создать первоклассный институт, неизмеримо более продуктивный, чем наш полутысячный. Эта новая система означает: разгром традиции шестидесятых годов. Прохиндеи все равно будут печататься и защищаться, как и раньше. А приличным людям теперь об издании книжек и о защите и думать нечего.

Потом рассказывали анекдоты. Потом говорили о повышении цен, о процессе над Хлебниковым, об учащающихся фактах ограбления квартир, о бюрократической системе, которую раздули в институте.

О ЛИТЕРАТУРЕ

Сашка принес мне новый роман Тикшина, по которому сейчас вся Москва с ума сходит.

– Прочитай обязательно. Потрясающая книга. Тут такие кошмары показаны, что порой даже Солженицын кажется пресным. И сумел пробиться человек. Напечатали!

Я прочитал книгу с большим трудом. И особого восторга не испытал. Накручено-наверчено в современном стиле. Психоанализ с небольшим опозданием (как говорит Ступак, с опозданием на советскую власть). Неореализм с опозданием на все послевоенное время. Герои мучаются и мучают друг друга. Почти все полные ничтожества. Есть и порядочные. Есть и способные. Но в чем их порядочность и способность, из книги не видно. Об этом просто говорится. Герои раздвоены и борются в себе, не отдавая себе в этом отчета. Послевоенные события в нашей среде изображены как мелкие интриги на уровне кафедр, факультетов, институтов. Зависть, сведеие счетов. Есть, конечно, и намеки. Я все эти события помню хорошо, сам в них участвовал. Все было куда проще, прозрачнее и без всякой психологии. И ничто никого не удивляло. Бить? Извольте! И никаких проблем, Кого? Можно и этого. За что? Можно и за это. И опять никаких проблем. Один из главных героев книги, беспринципный и бездарный проходимец, кончает тем, что спивается и опускается на самое «дно» – становится грузчиком в мебельном магазине. Это уж совсем комично. Так не бывает. Это не отвечает и духу нашего общества. Проходимцу с высшим образованием не надо опускаться на «дно». Он может прекрасно спиваться и на высоких должностях, которых у нас великое множество. У нас так и делают очень многие (вплоть до верхов) – спиваются в кабинетах, в шикарных квартирах, на дачах и даже на официальных приемах. К тому же грузчик в мебельном магазине – это еще не «дно». Да и вообще, бессмысленно говорить о «дне», когда все живем на этом самом «дне».

Пришел Антон, увидел книгу и рассмеялся:

–И ты туда же? Не удивлюсь, если скоро увижу тебя завсегдатаем «Таганки». Прогресс!

– Неплохая книга. Очень современная. И смелая. И видишь – напечатали же!

– Вот именно, напечатали. Сейчас такое часто печатают. Мол, глядите, мы не боимся правду показывать. Милый мой кандидат в членкоры! Кому-кому, а тебе-то должно быть хорошо известно, что наша власть и представляющая ее цензура имеют интуицию на настоящую литературу. И если уж они пропустили – ищи изъян. Конечно, в этой книге по мелочам многое верно. Много метких наблюдений. Образы отдельные получились. Но в целом и в главном это обычное советское вранье, допущенное цензурой. С намеками, с кукишами во всех карманах, но вранье. Тут накручено намеренно: показать, что в жизни все переплетено в сложный клубок! Чушь! В нашей жизни все прозрачно, как в казарме или в конторе. А если есть сложность какая-то, так от нашего привычного бардака и от бестолковости, а не из принципа. Скажи, были у тебя когда-нибудь трудности в понимании наших людей и ситуаций, порождавших драму? Никогда? И у меня никогда. Мы влипали в неприятности, но не потому, что сложны люди и ситуации, а лишь в силу вероятностной бесконтрольности и контролируемости бытия и по своему желанию того же сорта. У Тикшина герои раздвоены и борются в себе. И продуктом этого являются те или иные внешние конфликты и процессы. А на самом деле как? Идет борьба между людьми и группами людей. И вытекает она не из состояний индивида, а из самого факта совместного существования больших масс людей в условиях советского общества (индивид все добывает через коллектив, продвигается и творит через коллектив, подвержен его власти и т. п.; общество не имеет нравственного сознания и поддерживающих его институтов; нет правовой защиты индивида; индивид прикреплен; нет свободы выбора и т. п.). Индивид лишь рефлектирует в себе условия советской жизни. И в массе он адекватен им. Неадекватные же погибают – рыба не может долго жить вне воды. Есть, конечно, у людей свои личные проблемы. Но у нас они просты, прозрачны, примитивны, стандартны. Они не предмет для литературы сами по себе. Описывать переживания по их поводу – все равно что описывать переживания по поводу выпадения волос, запора или потери сексуальных потенций с возрастом. Предмет настоящей литературы – их обычность, серость, заурядность. И о них тогда надо говорить как-то иначе. Например, в форме исследования, как это сделал Солженицын в «ГУЛАГе». Кстати, «ГУЛАГ» – не столько исторический документ, сколько гениальное художественное произведение, использующее исторические факты. Мы же с тобой прожили жизнь именно в то время и в той среде, о которой пишет Тикшин. Так ли это было? Нет, не так. Не хуже и не лучше. Просто не так. И если уж говорить обо всем, что было на самом деле, так надо говорить прямо, без намеков. Да, был проект массовых репрессий против евреев, и наш знакомый Чесноков целую книгу подготовил, оправдывающую это, за что и был возвышен Сталиным. Проект лопнул. Почему? Какие-то глубинные драматические процессы сработали? Ничего подобного. Бездушный расчет. Невыгодно оказалось. А так, дали бы сигнал, за милую душу прогнали бы евреев по улицам Москвы. И в Сибирь. Убоялись аналогии с фашизмом. Мы же тогда выступали в роли избавителей человечества! Кампания против космополитов? Широко организованная кампания, как и все прочие. Указание свыше, на местах готовы исполнить, жертвы намечены, энтузиастов хоть отбавляй. И никакой психологии, кроме страха, злорадства, стремления выкрутиться. Надо описать общий механизм дела – это и будет правда. А описывать жизнь муравейника или скопища мышей через психологию отдельного муравья или мыши... Я не имею ничего против Тикшина. Писатель он неплохой. Но ведь он – лауреат. О нем много пишут. Это характерно. Подлинную правду у нас убивают и замалчивают.

– Ты, как обычно, перегибаешь палку. Что же, у нас не может быть настоящей официально допущенной литературы? Остается же бытовая жизнь. Любовь. Семья. Приключения. Романтика. В общем, все то, о чем обычно пишут писатели.

–Ты марксист, а принципы свои в отношении нашего общества никак признать не можешь. Семья, любовь, дружба, романтика, приключения – все это суть советская семья, советская дружба, советская романтика, советские приключения и т. п. Возьми, например, космические полеты. Героизм! Но ведь дело же не обстоит так, будто это делают энтузиасты-добровольцы на свой риск. Их тщательно отбирают! И по анкетным данным прежде всего. И по иным соображениям, не имеющим отношения к делу. Бабу запустили. Зачем? Первая женщина-космонавт – наша. Это подтверждает и все такое прочее. Много среди космонавтов евреев? Скажут, евреи трусят, как во время войны. А ведь вранье. Ты же сам знаешь. Брось клич: евреи, кто хочет в космос?! И отбою не будет. И тогда скажут, что выгодно. А ведь на самом деле выгодно. Много ли космонавтов погибло? А вознаграждение какое?! Быть космонавтом у нас – это, брат, высокая политика. Дружба? Случись что, все твои друзья из отдела бросят тебя немедленно. И Светка. И Новиков. И Сериков. И Иванов. И Корытов. И Курицын. В советских условиях дружба вытесняется взаимной полезностью и сговором особого типично советского типа, мелкого какого-то и пошлого. Липкого. Ты это сам же знаешь лучше меня.

– Эго все мне ясно. Что же, теперь писателю и писать ни о чем нельзя? Правду напишет – прихлопнут. А врать – нехорошо.

– Я не запрещаю им писать. Они же пишут. Много и охотно пишут. И врут добровольно и иногда с увлечением. Я только мнение свое высказываю.

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

– Как книга?

Антон только махнул рукой. И мне стало его жаль. Все-таки я добрый человек. Это-то меня и сгубит. А книга, честно говоря, написана неплохо. Если она выйдет, это будет заметное событие.

Почти треть книги Антона посвящена перспективам коммунизма. На эту тему мы говорили с ним мало, обычно в форме шуток или угроз. Я «острил» на уровне журнала «Крокодил»: погодите, мол, доживем до коммунизма, тогда покажем свои способности насчет потребностей. Антон в таких случаях говорил, что коммунизм с этой точки зрения строится сравнительно быстро и легко, и в этом его великая привлекательность для широких масс плохо живущего, угнетенного, отсталого и т. д. населения. Но через два-три поколения, когда население становится почти поголовно грамотным, забывает о голоде и изнурительном труде, начинает мало-мальски прилично одеваться, в общем – обретает хороший сравнительно с недавним прошлым быт, начинаются специфически коммунистические проблемы. Людям уже наплевать на то, что было до революции. Они черпают оценки из современных им сравнений. Сравнение с прошлым раздваивается. Официальная пропаганда тянет из прошлого все плохое, чтобы убедить население в том, что оно живет прекрасно. Недовольные тянут из прошлого все хорошее, чтобы подчеркнуть свое бедственное положение. И те и другие фальсифицируют прошлое хотя бы уже тем, что берут его односторонне и в современных оценочных категориях. Но это нормально, ибо апелляции к прошлому являются лишь подспорьем в оценках современности.

Однако как только мы приближались к самой позитивной характеристике специфически коммунистических проблем и перспектив их решения в будущем, разговоры наши обычно обрывались или вырождались в мелкую склочность по поводу неудачного языкового оформления мыслей. А в концепции Антона, судя по всему, именно вопрос о будущем коммунизма является центральным, поскольку он лишь начинает с того, до чего так или иначе добираются критики и апологеты коммунизма.

Я очень бегло посмотрел этот раздел книги Антона, но успел составить себе некоторое (правда, отрывочное и неполное) представление об этой части его концепции. Антон отказывается рассматривать будущее Советского Союза в том духе, как это делал Амальрик. Он вообще ничего не говорит об исторической судьбе того или иного народа или государства и о последствиях взаимоотношений их. Он рассматривает лишь тенденции, которые уже обнаружили себя более или менее явно и которые вытекают из самого существа коммунистического социального строя жизни. Вот основные из них.

Расслоение общества и наследственная преемственность слоев (местами – вплоть до наследования профессий). Наследование своего положения в обществе производится не по праву рождения (такого нет), а по реальным возможностям родителей. Дети лиц из высших слоев общества лишь в порядке исключения опускаются в низшие слои, а дети лиц из низших слоев лишь в порядке исключения пробираются в высшие слои. Конечно, между соприкасающимися слоями случаи перехода из одного слоя в другой более часты. Можно вычислить коэффициенты такого взаимопроникновения. Поскольку имеет место иерархия слоев, возможности перехода из слоя в слой с увеличением расстояния между ними сокращаются. Даже в нынешних еще очень подвижных условиях расслоения общества в Советском Союзе наметились некоторые очертания слоев и появились серьезные затруднения для перехода из низших слоев в высшие и эффективные возможности удержания детей на достаточно высоком социальном уровне.

В этом месте я подумал о том, что приложу все усилия к тому, чтобы Ленка получила высшее образование, и не какое-нибудь, а «перспективное», чтобы Сашка устроился на приличную работу с перспективой роста. У кого из наших знакомых дети ушли в рабочие, в мелкие конторские служащие, в учителя? Ни у кого! Дети наших академиков в большинстве бездарны (если не сказать большего), а все прекрасно устроены. Эта тенденция очевидна для всех. Но о ней все молчат так же дружно.

Антон дает классификацию слоев коммунистического общества. Он различает высшие, средние и низшие слои. Внутри каждого слоя имеет место своя градация. В основу членения он кладет принцип опосредствования и дискретности. Это – довольно хитроумные математические штуки, я их не понял. В самом простом виде это что-то вроде следующего. Разделение слоев есть нечто, закрепленное также в сознании людей и благодаря сознанию. Поскольку в большом обществе реально имеет место некоторая непрерывность в жизненном уровне и образе жизни, то для осознания своего отличия от более низкого слоя требуется посредник, промежуточное звено, делающее дифференциацию общества более четкой. Но дело, конечно, не только в этом. Имеются признаки, проводящие принципиальную грань между упомянутыми тремя слоями. Эти признаки касаются всех существенных сторон жизни индивидов – распределения материальных и духовных ценностей, времяпрепровождения, медицинского обслуживания, правовой защиты. Сейчас еще часто встречаются случаи, когда представители низшего слоя живут лучше, чем представители высшего. Такие случаи будут всячески преследоваться и устраняться (это делается и сейчас).

Сейчас имеет место несоответствие культурного уровня представителей данного слоя социальному рангу слоя. Особенно ярко это сказывается в том, что у нас довольно высок культурный уровень низших и средних слоев некоторой части интеллигенции и крайне низок культурный уровень правящих верхних слоев. Это явление преходящее. Уже сейчас заметна сильная тенденция повышения культурного уровня высших слоев (специальные школы, знание иностранных языков, доступ к лучшим произведениям современного искусства). Два-три поколения сменятся, и главными потребителями и ценителями высших продуктов культуры станут почти исключительно высшие слои общества (как это и было всегда). Уже сейчас проводится жесткая политика «культура для народа», которая вполне устраивает низшие слои общества, – политика создания низших (в демагогии – «высших») форм культуры для низших слоев. Было бы смешно надеяться, что, кормя «народ» пищей значительно худшей, чем едят сами высшие слои, они станут питать «народ» духовной пищей более высокого уровня, чем потребляют сами. Уровень духовной пищи средних слоев (куда входит многомиллионная армия врачей, учителей, инженеров, техников, научных работников, офицеров и т. д.) немного выше, чем у низших слоев. Им кое-что подкидывают сверху. Сейчас они еще ухитряются урвать себе сами. Но дело идет к тому, что их загонят в жесткие рамки «законной» для них культуры. Да и они сами не особенно рвутся к современным, вершинным или по крайней мере растущим явлениям в культуре. Итак, намечается тенденция к установлению соответствия уровня культуры рангу социального слоя.

Территориальное и производственное прикрепление лиц низших слоев общества. Это прикрепление сейчас очевидно. Оно затрагивает и более высокие слои общества. Но они имеют некоторые возможности преодолевать это: переводы по работе, командировки, средства транспорта, учеба, браки и т. д. Коммунистическое общество располагает мощными средствами прикрепления независимо от размеров страны: система распределения жилья, повышения зарплаты, премии, детские учреждения и т. п. Не говоря уж о системе прописки. Не следует забывать о том, что социальные процессы в обществе тесно связаны с биологическими: наиболее ценные в биологическом отношении индивиды имеют больше шансов повысить свой социальный уровень (выгодный брак, успех в спорте). Так что происходит сильнейшая биологическая селекция населения по социальным слоям. Думается, что со временем даже высшие руководители страны будут выглядеть приличнее, чем сейчас. Во всяком случае, если взять всю массу слоя, то уже сейчас заметно некоторое увеличение роста и улучшение физиономий в высших слоях. У нас тормозом к биологическому совершенствованию высших слоев являются некоторые пережиточные явления (вроде «пролетарского» происхождения, «здоровой» социалистической семьи). В исторически сложившихся условиях возникновения коммунистического общества имеются мощные факторы, препятствующие реализации этой (и других) тенденций. Но это – вопрос времени. Сейчас, например, действует установка препятствовать поступлению в высшие учебные заведения детям интеллигенции сразу из школы. Но практически эта установка не выполняется. Она лишь способствует расцвету системы коррупции и блата в этом в высшей степени важном звене нашей жизни.

Унификация системы власти. Эта тенденция тоже очевидна, поскольку система выборной власти у нас – типичная липа. Сохранится огромный паразитический институт «выборной» власти или нет, зависит от обстоятельств. Крайне сложная и громоздкая система власти. Для чего? Имеется несколько причин для этого. В частности, интересы воспроизводства правящего слоя. Сведение функций власти к крайней примитивности и устранение риска (система личной безответственности и ненаказуемости). Уже сейчас функции власти реализует по крайней мере пятая часть населения (вместе с членами семей). Это – десятки миллионов людей. Но система власти не есть слой. Членение на слои идет в ином разрезе. Власть сама членится на слои. Например, участковый милиционер принадлежит к более низкому слою, чем профессор, живущий на его участке.

В таком духе Антон прошелся по всем сторонам жизни коммунистического общества. Описал тип экономики, тип права, тип искусства и науки, тип идеологии, систему воспитания детей, распределения, личных отношений. Когда я просматривал книгу, мне сначала показалось, что он специально собрал худшие проявления нашей жизни и возвел их в ранг общественного закона. Но вскоре я заметил, что он вовсе не расценивает это как нечто плохое или хорошее, он просто констатирует это как факт и приводит аргументы в пользу тезиса об органичности всего этого коммунистическому устройству общества. На одной еще тенденции стоит, пожалуй, кратко остановиться. Но сначала пару слов о коммунизме как социальном типе общества, раз уж об этом я упомянул.

Антон определяет коммунистическое общество через его ячейку – отдельное целостное учреждение (завод, институт, контора, воинская часть, школа). Эта ячейка имеет определенную структуру. Общеизвестно, какую именно. Существенно здесь то, что индивид отдает свои силы обществу и получает все от общества через эту ячейку и все индивиды с этой точки зрения поставлены в одинаковое положение. Общество в целом есть совокупность таких ячеек. И объединяются они в целое посредством социальных механизмов такого же ячеечного типа. В силу огромности общественного организма происходит его дифференциация по общим законам дифференциации больших систем социальных индивидов, но в рамках условий, общих стране в целом с каждой ее клеточкой. И затем исходя из некоторых очень простых правил взаимоотношения индивидов в ячейках такого рода, Антон выводит необходимые тенденции, о которых я частично уже упоминал. И среди них – тенденция к массовым репрессиям, о которой стоит поговорить особо. Сейчас, в связи с книгами Солженицына, – это одна из важнейших тем размышлений в мире.