Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"
Автор книги: Альберт Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
ДВОЕ НА ОСТРОВЕ
В свое время я опубликовал рассказ «Часовой». По вполне понятным причинам пришлось сделать не только ряд сокращений, но и само действие перенести аж в Бразилию и в Северную Ирландию, хотя все происходило гораздо ближе – в Карелии.
Теперь перед Вами доподлинный рассказ Ураганова, без всяких маскарадных штук с переодеваниями, перелицованными именами и судьбами. Впрочем, иные проницательные читатели и тогда разгадали мой маневр. Как правду ни таи, она все равно вылезет. И тем не менее лучше уж обойтись без камуфляжа. Да и сам Ураганов настаивает на том, чтобы вернуть рассказу первобытный вид, так как ранее в нем даже не упоминалось его славное имя.
– Запад есть Запад, а Восток есть Восток, – как любит он повторять. – Крути штурвал обратно.
Все это приключилось с моим отчимом, когда он сам еще был молодым, да он и сейчас не старый. А когда-то, в детстве, все, кому за тридцать, мне казались уже стариками…
Было тогда Ивану, отчиму моему, лет двадцать пять. Работал он рядовым инженером в какой-то строительной конторе, как говорится, в упор ее не видя и мечтая о другом будущем. Не то чтобы он плохо работал, – наоборот, нормально, – но считал стройконтору и не трамплином даже, а чем-то случайным, временным. Как птица летит куда-то, сядет на случайную ветку оглядеться – так и он. Потом уж, после тюрьмы, он вспоминал свою работу, как рай небесный, враз оценив простые земные радости. И когда вышел на волю, вернулся домой в свой Курск, то никуда уже дальше не полетел: от добра добра не ищут. Весь смысл жизни, оказывается, у каждого человека под носом. Даже ближе – в самом себе. А не где-то далеко, в Москве или в Ленинграде…
Тогда, в свои двадцать пять, Иван был отчаянным рыболовом. Каждое лето или осень, как отпуск дадут, он уезжал поудить с приятелями то на Волгу, то на Селигер, а то и на Енисей выбирался. Зиму не любил. «Зимой – холодно, – говорит, – и все вокруг черное да белое». А ему разноцветье подавай: голубое небо, зеленые деревья и прозрачную воду, где все краски играют.
В то лето они поехали в Карелию. Не помню точный маршрут, но там, в какой-то глухомани, надо было прыгать на ходу с местного поезда, чтобы не пропустить нужную тропу через лес.
Озер в Карелии тьма-тьмущая, выбирай любое для рыбалки – не прогадаешь, лишь бы от жилья подальше. Однако один из их троицы уже бывал здесь, у него были свои заветные места. С поезда спрыгнули удачно, никто себе шею не сломал, благо поезд не спешил – куда здесь особенно торопиться.
Вышли на лесную тропу, петляющую меж елями и валунами. Поклажа была приличная, у каждого – упакованная резиновая лодка, рюкзак с припасами да еще удочки – поэтому шли быстро, зато чаще отдыхали. Меньше всех, пожалуй, был груз у Ивана – он смог вырваться только на неделю, не то что другие на весь отпуск.
Палатку с собою не брали. Там, расписывал их проводник, повсюду на лесистых островах – вполне справные брошенные избы. Словно мор прошел, как и в России. Хотя здесь-то жилье еще от финнов осталось, тех, что на исконную родину подались, – потому-то шестнадцатую союзную республику и упразднили еще в 1956 году. Вместо Карело-финской союзной стала Карельская автономная. Анекдот ходил: в республике осталось лишь два финна – фининспектор и Финкельман.
До озера добрались засветло. Накачали лодки, погрузились и гуськом поплыли к ближнему, километра за два, острову. Для начала. А уж затем – кочевать от острова к острову, потягивать окуней и плотву, да сигов, если повезет. Сиги на удочку не ловятся, но у них сеточка была припасена, скромная, метров на тридцать.
Еще издали заметив у берега острова чью-то плоскодонку, они огорчились: кто-то опередил. А ведь до сих пор, от самой железной дороги, они не встретили ни одного человека. Из трубы избенки курился дымок. Было уже поздно. Плыть дальше и искать себе пристанища на других островах им, как говорится, не светило.
Жилец – он был один – попался свойский. Мужик лет пятидесяти, могучий, как медведь, и веселый, как тот же.
– Зовите меня Джеком, – сказал он и пояснил: – Бабка такое имечко мне сварганила. В честь Джека Лондона, любимого писателя Ильича. Время такое было – оттуда всякие Эдмонды, Гаррики и Джоны пошли. Про борьбу с космополитизмом слыхали? Не довел ее Иосиф Виссарионович, царство ему небесное, до конца. Вот и мыкаемся с такими кликухами, как безродные!
Нет, правда, свойский. Кто над собой подтрунить способен, тот нормально устроен.
Джек был тоже не местный. Сказал, из Питера. Тоже рыболов, да еще и охотник. С ружьем. А лодку ту нашел на озере, бесхозную, и подлатал.
Выпили, конечно, за прибытие и за приятное знакомство. Сблизились.
Джек с ними затем четыре дня плавал. Каждый вечер их дичью баловал, приговаривая:
– Ешьте утей, сынки. Сил набирайтесь. Они подружились и стали с ним на «ты».
Время пролетело быстро, как праздник. Для Ивана настала пора прощаться. А тут и Джек внезапно заторопился домой.
– Спускай пары, – говорит, – из своей резиновой, и в мою лодку садись. Вместе поплывем.
Иван обрадовался попутчику. До леса полдня пилить на этой надувной, а на плоскодонке – куда быстрей. Да и вдвоем веселее, тем более что в свой Курск все равно нужно через Ленинград кругаля давать. Надо ж, как повезло!
– А не жалко будет лодку бросать? – спросил Иван, когда они гребли на сменках.
– Да я припрячу. До лучших времен, – подмигнул Джек.
И то! В тех краях можно слона спрятать, да так, что потом и сам не найдешь. Глухие места. Озера и озерца, соединенные полузаросшими протоками, острова и островки, заброшенные хутора и мызы, болота и речушки с ручейками. Раздолье для рыбацкого сердца… Будет чем и в Курске своих попотчевать – Иван прихватил с собой несколько копченых сигов. Вернее, сижат-сырков, граммов по четыреста. Много не унесешь. Да много и не попадалось, даже в сетку, даже в этих диких местах. Скудеет природа-Ивану показалось, что Джек, сменивший его снова на веслах, гребет вроде бы не туда. Но спутник лишь усмехнулся:
– Поплавал бы здесь с мое, не ошибся бы. Тут срезать можно – чую.
Иван доверился его чутью и, удобно откинувшись на тюк с резиновой лодкой, незаметно уснул под плеск весел.
Проснулся он уже в слабых сумерках. Джек озабоченно сказал:
– По-моему, мы заблудились… Черт! Не хотел тебя будить – уж больно ты сладко спал, – и странно, или только почудилось, улыбнулся.
Ну, что ж… Иван промолчал. Так на так бы ночь потеряли, не пошли б ведь впотьмах к железной дороге. Да и чувствовал себя виноватым, он-то кемарил, а тот греб.
– Где наша не пропадала! – сказал Иван. Джек одобрительно кивнул.
– Мне нравятся смелые, рисковые люди, как ты. Я с ними имел дело, – опять с какой-то странностью произнес он.
Иван, встав во весь рост, спросонья оглядывался по сторонам. Все вокруг было и похоже, и незнакомо. Водный простор, лесистый островок неподалеку… Надвигался вечер. Плыть, да еще не зная дороги, бесполезно.
– Давай к берегу, – растерянно сказал он.
– И я так думаю. Утром разберемся.
Они пристали к островку, и вдруг увидали в глубине его какое-то бревенчатое строение, похожее то ли на охотничью заимку, то ли на сарай. Сошли на берег и втащили нос лодки под дерево, нависающее над водой.
Иван подошел поближе к одинокому жилищу. Низкая крыша была сложена из крупной замшелой дранки. Сквозь узкое пустое оконце, напоминавшее бойницу, он заглянул внутрь. Здесь, очевидно, все же бывали охотники. На дощатом столе валялась патронная гильза.
Джек открыл дверь, плотно сбитую из жердей, и они вошли.
– Не беда, – весело потер он руки. – Переночуем по-человечески, под крышей. Не нужно палатку ставить.
Кстати, у него была палатка. Зачем он ее брал, если знал, что повсюду при желании можно отыскать жилье? Уж скорее б он взял с собой резиновую лодку, не рассчитывая на случай.
Неизвестно почему Иваном вдруг овладело беспокойство. И, пожалуйста, нате вам!
– Гляди… – тревожно удивился он.
В дальнем углу свисала с ржавого штыря тонкая цепь с прикованными на конце железными кольцами.
– Наручники? – воскликнул он, приблизившись.
– Они, – загадочный огонек мелькнул в глазах Джека. – Да… – поднял он их, рассматривая, и со звоном бросил. – Обыкновенные карцерные. Для задержания применяют облегченные, двуручные.
«Откуда такие познания?» – невольно подумал Иван, но расспрашивать почему-то не стал.
– Хорошее местечко, – безо всякой иронии заметил Джек.
– Еще бы… – хмыкнул Иван.
– Да тут, говорят, где-то лагерь был. Там, наверное, этого добра… Ну, ужинать пора, – сам себя оборвал Джек, направляясь к выходу. – Отметим это дело.
– Какое дело?
– Запросто могли куда-нибудь в болото врубиться, пришлось бы тогда в лодке ночевать. – Он вышел.
Оставшись один, Иван вновь огляделся. Больше ничего примечательного, кроме того стола и еще двух грубых табуреток, тут не было. Касаясь рукой стены – уже и стемнело, – он двинулся вдоль нее, чиркнув зажигалкой. Неясная тревога не покидала его, томило какое-то предчувствие. В робком свете появлялись под ногами то ветхое тряпье, то ржавые консервные банки.
Внезапно Иван коснулся пальцами неглубоких бороздок на бревне стены, на ощупь похожих на буквы. Он поднес зажигалку – на мягкой древесине выделялись процарапанные цифры и слова: «8.7.1975. Умираю, меня сюда…» Дальше надпись обрывалась. Иван посветил на пол – там блеснул крохотный, с ноготь, осколочек стекла. Он машинально поднял его.
Джек все не возвращался. Иван вышел наружу, не загасив зажигалку, ее язычок шевелился на слабеньком ветру… Отсвет упал на покосившийся кладбищенский крест, выступающий над густым низкорослым кустарником. Раньше, когда проходили, он этот крест не заметил.
– Эй! – испуганно крикнул Иван.
– Сейчас, – откликнулся с берега невидимый Джек. – Иду!
Ивану стало спокойней – не один здесь, в глуши. Он смело продрался к кресту, на нем оказались те же, но выжженные цифры: «8.7.1975». Ни имени, ни фамилии…
«Больше года прошло…» – невольно подумал Иван. Из-за бревенчатого угла вырвался свет. Джек шагал с фонарем, согнувшись под тяжестью поклажи.
– Ты где? – поводил он лучом, обнаружил спутника и попросил: – Помоги.
Он тащил рюкзак, весла и ружье.
Иван взял все, а оружие Джек почему-то не дал и ушел снова к лодке.
«Тоже боится», – усмехнулся про себя Иван.
Во второй свой заход Джек принес брезентовый мешок с палаткой и пухлый баул. Теперь только Иван запоздало поразился: как же это Джек допер из Ленинграда на озера – один! – столько барахла. Джек вынул из баула пару тонких одеял, затем осторожно поставил на стол керосиновую лампу с дутым стеклом.
– Весла-то зачем?.. – спросил Иван, хотя хотел спросить о другом.
– Мало ли что…
– Основательно устраиваешься.
Джек ничего не ответил, деловито выкладывая разные припасы.
– Надолго? – сострил Иван.
– Навсегда, – в тон ему ответил Джек.
Он был возбужден и все поглядывал на Ивана, зажигая лампу и прикуривая от нее. Суетливо достал из рюкзака две оловянные миски, две ложки, вынул было вилки, но сунул обратно. Руки у него подрагивали… Открыл банку тушенки. А потом, подумав, выудил из рюкзака большую, ноль семь, бутылку «Старки» и нашарил два стаканчика.
– Сохранил на обратный путь, – он потер ладони. Опять подумал и достал банку ананасового компота. – Хороший сегодня вечерок, хороший… – приговаривал он.
Иван изумленно смотрел на приготовления.
– День рождения у тебя, что ли?
– В точку попал, сынок. В точку… – пробормотал тот. – Словно заново родился… Отличный вечерок. Погудим сейчас. Живи одним днем! – воскликнул он, наливая водку в стаканы и гостеприимно приглашая к столу. – Кто знает, что будет завтра! Садись, чего стоишь?..
Мощными лапами он схватил его за плечи и резко усадил на табуретку:
– Ешь, пей, веселись!
– А ты?.. – струхнул Иван, стараясь не показать и виду.
– И я! – плюхнулся Джек на другую табуретку.
Он ни секунды не находил себе покоя. Двигал предметы на столе, перекладывал с места на место… «Наверняка в лодке у него еще бутылочка припрятана. Видать, здорово приложился, пока вещи собирал», – ободренно подумал Иван и, не ожидая нового приглашения, накинулся на еду, не забыв и про стаканчик.
Джек встал и, снова поглядывая на него, в приподнятом настроении расхаживал по сараю, бормоча:
– Сегодня твой день, веселись…
«Точно, – опять подумал Иван, – набрался, старый хрыч!»
– А ты чего ж? – вновь сказал, спохватившись, Иван.
– И я, – повторил Джек. Подскочил к столу и осушил свой стакан. – За тебя! – быстро налил и поднял снова. – Чтоб тебе легше жилось! Жизнь – она трудная.
– За тебя! – тоже поднял стакан Иван.
– И за меня, за меня… Как же без меня? – рассмеялся Джек. – У меня жизнь потрудней твоей будет! Тебе что, лежи себе полеживай, а мне… – он не договорил.
Под выпивку его поведение уже не казалось странным.
Джек, окосев, обнял Ивана за шею и прошептал на ухо:
– Тебе на меня жаловаться не придется. Я свое дело прочно знаю, большой стаж, но только ни-ни!.. – приложил он палец к губам и обернулся.
Ивана разбирал смех. Здоровяк, а забурел – с одной-то бутылки на двоих. Эк, разобрало!
За первой бутылкой последовала вторая…
Иван уже не удивлялся тому, что Джек, встав на цыпочки, вдруг вытащил из чердачного проема дюралевую раскладушку с плотным парусиновым низом. Он мог бы оттуда вынуть хоть цветной телевизор, Иван уже мало чему поражался.
Помнит он о том, что все-таки спрашивал: чья это, интересно, надпись на стене? И кто у входа похоронен, скажите на милость?.. «Тсс, – шипел спутник. – Умер, бедолага, умер. С тоски зачах, да еще воспаление легких… Смелый был человек, гордый вроде тебя. Пришлось его, чтоб не мучился… Тс-с!..»
Помнит еще Иван, как вознамерился было лечь на раскладушку, но этот бугай стащил за ноги и постелил ему одеяло у стены. «Теперь здесь будешь спать. Привыкай», – так, кажется, приказал он.
Проснулся Иван от солнечного луча, падавшего сквозь «бойницу» прямо на лицо. Отчего-то болели кисти рук. Он хотел поднять левую руку с часами, чтобы узнать время, но она оказалась на удивление тяжелой, и что-то зазвенело. Кисти были окольцованы наручниками!
Иван вскочил, цепь отбросила его к стене, одеяло путалось под ногами.
– Джек, – закричал он.
Дверь распахнулась и появился его спутник. За плечами висело ружье.
– Твоя работа? – сердито хохотнув, побренчал наручниками Иван; голова ныла болью от вчерашнего. – Что за шутки?!
Джек сурово посмотрел на него:
– В чем дело? Какие у вас жалобы? Завтрак… Обед в тринадцать ноль-ноль, – и захлопнул за собой дверь.
Снаружи скрежетнул засов. Еще вчера Иван мельком отметил, что засов почему-то там, а не изнутри, и подумал тогда: «Может, от зверья закрывают, когда уходят…»
– Джек! – в отчаянии прокричал он, мгновенно вспомнив прошлый вечер, надпись, выцарапанную на стене, покосившийся крест, туманные намеки спутника. – Пошутил, и хватит!
На его лицо упала тень, в бойнице показалось темное лицо Джека.
– С караульным разговаривать запрещено, – безучастным голосом произнес он и исчез.
В тишине раздавались шаги, он размеренно ходил вдоль стены у входа.
И потянулись дни и ночи, похожие одни на другие… Часы охранник отобрал.
– Пост по охране врагов народа сдан! – Пост по охране врагов народа принят! – слышался по утрам его голос за дверью.
Он удостаивал заключенного лишь короткими фразами по поводу завтрака, обеда и ужина, прогулок, утреннего туалета – приносил воду в тазике, – и «отправления естественных надобностей», как он выражался. В заключенном он не признавал никакого приятеля, знакомого – причем совершенно искренне. А однажды в сердцах случайно проговорился, что он никакой не Джек – что за чушь! – а Петр. Память о недавнем прошлом совершенно покинула его, и он обращался к пленнику на «вы», с равнодушием, в котором, однако, проскальзывала издевка.
Погода посвежела, он выдал заключенному его собственную телогрейку; без нее Иван, при любой погоде, никогда не ездил на рыбалку. Ватничек по ночам незаменим; так сказочный гусь: на одно крыло ложится, другим укрывается.
Петр теперь появлялся в туго подпоясанном солдатским ремнем военном бушлате, а то и в прорезиненном плаще поверх него. Лишь сапоги остались неизменными, он и прежде их носил. Где он хранил раньше свою амуницию? Возможно, где-то на острове или на том же чердаке, откуда достал раскладушку. Она не причудилась тогда Ивану, теперь он мог видеть ее всякий раз, когда Петр открывал дверь. Раскладушка стояла у кустов за входом. На ней охранник и спал под открытым небом, выматываясь от бессменных дежурств. Потом временами начало моросить, и он поставил палатку.
Когда, отомкнув оковы специальным ключом, охранник выводил Ивана под дулом ружья на прогулку, то твердо предупреждал:
– В случае побега – стреляю. Первый выстрел – в воздух.
Кормил жидким супом из концентратов, хлебом собственной выпечки из грубой муки, давал слабый несладкий чай, а уж воды вволю из озера – ставил у стены ведро, в нем плавала пластмассовая кружка.
Иван устал доказывать, кто он и как они сюда попали. К его словам, мольбам и даже плачу охранник относился недоверчиво-презрительно.
– Все вы так говорите, – отвечал он.
– Ну в чем, в чем я виноват?! – до хрипоты орал Иван.
– Сами знаете, – следовал ответ. – Невиновные сюда не попадают. – И, вспоминая, что находится на посту, резко добавлял: – Разговоры запрещены.
– А что еще запрещено? – разъярился как-то пленник.
Через полчаса неумолимый охранник приколол на стене написанный от руки лист со множеством пунктов. Запрещалось буквально все: нет необходимости перечислять… Особенно, до горьких слез, рассмешил Ивана пункт, воспрещающий встречу с родными, близкими и друзьями – до особого разрешения.
– Когда меня выпустят? – спрашивал пленник.
– Решит начальство.
– А когда оно решит?
– Когда придет.
– А когда придет? – настойчиво выпытывал Иван.
– Неизвестно, – коротко отвечал охранник и заканчивал привычными словами: – Разговоры запрещены.
Постепенно он сделал заключенному послабление: освободил одну руку и чуть удлинил цепь – теперь Иван вместо трех шагов у стены мог сделать побольше.
Что он только не предпринимал, лишь бы освободиться! Безуспешно пытался напасть на охранника и придушить цепью – тот был предельно начеку, физически гораздо сильнее и всегда вооружен.
Незаметно хотел раскачать железный болт, к которому прикована цепь, и выдернуть из стены – Петр заметил его тщетные потуги.
– Болт проходит бревно насквозь, с той стороны – гайка, – официальным тоном сообщил он.
Цепь же порвать было невозможно, легче оторвать саму руку.
После второго нападения с цепью на Петра, тот жестоко избил пленника, с придыханием говоря:
– Мразь… Скотина… Подонок, а туда же!
– Садист! Гестаповец!.. – кричал Иван.
– Все вы так говорите, – стандартно отвечал часовой, явно сошедший с ума.
Какие бы планы ни вынашивал томительными днями, вечерами и по ночам в беспокойном сне Иван, они лопались, как мыльные пузыри – столь же радужные и неуловимые.
Несмолкающие шаги за стеной теперь все чаще прерывались отдыхом часового днем в палатке – начал уставать, – но ни подкоп, ни побег через крышу прикованный пленник не мог устроить.
Никакой возможности. Никакой!..
Одна только мысль теперь настойчиво терзала заключенного: убежать во время прогулки, броситься в воду, уплыть… От пули, может, и уйдешь, а от лодки?.. А если – удрать именно на лодке? Но весел-то в ней нет… Ну, резко оттолкнуться, лечь на дно, украдкой грести руками, пока не отплывет подальше. В одежде, с ружьем, охранник за ним в воду не кинется… А затем выломать поперечную доску – вот тебе и весло!.. Интересно, чем заряжено ружье: дробью или жаканом?..
Прогулка представляла собой получасовое хождение без наручников под конвоем вокруг «темницы», минут пять побродить – еще ничего, а потом от однообразного мелькания бревенчатых стен начинает кружиться голова: стена – угол – поворот, стена – угол – поворот, стена – угол – поворот, стена – угол – … Нырнуть в заросли вместо поворота, и будь что будет! Охранник сразу не среагирует, мозги у него хоть на пару секунд должны быть заняты новым поворотом за угол. Пока вскинет оружие – кустарник укроет беглеца. Да, а первый выстрел в воздух, о котором предупреждали? Этот «ходячий механизм», надеялся Иван, не забудет про свою воображаемую инструкцию!..
Так и произошло. Утром – вместо восьмидесятого поворота за угол – Иван метнулся в кусты. Секунды через две прозвучал ожидаемый выстрел, суматошно закружились в воздухе галки, еще три секунды – новый выстрел: боль пронзила ногу беглеца, и он повис на колючих зарослях. Не очень-то глупым оказался полоумный часовой, придумав прогулки вокруг сарая, – больше тут ходить было негде. Только отчаяние позволило Ивану вгорячах прорваться сквозь ежевичные кусты у сарая, и без погони он сам бы надежно застрял в колючей непролазной чащобе, как рыба в сети.
Часовой, к счастью, стрелял не жаканом, но и не дробью – картечью. Он приволок стонущего пленника в палатку, уложил на свою койку, примотал к ней веревками и без всякой анестезии, несмотря на непрерывные вопли раненого, извлек из бедра свинцовую картечину при помощи обыкновенного острого ножа, раскаленного на огне, и дезинфекции раны водкой. Затем зашил рану суровыми нитками, забинтовал и перенес обессиленного Ивана в сарай на одеяло. Приковывать пленника на сей раз он не стал. По-прежнему не говоря ни слова, ушел и закрыл дверь на засов.
Теперь положение Ивана стало еще тяжелее. Надеяться на то, что, допустим, он сумеет как-то чудом незаметно вырваться, доковылять на больной ноге до лодки и удрать на ней – бесполезно. Чуть станет ему лучше, снова посадят на цепь. Перед такой безысходностью даже немыслимая боль раны забывалась. Он бредил, его мучали кошмары…
В минуты просветления Иван видел, как охранник терпеливо ухаживает за ним: меняет повязку, поит водой и бульоном из мясных кубиков (их вкус ни с чем не спутаешь), все так же молча и безучастно.
Только раз он угрюмо бросил:
– Влетит мне за вас, но я предупреждал.
– Палач… – шевельнул губами пленник.
– Я действовал по инструкции.
Иван уже давно понимал, какая судьба постигла того неизвестного 8.7.1975. Вероятно, Петр заманил его сюда и охранял до самой смерти. Да и тюрьму эту, наверное, выстроил он сам. Или заставил кого-то строить под конвоем…
Последняя надежда оставалась на то, что караульный в один прекрасный день очнется, станет прежним – пусть угрюмо ухмыляющимся – Джеком и удивленно спросит: «Чего мы здесь делаем, а? Что с тобой, сынок?» Ведь был же он вполне нормальным недели две – три? – назад.
Со дня смерти неизвестного – 8.7.1975 – прошло более года… А что если Петр (Джек?) превратится в нормального лишь после… смерти пленника?! Может, только это встряхнет его психику, и тогда он вновь станет обычным здравым человеком. И будет снова спокойно жить, пока не накатит очередная волна безумия в подходящий момент, когда он останется один на один с будущей жертвой в этих краях.
Иван отчетливо представлял себе новый крест над новой могилой с новой датой – конца своей жизни… «Но ведь ребята скоро вернутся в Курск! – неожиданно воспрянул он духом. – Их спросят про меня. Они ответят, что я уехал намного раньше. Родные забеспокоятся, заявят в милицию. Его, и Джека тоже, примутся искать! – И опять впал в уныние. – Разве быстро найдешь?.. Да и найдут ли? Наверняка и того погибшего неизвестного тоже искали! И, кроме того, почему должны считать, что он пропал именно здесь? Путь отсюда до Курска – далек. Что угодно могло по дороге случиться!.. А местные озера – лишь отправная точка. Тут и вертолет бесполезен, кругом – чаща. Да и каждый заброшенный сарай проверять не станут. И лодку разве увидишь под густым деревом? А, возможно, часовой и вообще ее в кустарник выволок…»
Оставалось покориться судьбе… Но рана постепенно заживала, опасность заражения и нагноения миновала, видимо, оттого, что часовой не забывал менять повязки и поливать их спиртным. А вместе со здоровьем возвращалось и стремление выжить любой ценой, потому что вконец беспомощному человеку и надеяться нечего.
«Кто тебе поможет, если ты сам себе не поможешь?» – вспоминал он слова матери, терпеливой женщины, работавшей в прачечной и буквально своими руками поставившей на ноги троих детей.
Друзья!.. Какие у него друзья? Рыбачить да водку пить. Настоящие друзья – это… Ну, те, кто пойдет за тебя и в огонь и в воду. А он бы за них пошел? В воду-то еще может быть. Но вот в огонь – три раза подумал бы. Они его даже искать не поедут, раз милиция уже занялась. Милиция-то уж, конечно… Недаром даже на спичечных коробках печатают портреты детей, пропавших несколько лет назад.
За «бойницей», расхаживая взад и вперед, мелькал караульный, разговаривающий сам с собой; в последнее время у него появилась привычка размышлять вслух. Доносились обрывистые невнятные слова, когда он шагал мимо оконца:
– Никакого порядка… где колючая проволока?., колько ждать смены… орожевых вышек нет… одам рапорт… одовольствие конча…
В очередной раз меняя повязку, он неожиданно взглянул на пленника более ясными, чем обычно, глазами.
– Ты же мне друг, – прочувствованно сказал он. – Я так ждал, что я… – И снова нашло затмение. – Разговаривать запрещено.
Жаль, нечем было стукнуть его по башке, да и слишком ослабел Иван.
Иногда охранник совсем заговаривался:
– Ты подарки всем дари, сам себя благодари. Стихи… Писаки у меня тоже были, – хихикнул он. – Кто-то вот в поповскую собаку камнем кинул: хотел узнать, Бог есть или нет. А корреспондент ему сказал: ты б еще камнем в обком бросил, чтоб узнать: а Карл Маркс есть? И готово!.. Склочные люди. Пи-са-ки!
– Где? Здесь? Журналисты?
– Разговаривать запрещено, – караульный опомнился, если применить это слово навыворот.
В пустых карманах Иван нащупал осколочек стекла, найденный в первый вечер под странной надписью. И теперь, лежа у той же стены, принялся незаметно выцарапывать на нижнем бревне: «Я, Иван Степанов из Курска, захвачен Петром (Джеком) и нахожусь здесь…»
Увы, он, Иван Степанов, не знал, ни какое сегодня число, ни месяц. Сколько он здесь находится?.. Неизвестно… Счет времени он уже потерял… Вечность!
«… С августа 1976 года». Слава Богу, он хоть не забыл, когда отправился с приятелями рыбачить.
Точно так же, верно, тот неизвестный, выцарапывая свою надпись, мучительно вспоминал, сколько прошло дней и ночей, недель… месяцев?..
Сделав из палочек решетку, часовой приколотил ее снаружи на оконце. Теперь по ночам казалось, что весь звездный мир посажен в камеру.
И вот случилось необычайное! То, чего никогда не предусмотришь и не ждешь. Иван уже кое-как ковылял по сараю и часто, насколько хватало сил, стоял у «бойницы», глядя на недосягаемую свободу.
Донесся рокот мотора, громче, громче, и справа от их островка внезапно показалась большая моторная лодка с самодельной каюткой рулевого и непромокаемым тентом над кормовой частью. Человек шесть мужчин и женщин, по обличью райцентровских или поселковых (не деревенских) жителей, выпивали и закусывали на ходу; смеялись, кто-то включил транзистор, загремела музыка. Катер проходил уже мимо островка.
У Ивана перехватило дыхание.
– Сюда! – слабо крикнул он, не слыша собственного голоса. – Сюда! Помогите! – завопил он. – Все на палубу!
Его услышали. Катер медленно повернул и пристал к берегу.
– Помогите! Спасите! – ликовал Иван, выбив кулаком деревянную решеточку.
Но тут на берег вышел, улыбаясь, караульный без ружья. И начал громко объяснять, показывая на ошалевшее лицо пленника в оконце.
– Дружок мой. У него белая горячка. Грозился меня застрелить, чуть сам себя в ногу не ранил, еле ружье отобрал! Пусть посидит, очухается, ему полезно. До того допился, бедолага, все время кричит, что я его запер и караулю, как в тюрьме. Тронутый!
Напрасно Иван, плача и перебивая его, орал всю правду. Фактически он повторял слова находчивого караульного: «Выпили… запер!., караулит!., ранил!., тюрьма!., сумасшедший!..» А его прежний радостный крик: «Все на палубу!» – вообще ни в какие ворота не лез. Несомненно, безумец.
Впрочем, его бы приняли за безумного и без того крика. Объяснение охранника было вполне разумным. Недаром говорят, что иные сумасшедшие бывают дьявольски хитрыми и изобретательными. Да и сама внешность заросшего пленника с воспаленными глазами, наверное, показалась зверской.
Те, кто сошел на берег, посмеялись и вернулись на катер.
– Пить надо меньше! – крикнул кто-то, снова прикладываясь к бутылке.
Застучал мотор, и уплыли, как ни вопил и ни тянул к ним Иван руку из оконца.
– Не вышло? – с хитрым видом сказал часовой поникшему пленнику. – Не удалось вашим переодетым сообщникам вас спасти?!
И, достав спрятанное в кустах ружье, деловито зашагал вдоль стен тюрьмы.
«Может, вернувшись, они расскажут про меня, ну, как анекдот, как забавный случай. И если меня искали или ищут, вдруг кто-то догадается сюда заглянуть и все проверить?..» – стиснув зубы, успокаивал себя Иван.
Не удержавшись, он мстительно сказал об этом караульному. Тот, недолго думая, загадочно ответил:
– Узнают. Конечно, узнают. И будете сидеть лет десять там, где давно пора.
– Все лучше, чем так жить, – сдавленно рассмеялся Иван. Доказывать, что он ни в чем не виновен, давно перестал.
– Разговоры запрещены, – сухо заметил караульный. И устало добавил: – Мне самому надоело – одному.
– А если я покончу самоубийством? – выкрикнул Иван.
Угроза озадачила охранника:
– Вы этого не сделаете. Мне будут неприятности.
– Сделаю!
– Придется связать.
– Не буду, клянусь! – испугался Иван. Тогда прости-прощай любая попытка к бегству.
– А как насчет голодовки? Не объявите?
– Нет…
– Верю. Правильно решили. Лишние хлопоты обоим. Пришлось бы насильно кормить. – Внезапно караульный приложил ладонь к козырьку фуражки. – Так точно, товарищ старший лейтенант! Повторить приказание?.. Не спускать глаз! – отчеканил он воображаемому начальнику.
Неожиданно Ивана осенило. Дурацкое прямо-таки озарение! Почему он не додумался раньше? Но сейчас самый подходящий момент. Отодвинувшись от оконца, он гаркнул измененным начальственным голосом:
– Смирно! Слушай мою команду! – не очень-то разбираясь в точности распоряжений, а следуя наитию и еще помня что-то из своей армейской службы. – Немедленно освободить заключенного и доставить в ближайший населенный пункт! Выполняйте приказание!
– Есть, товарищ старший лейтенант! – мгновенно послышалось за окном. – С вещами?
– С вещами! – рявкнул Иван, добавив про себя: «Идиот».
Протяжно заскрипел засов, раскрылась дверь, в проеме возник Петр.
– Приказано доставить в поселок. Вы пока свободны. Иван поспешно заковылял к выходу.
