Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"
Автор книги: Альберт Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
СТАМБУЛЬСКИЙ ГВОЗДЬ
Нет такой вещи, вплоть до сработанной рабами Рима или еще раньше, которой бы не было на стамбульском базаре. Если походить года два, то можно запросто отыскать даже волшебную лампу Аладдина. Не знаю, как точно пишется это иностранное имя, с одним «д» или с двумя, – того и гляди попадешь впросак, как те торговцы на базаре в Стамбуле. Там (кстати, и в Риге тоже) в широкой продаже, причем не из-под полы, вязаные шапочки фасона петушок с яркой надписью «Addidas», хотя любому успевающему школьнику известно, что второе «d» лишнее. Турецкие грамотеи вроде меня.
Да-а… Стамбульский базар поразил нас больше, чем вантовый полуторакилометровый мост через Босфор, на шестидесятичетырехметровой высоте соединяющий Европу с Азией; чем храм святой Софии и Голубая мечеть Сулеймана, вместе взятые. Буквально в бесконечность извилистой паутиной раскинулся фантастический базар своими кирпично-известняковыми рядами и аркадами. Большие залы и тесные зальчики, застекленные магазины, просторные лавки и ниши-лавочки, ювелирные, часовые, стекольные и прочие мастерские, уличные (а здесь, под сводами, тянутся целые улицы и переулки) лотки или просто груды самых разнообразных товаров прямо на каменном полу (те же электронные часы хоть лопатой греби): медная посуда, серебряные и бронзовые украшения, сверкающее янычарское оружие, покрытые финифтью самовары, пестрые ковры, изящные дубленки, кожаные пальто, пиджаки и куртки, модная обувь, старинные зеркала… – голова кружится от блеска, звона и запахов. Такой глобальной барахолки никогда в жизни не видел и, наверное, не увижу!
Наш «Богатырь», следуя из Одессы в Средиземное море, побывал в стамбульском порту в 1983 году, когда турецкие власти вели борьбу с террористами, всякими там «братьями-мусульманами» и «серыми волками», поэтому повсюду встречались военные патрули, а у входов-выходов базара даже проверяли миноискателями сумки. Жаль, не проверили и мою, хотя никакой прибор не обнаружил бы что-нибудь особенное в том древнем медном гвозде с узорной шляпкой весом граммов на триста, который я случайно приобрел на рынке как доступный по цене сувенир.
Немало неприятностей я поимел с того гвоздя, как якобы говорят в Одессе. Там давно уже ничего не говорят. А слухи про так называемое одесское остроумие распускает кино. Впрочем, мне не до юмора.
По возвращении из плавания, пока я смывал с себя в ванне пыль и соль дальних странствий, жена-москвичка Ира животрепещуще разбирала мой походный чемодан. Сквозь шум воды доносились из комнаты ахи и охи! Я беспокоился только за спиннинговую катушку «Кардинал»: узнай Ира, что я ухлопал на глупую железяку девяносто долларов (цена новой дубленки-макси на стамбульском базаре, если поторговаться), то мне в новое плавание не уйти, вместо меня она пойдет.
Мылся я долго, и, как оказалось, за это время произошло немало событий. Обнаружив старинный турецкий гвоздь, жена вдруг вообразила, что он – почему бы и нет? – золотой! И не поленилась сгонять к подружке, опытной сестре ювелира, в соседний дом. Там они сразу начали химичить: капнули на гвоздь какой-то жуткой кислотой, да так неудачно (считаю, удачно, раз никого не прожгло насквозь), что подружка, с воплем выронив «золото», отбила себе пальцы на ноге, а ее импортное платье из «Березки» приобрело иной фасон из-за новехонькой дыры на подоле. Моя находчивая Ира, расстроенная открытием, что не все золото, что блестит, посоветовала укоротить платье – сейчас снова там входит в моду мини. Но подруга категорически воспротивилась: пока до нас мода дойдет, платье из моды выйдет. В общем, жена вернулась злая как черт, вгорячах пообещав ей купить точно такое же. Так сказать, шла за прибылью, а вернулась с убытком. Могла ведь спросить у меня или сама догадаться, что это вульгарная медь, хоть и старинная. И вдобавок – неужели таможенники зря зарплату получают?
Мне, конечно, досталось. Вышел из ванной – новая головомойка. Я же и виноват, не предупредил. Умную такую, Москвичку. А я, дескать, курский пенек с ушами, трачу валюту на гвозди! Слава богу, все это отвлекло от катушки «Кардинал» – так расстроилась.
У нас давно завалялась дома тоже старинная, по-моему 1940 года, картина, доставшаяся мне в наследство от бабушки: лунная ночь, пруд и русалки. Раньше моя Ира и слышать не хотела, чтоб картину повесить, и пылила ее на антресоли. Слишком, мол, легкомысленный сюжет, хоть русалки и были вполне прилично одеты, все сплошь в ночных рубашках с кружавчиками. А теперь вдруг заявила, что этот медный гвоздь – в тон золотой багетной раме. По-моему, она попросту хотела пустить в дело столь дорого доставшуюся ей медную штуковину.
– Да пожалуйста, – сказал я и принес картину.
– Я сама, ты ничего не умеешь. Ты умеешь только гвозди покупать! – схватила она молоток и взобралась на табуретку.
Хорошо еще, дети не видели и не слышали, они в школе были. Приставив гвоздь к стене, она так ахнула по нему молотком, что раздался отчаянный, прямо какой-то сдвоенный, вопль! Нет, она не отбила себе пальцы, но теперь-то я понимаю: та подружка от капли кислоты, скатившейся с гвоздя на платье, возопила тоже не одна… Из гвоздя, держась обеими ручками за сплющенную голову – в красной, так же сплюснутой турецкой феске, – извиваясь всем телом, выполз сухонький старичок и шлепнулся на ковер.
Гвоздь неколебимо торчал в стене – еще бы, такой удар. Тут жена, опять вскрикнув, с испугу выронила молоток и невольно добавила незнакомцу по плоскому затылку. Он взвыл еще громче!.. По-турецки сидя на ковре, старичок постанывал и покачивал руками лепешку головы, пока она постепенно, будто надуваемая воздухом изнутри, не стала нормальной вместе с феской, которая выпрямилась с резким хлопком так, что покачнулась кисточка на макушке, а жена – на стуле.
Я, очнувшись, подхватил ее и опустил на ковер.
Так они со старичком сидели напротив, оба по-турецки, и глазели друг на друга.
– Может, это НАТО к нам шпионов засылает под видом турецких гвоздей?! – вдруг пробормотала она, не вполне владея собой.
– Такая чушь только тебе могла прийти в голову, – обиделся старичок.
Правильно сказал.
– Тогда откуда ж вы русский знаете? – зло прищурилась она.
– Поживи с мое! – отмахнулся он и полез на табуретку. – Я все языки знаю: русский, английский, турецкий, персидский, китайский… – и начал ввинчиваться прямо в шляпку гвоздя, – индийский, древнеиудейский… – затихая, доносилось к нам. Напоследок мелькнули его сафьяновые туфли и исчезли.
– …японский, корейский, французский, – раздалось стариковское бормотание из нашего, давно молчащего, испорченного радио, – а также…
Я выдернул вилку из розетки, и голос умолк.
– Слушай, – ошеломленно сказала Ира, – если он чародей, пусть подарит Клавке новое платье. А?
– Нет, – глухо послышалось, на этот раз из выключенного телевизора в соседней комнате, – она меня кислотой травила.
Я машинально поднял картину, привстал и повесил на гвоздь.
– Так, так… – призадумалась жена и поджала губы. – Детям ни слова!
Что я болван?!
И началась та еще жизнь… Лелея далеко идущие планы, Ира всячески задабривала старичка. Оставляла на столе в его комнате восточные сладости, бананы, апельсины, но он ничего не ел. Ели дети.
Старичок нам попался, в общем-то, спокойный. Мне кажется, в основном, он спал целыми сутками. Иногда переселялся в картину. Придешь домой, а он, словно дорисованный, лежит в своей феске на берегу пруда и смотрит, как купаются русалки. Порой, в жаркие дни, он и сам оказывался в пруду, из воды высовывалась только голова, а русалки в испуге перемещались на берег.
Чтобы не досаждать старичку, мы перешли к детям, во вторую, последнюю комнату. Поздними вечерами, когда дети уже спали, из его комнаты доносились тихий женский визг, смех и невнятные голоса, а, возможно, это работал телевизор у соседей за стеной.
Наша картина ставила знакомых в тупик: то на ней одни лишь русалки, то, с каким-то пашой в феске! Ира изворачивалась и говорила, что у нас две картины и мы их вешаем попеременно. Вот когда у нас будет трехкомнатная квартира, тогда водрузим обе.
Я не знал, что и делать. Теперь все свободное время жена простаивала перед гвоздем и одолевала старичка разными житейскими просьбами. И если ей удавалось, допустим, сделать удачную покупку или по службе не опростоволоситься, она беспрекословно относила эти деяния на счет квартиранта. В заслугу ему шло все: и мои премии, и тринадцатая зарплата, и пятерки детей в школе, и даже хорошая погода на улице… А когда я подарил Ире на день рождения красные австрийские сапоги, благодарность все равно досталась старичку.
– Сам бы ты никогда не додумался, – заявила она. И я молча проглотил обиду.
Я бы уже давно избавился от турецкого гвоздя, но семейный мир дороже любой праведной ссоры. Лично я у древнего старца ничего себе не просил, гордость не позволяла, да и так все, что нам положено, мы получали сполна. Взять хотя бы ту же трехкомнатную квартиру. Нас двое и двое детей! Морфлот обещал? Обещал! Вот и предоставили: когда это было, чтоб начальство не выполняло своих обещаний!
А Ира старичка по медной шляпке поглаживает:
– Спасибо, дедуля… Век не забуду!
– Что мне век?.. – слышалось сонное бормотание из гвоздя.
Меня даже передернуло. Чужие заслуги присваивает. Я себя только за одно кляну, что ни с кем посторонним не посоветовался. Хотя бы с академиком Сикоморским, научным руководителем «Богатыря». Уж Сикоморский-то нашел бы ту стену, которую можно тем гвоздем пробить. Он поумнее меня вместе с Ирой.
Та новая квартира и погубила все дальнейшие неимоверные планы моей фантастической жены. При переезде наш турецкий гвоздь – такая суета, недаром два переезда приравниваются к одному пожару! – то ли украли, то ли сам потерялся. Короче, пропал насовсем.
В конце концов, через несколько лет, мы лишь со смехом вспоминали о нем, и нам уже казалось, что мы сами все это выдумали. Бывают же такие семейные байки, густо замешанные на чудесах.
Жизнь идет своим чередом: и премии продолжаются, и успехи детей в школе, и удачные покупки случаются, и здоровье – тьфу, тьфу, тьфу – могучее, но почему-то нам самим это в заслугу не ставится. Мол, само собой.
Однако мне все же до сих пор непонятно, почему турецкий гвоздь пропал вместе с картиной. Их перевозили отдельно. Перевозить совместно – можно, разве что прихватив заодно и стену. Ведь картина была под стеклом, а металл и стекло рядом не кладут.
По-моему, старичку просто надоели вздорные каждодневные просьбы, и он решил наконец выспаться без помех там, где поспокойней… Ну а картину с русалками, лужком, прудом и деревьями он прихватил ради приятного общества и тоже для расширения жизненного пространства. А вот зачем он прихватил и мою спиннинговую катушку «Кардинал»? Нигде нет!
Может, сейчас сидит и в пруду окуней ловит. А по лунным ночам русалки ему уху варят. Помнится, большой был пруд и на вид – рыбный.
КОТ ТИМОФЕЙ
«Удивительное – рядом» – как говорит одна моя сахалинская знакомая, бабка Степанишна. Я у нее во второй свой заезд спрашивал: почему со мной невероятное происходит? Она туманно ответила: – Это, мол, как на охоте, – один и вороны не увидит, а другой мамонта встретит!
Ну так слушайте… Живу я в Матвеевском, пятнадцать минут на электричке от и до московского Киевского вокзала. Кругом, кроме моего, сплошь кооперативные дома. Дорогие очень. Поэтому всюду личные машины. Даже у нас на двенадцать подъездов тридцать автомобилей, всю дорогу заняли. А на крышах тех машин, когда они не ездят, бездомные коты дремлют, потому что больше негде, иначе прохожие им лапы оттопчут.
Одного из котов, большого, дымчато-серого, с прищуренными умными глазами, моя жена Ира прозвала Тимофеем. Чуть что, идем из магазина: «Тимка! Тимка!»– он сразу к нам прыжком с кузова, а она его за ухом чешет. Но я-то человек бывалый, сразу ему что-нибудь посущественнее – прямо в пасть вкусненький кусочек. На лету ловил, как собака. Облизнется и обратно на машинный капот, будто мотор изучает.
Постепенно так приручился, что запросто находил нас и дома на шестом этаже. Соседи нам говорили, прошмыгнет с ними в лифт, поднимется, и затем шасть к нашей двери. И мяучит: откры-ва-айте! Скоре-е-ее!.. Иногда и сам поднимался пешком, без лифта. Как Тимофей находил и нужный этаж, и правильную дверь? Ведь никогда дальше подъезда вслед за нами с улицы не ходил. Да и подъезды все одинаковые, только по номерам и различаешь.
Войдет в квартиру голодный, тощий, ребра можно на взгляд пересчитать, а не только на ощупь, но неизменно чистенький, вылизанный и просушенный, – и давай ласкаться, трется боком о твои ноги и подталкивает, подталкивает поближе к холодильнику. Знает, шельма, где люди еду добывают!
Налопается за троих, впрок, сразу все заискиванья в сторону, никаких заигрываний, и снова – нет бы понежить сытое брюхо на диване – рвется на улицу. Словно у него там наблюдательный пост и он забежал перекусить на минутку.
Выпускали – иди, если тебе так нужно.
И опять то пропадет, то вновь объявится. Быстро поест и так же проворно уходит.
Иногда, правда, он у нас задерживался на минуту-другую. Мягко сиганет ко мне на плечо в кресло, уляжется на моей шее наподобие чернобурки и, не мигая, на телевизор глазеет. А потом зевнет во всю красную глотку, спрыгнет и с мявом к двери: отворя-яй!.. И чего он телевизор смотрел, непонятно. Наука говорит, что животные киноизображений не различают. Почему ж тогда в Кении жирафы приходят к летнему кинотеатру в заповеднике и, вытянув шеи, бесплатно смотрят кино? По-моему, все они, и коты, и жирафы, и собаки, не смотрят, а слушают. На немые фильмы они бы не пошли. А так из того же телевизора столько шуму, что недаром около десяти вечера диктор просит приглушить звук.
Честно признаюсь, я больше люблю собак, чем кошек. Но собаку не разрешила завести жена: у нас, видите ли, маленькие дети. Именно потому, что маленькие, и надо б завести. Но я дома бываю редко, все время в плавании, и некогда вплотную заняться этой проблемой. Моя Ира, наверное, и к коту Тимофею относилась хорошо только из-за того, что он был приходящий. И, несомненно, культурный. Никогда в гостях не засиживался.
Так он захаживал к нам в течение года, не чаще раза в неделю. Иногда приходил не только поесть, но и подлечиться после яростных схваток. И, будто понимая, терпел, когда мы прижигали ему укусы и царапины йодом да еще присыпали стрептоцидом. Он даже не пытался потом зализывать свои раны. Видимо, считал наше лечение более надежным.
Я обратил внимание, что другие, как домашние, так и бездомные коты, не любили Тимофея. Трусливые с опаской сторонились его, а храбрые преследовали по всему двору, иной раз загоняя на верхушки деревьев. Да и нападали они на него не только во время любовных душераздирающих свар – он им вообще не нравился. Даже к загадочным сиамским красавцам наше местное кошачье племя относилось более терпимо.
Они что-то явно чувствовали. Для меня их неприязнь прояснилась не сразу…
Собирались мы как-то с женой в гости на день рождения, и тут в самый разгар суеты вдруг зазвонил телефон, причем междугородними трелями. Первой трубку взяла жена, хоть и была дальше:
– Алло! Да?.. Тебя, – недовольно сказала она. – Вечно из-за тебя отвлекают.
– Слушаю, – сказал я.
– Аллеу! – послышался бархатистый голос. – Извините, не могли бы вы сейчас срочно спуститься вниз?
– Кто говорит?
– Сосед, – кратко ответил незнакомец.
– Какой сосед? И почему по междугороднему?!
– По обычному дозвониться не мог. У вас, очевидно, трубка неправильно лежала. Слабо контачила, – загадочно сообщил он.
– Что за глупые шутки!
– Шутки всегда глупые, – возразил он. – Умоляю, спускайтесь скорей. Вопрос жизни и смерти! Жду, – раздался щелчок отбоя.
– Я сейчас, – и, схватив и завязывая на ходу свой шелковый галстук, поспешил из дому.
Что за дела! Не знаю, как там насчет «жизни и смерти», но, если столкнусь внизу с каким-нибудь гулякой, первое у него убавится, а второе приблизится. С водолазами шутки плохи, проверено.
Я ураганом вылетел из подъезда. Неплохо сказано, правда? Ураганов – ураганом!
Никого у подъезда не было. А на телефоне-автомате, висевшем на стене у двери, сидел мой старый знакомец – кот Тимофей.
– Тимка, ты тут никого не видел? – шутливо спросил я.
– Скорей! За мной! – вдруг серьезно и отчетливо произнес он, соскочил и понесся по кромке асфальта вдоль фундамента дома.
Он-то, Тимофей, обрел дар речи, а я потерял. И машинально последовал за ним. Так мы – кот впереди, я позади – пробежали мимо нескольких подъездов… По пути я неожиданно заметил двух зловещего вида мужчин, несмотря на жару, в зимних шапках с завязанными внизу ушами, в толстых телогрейках и в перчатках. От них даже на расстоянии почему-то вовсю разило валерьянкой. Глядя в мою сторону, они мрачно процедили:
– Еще один… Ничего, он от нас не уйдет!
Я прямо-таки похолодел. Будто выбежал из собственного подъезда не в привычный, знакомый двор, а в странный неведомый мир.
Тимофей поспешно свернул за угол, я следом.
Здесь, в торце, был вход под наш дом. Туда вели ступеньки. Кот прошмыгнул в открытую дверь. Я, нагнувшись, спустился за ним.
Голая лампочка под низким бетонным потолком смутно освещала разный хлам и толстые трубы отопления, которые, переплетаясь, уходили по сторонам в темноту. Тут было еще пострашней, чем в гамбургском зацементированном подвале. И опять повсюду пронзительный запах валерьянки, густой и противный. Недалеко от входа стоял огромный брезентовый мешок-чувал с металлическими дырками по верхнему краю, стянутыми толстой веревкой.
– Развязывай! Быстрее! – приказал кот Тимофей. Горящими глазами он, не мигая, смотрел на меня.
Я несмело шагнул к мешку.
Мешок будто ожил, заворочался и растопырился в разные стороны. Там кто-то сидел, сторукий и стоногий; он копошился, ворочался и рвался наружу, поднимаясь на дыбы!
– Ну! – отчаянно прикрикнул Тимофей. – А не то они сейчас вернутся.
Ничего не понимая и все же догадываясь, что он боится зловещих типов, встреченных по пути, я непослушными руками стал развязывать мешок… Он шевелился и стонал. Наконец узел ослаб. Я потянул сильней – освобожденный мешок будто взорвался! Я отпрянул. Добрая сотня разномастных котов визжащим фейерверком рассыпалась в разные стороны! Не меньше чертовой дюжины шлепнулось мне на голову, плечи и спину. Они выли, царапались и пытались снять с меня скальп!
Тоже заорав дурным голосом, я ринулся прочь. На ступеньках с разбегу опрокинул обоих возвращавшихся кошкодавов – теперь-то я знал, кто есть кто, – а потом по ним разом прошлась бесчисленная орава пьяных от валерьянки котов, слегка протрезвевших в мешке.
Втянув голову в плечи, я со всех ног драпал к себе так быстро, что облепившие меня коты, хоть и отскакивали на лету, как спелые груши, а все же одного-двух я вполне мог доставить домой. Жене, москвичке Ире, на память. Но последнего котяру с каратистским воплем «Йе-е» сбил ударом лапы с макушки вспрыгнувший мне на плечо Тимофей.
– Ты что ж про мешок не предупредил, окаянный? – прошипел я ему в своем спасительном подъезде. – Можно было без глаз остаться!
Сразу стало понятно: и почему кошкодавы так одеты, и для чего разлита валерьянка в подвале, и про кого именно зловеще сказали они, встретившись нам по пути. Одного только не понимал, зачем понадобилось Тимофею освобождать своих вечных вздорных врагов. Про самое же поразительное, что кот умеет разговаривать, я даже и забыл вгорячах.
– Жалко их, – вдруг, словно угадав мои мысли, молвил Тимофей.
– Они тебе проходу не дают, а ты…
– Все равно жалко, – вздохнул он.
– Спасатель выискался, – ворчал я. – Избавитель. Гуманист…
И внезапно спохватился. Господи, говорящий кот!
– Ну умею, – пренебрежительно отмахнулся лапой Тимофей, вновь узнав мои мысли. – Большое дело!
– Послушай, может быть, ты… пришелец? – еле проговорил я.
– Угу, – усмехнулся он в усы. – Пришелец – с другой улицы ушелец. Пришелец-ушелец, – будто попробовал он выражение на вкус. – Прибежец-прилетец-доставленец-покидалец-выходец. Страдалец! – закатил он глаза и отрешенно почесался за ухом задней ногой, как собака. – Спасалец, чесалец. Понималец, – потупился он. – Я тебе пока открыться не могу. Вот ты можешь хранить тайну?
– Могу. Подписку давал.
– И я. Не моя тайна. Наступит свой час, скажу.
Я не стал настаивать. К тому же мне давно надо было поспешить на день рождения. Жена наверняка на стенку лезет. Эти заботы вытеснили все остальное.
– Заходи вечерком, потолкуем. Ацидофилином угощу, – устремился я к лифту.
– Постой, – остановил он. – Подари мне свою ленточку.
– Какую?..
– Шелковую. Какую ты вместо галстука нацепил, – улыбнулся Тимофей.
Тьфу ты черт! Действительно. Спасибо, что сказал. Иначе я в таком виде и приперся бы в гости. Разве жена заметила бы!
Я не только снял и отдал ленту, но и повязал ее пышным бантом Тимке на шею.
– Это мне вместо ошейника с номерком. Сразу видно, что я домашний!
Он скосил глаз, поглядел: «Красс-си-во…» – и величаво пошел из подъезда, открыв себе лапой дверь.
Ира давно была во всем параде и в панике, когда я заявился:
– Где ты был? Опаздываем!
Не говоря ни слова, я первым делом ринулся в ванную, чтобы прижечь многочисленные царапины. Еще схватишь какой-нибудь стригущий лишай или того хуже – бешенство.
Однако, к вящему изумлению, ни малейшего членовредительства на себе не обнаружил. Никаких следов! А моя, как мне чудилось, поредевшая от котов шевелюра стала даже гуще. Впрочем, я теперь ничему не удивлялся.
Рассказывать о происшествии было некогда, мы с Ирой заторопились к выходу. А злополучный галстук она повязывала мне уже в лифте.
Выходя из подъезда, я вдруг услышал истошное:
– Вот он!.. Кажись, его коты драли!
Ко мне подбегали зловещие зачехленные кошкодавы, сверкая исцарапанными носами и горя не только праведной жаждой мщения, но и явным желанием получить компенсацию за удравший улов.
– Именно кажись, – находчиво сказал я им, приотстав от удивленной жены. – Вы меня с кем-то спутали, друзья.
Они придирчиво осмотрели мою особу – ни одной царапины! – и двинулись дальше, угрюмо переговариваясь:
– Тот вроде бы еще мордатей был… Из-под земли достанем! Сто две шапки коту под хвост!
– Ну и дружки у тебя, – надменно заметила жена. Москвичка.
– Да это не мои, – отфутболил я, – а Тимофея. Мой друг – курский соловей.
– Размечтался! Тамбовский волк, – уела она.
– И ты, – подбросил я ее на пару тому волку. Только я вознамерился обстоятельно обо всем рассказать, как она закричит (я чуть не упал):
– Такси!! – И спуртом догнала машину, которая ехала, правда, не очень быстро – не больше сорока пяти километров в час.
Так и не удалось поведать о своем приключении ни в такси – она все волновалась, где можно купить цветы по дороге, – ни в гостях, люди кругом. А болтать невесть что при всех я не хотел. Они нашего Тимофея не знают – не поймут.
С горя или на радостях, скорее, и от того и от другого, я перебрал лишнего. Клянусь, второй раз в жизни! И лишь на обратном пути бессвязно попытался доложить Ире о кошачьем происшествии. На что она обиженно заявила:
– Хотя бы шефа постеснялся. Больше я с тобой ни на какие именины не пойду!
А утром я и сам не понимал, было что-то или нет. Правильно говорят, пишут и показывают: алкоголь – яд. И какой!
Голова трещала либо как спелый арбуз, либо как стекло под «тракторной гусеницей». Вам на выбор.
Может, взаправду все мне пригрезилось? Вон и ни одной царапины нет. Попробовал излить душу жене, а она:
– Ты уже вчера рассказывал.
– До? – осторожно спросил я.
– После! – взорвалась она. Тогда, конечно.
Я не стал настаивать на своей версии, успокоился и пошел в магазин за боржоми, потому что было воскресенье, и все порядочные люди устраивают дни рождения в субботу.
По дороге встретил кота Тимофея. Он невозмутимо шел мне навстречу… с голубым бантом на шее.
Вот те на! То-то дочь утром ко всем приставала: куда подевалась ее любимая лента? Тоже любопытно – когда я это коту бант присобачил: «до» или «после»?! Не спрашивать же у самого Тимки.
Я все же спросил. Он лишь промурлыкал по-кошачьи, потерся боком о штанину и побрел восвояси. Удаляясь, он обернулся и, ей-богу, заговорщически мне подмигнул.
И все-таки жестокие сомнения одолевали меня. Я на всякий случай заглянул в ту низкую дверь в торце дома. Там пронзительно пахло валерьянкой и у порога валялся обрывок толстой веревки.
Чем дальше, тем вроде бы ясней и в то же время загадочней… Главное, что сам Тимофей промолчал.
На этом можно было б поставить точку, но у истории – не менее странное продолжение.
С тех пор кот Тимофей пропал. Исчез, испарился. И жена и дети очень расстраивались. И ужасались: а вдруг его поймали кошкодавы, которые с большими мешками и огромными сачками разъезжают по городу на мрачных собаковозках!
А однажды… Однажды мы купили за сто двадцать рублей на Птичьем рынке молоденького чистокровного спаниеля. Выбрал его я, потому что он неожиданно глянул на мгновение зелеными, знакомыми глазами кота Тимофея. Я оторопел… Затем украдкой кивнул ему на жену Иру. Спаниель, видать, сразу понял и стал виться вокруг нее ужом, прыгать и ласкаться. Она тут же растаяла и заявила, что без этого «очаровашки» отсюда не уйдет. А ведь мы после страстных споров пришли на Птичий исключительно за эрдельтерьером.
Теперь песик живет у нас, обычный ушастый спаниель, но иногда он внезапно возьмет и посмотрит на меня до сердцебиения знакомым Тимофеевым взглядом и, словно виновато, отвернется. Если это все же он и если ему, когда он был котом, влетело от кого-то за контакт со мной, то считаю – напрасно: случай был крайне исключительный. Действительно, вопрос жизни и смерти.
Так что наш спаниель Тимка пока ничего не говорит. Только слушает, очень внимательно. А больше ничем не отличается от других псов. Хотя… Когда внезапно увидит во дворе собаколовов, несется ко мне, выхватывает поводок и сам надевает и даже застегивает на себе ошейник с номерком. Передними лапами. Сидя.
Я лично не усматривал в этом ничего удивительного: собаколовы кого хочешь научат уму-разуму. Но поразительным оказалось то, что с ними он раньше не сталкивался. Я звонил прежним хозяевам, интересовался: чего не было – того не было! Здесь у Тимофея осечка вышла – так явно выдать себя. Я уж ему про то не говорю, не хочу конфузить.
Иной раз выпустишь кота-спаниеля, а он бесследно удерет куда-то, помахивая кончиком хвоста. Час, два нету, плюну в сердцах и домой уйду.
Стою на балконе и высматриваю, а сам прислушиваюсь: вдруг зазвонит в комнате телефон междугородными нервными трелями и затем бархатный голос скажет:
– Аллеу! Извините, по обычному дозвониться не мог, у вас трубка неправильно лежала, слабо контачила. Срочно спускайтесь вниз!
Стою и жду обещанного часа…
