Текст книги "Убийство в купе экспресса (сборник)"

Автор книги: Альберт Корнелис Баантьер

Соавторы: Астер Беркхоф,В.Х. ван Эмландт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Дирк, пусть приведут арестованного Фрюкберга!

Человек, который немного погодя сел напротив него, вовсе не производил неблагоприятного впечатления. Смуглый, с тонкими чертами лица, он совершенно не соответствовал ходячему представлению о скандинавском типе. Держался спокойно и с легкой иронической улыбкой занял место напротив Ван Хаутема. Когда – вот как сейчас – комиссар начинал допрос, еще толком не зная, как подступиться к арестованному, он следовал своей собственной тактике, осуждаемой многими его коллегами. Он не осыпал подследственного бранью, а, наоборот, стремился создать непринужденную атмосферу и вопросы ставил в зависимости от реакции и поведения арестованного. Спокойно, без всякой враждебности он начал:

– Чтобы вы знали, через несколько часов я получу от шведской полиции исчерпывающие сведения о вашем прошлом. Поэтому оставим прошлое на время в покое и ограничимся неотложными делами. Например, в первую очередь вопросом о том, для каких целей вы снимаете в Амстердаме контору под представительство не существующего в Гётеборге моторостроительного завода.

– Я хотел попытаться заработать в этом городе на хлеб. Название фирмы взято произвольно. Я мог выбрать любое другое, какое пришло бы мне в голову. По‑моему, в этом нет никакого криминала.

– И ваши дела шли успешно?

– О да!.. Теперь вы, конечно, хотите узнать, чем именно я занимался. Так вот, я выполнял функции посредника при пересылке корреспонденции лицам, живущим за границей. В определенный срок я находил в своем почтовом ящике адресованные мне конверты разных цветов. Я должен был разложить их по конвертам с новыми адресами и сдать на почту. Работка непыльная, но денежная, ее первому встречному не поручишь.

– Пересылка шпионских сведений?

Фрюкберг неопределенно пожал плечами.

– Почем я знаю? У меня хватило ума не вскрывать конвертов; ведь, как бы аккуратен я ни был, мои корреспонденты все равно бы узнали.

Ван Хаутем достал из ящика письменного стола распечатанную коробку пудры и передал ее через стол арестованному. Фрюкберг не выказал ни удивления, ни страха; он спокойно взял коробку и с интересом посмотрел на изящный цветочный орнамент. Затем открыл крышку и понюхал. Потом без особой заинтересованности прочел название фирмы на внутренней стороне крышки.

– Вам, наверно, встречались раньше такие коробки? – спросил Ван Хаутем, видя, что Фрюкберг молчит.

– Вполне возможно. Это продукция фирмы «Курто», распространяемая в Амстердаме Ивером, который проживает в пансионе Фидлера. Он расскажет лучше меня.

– Эта коробка была найдена в вашем прежнем номере. И с ней еще сорок девять точно таких же. В тайнике!

Фрюкберг поднял голову и внимательно взглянул на следователя, как бы пытаясь понять по его лицу смысл этих слов. Затем сказал – медленно, с расстановкой:

– Я верю, вы говорите правду, а не выдумываете небылицы, чтобы запутать меня. Ну что же, я категорически утверждаю, что ничего не знаю ни о каких тайниках в моем номере и не имею отношения к найденным вами коробкам с пудрой. Всякие попытки получить от меня по этому вопросу другие показания будут пустой тратой времени.

Слух у комиссара был острый, натренированный. Ясно, Фрюкберг не намерен признаваться, что морфий хранился в его комнате и с его ведома. Убедившись, что надо внимательно прислушиваться к каждому слову арестованного, Ван Хаутем мысленно отметил его замечание, что подробности о коробках может рассказать Ивер. Пудру он снова убрал в стол.

– Зачем вы сегодня ночью проникли в пансион и нанесли телесные повреждения Терборгу?

При этом вопросе Фрюкберг чуть сгорбился, как человек, волею обстоятельств поставленный в неловкое положение и не имеющий понятия, чем же объяснить свои поступки. Было заметно, что он чувствует себя неудобно и предпочел бы промолчать. После некоторого колебания он вроде бы переборол себя, но слова не шли с языка, и он только беспомощно смотрел на следователя. Комедию ломает, подумал комиссар, с интересом наблюдая за сменой выражений его лица, но, должен сознаться, делает он это артистически!

Ван Хаутем терпеливо ждал, а швед, жестом попросив разрешения закурить, задумчиво выпустил несколько клубов дыма. Наконец Фрюкберг, кажется, решился. Он облокотился на стол и наклонился к собеседнику.

– История довольно необычная, – со смущенной улыбкой начал он. – Настолько необычная, что я заранее уверен, вы ей не поверите. Надеюсь, вы позволите мне сделать маленькое, но необходимое вступление. Видите ли, в течение ряда лет у меня была привычка завтракать в двенадцать часов в ресторане «Порт ван Клеве». Я там уже постоянный клиент, и кельнер, как правило, оставляет для меня отдельный столик. Только иногда, когда уж очень много народу, ко мне подсаживаются другие. Ну вы знаете, как это бывает. Слово за слово, завязывается разговор. Пустой, поверхностный. Несколько недель тому назад ко мне, вот таким образом, подсел один француз. До этого я никогда его не видал. Какое‑то время мы болтали о том о сем, потом он представился: Арман Кергадек. На следующий день он опять подсел ко мне, уже как бы по привычке. Видимо, с определенной целью. Он тут же ее открыл. Его миссия в Амстердаме закончена, и дела вынуждают его в тот же день вернуться в Париж. Зная, что я постоянно живу в Амстердаме, он хотел бы попросить меня об одном одолжении. Первого декабря проездом в Копенгаген он будет в Амстердаме и был бы мне весьма благодарен, если бы я согласился принять от него небольшой пакетик, предназначенный для его друга, некоего Джека Макдоналда, который должен прибыть в Амстердам примерно второго декабря пароходом из Западной Африки. Отправлять пакет почтой рискованно, потому что его содержимое адресату очень дорого и важно. Надежнее всего передать пакет из рук в руки, и он надеется, что, несмотря на наше столь непродолжительное знакомство, я окажу ему эту услугу. Делать мне ничего не надо, Макдоналд сам найдет меня в моей конторе или дома. Если я согласен и дам свой адрес, Кергадек по телеграфу известит своего друга о нашей договоренности.

Некоторое время Фрюкберг с печальной улыбкой смотрел перед собой.

– Что делать в подобном случае? Даже если ты и против деловых отношений с совершенно незнакомыми людьми, без риска прослыть невежливым в такой просьбе очень трудно отказать. И вот я дал ему свои адреса на Ниувезейдс‑Форбюрхвал и на Регюлирсграхт и обещал содействие. Теперь, после всего, что случилось, я, конечно, жалею, что впутался в это дело. Только что, при обыске, ваши люди отобрали у меня мои вещи. Среди них вы найдете записную книжку, а в ней, под первым декабря, пометку: «Пакет от Кергадека для Макдоналда!» Благодаря этому я не забыл своего обещания незнакомцу, но личные обстоятельства вынудили меня первого декабря неожиданно покинуть комнату у Фидлера и искать приюта в другом месте. В этот день я не смог в обычное время позавтракать в «Порт ван Клеве» и даже побывать в своей конторе. После некоторых поисков я нашел номер в гостинице «Гронинген» на улице Принс‑Хендриккаде и имел там деловые встречи, которые задержали меня дольше, чем я рассчитывал. А обещание, данное Кергадеку, совсем вылетело из головы. Целый день я был занят по горло и только к вечеру, около шести часов, выбрал время послать несколько телеграмм. Выходя из почтамта, я лицом к лицу столкнулся с французом, и тут мне как в голову ударило: ведь я его подвел!

Покачивая головой, швед несколько раз осторожно затянулся.

– Я смутился, ожидая заслуженных упреков. Но Кергадек сердечно приветствовал меня. В полдень он приходил в «Порт ван Клеве», но во время ленча не видел меня. Тогда он наведался в мою контору, но дверь оказалась заперта. У него еще были дела в городе, и он не смог сам зайти на Регюлирсграхт, но один его знакомый обещал передать пакет в пансион Фидлера. Сейчас пакет ждет меня дома, а третьего декабря – то есть завтра – за ним зайдет Макдоналд. Как удачно, что он встретил меня на почте, ведь его уже ждет такси, чтобы ехать в аэропорт. Он еще раз крепко пожал мне руку и вскочил в машину. Мне сразу стало легче, однако случившееся повергло меня в полное замешательство, и я не мог сразу придумать, как же теперь получить этот несчастный пакет.

Фрюкберг, казалось, опять погрузился в воспоминания, а Ван Хаутем заметил:

– Вы, конечно, позвонили Фидлеру, чтобы узнать, не прибыл ли на ваше имя пакет?

– Нет, не звонил! Хладнокровный в делах, я в мелочах личного характера довольно щепетилен. Я покинул дом Фидлера поспешно, ни свет ни заря, и в оправдание своей спешки сказал, что немедленно вылетаю в Швецию. Мне было стыдно в тот же день к вечеру явиться к нему опять, сознаться, что я еще не улетел, и просить передать оставленный для меня пакет. С какими глазами? Вы совершенно правы, что не верите, но дело обстояло именно так. Мне было стыдно идти, но я не мог придумать, как бы уладить все по‑хорошему. Когда Кергадек узнал, что в тот день я еще не был на Регюлирсграхт, он подробно описал мне пакет. Плоская коробка из тех, в каких продают сигары по десять штук. Завернута в белую бумагу. Особо он подчеркнул, что пакет был адресован постояльцу четвертого номера. Утром я услышал от Фидлера, что Терборг давно имеет виды на мою комнату и, вероятно, захочет немедля перебраться туда из своего номера в садовой части дома. Поэтому я предположил, что пакетик Кергадека попал к Терборгу, и решил – полностью сознаю теперь, что это было невероятно глупо, – убедиться, прав ли я.

Ван Хаутем слушал с непроницаемым видом. Рассказ звучал складно и без запинок, но явно был набором измышлений, которые должны были правдоподобно объяснить невероятные события. Местами ложь выпирала так нагло, что лишь сильнейшим напряжением воли комиссару удавалось скрыть свое недоверие. Он считал, что у Фрюкберга хватит ума понять, что его рассказ не принимают за чистую монету, но по опыту знал: целесообразно дать людям высказаться, а не прерывать на полуслове их россказни и небылицы. Все свое внимание он направил на то, чтобы мысленно отмечать явные противоречия и использовать их в дальнейшем. Швед молчал, и Ван Хаутем задал наводящий вопрос:

– Вы, наверное, знали, что в подвал можно попасть через люк?

– Конечно. И еще знал, что по четвергам менеер Рулофс из соседнего номера как раз этим путем ускользал на свои ночные похождения. За пакетом должны были прийти только сегодня, и, пользуясь этой привычкой скульптора, я мог после его ухода незаметно попасть в дом и спросить у Терборга, у него ли пакет. Терборг – тип весьма своеобразный, попросту шляпа. Я был уверен, что, если ночью напасть на него врасплох, можно заставить его все рассказать, а о моем ночном визите, наоборот, никому не говорить. Далее, мне вспомнилось, что в первый четверг каждого месяца Фидлер устраивает спиритические сеансы. Значит, после десяти вечера я получал полную свободу действий, в том числе и гарантию от встречи с хозяином пансиона. Мне был известен весь распорядок дня в пансионе, и я знал, что обслуживающий персонал редко задерживается в кухне после половины одиннадцатого. Таким образом, все как будто благоприятствовало моим рискованным планам.

Он опять умолк, и Ван Хаутем воспользовался передышкой, чтобы сделать кое‑какие пометки в блокноте.

– Вчера вечером, в тот час, когда Рулофс обычно уходил из дому, я уже был на Кейзерсграхт. Я видел, как он поднялся из топливного приямка на тротуар, и удостоверился, что доступ в пансион открыт. Некоторое время я еще подождал, прежде чем решился лезть внутрь. Около половины первого я проник в подвал. Чтобы в случае необходимости было чем припугнуть Терборга, я взял в кухне из ящика с инструментами старый молоток. В коридорах пансиона было совершенно темно, и это меня удивило, потому что обычно по ночам здесь всегда был свет. Но до четвертого номера я добрался без особого труда. Против моих ожиданий в комнате еще горел свет. С молотком в руке я быстро открыл дверь, и первое, что бросилось мне в глаза, был плоский пакет в белой бумаге, лежавший на каминной полке. Терборг спал. Одним прыжком я очутился около пакета. Сорвав бумагу, я увидел, что в пакете была обыкновенная сигарная коробка. В эту минуту Терборг проснулся. Так как я завладел тем, что должен был передать сегодня законному владельцу, заводить разговоры с моим преемником по номеру уже не имело смысла. Прежде чем он успел повернуться и узнать меня, я слегка стукнул ему молотком по затылку. Честное слово, мне очень жаль! Но в тот миг я был крайне возбужден и не сознавал, что делаю. Убежденный, что Терборг ранен несерьезно, я поспешил на кухню, положил молоток на место и через подвальный люк выбрался наружу. Коробку я сунул в карман плаща. На Кейзерсграхт мне захотелось поглядеть, что же такое в коробке, и при свете уличного фонаря я ее открыл. Между двумя слоями ваты там лежало несколько самых обыкновенных камешков. И больше ничего! Я мгновенно все понял. В коробке было что‑то очень ценное, и Терборг, открыв ее, присвоил себе все богатство, а пакет снова ловко завернул так, точно его и не раскрывали. В ярости я отшвырнул коробку и даже хотел было вернуться в пансион и призвать Терборга к ответу. Но он лежал без сознания, и, пока не очнется, от него все равно ничего не добьешься. Вероятно, дошло бы до ссоры и вся моя затея полетела бы к черту. Я решил пойти к себе в контору и обдумать, как завтра связаться с Терборгом. Он не видел, что именно я был в комнате и угостил его по затылку, а меня знает как мирного товарища по пансиону. Наверняка расскажет мне, что с ним случилось, и я попутно узнаю, что же он сделал с первоначальным содержимым коробки. Но из моего плана ничего не вышло, потому что на Ниувезейдс‑Форбюрхвал меня уже поджидала фройляйн Мигль с пистолетом в руке и заставила вернуться на Регюлирсграхт. Мне показалось, что она гораздо больше моего знает о пакете Кергадека и что в пакете находилось нечто весьма интересующее ее фирму. Краденые ценности! Несмотря на ее угрозы, я не сказал ей ни слова. По правде говоря, я рад, что нидерландская полиция избавила меня от женщины‑детектива. У вас я по крайней мере могу рассчитывать на гуманное обращение и не опасаюсь, что вы силой заставите меня говорить.

По‑видимому, продолжительный монолог принес Фрюкбергу облегчение, и он взглянул на комиссара с легкой усмешкой, как человек, который с честью выполнил трудное задание и теперь за свой подвиг ожидает похвалы. Пока Фрюкберг закуривал новую сигарету, явно считая свои показания исчерпанными, Ван Хаутем думал, что ни один из двух важнейших свидетелей не сказал ему правды, а преподносил только ловко состряпанную смесь фактов и небылиц. Следователя по уголовным делам, конечно, нисколько не удивило, что люди, у которых рыльце было в пушку, старались сбить полицию с толку. Поэтому он пока ограничился тем, что отметил в рассказах фройляйн Мигль и шведа такие места, за которые можно было зацепиться при следующих допросах. В общем, он не имел оснований быть недовольным результатами бессонной ночи. Сейчас стало совершенно ясно, что за ошибкой с передачей бриллиантов скрывалось нечто гораздо более серьезное, чем он предполагал вначале, и только теперь он начал смутно догадываться, каким путем идти к цели.

Продолжать допрос Фрюкберга не имело смысла: он великолепно подал свою хорошо подготовленную версию и на первом этапе следствия, несомненно, будет ее придерживаться. Но были соображения и в пользу продолжения допроса, потому что – если только смутные подозрения комиссара не были совершенно неверными – Фрюкберг кое‑что утаил в своих показаниях и, по мнению полицейского, следовало так или иначе добиться полной ясности, прежде чем отправить арестанта обратно в камеру.

– Чего ради первого декабря вы сломя голову скрылись из пансиона? – начал Ван Хаутем, решив, что молчание слишком затянулось. Фрюкберг досадливо пожал плечами.

– Какое это имеет значение? Причина совершенно личного свойства и не имеет никакого отношения к пропавшему пакету Кергадека…

– И все‑таки я настаиваю на ответе. Почему выехали так внезапно?

– Что толку, если я скажу. Все равно не поверите, а мне не хочется выглядеть смешным. Ну хорошо, раз уж вы так хотите: я давно заметил, что в этом старом доме не все в порядке. Вся эта Фидлеровская болтовня о каком‑то Отто, который по ночам бродит по коридорам, начала действовать мне на нервы. Я не раз подумывал отказаться от квартиры, но ложный стыд всегда удерживал меня. Вечером во вторник – тридцатого ноября – я довольно поздно ходил в туалет, который расположен в бельэтаже, в конце коридора, неподалеку от апартаментов Тонелли. Коридор был освещен слабо, дежурной лампочкой. Когда я возвращался к себе и шел мимо окна, выходящего в световую шахту между уличной и садовой половинами дома, мне показалось, что снаружи что‑то шевелится. Я выглянул – на меня зловеще уставилось желтоглазое лицо, мерцавшее зеленым светом. Меня охватил страх и предчувствие несчастья, и я окончательно решил покинуть этот жуткий дом. Ночью я упаковал свои чемоданы и, опасаясь показаться смешным, объяснил свой поспешный отъезд срочными делами в Швеции. Теперь вы понимаете, почему я не хотел вам говорить. Конечно, это похоже на ребячество! И вы, естественно, не верите ни единому моему слову…

Последнюю фразу Ван Хаутем оставил без ответа. Он отдавал дань уважения изощренной ловкости, с какой Фрюкберг сочинял все новые и новые подробности, и решил покуда не обращать внимание шведа на противоречия в его показаниях. Вероятно, жизнерадостный Дан Рулофс гордо продемонстрировал товарищу по пансиону своего жуткого Otto redivivus. Может быть, скульптор использовал соседа как подопытного кролика, чтобы проверить на нем действие своего фантастического изваяния. Что же получается? Рулофс дал Фрюкбергу прекрасную возможность объяснить свое внезапное бегство из этого дома. Но подозреваемый не из тех, кто бежит от глиняной куклы, вымазанной фосфором. Ван Хаутема на такую удочку не поймаешь!

– Почему же вы решили поселиться в «Гронингене»? По‑моему, там значительно хуже, чем у Фидлера.

Фрюкберг повторил свой обычный равнодушно‑неопределенный жест.

– Это недалеко от моей конторы. Кроме того, в дальнейшем я собирался подыскать другой пансион по своему вкусу.

Со вздохом удовлетворения Ван Хаутем отметил, что последующие слова шведа подтверждают догадки, возникшие у него во время допроса.

– Кстати, комиссар. Похоже, в ближайшие дни мне едва ли представится возможность попасть в свою комнату в гостинице. Вы не могли бы распорядиться забрать оттуда мой багаж и сохранить его где‑нибудь? И сообщить, что я освобождаю номер?

С подчеркнутой готовностью Ван Хаутем сделал пометку в блокноте.

– Все будет сделано.

Комиссар задал еще несколько вопросов, хотя ответы арестованного мало его интересовали, и скоро отослал Фрюкберга в камеру. Сонливость, которая совсем недавно тяжко давила на веки, совершенно прошла. В тишине раннего утра, один в безлюдном управлении, он снова и снова анализировал наиболее сомнительные моменты бойких показаний, сосредоточив все свое внимание на запутанных обстоятельствах дела. Лист блокнота постепенно заполнился перечнем заданий для сотрудников на предстоящий день, а комиссар, отложив блокнот в сторону, еще долго пристально смотрел перед собой, погруженный в размышления.

Ван Хаутем был убежден, что и Фрюкберг, и фройляйн Мигль имели самое прямое отношение к внезапному появлению сорока восьми драгоценных камней, спокойно лежащих сейчас в сейфе. Ясно было также, что находку морфия следует рассматривать как случайность, никак не связанную с главной проблемой. Безусловно, надо проверить, не является ли фантастическая история с таинственным пакетом, который через Фрюкберга должен был попасть в руки Макдоналда, чем‑то большим, нежели явной ложью; но, если интуиция не обманывает Ван Хаутема, полиция только зря потратит время, ей этого не выяснить. И всякий раз мысли комиссара возвращались к туманной гипотезе, которая никак не покидала его. Доставка бриллиантов для «менеера из четвертого номера», после того как Фрюкберг уже уехал оттуда, была каким‑то особым маневром, по каким‑то причинам она была необходима, чтобы отвлечь внимание от чего‑то гораздо более важного и значительного. У таких ловких мошенников, как эти гангстеры с Ривьеры, подобных ошибок не бывает!

Он бросил быстрый взгляд на стенные часы. Пять! Бернская полиция, вероятно, еще спит, но он решил попытаться и заказал срочный разговор с Центральным полицейским управлением в швейцарской столице. К его удивлению, соединили очень быстро, и к телефону подошел старший инспектор ночной смены. Труди Мигль? Конечно, бернской полиции она известна! Лучший детектив‑женщина в бюро Людвига Целлера! Ван Хаутем сообщил личные приметы. Все полностью совпадало, и как дым исчезли всякие сомнения, действительно ли молодая женщина та, за кого она себя выдает. Известно ли им, хотя бы в общих чертах, над чем сейчас работает фройляйн? Нет. Целлер ведет одновременно множество самых разнообразных и всегда очень больших дел. Крупные кражи, исчезновение известных людей, запутанные шантажные аферы. Интересуется ли Целлер торговлей наркотиками? Совершенно исключено! Бюро Целлера – предприятие частное, а для них самое важное – положительное сальдо при подсчете выручки и затрат! Он принимается за расследование, только получив в руки чек на кругленькую сумму. Погоня за кокаином и морфием большой выгоды не сулит. И бернец процитировал поговорку на международном воровском жаргоне, которую Ван Хаутем сегодня уже слышал: «Целлер любит не „снег“, а „лед“!» Каковы взаимоотношения между целлеровскими сотрудниками и официальной полицией? Практикуется ли взаимопомощь и обмен информацией? Коллега на том конце провода не сразу совладал с приступом смеха.

– Ну и оптимисты вы там, в Амстердаме! Хотел бы я увидеть хоть одного частного детектива, который выложит свои карты на стол. Да, они очень даже не прочь узнать, что известно нам, но то, что добывают сами, тщательно прячут. А что, Труди работает в вашем городе?

Ван Хаутем подтвердил, что это так, что он допрашивал ее в связи с собственным своим расследованием и очень сомневается в ее показаниях. В Берне опять смеялись долго и громко.

– Смотрите за ней в оба, комиссар! Она умней большинства профессиональных сыщиков, и, если она преподнесет вам какую‑нибудь, пусть самую правдивую, историю, можете быть уверены, что на девяносто процентов это выдумка. Не будь она такой скользкой штучкой, Целлер не платил бы ей такого жалованья, о каком мы, служаки, не смеем и мечтать.

Поблагодарив за информацию, Ван Хаутем повесил трубку.

А предмет этого краткого разговора тем временем с широко открытыми глазами лежал, не зажигая света, у себя в комнате. Не то чтобы Труди не давали спать неожиданные события той ночи. Когда Ван Хаутем отправил ее наверх и она поняла, что пока надо расстаться с надеждой установить контакт с Фрюкбергом, природа взяла свое, и, несмотря на только что пережитые волнения, она крепко уснула. Но профессия приучила ее отдыхать урывками, и уже через какой‑нибудь час ее деятельный мозг смог вновь заняться нерешенными вопросами. Проснулась она сразу, и опять перед ней встала проблема, с которой она заснула.

Что, собственно, известно этому дюжему комиссару с невыразительным лицом и отеческими манерами?

По какому‑то наитию Труди отдала в руки полиции обнаруженный ею склад морфия, как бросают собакам жирную кость с мясом, и от нее не укрылось, что Ван Хаутем – при всем старании казаться невозмутимым – был ошеломлен ее находкой. Но удастся ли этим отвлечь его от другого преступления, куда более важного для швейцарки? Что ему известно о попытках вывезти из Европы драгоценности, награбленные на Ривьере? Как он дознался, что Фрюкберг участвует в транспортной цепочке?

Она включила лампочку у постели и закурила. Не по своей вине заблудилась она в этом лабиринте, но, чтобы выбраться из него, понадобится весь ее опыт, все ее искусство. До сих пор все шло прекрасно, а вот сейчас как будто нашла коса на камень – только из‑за того, что расследование завело ее в страну, языка которой она не знала и в которой блуждала как в потемках. Нидерланды считались добропорядочным уголком Европы, и впечатление, произведенное на нее комиссаром и его помощником, не противоречило этому отзыву. Они отнеслись к иностранному частному детективу без явной враждебности, но все же их поведение не внушало надежды на тесное сотрудничество. Труди легко могла назвать немало мест, где чек от Людвига Целлера сотворил бы чудеса; но здесь этот номер не пройдет! С этим комиссаром, поседевшим на службе, даже ее женские чары бессильны. Вот если бы сговориться с судебным чиновником, который будет вести предварительное следствие…

А ведь как удачно все складывалось, как она надеялась в корне изменить свою жизнь! С той самой минуты, когда Целлер подключил ее к расследованию крупнейшего массового грабежа в Ривьере – а это произошло сразу, как только французская полиция убедилась, что ее мечты молниеносно раскрыть дело развеялись как дым, – с той самой минуты Труди оказалась лицом к лицу с труднейшей проблемой, которую никак не может разрешить: она впервые начала серьезно задумываться над своим местом в жизни. Учитывая свою молодость, она не имела оснований жаловаться на заработок. На свете очень мало женщин ее возраста – не считая, конечно, кинозвезд, – чей труд оплачивался бы так высоко. Однако нельзя упускать из виду, что вознаграждение, получаемое ею за такое опасное ремесло, не идет ни в какое сравнение с тем, сколько на этом зарабатывают другие. И сейчас, если она сумеет успешно выследить ривьерскую добычу, это несоответствие достигнет высшей точки. Ведь на сей раз дело идет не о раскрытии ограбления банка на жалкую сумму в несколько миллионов. Стоимость ривьерских драгоценностей составляет не менее ста двадцати миллионов швейцарских франков. Ну и что?.. Целлер, как водится, выдаст ей премию, но львиная доля выручки достанется страховым обществам. А они и без того достаточно богаты. Стоит только посмотреть на роскошные здания их правлений и контор, и поймешь, что они прекрасно выдержат любые убытки! Что останется, проглотит Целлер, человек, который начал как полицейский детектив, затем основал в Берне частное сыскное бюро и сколотил на этом солидный капитал. Похоже, все бюро работает только на его мотовку жену и беспутных деток, которые взапуски норовят просадить как можно больше отцовских денег.

Все‑таки это несправедливо, думает Труди.

Она не была новичком в своей профессии, иначе бюро не поручило бы ей такого важного задания. Под видом туристки она поселилась в маленькой гостинице в курортном городе Антибе на юге Франции и вела скромную жизнь, не позволяя себе никаких роскошеств и довольствуясь главным образом небольшими экскурсиями по окрестностям – пешком или на местных поездах. Перед отъездом сюда она тщательно изучила целлеровскую документацию насчет особенностей дерзких ограблений, которые произошли одновременно во всех отелях Ривьеры. Ее внимание привлекли некоторые мелочи, по‑видимому не расследованные до конца французскими детективами. Кроме того, ей пересылали почтой информацию по этому делу, собранную ее коллегами совсем в других местах, и это тоже облегчало работу. Она была прирожденным сыщиком, и вот однажды в маленькой горной деревушке, мирно укрывшейся в узкой долине, она узнала в лицо некоего инвалида, которого возила в коляске сиделка. Труди сразу поняла, что теперь, при известной выдержке, она сможет выполнить свое задание. К своему собственному изумлению, она не упомянула об этом факте в ежедневном рапорте Целлеру, хотя была уверена, что она – и только она одна – знает, где скрывается главный организатор этих ограблений.

Девушка убедилась, что отныне занимает стратегическую позицию между двумя группировками с диаметрально противоположными интересами. И поняла также, что, если поведет свою игру осторожно, ее ожидает целое состояние. Но тогда нужно вступить в сговор с грабителями, а этому пока что сильно сопротивлялись и ее воспитание, и совесть.

Труди продолжала слежку и, так как нить уже была в ее руках, сумела раздобыть множество сведений, которые для нее – опытного детектива – превратили эти поиски иголки в стоге сена в самое обычное, несложное дело. Теперь она сообщала Целлеру только то, что считала абсолютно необходимым, а на деле продвинулась в своем расследовании значительно дальше.

Однажды вечером, когда, усталая и голодная, Труди возвратилась в свою главную квартиру в Антибе и пила перед обедом аперитив на террасе отеля, она заметила, что ее более чем пристально рассматривает хорошо одетый симпатичный господин с открытым лицом. Такое случалось нередко, ведь Труди была весьма привлекательна и… она была одна. После некоторого колебания незнакомец поднялся. С легким поклоном он подсел к ее столику и начал разговор, как водится между туристами, проживающими в одном отеле. Никаких намеков и банальностей он себе не позволял и, по‑видимому, не стремился к легкому приключению. Они разговаривали о достопримечательностях Ривьеры, о том, где побывали и чем любовались. Обычным светским тоном, каким он только что описывал свои дорожные впечатления, незнакомец вдруг обронил нечто такое, что в корне изменило ситуацию.

– Очень жаль, мадемуазель, что ваши служебные обязанности мешают вам полностью насладиться пребыванием на этом великолепном побережье!

Она не спросила, что он имеет в виду, а продолжала мечтательно смотреть на голубое море, которое уже понемногу затягивалось пурпурной закатной дымкой. Он, видимо, и не ожидал ответа и вернулся к прежнему легкому разговору, тогда как она, рассеянно слушая его, казалось, привыкала к мысли, что настало время сделать окончательный выбор. Потому что занимательный собеседник, вне всякого сомнения, был посланцем из враждебного лагеря.

Он пригласил ее пообедать в дорогом ресторане, и после обеда, за кофе с ликером, они долго и серьезно беседовали. Труди, само собой разумеется, была не настолько наивна, чтобы во время переговоров упустить из виду гарантии собственной безопасности, но оба вскоре легко договорились, особенно когда выяснилось, что ее новый знакомый не из тех, кого она выслеживает. Он оказался джентльменом удачи, работал в одиночку и не только не принадлежал к компании, виновной в грабежах на Ривьере, но в какой‑то степени даже был их соперником, а именно: он составил неплохой план, как урвать у ривьерских гангстеров солидный кусочек их добычи; для этого нужны достоверные сведения из первых рук, и он надеялся приобрести их за приличное вознаграждение у одного из детективов какого‑нибудь всемирно известного сыскного бюро, занимающегося расследованием этого дела.