Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"
Автор книги: Альберт Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
ПОЕДИНОК
– Спасите меня, сэр синьор! – лихорадочно обратилась ко мне на английском молоденькая венецианка.
Местных уроженок легко узнать по певучему выговору и врожденной грации так же, как изящную гондолу всегда отличишь от обычной плоскодонки. И даже акцент у нее был мягкий, не то что мое курское произношение. Хотя во всем остальном мой Курск… Ну, ладно!
Она, очевидно, приняла меня за англичанина. У нас только что состоялся в траттории «Лагуна» дружеский ужин с коллегами – английскими матросами, работавшими тоже на своем океанографическом судне, и мы обменялись памятными сувенирами: лично я приколол британскому матросу к тельнику значок «Почетный донор» (другого под рукой не оказалось, все раздал), а взамен получил на лацкан пиджака пластмассовый кругляшок со светящейся надписью: «Долой Маргарет Тэтчер!» Затем наши во главе с боцманом Нестерчуком отправились на площадь Сан-Марко; я шел позади, тут-то на меня и вылетела прекрасная незнакомка.
Не успел ей ответить, что хоть я никакой не сэр и вовсе не синьор, но тем не менее она всегда может запросто рассчитывать на помощь русского водолаза, как из темного каменного переулочка возник человек в черном костюме. Он пронзительно взглянул на девушку, и она, тихо всхлипывая, сразу заторопилась к нему.
Я двинулся было за ней, но человек в черном выступил вперед и преградил дорогу. Надобно бы описать его примечательную внешность. Так и хочется начать с «О».
О, это был особенный человек! На его сорокалетнем, в мелких морщинках-сжатиках лице неподвижно выделялись решительные, волевые глаза.
– Не ходите за нами. Не советую, – размеренно произнес он тоже по-английски. Видимо, и его ввел в заблуждение мой значок.
Я показал ему на путеводную стрелу, выведенную краской на углу дома, и заявил, что он не может запретить мне идти в центр. Чтоб не заблудились туристы, здесь повсюду нарисованы указатели с надписью «Пьяцца Сан-Марко». Как я вам говорил, именно туда и направлялись наши матросы с Нестерчуком – их уже и след простыл, за каждым водолазом боцману не углядеть.
Под обжигающим взглядом человека в черном я невольно опустил глаза и бочком проследовал мимо девушки. Почему-то у меня, словно навязанная кем-то, появилась непрошеная, несвойственная мне мысль: «Чего с ними связываться? Мое дело сторона!»
Девушка внезапно вцепилась мне в рукав.
– Неужели вы оставите меня с ним? – взмолилась она жалобным голосом. – Сэр синьор, я вас прошу как отца!
Я будто очнулся. И хотя мне было тогда тридцать три, а ей лет семнадцать, но такое обращение, не скрою, польстило. Я браво развернулся и строго, по-отечески сказал человеку в черном:
– Идите своей дорогой, молодой человек. И не приставайте на улицах к девушкам!.. Синьорина, вы под надежной защитой русского водолаза, – галантно предложил я ей локоть.
Меня мгновенно развернуло, и я очутился лицом к лицу с ее разгневанным спутником.
– Предупреждаю… – процедил он.
– Лапы прочь! – сбросил я с плеча его руку. И спокойно заметил девушке, торопливо продевшей ручку под мой локоть, знакомыми с детства стихами: – «Вы не в Чикаго, моя дорогая!» Не волнуйся, дочка.
Человек молча глянул на меня, усмехнулся и отступил. Я повел девушку прочь…
– Куда вы меня ведете?! – вдруг вскричала она, безуспешно пытаясь высвободиться.
Мой локоть капканом зажимал ее руку, и теперь я почему-то упорно волок ее вслед за человеком в черном. Он уверенно спустился к совсем безлюдной, узкой набережной вдоль канала. Здесь лежала особенно мокрая синяя темнота, она тянулась от черно-голубой воды, натыкалась на спящие и брошенные дома и, не в силах уйти вширь, резким углом шла по стенам вверх, где переваливала за крыши…
Время от времени человек оборачивался и приказывал нам поторопиться. Не знаю отчего, и я и девушка вновь – оба мы беспрекословно подчинялись его командам.
Меня охватил страх. Я смутно понимал, что действую вопреки своей воле, но ничего с собой поделать не мог.
– Еще не поздно, – остановился неизвестный, – а не то… Минимум, что вас ожидает, больница, – усмехнулся он мне в глаза. – Мой вам совет: оставьте ее и уходите.
Я послушно подчинился: отпустил девушку и зашагал восвояси, то есть обратно. Мысли мои странным образом замкнулись на сиюминутном: сейчас вечер… я гуляю, гуляю… любуюсь Венецией. Разве я в Венеции?.. Эва, куда занесло. Здесь язык до Киева не доведет… Дряблая причальная лампа, жужжа за стеклом запаянной желтой мухой, освещает темный камень набережной и край белесой воды, где стайкой сбились чинарики сигарет; среди них плавает окурок папиросины с лихой вмятиной, точно на новой шляпе, – как затесался он в эти края, бродяга? – ведь папиросы курят, кажется, только русские и поляки – русский, русский, иди домой – а где дом? – в порт… на корабль-Тонкий женский вскрик позади заставил меня лениво обернуться.
И я неожиданно пришел в себя!
Та узкая набережная прерывалась въездом во дворик дома. Человек в черном, отталкиваясь длинным веслом, уже выводил оттуда моторку. Девушка беспомощно сидела в лодке и, как мне казалось, с мольбой смотрела в мою сторону.
И только, оставив висло, незнакомец взялся за руль, как я мигом одолел разделявшее нас расстояние и вспрыгнул на отлетающую от берега корму.
Неизвестный угрюмо улыбнулся.
Не знаю, почему он вновь не причалил и не прогнал непрошенного попутчика или, на худой конец, не приказал выпрыгнуть за борт, – тут могло быть несколько причин. Возможно, спешил, боясь потерять и секунду. Или, может, боялся, что я запомню номер этой шикарной моторной лодки и сообщу в полицию, а те по рации – патрульным катерам, и привет! Сразу с несколькими людьми ему бы не сладить, он и нас-то двоих с трудом удерживал в подчинении, попеременно глядя в упор то на меня, то на девушку. Так или иначе, но я остался на борту моторки.
Мимо нас летели обшарпанные мрачные дома и вырывались мраморные палаццо, испещренные причудливыми готическими и мавританскими окнами-лоджиями; над нами проплывали изогнутые мосты и мостики: деревянные, каменные, железные…
– Что ж, тем лучше, – неожиданно рассмеялся человек в черном.
Девушка, притихнув, сидела напротив – лицом к нему.
– Рулить умеешь? – пронзающе взглянул на меня.
– Так точно! – отчеканил я, против своей воли встав по стойке смирно и вытянув руки по швам.
Он кивнул на руль, и я, перешагнув скамейку, на которой сидела девушка, взялся за баранку. В сообразительности ему не откажешь; теперь, свободный от управления лодкой, он мог лучше контролировать нас.
Я послушно выполнял его короткие команды:
– Влево!.. Вправо!.. Прямо! – А сам краешком сознания мороковал, как мне выпутаться и спасти девушку.
Этот шакал, гипнотизер или, как там, экстрасенс, поработил и ее и меня. Мы и двинуться по-своему не могли без его желания. Причем долго подряд подчинять своей власти он нас не мог: ему приходилось и словом и взглядом, снова и снова, удерживать девушку неподвижной, а меня – за рулем.
Подчиняясь приказу, я так лихо гнал моторку, что встречные гондольеры едва успевали отворачивать свои черные с загнутыми на концах носами лакированные пироги, что-то кричали вслед, покачиваясь на волнах, как на чашах весов, и резким движением левой руки подбивали под локоть вверх правую – самый обидный итальянский жест!
Первый день в Венеции, кое-что в окружающем я стал невольно узнавать по открыткам и вертеть головой.
– Говори, – усмехнулся человек в черном.
– Смотрите, да это же Мост вздохов! – с глупейшим восторгом сообщил я спутникам.
Наш властелин визгливо рассмеялся:
– Сейчас помру! – Оказывается, в нем было что-то человеческое. – Турист выискался!.. А кстати, знаешь, турист, один час такой водной прогулки стоит пятьдесят долларов? Отвечай. Так и быть, поболтаем, ты меня развлекаешь.
– Ну, с меня и пятерика не получишь! – огрызнулся я. – У меня и того нет!
– Налево! – приказал он. Я подчинился.
– К тому же ты нищий, – презрительно заметил он.
– Живу на зарплату, – с достоинством ответил я. – Не то что некоторые проходимцы! – намекнул на моторку с отделкой из красного дерева, меди и с мощным мотором не менее ста лошадей. – На трудовые деньги не…
– Заткнись! – грубо оборвал он.
Вроде детской игры в замри-отомри. Да только нам было не до шуток. Я думаю, он еще и потому меня не высадил, что тешился, подлец, выставлялся перед девушкой. Хвастал своей властью над людьми. Тебе, мол, дорогая, не на кого рассчитывать! Гляди, что вытворяю с твоим защитником. Так-то, малютка!..
Девушка вконец присмирела, видя, как он мной распоряжается.
– Прямо!.. Чуть левей!.. Левей, кретин!
– Слушаюсь!
Взяв волю в кулак, я мысленно пытался расширить тот краешек сознания, который еще чудом оставался. Это мне еле удавалось. Но все же удавалось, черт побери!.. Тщеславный малый, он прямо-таки расцветал, когда ему подвякивали. Значит, надо подыгрывать по мере сил. Может, пригодится.
Давно уже заметил я и то, что чем реже смотрел на него, тем быстрее становился самим собой. Однако он об этом отлично знал и периодически требовал:
– А ну, погляди на меня, быстро! Так… Прямо! И я вновь превращался в робота.
Но он не мог заставить меня все время глядеть на него; как водитель, я должен был следить за фарватером, подчас – непрерывно. И вот, на миг почувствовав, что рабская зависимость ослабла, я направил было моторку к проходившему мимо полицейскому катеру.
– Смотреть на меня! – последовал стремительный окрик. – Теперь – влево!! – подавил он попытку к бунту.
Мы выскочили на Гран-канал. Тут требовалось особое внимание. Многочисленные речные – морские? – трамваи, паромы, гондолы с певцами и гитаристами… Гирлянды иллюминации, дробный плеск огней на темной воде… Толпы гуляющих на площадях, мостах и набережных… Выхваченные снизу прожекторами, белые от света церкви и дворцы… Все отвлекало и пестрило в глазах!
– Прямо!.. Эй, турист, а ты хоть знаешь, с кем связался? – надменно сказал человек в черном. – Видишь? В том палаццо жил еще мой прадед! – похвастался он. – Можешь говорить, разрешаю.
– Какой еще прадед? – взяло верх любопытство.
– Казанова.
– А-а… – вспомнил я зарубежный фильм. – Знаменитый искатель приключений?
– Хм, – озадачился и возгордился наш экстрасенс. – Прямо!.. Да ты, я гляжу, грамотный.
– Десятилетка и водолазные курсы, – снова с достоинством ответил я, не отрываясь от пути. – У нас в России и танец такой есть – «Казанова».
Он клюнул на удочку:
– В честь моего прадеда? – И напыжился.
– В честь города Казани, болван, – мстительно ответил я. – «Казанский – новый», сокращенно «Казанова».
– Глянь на меня!
Я мельком обернулся.
– Ты, правда, из России? Что-то не верится… Влево!
– Поближе познакомимся, поверишь, – уже не оборачиваясь, пообещал я. – Привык ты, гляжу, вращаться среди разных пеньков с ушами.
– Молчать! – прервал он. И раздумчиво молвил: – А может, все-таки приказать тебе броситься за борт?.. Прямо руля! Говори.
Говорил-то я по его воле, а кричать мог по своей, говорить можно и тихо.
– Есть прямо руля!!! – радостно гаркнул я по-русски на всю акваторию. Потому что мы проезжали мимо прогулочного мотобота, на котором я вдруг с удивлением узрел боцмана Нестерчука и наших матросов.
То-то и они поразились, увидев дружка водолаза за рулем шикарной единоличной моторки, да еще при девице. Вместо того, чтобы сейчас находиться с ними – ведь намечалась же коллективная водная прогулка, – он, видите ли, сам раскатывает по Венеции и нахально обдает на ходу брызгами своих товарищей!..
Как бы вы поступили на их месте? Боцман принял единственно правильное решение: очнувшись, он что-то приказал рулевому, и мотобот устремился за нами. Ничего плохого Нестерчук, конечно, про меня не подумал. Он просто хотел нагнать и сказать пару теплых слов.
Погоня началась!
Человек в черном заметил ее не сразу.
Оставив по правую руку остров Торчелло, где на пристани светилось неоном его название – я потом посмотрел по карте, – мы вновь начали сворачивать в разные каналы-улицы. Иногда приходилось даже нагибаться, чтобы проскочить под низкими мостиками. Здесь заброшенные дома стали попадаться чаще, мрачновато глядя на воду темными окнами.
На одном из поворотов проклятый глазастик все же увидел, что за нами странно держится какой-то мотобот. Тут движения не было, только мы и он. Для проверки Казанова-правнук приказал мне попетлять из улочки в улочку – мотобот неотвязно проследовал позади тем же курсом.
– Говори, – потребовал человек в черном. – Признавайся.
– Вот спасибо! Признаюсь, так хочется увидеть… Нельзя ли нам завернуть на Пьяццетту – я столько про все читал – и хоть поглядеть на Дворец дожей? – затараторил я на голубом глазу, выгадывая время и потихонечку сбавляя скорость. – Столько об этом слышал! И Морской музей, и крылатый лев на колонне, и…
– Не темни. Что там за мотобот у нас на хвосте? – рявкнул он. – Прибавь скорость. Так держать!
– Есть прибавить скорость!! Есть так держать!! – во всю силу легких, пока он не опомнился, завопил я опять по-русски. – SO-O-OS!
– Молчать! – взревел человек в черном.
Меня, конечно, услышали. И, думаю, не только на преследующем нас мотоботе, но и наверняка на той далекой Пьяццетте, куда я предлагал якобы завернуть.
– Держи-и-сь, брато-ок!.. Впере-е-ед! – пронесся зычный голос боцмана. Нестерчук наш не лыком шит, понял: ни с того ни с сего водолаз Ураганов не станет орать международный призыв «SOS», да еще за границей.
Мало того что мы с боцманом перешарохали Казанову-правнука, двое случайных англичан, одиноко пивших аперитивы в маленьком открытом кафе у воды, заполошно вскочили с криком: «Русские идут!» – и метнулись прочь, опрокидывая столики. Несчастные люди, запуганные буржуазной пропагандой!
Человек в черном перехватил руль и приказал:
– Прыгай за борт. Живо! – Рассчитывал: что, пока меня будут подбирать, он успеет улизнуть вместе с девушкой от погони. – Слушаюсь! – отчеканил я.
Шагнул за корму и прыгнул.
Но не один. Заодно прихватил и девушку. Уж на это и краешка моего сознания хватило. У этих наследников Казановы, видать, искаженное представление о нашей сознательности. Нашему человеку и капли ее достаточно, чтобы всегда помнить нерушимую заповедь: сам погибай, а товарища выручай. В моем случае роль товарища выполнила синьорина. Отмечу, что человек в черном звезд с неба явно не хватал: прыгать-то он приказал, но не уточнил, дурень, одному или вдвоем. Сам он, при своем идеалистическом воспитании, наверняка бы один прыгнул.
В воде водолаз как рыба! Поддерживая кричащую девушку левой рукой и мощно загребая правой, я ринулся навстречу спешащему мотоботу.
Казанова-правнук бешено разворачивал свою лодку, чтоб устремиться за нами, вернее, за девушкой. Не знаю, на что он рассчитывал. Будь он самым развеликим экстрасенсом, все равно бы его единоличной воли не хватило на целый коллектив наших матросов – железных ребят. Один Нестерчук еще тот орел! В огне не горит – при давнишнем пожаре в сиднейском порту, в воде не тонет – в гамбургском подвале, сквозь медные трубы прошел – десять похвальных грамот, да еще на кларнете в матросском оркестре играет!..
Но встретиться с боцманом с глазу на глаз человеку в черном не удалось. Разворачивая на полном ходу моторку, он так врубился в неприметную черную сваю для причалки гондолы – не я же был за рулем, – что со звоном влетел в окно какого-то заброшенного дома, заодно взяв с собой рулевую баранку.
Нас спасли. То есть не спасли, а вытащили из воды. Я мог бы с ней хоть до Сан-Марко плыть!
Девушка, ликуя, со слезами на глазах расцеловала меня, а потом – почему-то и боцмана. Нестерчук только крякнул с таким выражением на лице, когда хотят сказать: «Повторить!» – и гордо провел рукой по усам.
– Только жене ни гугу, – предупредил он.
Из разговора с девушкой выяснилось, что человек в черном – международный авантюрист, обладающий парапсихологическими способностями. Говорят, может взглядом ложки гнуть. По-моему, загибают. Но что со способностями, этого у него не отнимешь, по себе знаю. Девушка – из семьи известного коллекционера старинных картин. И наш авантюрист надеялся сорвать за нее хороший выкуп. В противном случае… Впрочем, противный случай нашел его самого.
Разумеется, недальновидные люди могут сказать, что мне повезло. Но и везет ведь не всякому. Я же не растерялся? И прямо скажу, самонадеянный человек в черном и не подозревал, что у меня была масса возможностей выкинуть его самого за борт или выпрыгнуть вместе с ним. Но в первом разе – я опасался, вдруг он утонет; во втором – как оставить девушку одну на мчащейся лодке. Во всяком случае, и без помощи со стороны я нашел бы нужный выход. Просто появление друзей-товарищей лишь ускорило благополучную развязку. Не я, теперь-то сразу видно, – авантюрист не знал, с кем связался!
На обратном пути мы сообщили первому же патрульному катеру о криминальном происшествии и передали девушку с рук на руки. Пусть разбираются сами, это их внутреннее дело. Адрес прадеда Казановы, если не престижная брехня, известен, нынешний адрес правнука – также; тот мрачный дом с выставленной рамой. А еще мне больницей грозил, теперь она ему самому пригодится!
Девушка улетала на катере и махала рукой. Считаю, исключительно мне.
Если б не я…
Вы, наверное, думаете: откуда у меня такая упорная уверенность, что я мог не раз выбросить человека в черном за борт? Ответ очень прост. Когда я, пытаясь избавиться от чужой воли, начинал думать о жене и детях, все чары экстрасенса снимало как рукой. Я это неожиданно обнаружил во время погони и только ждал подходящего случая действовать. И, в принципе, скажу: на кого-то надейся, а сам не плошай.
Свежий венецианский ветер дул нам в лицо… Огромной, надкусанной, каменной баранкой – по-моему, я где-то читал? – вдавался прекрасный город в море. Невозмутимо взирал с каменной колонны на площадь Святого Марка бронзовый крылатый лев…
Странно, что Казанова-правнук хоть в чем-то не обманул: за часовую прогулку, со всех, правда, чохом, взяли столько же лир, сколько их полагается в пересчете на пятьдесят долларов. Ни на цент меньше. Хотя боцман божился мне, что они наняли мотобот всего пятьдесят минут назад.
Вот вам и пресловутый итальянский сервис.
КОЛОДЕЦ
Бывали мы и в Португалии. В такой славной и провинциальной по духу столице Lesboa, по-нашему Лиссабоне. Он стоит на холмах, настолько высоких, что подчас приходится подниматься или спускаться из одного района в другой на специальных лифтах. Один из них построен даже по проекту Эйфеля, знаменитого своей Эйфелевой башней в Париже. Одновагонные трамвайчики с маленькими колесами спереди и огромными сзади, как собаки, припавшие только на передние лапы, фантастически карабкаются на крутые подъемы. А между холмами, в низинах, простираются прямые улицы вроде главного проспекта, да и тот постепенно ползет вверх к площади Маркиза Помбала, свысока посматривающего на центр города. Повсюду уличные торговцы, ряды барахолок, а на любом пустыре португальские пацаны гоняют в футбол.
Вообще столица выглядит бедновато в отличие от соседних вылизанных, свежеокрашенных приморских городков для туристов, приезжающих покататься, стоя на досках, по тугим волнам океанского прибоя.
Об этом мы и говорили с одним американским матросом в портовом кабачке, где телевизор подвешен прямо над входом, а в глубине режутся в карты. Я сидел за чашечкой кофе, американец – за стаканом джина со льдом. Джон, по-нашему Иван, между прочим, рассказал мне поразительную историю. Подобную даже я впервые слышал! Сам он из простой рабочей семьи. Много лет назад, во вьетнамскую войну, дезертировал из армии агрессора (сознательный человек!) и сначала скрывался здесь, в Лиссабоне, куда его занесла нелегкая судьба на попутных пароходах. Парень он крепкий, умеет руками работать, а не только головой: то грузчиком, то рыбаком, то сборщиком фруктов исколесил нею страну. А напоследок устроился на мысе Рока, недалеко от Лиссабона, – ходил и продавал приезжим гербовые свидетельства, два доллара за штуку, о том, что – имярек – сподобился побывать на самой западной точке Европы. Работал он на хозяина лавочки, торгующей, помимо тщеславных свидетельств, открытками и прочей бумажной чепухой для туристов.
Жил он, конечно, не в гостинице, а в одном старом заброшенном форте, подвесив себе гамак под стропилами уцелевшего куска крыши. Когда по ночам листы железа гремели над головой, ему порой казалось – опять звучит канонада, и Джон вскакивал с ужасной мыслью, что вновь очутился во вьетнамском окопе. «Слава тебе, господи!» – успокаивался он и снова засыпал.
Местные жители считали его чокнутым. Обросший, как хиппи, вечно босиком, он был под стать своему заброшенному жилью, которое избегали крестьяне-издольщики из-за дурной славы. Местечко действительно было мрачным. Каменный форт простирался и в ширину и в глубину запутанной сетью полуобвалившихся подземных ходов вплоть до выхода к морю. По двум этажам, врываясь сквозь бойницы и разбитые проемы окон, завывая, шастал морской ветер, и там, куда он постоянно бил, отложилась на перегородках соль…
Но после войны в тропиках Джон считал эти каменные джунгли райским уголком. Сюда никто не совался, хотя бы из боязни запросто сломать ногу даже ясным днем, и это вполне устраивало Джона. Он вообще держался подальше от местного люда, особенно от властей. В стране тогда была диктатура, и его могли – чем черт не шутит! – выдать дядюшке Сэму. Поэтому Джон, плохо знавший португальский язык, и вообще от греха подальше, притворялся глухонемым. Если о чем-нибудь спрашивали, только мычал да еще показывал на уши. Такой, знаете, увалень, безобидный чудак. А сам себе на уме: ждет, когда война кончится. Главное, переждать. И о’кэй! Время – не деньги, время – жизнь.
Так вот спокойно тянулись деньки и месяцы. И однажды…
Джон ночью проснулся от каких-то стонов. Ветер, что ли?.. Прислушался: явно человеческие стоны и всхлипы отдаленно пробивались из развалин форта.
Джон зажег толстую свечу и, прикрывая ее красными от огня пальцами, двинулся по извилистому ходу. Он хорошо знал форт, весь облазил не раз, и шел уверенно, не боясь оступиться. Сквозняк шевелил пламя, и мохнатые тени метались по стенам и потолку. Стон и плач становились слышней…
Он выбрался к знакомому колодцу, выложенному замшелым пористым камнем наподобие кирпичной кладки. Старинный колодец был очень глубок. В свое время Джон смазал ржавый ворот, намотал на подъемный барабан метров тридцать толстой веревки и каждый день опускал вглубь звонко стучащее о стены ведро, чтобы достать чистой и холодной подземной воды.
Стон доносился откуда-то снизу, прямо из колодца, усиленный этой каменной трубой, которая глухо вздыхала и дышала, будто живая. У него волосы зашевелились на голове. Но, может быть, от сквозняка…
Не знаю, как бы я поступил на его месте. Наверное, так же, как он.
Джон укрепил горизонтально свечу в трещине кладки, у края колодца, и, жалея, что нет фонарика, полез вниз. Спускаясь на веревке и ловя босыми пальцами ног выщербины в стенах, он видел горящую свечу и вверху, и далеко внизу, где отражалась макушка колодца, и вскоре его охватило жуткое ощущение: спускается он или поднимается неведомо куда ногами вперед. Только тающий воск, горячо падающий на руки и голову, поддерживал в нем чувство реальности – верх там, значит, он все-таки спускается. А стоны и всхлипыванья звучали все громче и отчетливей…
Внезапно на середине пути ноги уткнулись в какую-то нишу. Упершись в нее и поджимая колени, он присел на корточки, не выпуская веревки из рук. Здесь, в стене, на месте когда-то выпавшего камня был проем, невидимый сверху даже в солнечную погоду. Из проема сквозило слабым прохладным ветром, и стоны доносились именно оттуда. Джона и неведомого беднягу, казалось, разделяло лишь десятка полтора метров.
Теперь, когда все наконец-то и должно было выясниться, Джон чуть не повернул назад. Оставить же веревку и ползти на ощупь по тесному кромешному проходу он решился лишь потому, что иначе презирал бы себя потом всю жизнь.
Вдруг у него на мгновение закружилась голова, перед глазами засуетились крошечные искры, затем он словно прорвал лицом и руками колючую холодную паутину – впереди блеснул… не может быть!., дневной свет. Камни под локтями и коленями перешли в рыхлую землю – еще, еще немного – земля неожиданно подалась, провалилась, и вместе с глиняными комьями он покатился вниз. Вокруг вверх ногами замелькали: вход в пещеру, откуда он выкатился, река, солнце, деревья, какие-то бородатые люди в широкополых шляпах!
Круговорот резко остановился – Джона грубо схватили, ткнули в прибрежный песок лицом, заломили руки за спину и крепко связали. В спину ему уперся ребристый сапог.
– Ловко ты его подманул! – прозвучал чей-то бас. Джон поклялся бы, что говорили на совсем незнакомом языке, однако он странным образом не только все понимал, но и сам, как впоследствии оказалось, мог на нем разговаривать.
– Еще бы не ловко, – ответил насмешливый тенорок.
– А как запрятался, паразит, – вторил им мягкий баритон. – Не выдержал, к дружку поспешил на помощь – паршивый интеллигент!
Джон повернул голову набок. Левым глазом он увидел трех незнакомых человек в болотных сапогах с кинжалами на ремнях, в незнакомой, но явно военной форме с металлическими квадратными пуговицами на блекло-зеленых мундирах, а на головах торчали широкие шляпы с острыми тульями. Все трое верзил были медно-красными от загара, особенно веснушчатые руки, открытые до локтя. Они переговаривались как хорошо поработавшие люди:
– Далеко забрался…
– Сутки плыть обратно…
– А, может, повесим, как того?..
Троица машинально подняла головы. Джон тоже посмотрел туда, чуть не вывернув глаз.
На суку разлапистого синего дерева, обвитого лианами, висел такой же босой, как и он сам, человек в лохмотьях – веревка перехватывала шею повешенного. И если б не столь багровое лицо, Джон мог бы поклясться, что это Джим из тридцать пятого батальона, убежавший вместе с ним и потерявшийся во вьетнамских джунглях.
– Ну, этот вообще бы не дотянул ни до казармы, ни до суда, – сплюнул бас. – Хлипкий на расправу. Уж больно удачно ты его подстрелил, – одобрительно похлопал он по плечу тенорка.
– Хлипкий-то хлипкий, – заметил баритон, – а все утро стонал, пока не загнулся. Пришлось уже дохлого вешать.
– Во-во! – расхохотался бас. – А тебе пришлось вместо него у пещеры подвывать, пока эта жалкая тварь, – он пнул ногой пленника, – из того лабиринта не выползла, как змея на манок. Большой артист в тебе пропадает!
Ужас. Кошмар… Джон не понимал, что он, где он, куда он… Одно знал, это не сон, кисти рук под веревкой горели огнем, а пинок баса был куда чувствительней, чем наивное: ущипни меня, я не сплю?!
Джона подняли и поволокли – только теперь он смог увидеть ее – к зеленой самоходной барже с высокой трубой и красными деревянными надстройками. У кормы болтался на канате ялик не ялик – лодчонка с тупым носом.
Пленника протащили по сходням и бросили в тесную дощатую будку, закрыв ее снаружи на колышек. Баритон сел на страже у щелястой двери, накрыв нос шляпой и зажав в коленях винтовку, похожую на винчестер, виденный ранее разве что в фильмах о покорении Дикого Запада.
Баржа задергалась, зашумела, задышала. Сквозь щели было заметно, как сносит дым на странный тропический лес (впрочем, он всегда был для Джона странным, даже без этих синих деревьев) и на убегающую бурую воду. Прерывистый, меж досок, пейзаж стал удаляться…
– Отпустите. Да отпустите же меня! – словно только сейчас опомнившись, закричал Джон на том же языке, который не мог знать, но все-таки знал. – Развяжите!.. За что? – Он еще что-то кричал, бесновался, глядя, как уходят назад глинистый склон над берегом с темным отверстием пещеры и дерево с повешенным.
– Гляди-ка, ожил, – деланно изумился баритон. – За что, говоришь? – и резко свистнул, подзывая своих.
Джона выволокли из будки, сорвали рубаху и разложили на палубе: «За что? Ах, за что! – сыпались на голую спину удары бича. – Падаль! Мразь! Дезертир! Чистеньким захотел остаться? Живым? А нас, значит, под пули?..» – И удары, удары, пока он не потерял сознание.
Очнулся Джон в той же будке.
Вместо баритона за дверью сидел тенорок, очевидно, сменивший его на посту.
Джон невольно отметил, что баржа идет не вниз по реке, а против течения: сор и сучья у ближнего берега быстро несло прочь, да и свисающие в воду ветки кустов скосило гоже в обратную сторону. Это могло бы пригодиться, чтобы найти дорогу к пещере и к тому колодцу, если бы сумел освободиться от веревки, если бы умудрился незаметно выскользнуть, если бы воспользовался привязанным за кормой «ликом или попросту нырнул в воду…
Если, если, если…
Джон сознавал: что бы с ним ни случилось, куда бы он ни попал, где бы он ни находился, – ничего хорошего судьба ему не готовит. Предполагаемый дружок уже висит на синем дереве, а синих деревьев здесь много. В какое бы время или пространство он ни угодил через этот проклятый колодец, в конечном счете его ждет та же участь. И никому ты ничего не докажешь. Все объяснения, весь этот жалкий лепет вызовут лишь издевательский смех вояк над дезертиром, якобы симулирующим помешательство.
Он с трудом сел, прислонясь связанными руками к стене, и вздрогнул. Пальцы уколол гвоздь!
Большой толстый гвоздь торчал острием из доски. Вероятно, когда прибивали снаружи, забыли загнуть изнутри, потому что концы других гвоздей были плашмя вдавлены в дерево.
Джон, не сводя глаз с часового, начал осторожно скрести веревку…
Она то и дело соскакивала с острия, и он раздирал кожу. Но принимался тереть вновь и вновь. Упорно, как муравей.
Иногда везло, и разрывалась целая плетеная косичка с таким, чудилось, треском, что он замирал, сдувая с губ катившийся пот. И еще он мучительно чувствовал, как одновременно с нитками лопаются и кровоточат подсыхающие ссадины на спине.
Сколько прошло времени, пока освободились руки, он не знает. Помнит, что стало смеркаться…
Уже давно баритона сменил на посту бас; за дверью угадывалась его обмякшая фигура, он спал, уронив голову на грудь и похрюкивая носом.
Несколько минут Джон массировал кисти рук, сначала тер ими, точно деревяшками, по бокам, затем стал шевелить пальцами, потом круговыми движениями – растирать запястья. Наконец руки вновь ожили.
Джон бесшумно подполз к двери. Она закрывалась на деревянный колышек с той стороны. Чем сдвинуть? Пальцы никак не пролезали в щель. Тогда его озарило, он вытянул брючный ремень – пряжка пролезла. Миллиметр за миллиметром, не дыша и прислушиваясь к дыханию спящего баса, он выдвигал колышек из железных скоб.
