Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"
Автор книги: Альберт Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
ТРИ ЖЕЛАНИЯ, ИЛИ ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
Будь моя воля да родись я лет двести назад, плавал бы только на парусных кораблях! Они какие-то настоящие, искусные, а не искусственные. Между прежними и нынешними такая же разница, как, к примеру, между живой елкой и синтетической. Конечно, современные корабли прочнее и быстрее, но… не то. Они лишь средство передвижения. А те – обвораживают, ранят душу. Как в стихах:
Когда волна колышет сушу
И на весь мир ревет прибой,
Давно забытым ранит душу
О том, что не было с тобой…
Но умолкаю. Не то опять недоброжелатели затрубят: вновь красивости! Ураганов уже стихи читает! Скоро запоет!
Ну и что? Я люблю и стихи читать, и песни петь – только не с чужого голоса. Даже пьяные поют. А я нормальный русский моряк. Что хочу, то и делаю, если начальство не запрещает. Да и то столько приказов, указов, инструкций и распоряжений в своей жизни нарушил – не счесть! Но если бы я их не нарушал, пожалуй, мало чего любопытного со мной бы случилось. Так уж мы устроены, грешные.
Почему-то у меня сейчас такое настроение, как в ту ночь, когда мы, изучая течения, дрейфовали на «Богатыре» в Атлантике где-то между Кубой и Испанией.
Давным-давно этим путем наощупь пробирался великий Христофор Колумб, волнуясь, переживая, боясь. И вот где-то здесь стоял тогда в полной безопасности я, Ураганов, и преспокойно покуривал сигареты «Ява». Пожалуйста: экзотическое название, над которым мы совершенно не задумываемся у себя дома, совсем по-другому звучит в иной обстановке. Конечно же, тут более подходит: Куба, Испания, Ява, Колумб. А не Ураганов.
Я сказал: в полной безопасности. Запомните – безопасность никогда не бывает полной. А может, и вообще нет никакой. Мы сидим себе сейчас спокойненько в «Можайских банях», и вдруг – кррах! – перекрытие на голову, то ли от случайного землетрясения, то ли крановщик дядя Вася бетонную плиту на авось положил. Но уж от немецкого дяди Ганса – наше судно, сами знаете, в ГДР построено – я никакой халтуры не ожидал, когда оперся грудью на бортовой поручень на корме. Тут включили двигатели, внизу запенилась вода, «Богатырь» дернуло. Так вместе со вставкой поручня, от стойки до стойки – жаль, не с самим дядей Гансом, – я и полетел головой вперед в бурлящую за кормой воду. Да еще как нырнул! Словно одним махом хотел вынырнуть за тысячу миль где-нибудь у набережной Малекон в Гаване.
Никто не заметил моего лихого прыжка. Вахтенный, как и положено, дежурил на носу корабля. А мой жалобный крик, говоря красиво, затерялся среди резких криков чаек. Впрочем, никаких чаек, кажется, не было. Ни чаек, ни альбатросов – и где они спят по ночам? Некоторые – на самом корабле, а остальные?.. Мгновение – и меня здорово отнесло от судна. Вернее, не отнесло, а как бы враз проложило черное пространство воды между мной и светящимся «Богатырем» – как только я вынырнул.
Я и плыл и кричал вдогонку, напрасно – шум от «Богатыря» был сильнее…
Слава Богу, океан не штормило. Неправдоподобно спокойно, как темный, блестящий под луной лед, он простирался от меня к удаляющемуся кораблю, который уже казался не больше спичечного коробка. Между прочим, такое сказочно спокойное состояние моря в Одессе называют бунацией.
Мне было плевать на всякую бунацию, и я продолжал плыть, скинув туфли, за «Богатырем», пока он не превратился в точечный огонек и не смешался со звездами на горизонте… Да-а, жаль было новых французских «мокасин» из натуральной кожи. Будь я министром гражданского морского флота, издал бы приказ: по ночам на палубу выходить только в тапочках. А курить – только в отведенных местах! Хотя, виноват, последняя инструкция имеется.
Не помню, кто из великих сказал: люди делятся на титанов и чайников. Под титанами наверняка имелись в виду здоровенные баки с кипятком. На них даже так и написано: «титан». А на мне, если попристальней вглядеться, красуется: «чайник». Я ведь мог преспокойно покуривать, опираясь грудью хотя бы на спасательный круг, который висел на корме справа от меня. Или в одной из спасательных шлюпок, подвешенных за бортами, вместе с веслами и с «НЗ». Всегда и во всем надо выбирать местечко поосмотрительней. Плыл бы сейчас на шлюпке, если бы она вдруг сорвалась, да палил бы себе из ракетницы в Большую Медведицу или в Гончих Псов. Сразу б меня хватились!
Задним умом все мы – впередсмотрящие.
Уже и уставать стал. Зря думают, что моряки могут целыми сутками плавать. Одно дело – плавать, другое – жить в воде. Мне надо было жить. Плыви не плыви, никуда не приплывешь. К чему силы тратить, только время могло мне помочь. Я лег на спину, раскинув руки. Пока хватятся, пока разберутся, пока начнут искать… Лишь бы погодка не подкачала, иначе кранты.
Дети вспомнились… Жена не вспоминалась. Вероятно, потому, что всегда была против работы на «Богатыре» из-за моего долгого отсутствия дома. Видали фильм «Столь долгое отсутствие» (производство Франции)? Там один муж так долго где-то во время войны пропадал, что потом жена никак не могла признать: он это или не он. Моя жена, москвичка Ира, тоже сообщила в последней радиограмме, что уже забывать меня стала. Ничего, скоро вспомнит!..
Мерзнуть начал… Хоть и лето, и вроде тепло, а все-таки не в кубрике под одеялом. Угораздило… Позор! У нас еще такого никогда не было, чтобы опытный профессионал водолаз за борт выпал. Под водой-то его могли бы забыть – такое, говорят, случается. Но чтобы сам по себе… И во сне не привидится. Если спасут, засмеют на весь флот. Такая ржачка подымется – от Атлантики до Тихого! Кстати, Тихий океан по-английски – «Пасифик оушн». Отсюда, наверное, и возникло слово «пацифист». Тихоня, значит.
Теперь сами видите, какие дурацкие мысли лезут в голову, даже когда я лишь только вспоминаю о том происшествии. А тогда – каково?.. Это все байки, что перед угрозой неминуемой смерти человек невольно вспоминает всю свою жизнь, как стремительное кино. Лично я хотел спать, пить и есть – одновременно, и никакого кино судьба мне не показывала. Я так полагаю: раз я сейчас перед вами, то мое положение было не таким уж безвыходным. Потому, верно, и картины моей непутевой жизни перед мысленным взором не развернулись.
Внезапно я услышал какой-то тихий размеренный плеск. Неужели волна начала разгуливаться? Только этого мне не хватало.
Не переворачиваясь, я скосил глаза в сторону. Если бы я носил очки и если бы они были на мне, я бы их обязательно протер. Слева от меня, метрах в двух, резал воздух и воду нос какого-то корабля. Далеко вперед торчал бугшприт с косыми темными парусами, закрывающими россыпи звезд, а прямо под ним, на носу, угадывалась аллегорическая женская фигура. Она нахально выставляла грудь вперед, а верхушка фок-мачты перечеркивала луну. Такие парусники я раньше жадно рассматривал только на иллюстрациях в книгах и на картинах.
Я мгновенно оказался у борта, он вздымался своим выгнутым деревянным боком высоко вверх к пушечным портам. Я все ногти обломал о ребристые доски, пытаясь хоть как-то зацепиться за них. Артель «Напрасный труд»!.. Странно, что я не закричал. Парусный корабль неумолимо скользил мимо меня и мне не хватало немыслимых рук, чтобы обнять его весь и задержать.
И только, когда меня протащило вдоль всего парусника и я в отчаянии хрипло вскрикнул, сверху, разматываясь на лету, вдруг полетела бухта каната. Я мигом обвязался вокруг пояса, проволокся немного в кильватере от натяжения брошенного мне конца, и стал подтягиваться.
Я подтянулся впритык к корме, а затем еще – метра на полтора вверх. Взобраться же на самую верхотуру у меня просто не было сил. Я висел, беспомощно задрав голову. Тут только я заметил, что канат исчезал меж полуоткрытыми створками нижнего кормового окна. Не так уж и высоко было карабкаться, а все равно не мог.
Окно тускло осветилось изнутри каюты, в проеме показались две костлявые руки и принялись ловко подтягивать меня. Намертво вцепившись в канат, я поднимался, как ватный тюк, задевая плечами резные завитки кормы. Свободный провис каната цеплялся за выступы, и мне приходилось, из последних сил держась одной рукой, подбирать его слабину другой, как старинной даме – шлейф своего платья. Наконец показался подоконник, и я с трудом перевалился через него.
Передо мной в большой каюте, обставленной старинной вычурной мебелью, при зажженных свечах, стоял человек – человек ли? – в парике и в камзоле. У него было лицо мумии, высохшей по меньшей мере лет 200–250 тому назад, с неподвижными, застывшими глазами. Казалось, они были сделаны из пластмассы, как у куклы.
«Из воды да в огонь!» – мелькнуло у меня в голове. Выбирать не приходилось, второе в моем случае было все же получше.
– Гуд ивнин, – сказал я по-английски и поклонился. – Тэнк ю вэри мач фор сэйв май лайф! – Что означало: «Добрый вечер. Благодарю за спасение моей жизни!»
И, развязывая затянувшиеся узлы каната, машинально добавил по-русски:
– Моряк моряка видит издалека.
– Русиш? – прошамкала мумия, еле заметно шевеля выцветшими губами. Это было первый и последний раз, когда спаситель невольно поинтересовался моей персоной.
– Совьет русиш, – уточнил я.
На что он пробурчал, что таких-де не знает. А вот просто с русскими он, мол, был знаком в свое время.
Интересно, где то «время» осталось?
Мумия, помолчав, продолжила свои показания. Мы, мол, находимся не на английском, а на голландском корабле. Очень-очень старом. Можно сказать, бессмертном корабле.
Я спросил: в прямом или переносном смысле?
Он ответил: в переносном, потому что фрегат, мол, переносится из океана в океан черт его знает сколько, а может, и больше, лет. А сам он – бессменный капитан.
– Ввот зэ нэйм оф ер шип, тэл ми, плиз, кэптэн? – вежливо полюбопытствовал я. «Какое название у вашего корабля, скажите мне, пожалуйста, капитан?»
Он вяло махнул рукой и ответил, что название корабля для меня пустой звук, давно уж и медные буквы его отвалились и ушли на дно, но всему свету более известен сам капитан под звучным именем – «Летучий голландец».
– Как же, знаю! – оживился я, невольно перейдя на русский. – Слышал. Читал. Говорили.
По правде, знал я не больше, чем любой моряк. То есть почти ничего. Ну, корабль-призрак, с капитаном по прозвищу Летучий голландец и с мертвой командой, вечно носится по морям-океанам. И все.
Капитан, хоть и не понял, что я сказал, но оценил мои эмоции по поводу «Летучего голландца» и беззубо осклабился.
Я сразу хотел попросить его разыскать мой «Богатырь». Да было неудобно, человека только спасли, а он: хочу домой!.. Странно? Нет, я не о нашей встрече. Я уже давно привык почти ни чему не удивляться. Тут другое – совсем недавно мечтал: ах, лишь бы спастись, хоть как угодно! А спасли, еще что-то подавай. Желания рождают желания. Я решил выждать, поосмотреться, а там видно будет. Не хватало еще, чтоб я заявился к своим прямо на этом фрегате с командой жмуриков на борту. Представляю, какой бы переполох поднялся на «Богатыре»!
Капитан внезапно резко хлопнул в ладоши, словно прибил комара. Дверь открылась, и, скрипя костями, вошел – скелет. Я вздрогнул, к капитану я уже как-то привык. Клянусь, это был самый что ни на есть настоящий скелет, правда, в высоких дырявых сапогах. Сквозь него я мог различать блеклую позолоту узоров на панелях каюты.
Капитан что-то приказал ему на незнакомом языке. Очевидно, на голландском. Скелет послушно исчез за дверью. Летучий голландец любезно пояснил мне по-английски, что это был стюард. Ну, конечно, кто ж еще?
Забыл одну деталь: фигуры и капитана, и стюарда все время, с самого начала, казались как бы размытыми по краям, словно смотришь на них, вынырнув из воды.
Стюард проворно вернулся, неся поднос. На нем дымился кофейник с треснутым носиком, стояла чашка с отбитой ручкой и лежали горкой каменного вида сухари.
Капитан сказал мне, что кофе – старинный бразильский, а сухари – старо-амстердамские, их даже молоток не берет, можно только сосать. Сам он ничего не ест и не пьет, а команда и подавно, – тут он кивнул на стюарда. А для редких гостей у них всегда, мол, найдется запасец какой-нибудь завалящей провизии. Забирают кое-что с потерпевших крушение, брошенных судов.
Я пил кофе – не знаю, бразильский ли, но по вкусу вполне желудевый, настолько старинный, – безуспешно пытался откусить хоть крошку от вечного сухаря, и кивал, внимая своему собеседнику. Он мне напомнил моего лэрда из шотландского замка, но этот старик был старей. Лэрд, тот был куда живее, в нем еще кипели страсти, бушевал протест против всего нового, правда, переходящий в заурядное стариковское брюзжание. А Летучему голландцу, по-моему, на все было начхать уже давно. Он и говорил-то скучным, монотонным голосом без всякого всплеска.
Хотя… Хотя иногда в голосе у него проскальзывала затаенная грусть, когда он перечислял достоинства своего фрегата: узловую скорость, парусное вооружение и суммарную мощность орудийных батарей: кормовой, двух бортовых и носовой дальнобойной пушки. Команда его состояла из пятнадцати скелетов, а ведь когда-то было тридцать два молодца! Но после известного события, – тут он смешался, – семнадцать матросов исчезли навсегда. Вместе с пассажиром.
Какого события?! С каким пассажиром?!
Он отрешенно ответил, что и сам не может раскрыть тайну. Она связана с каким-то преступлением…Эту так и нераскрытую тайну он, наверное, унесет в могилу, если вообще умрет и если примет его могила. И он и оставшиеся моряки обречены на бессмертие…
Такого бессмертия я бы и даром не взял!
Капитан продолжал бормотать:
– А пассажир… Пассажир был сущим дьяволом. С тех пор, как… И нас осталось пятнадцать. А пассажир уплыл на своей шлюпке, хохоча над нами. С тех пор мы ничего не едим и не пьем… Над нами проклятье… Если мы поймем, кто этот пассажир и куда подевались семнадцать матросов, проклятье снимется. Мы тогда уйдем на вечный покой от вечных скитаний…
В его сумбурном рассказе для меня стало что-то проясняться.
– Где вы этого пассажира подцепили?
– Мы подцепили его шлюпку в открытом море и подняли на борт… Говорил о кораблекрушении… Один только он спасся.
Вот тебе и средневековый юмор. «Подцепили» – понимает буквально.
– А что потом?
– Потом мы сбились с курса. Сломался компас. Три месяца – полный штиль… Кончилась еда… Хорошо, что исчезли семнадцать матросов, всем бы еды не хватило…
– Они исчезли до того, как кончилась еда, или после?
– После, – сказал капитан.
Тут в моем сознании вообще забрезжил рассвет. Правильно говорил великий Ломоносов: «…и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать». Быстроту разума у меня не отнимешь. Надо было только удостовериться в своих догадках.
– Сколько лет было тому пассажиру?
– На вид все пятьдесят. Может, пятьдесят один…
– Как он выглядел?
– Лысый, хромой, угрюмый…
– Но вы говорили, что он хохотал. До того, как исчезли семнадцать матросов, или после?
– После, – повторил капитан.
– А за что высадили пассажира вместе со шлюпкой опять в море?
– Мы не могли выдержать его сатанинского хохота.
– Сатанинского? – не поверил я своим ушам, мои догадки стремительно подтверждались. – Вы еще назвали его – сущим дьяволом?
– Ну, да. Я и своих матросов по-всячески обзываю. Я…
– И вы говорите, – непочтительно перебил я его, – что ваши мытарства начались после того, как взяли на борт пассажира: штиль, голод? После?..
– После, – прозвучало в третий раз.
– Ну, пусть эти семнадцать матросов умерли с голоду, погибли, исчезли, упали за борт, как я. Но ведь пятнадцать уцелело! Значит, вы что-то ели?!
– Что-то… – провел капитан сухой рукой по неподвижным глазам.
– Что???
– Не помню… Он хохотал над нами. Сущий дьявол…
– Да он же и был Дьяволом, кэп, – устало произнес я. – Самим Дьяволом. Без подделок. Лыс, хром, угрюм, сатанинский смех, – загибал я пальцы. – Он вам все это и устроил: и штиль, и голод.
Глаза Летучего голландца впервые шевельнулись в пергаментных орбитах.
– А где же те семнадцать?.. – тихо спросил он.
– Вы уже сами поняли, капитан… Вы их съели.Поэтому вы и выжили – для этой, – повел я рукой вокруг, – жизни.
С палубы послышался жуткий треск и грохот. В каюту влетел другой скелет, без сапог, зато в ветхой матросской шапочке, и заклацкал зубами над ухом капитана. Тот что-то приказал ему, и матрос заковылял прочь.
– Упала грот-мачта, – за спокойствием капитана чувствовалось неизъяснимое волнение. – Корабль разрушается. Такого еще никогда не было, это добрый знак. Видимо, вы оказались правы, черт побери!
– Только, пожалуйста, без чертей, – запротестовал я, выставив ладони вперед. Только их мне еще не хватало!
– Это меня, верно, и подвело. Проклятая привычка к ругани! Обзываешь, кого попало, дьяволом, чертом, сатаной, не понимая, что, может, именно с кем-то из них и столкнула тебя судьба, – он как-то ожил, если можно применить к нему это слово.
С палубы по-прежнему доносился зловещий треск.
– Значит, дьявол все-таки существует… – пробормотал капитан. – Тогда, конечно, и Бог есть?..
– Если уж есть Летучий голландец, то почему бы не быть и… – не договорил я. – Неверие вас и погубило, капитан.
– Зато вера меня спасет. – Капитан торжественно встал.
Я тоже встал. Треск и грохот за дверью каюты усилились, заколыхались ветхие бархатные драпировки. Больше всего на свете мне хотелось сейчас драпануть на палубу, схватить какую-нибудь надежную доску и кинуться в море, пока не поздно. Но это было бы не к лицу русскому моряку перед древним собратом – голландским моряком!
– Да поможет нам Бог, – прошептал капитан. Я выжидающе смотрел на него.
– Чего вы ждете? – вдруг резко спросил он.
– Вашего приказания, капитан.
– Сейчас…
За дверью каюты наступило затишье, которое показалось мне зловещим.
– Сколько ж мы плавали?.. Забыл спросить, какой сейчас век? – сказал капитан.
– Двадцатый заканчивается…
Он принял этот удар мужественно, пробормотав только, что с начала семнадцатого века довольно-таки немало воды утекло. И это, мол, лишнее подтверждение тому, что Высшие силы не выдуманы. Человек-де не может столько времени жить, и тем более – плавать.
Общение со скелетами, очевидно, не напомнило ему о том, что Высшие силы не дремлют. За триста лет он попривык к своей команде, она «старилась» у него на глазах. Так и мы привыкаем к своему каждодневно умирающему в зеркале лицу.
– Войны еще есть?.. Впрочем, видел во время скитаний, – отмахнулся он. – Выходит, дьявол все еще жив. А раз так, то сдержит свое слово. Когда он, хохоча и бешено работая веслами, кружил на прощание вокруг нашего обреченного корабля… Да, именно тогда он сказал, что у того, Кто раскроет нашу тайну, исполнятся три желания. Любые! Ну?
Вновь донесся треск – на этот раз снизу, из трюма. Раздумывать было некогда, надо было спешить.
– А вам я не могу ничего пожелать?
– Нет, – сурово ответил Летучий голландец. Была – не была!
– Первое – чтоб я благополучно попал на свое судно. Второе – чтоб там никто не знал или забыл, что я выпал за борт. Третье – чтоб я всегда сухим из воды выходил!
И не успел я прикусить язык, вспомнив, что Летучий голландец все понимает буквально, как оказался на том же самом месте, откуда свалился в море, – на корме «Богатыря».
Стояла ночь, светила луна, мерцали звезды.
Вставка поручня, с которой я выпал за борт, была на месте. Я даже подергал ее – держится крепко. Но на всякий случай отошел поближе к спасательному кругу.
– Люблю я тихую украинскую ночь… – послышалось за моей спиной.
Я обернулся:
– Это ты?..
Позади стоял, потягиваясь, боцман Нестерчук. В шлепанцах. Молодец!
– Гоголь, – зевая, ответил Нестерчук. – Это Гоголь сказал.
– Какая ж она украинская?
– Теплая, – вздохнул он. – Тут тебя искали что-то, хотели спросить… Не помню.
«Вот и второе желание сбылось», – подумал я. И все-таки грызло сомнение, вдруг мне «такое-этакое» только причудилось в эту тихую украинскую ночь.
– А чего ты так вырядился? – внезапно уставился на меня боцман.
Я недоуменно оглядел себя. Батюшки! Да я же еще на паруснике, по любезному предложению капитана, переоделся в сухое платье: на мне был залатанный камзол с рыжими медными пуговицами и штаны, с подвязками, до колен.
Я промямлил что-то о репетиции корабельного драмкружка. Забыл переодеться, что – не бывает?
– Бывает, – снова зевнул Нестерчук и ушел.
Я поскорее разделся до трусов и швырнул одежку в океан. Антикварную одежду XVII века! Если б я ее, дурень, сохранил и в Большой театр предложил для оперы Вагнера «Летучий голландец», наверняка бы вернул необходимую сумму для покупки навеки утраченных французских туфель, которые ко мне так и не вернулись.
Откуда я знаю про Вагнера? Утром в «БСЭ», Большой Советской Энциклопедии, прочитал. Пошел в корабельную библиотеку и просветился. Ну, что там сказано?.. «Летучий голландец – легендарный образ капитана, обреченного вместе со своим кораблем вечно носиться по бурному морю, никогда не приставая к берегу…» Наизусть запомнил. Там еще говорится, что капитан был осужден (кем?..) за безбожие. Корни легенды восходят аж к XV веку, а в XVII веке летучими голландцами, мол, называли некоторых знаменитых голландских мореходов, пропавших без вести.
В общем туманная информация. Да и что говорить? Сам капитан толком ничего не знал, пока я до истины не докопался и глаза ему не раскрыл. Что касается путаницы в веках: то XV, то XVII век – несущественно, в мире все повторяется. Ту же Америку, например, еще раньше Колумба, утверждают, открыл какой-то варяг-скандинав.
Жаль, понятно, что я невольно поспособствовал кончине легендарного парусника – теперь его днем с огнем не найдешь, осиротели океаны. А капитана с командой не жаль? Три века мучались! И если б не я, конца бы их странствиям не видать.
Я чувствую, вас томит любопытство, как там с третьим желанием. Я всерьез опасался: вздумаю искупаться, а потом пристанут с назойливыми вопросами, почему сухим из воды вышел. Пришлось тайную проверку устроить. Ан нет, все, как у людей, оказалось. Мокрый! Значит, Летучий голландец не таким уж был простаком и далеко не все понимал буквально.
Думаете, почему мне всегда везет – в любой переделке?
Вы, конечно, можете возразить: мне, мол, и раньше везло. Так ведь это давняя история. С нее, может быть, и следовало бы начать рассказ о всех моих похождениях. Но мне не до хронологии, я не летописец. Что вспомню, о том и говорю.
И еще – когда меня бабушка в церкви крестила, то сказывала потом моей возмущенной маме-атеистке:
– Бог не выдаст, свинья не съест.
