Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"

Автор книги: Альберт Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Темноты мы решили не ждать. Загнали машину в лес и стали снаряжаться. Ребята прихватили с собой грим, и мы щедро разрисовали друг друга так, что наши лица превратились в какие-то зверские хари. Без жути не взглянешь!

А вот если бы кто-то нам встретился, когда мы пробирались к терему лесом, ему, очевидно, было бы не до смеху. Каски и оружие мы несли завернутыми в брезентовые плащи. Их нам тоже Гена добыл.

Мы уже прикинули, что те разбойнички тяпнули для почину, расслабились, а теперь, пересчитав деньги, с азартом их делят на принципах идеального социализма: каждому – по труду. В таком случае львиная доля должна была достаться Берету, он больше всех старался.

Когда мы в стремительном броске с ходу вышибли в тереме два окна и наставили оружие, шайка была настолько потрясена, что не оказала ни малейшего сопротивления. И соседи на шум не сбежались, их не было. Да и скорее бы всего не сбежались, а разбежались, завидев разрисованных «молодчиков» в касках, плащах, с автоматами! А вот нашим голубчикам драпать было некуда.

Не пришлось для острастки даже пальнуть в воздух. А вообще-то руки чесались выпустить очередь хотя бы поверх их жадных голов.

По первому же требованию рэкетиры, выворачивая карманы, безропотно вернули все деньги и выдали припрятанное здесь же оружие: три обреза из дробовиков, малокалиберную винтовку и шесть ножей. Они сразу поняли, что мы не милиция и не солдаты: те не стали бы гримироваться. И это было для них еще страшнее. Закон джунглей суровей законов правопорядка.

На прощание – они не верили своему счастью, что мы уходим бескровно! – я произнес спич.

– Запомните, мерзавцы! Если вы еще хоть раз сунетесь на ветстанцию, дачка эта сгорит синим пламенем, а вы получите, – внушительно постучал я по магазину автомата, – вот эти пули в лоб. Вы стали поперек пути могущественной гильдии, берегитесь! Отныне и навсегда вы прекращаете свои дебильные вымогательства вообще и в частности. Ни в Москве, ни в Подмосковье – нигде!

– Всех конкурентов – к стенке, – многозначительно сказал Кирпич.

Они клятвенно заверили, что никогда больше, так сказать, ни словом, ни помыслом… Сами, мол, увидите!

– Посмотрим, – процедил я.

– А может, вступить в эту вашу… гильдию? – робко спросил Берет.

– Рылом не вышел.

Уходя, для пущего эффекта я грохнул одиночным выстрелом в небо. И мы не спеша скрылись в лесу.

Как только деревья заслонили нас, мы помчались к машине, на ходу снимая каски, сдирая плащи, пряча в них оружие, и стирая грим.

В Москву вернулись без происшествий. По пути кинули в болото захваченные трофеи: обрезы, мелкашку и ножи.

– Деньги я отнесу врачу, – сказал я своей команде, поблагодарив всех за личное мужество. – А если не примет, – пожалуйста, в кассу.

– Животных жалко, а то б не взялись. Мы не за деньги старались, – обиделся один из парней.

– Мы такие, – кивнул второй. Хорошие ребята. Из «Гильдии каскадеров»!

– Я тоже не такой, – сказал Кирпич. – Но… – и кивнул на машину, – ремонту много.

Петрович потом при мне позвонил куда-то в «Автосервис» не последнему из начальников, у которого лечил любимого курцхаара, и нашу «Ниву» мигом привели в порядок: любо-дорого посмотреть! Нам «любо», им «дорого» – за ремонт расплатился ветеринарный кооператив. Этого им не запретишь.

Как Петрович ни отнекивался, а деньги я ему вручил – иначе дружба врозь – и попросил посчитать.

Сюрприз… Оказалось две тысячи триста пятьдесят два рубля! Выходит, мазурики свои добавили. Выгребли из карманов все, что имелось. К нашему налету они уже успели закончить дележ.

Не возвращать же теперь!

Лишние деньги я отдал на опыты Гене. Вероятно, вы догадались, кем он был. Одним из обычных киностудийных пиротехников. Кстати, на картине пиротехник отвечает за оружие, которое раздает при выезде на натуру массовке. Представляете, сколько у него всего!.. Понятно, что как боевое оно вовсе никуда не годится. Но те же автоматы, винтовки и пистолеты хлопают холостыми патронами – будь здоров!

Чем он рисковал? Выгнали бы с работы – вот чем. Отчаянный парень.

Про тех двух ребят я уже сказал, что они каскадеры. Видал их потом в фильме, на котором работал и Гена. По-моему, с ними можно было бы смело ехать и без оружия. Но в моем плане было и свое преимущество: зато никакой драки с членовредительством!

А вообще-то мы все, наверное, могли схватить срок – пусть даже и условный – за самоуправство. Судьба миловала.

Под конец хочу добавить: на ветстанцию рэкетиры больше не являлись и не звонили. Думаю, ведут себя тихо. Такое потрясение – на всю жизнь!

А кооператив «Антирэкет» открыть не разрешили. Заявили категорически, что не могут поощрять костоломство и мордобитие, без коих в этом темном деле явно не обойтись. Для этого, мол, милиция есть.

Круг замкнулся.

ЖУТКИЙ ОДИНОКИЙ ЧЕЛОВЕК

– Канада – сказал Ураганов, – вторая по площади страна после нашей. А так почти одинакова, если не считать Прибалтики. В Канаде, кстати, много украинцев. К ним мы еще вернемся. Ну, значит, о просторах. На каждого канадца приходится по сорок гектаров, а у нас на каждого – только по четыре гектара: ведь нас в одиннадцать раз больше. Говорят, очень похожая на Россию страна. Не по дорогам и магазинам, конечно, а по природе. Да что там автострады и супермаркеты – их можно построить, а вот природу не построишь, ее можно только разрушить. Так что насчет площади природы у нас с ними полный порядок. Собственно, я-то дальше Виктории не бывал. Это портовый город на Тихом океане, известный своим судостроением и деревообработкой. По количеству населения вдвое меньше моего Курска.

– Райцентр, – хмыкнул толстяк Федор.

– Чья б мычала, – мягко возразил Валерий. – О городе надо судить не по количеству населения, а хотя бы по жилому фонду, то есть по числу зданий. А то ведь в один барак можно и тысячу человек набить при желании.

– Если ты на мой барак намекаешь, – обиделся кучерявый детина Глеб, – то у нас там не тысяча, а всего триста два человека. А, кроме того, он последний в Марьиной роще остался – скоро снесут.

– Лет через пять! – захохотал толстяк Федор, да так, что аж прослезился.

– Чего ржешь-то попусту! Отольются тебе твои лошадиные слезы! – вконец разобиделся Глеб.

– А почему мне? – вскипел Федор.

Еле мы их уняли. Жилищный вопрос – острый. Тут надо быть деликатным. Ураганов тоже хорош, вылез со своим бараком. Если уж сравниваешь, то подумай вначале. В конце концов тем же канадцам все их благополучие не с неба свалилось, сами же строили, да еще им украинцы помогали. Французы тоже старались. Никто ничего не растаскивал по своим национальным углам. И потом, им, канадцам, нетронутая природа досталась, а у нас цари до революции понастроили черт-те чего! Сносить не успеваем. А у них? Любому ж известно, что на голом месте строить значительно легче.

– Так будете слушать или нет?.. – сказал Валерий. – Я вам про одного канадца украинского происхождения хочу рассказать…

Тарас – так звали того канадского украинца – держал небольшой магазин, точнее – лавку рыболовных снастей на припортовой улочке. Там мы и познакомились. Его предки переселились в Канаду еще до революции. Впрочем, они из Западной Украины перебрались. В отличие от них фермером Тарас не стал, пошел по торговой части. Ясно, что английский язык он знал, как родной, а родной, украинский, – как я английский. Было ему лет тридцать пять. Бездетный холостяк.

Рыболовные магазины – это, пожалуй, единственные торговые точки, мимо которых я не могу равнодушно пройти, будь то у нас дома или за границей. Для меня такой магазин – все равно что для женщины обувной. Обязательно загляну. А уж у Тараса было на что посмотреть: спиннинги «Дайва», безынерционные катушки, жилки всех диаметров и любого цвета, блесны, мушки, крючки и так далее. Кстати, я у него леску на поводки купил – 0,18. Разрывная прочность – 2,5 кэгэ. Даже не купил, он так подарил, узнав, что я русский. Земляк земляка… Сами понимаете. Да и русские в городе Виктория редко бывают, как и покупатели – в лавке Тараса. Конкуренция.

Ну, и пошли тут с ним разговоры за кофейком. Он сам кофе смолол. Они почему-то растворимый не признают.

У них, на Западе, не принято спрашивать, сколько кто зарабатывает. Зато у наших они всегда бесцеремонно спрашивают и про зарплату, и про цены. Тарас тоже не был исключением из международных правил. Поинтересовался.

Но я стреляный воробей. «У советских собственная гордость», – как говорил поэт, очевидно подразумевая тем самым, что это единственный вид собственности, которым мы располагаем. У меня на каверзные вопросы всегда наготове наезженный ответ: зарплату называю в старом исчислении (ну, когда еще рубль десяткой был), а цены – сегодняшние.

– Почти как у нас, – удивленно сказал мой канадский украинец.

Все они так удивляются. Как говорится, беспроигрышная лотерея. А если попадется знаток, можно и выкрутиться с легкостью необыкновенной: «Ах, пардон, невольно спутал! Привычка, понимаете ли». Советую взять на вооружение всем, выезжающим за рубеж.

На стене лавки висел портрет симпатичной девушки.

– Милая акварелька, – сказал я, – случайно не ваша родственница? Или, поздравляю, невеста?

Он рассмеялся.

– Этой «невесте» сейчас было бы 175 лет! Лора Секорд – национальная героиня. В 1813 году она пробежала 30 километров лесом, чтоб сообщить англоканадскому ополчению о вторжении американских войск!

На это я скромно заметил, что однажды, с рюкзаком и удочками, пробежал 50 километров тайгой, чтоб предупредить о надвигающемся пожаре. Но никто национальным героем меня не объявил. Причем мне было труднее, чем канадской героине. Она-то могла хоть секунду передохнуть, а я – нет. Огонь буквально наступал на пятки, и я прибежал в поселок одновременно с пожаром.

Тарас тоже вспомнил про один пожар. Необычайная у него вышла история…

Я все не перестаю себя спрашивать, почему мне первые встречные порой самое сокровенное рассказывают?.. Наверное, потому, что я не глазливый. Этот не сглазит, – правильно считают они. А если потом вдруг и растрезвонит, то, мол, по-доброму. Да и кто ему – мне – поверит?.. Правда?

Продолжаю. Тарас тоже, как ни странно, любил рыбачить. Почему – странно? Да ведь так уж устроено: почти все бармены не пьют, многие врачи не принимают никаких таблеток, кондитеры не едят пирожных – примеры можно приводить без конца. Отчего же владельцы рыболовных лавок должны от них отставать?.. Работа и увлечение редко совпадают. Иначе не было бы никаких хобби.

Тарас был человеком одиноким, и рыбачить любил в одиночестве. В тот год он забрался аж на приток горной реки Фрейзер – Нечако. Это если от городишка Принс-Джордж взять налево, на запад. Вообще Фрейзер – самая дикая река в Канаде, а потому и самая красивая. Желтые бурлящие, ревущие воды, водопады, каньоны, каменные нагромождения, снежные пики скалистых гор – такое первозданное великолепие может только во сне присниться, и то не в каждом сне и не каждому. Если уж Фрейзер – река-дикарь, то Нечако – и подавно. Я имею в виду, что эта речка еще безлюдней. А так, по нраву, она поспокойней необузданного Фрейзера, тот уж больно свиреп. Многие золотоискатели сложили свои головы в его мрачных ущельях.

Главная рыбацкая добыча и на Фрейзере, и на его притоках – лосось. Когда идет нерест, мелкие притоки приобретают кровавый оттенок, а медведи обжираются лососиной так, что лежат по берегам, подставив пузо солнцу, чтобы быстрее все переварилось и можно было бы потрапезничать вновь. Ну, и другой рыбы там полным-полно. А вообще-то, если говорить о нерестовом лососе, то в устье Фрейзера он вкусней; пока дойдет до верховий, загнется – в прямом и переносном смысле. Загибаются челюсти, меняется окраска, худеет – и, отметав икру, выпустив молоки, гибнет.

У Тараса на Нечако есть свое долбленое индейское каноэ. После двухнедельной рыбалки он, уходя, обычно ставит его вверх дном под пихтами и закрывает полиэтиленовой пленкой. Так оно и ждет нового вояжа до следующего сезона: что с ним сделается?.. Но при вылазках в последние два года он стал замечать, что кто-то пользуется его лодкой, хотя и ставит затем на место. Ну, и ладно. Подумаешь!..

И вот, уже возвращаясь оттуда домой, Тарас заблудился в этот раз в тумане и очутился на краю какого-то ущелья. Как он не свернул себе шею, сам не знает. То есть, на языке акционеров, держал курс на понижение, и вдруг под ногами – пустота…

К счастью, пролетев несколько метров, сумел ухватиться за толстые ветки дикого винограда. Цепляясь за них, он стал спускаться вниз. Не полез вверх, благоразумно полагая, что сверху падать почему-то больнее. И все в густом тумане, почти наощупь. Ниже пошли склоны утесов, и стало легче. Здесь он нащупал ногами вытоптанную индейскую тропу – да-да, прямо в скалах. Я потом поинтересовался этим явлением и специально прочитал у путешественника Саймона Фрейзера: «… в тех местах проложена тропа, вернее, не проложена, она словно выдавлена в скалах ногами частых путников». Это ж сколько поколений индейцев ее вытаптывали из года в год! Века?..

Ну, спустился он, наконец, куда-то в низину. И видит – невдалеке огонек мерцает, так сказать, более светлое, дрожащее в тумане пятно. Да и запахом дымка потянуло.

Пошел туда. Человек у костра сидит. Фигура такая – в обвисшей черной шляпе. Поздоровались…

– Откуда принесло? – спросил незнакомец. Голос показался Тарасу смутно знакомым. Да тут вообще все было смутным. Туман…

Тарас ответил, что и как.

– Повезло, – сказал незнакомец. Нет, но голос-то, голос!..

– Еще б, не повезло. Запросто мог шею сломать.

– Да я не про то. Запросто мог изжариться. Там, куда ты шел, сейчас пожар бушует. Слышишь, трещит?

И правда, теперь Тарас различил отдаленный, с подвыванием, треск.

– А нас не…

– Стороной пройдет, – успокоил его незнакомец. – Вверху на краю деревьев нет, а не то жди на свою голову головешки.

Он подбросил сучьев в огонь. Теперь Тарас мог кое-как различить его лицо. Хотя тот и был бородат, но тоже ведь – черт возьми! – что-то знакомое проглядывало. Сбоку от незнакомца на большом рюкзаке виднелся приклад ружья и комель удочки.

– Охотитесь, рыбачите? Незнакомец, казалось, улыбнулся.

– Да вот уже пару лет, что хочу, то и делаю.

– Позавидуешь! – искренне сказал Тарас.

– А чего завидовать? Брось все, и живи!

– Легко сказать…

– Если тянуть да тянуть, никогда не решишься.

– Бродяжничать тоже не сахар… Извините, – спохватился Тарас.

– Для кого-то – бродяга, а для себя – вольный человек. Господи, как глупо я жил раньше! Дурак дураком. Жизнь-то одна…

– Одна, – думая о своем, откликнулся Тарас, – будь она неладна.

– Ну уж тут все от самого человека зависит. Конечно, что-то вроде и теряешь, а на самом деле – нет. Я вот недавно семгу поймал – на 34 килограмма. А!

– Где? – ахнул Тарас.

– На нижних плесах Фрейзера, недалеко от Мистона.

– Завидую, – повторил Тарас.

– Что, жалко свою рыболовную лавку бросить? Продался Мамоне?

Тут Тарас так бы и сел, если бы уже не сидел.

– Откуда…

– Откуда, говоришь, знаю? Знаю.

– Мы что, знакомы, да?..

– Не стану отрицать, – загадочно ответил незнакомец.

– Нет, правда?..

– Правда-правда.

– А-а, вы, наверное, из наших краев? Из Манитобы? Там меня все фермеры знают. Каждый год к родителям езжу. Но я вас что-то…

– Не ври. Девять лет не ездишь, только раз в год по телефону звонишь.

– Ну, знаете ли!.. – вспылил было Тарас и осекся. Вот так встреча! Кто же это?..

Помолчали… Затем стали ужин готовить. А у Тараса в рюкзаке был небольшой магнитофончик, любил иной раз перед сном после рыбалки любимые мелодии тихонько послушать. Ну, и включил его незаметно на запись, пока харчи доставал. Рюкзак оставил открытым.

– Что, заинтриговал я тебя? Ты чего же, хохол, – так и сказал незнакомец, – против своей души идешь? Разве ты об этом в детстве мечтал – в лавке штаны протирать?!

Ничего ему не ответил Тарас. Что верно, то верно. Не попрешь. Да и то сказать, лавка-то его – как бы муляж той жизни, о какой он мечтал. Один обман. Все эти удочки и рыболовецкие снасти – словно блеклая фотография чего-то взаправдашнего, настоящего, истинного, которое бывает с ним только две недели в году. Но ведь боязно что-то прочное на изменчивое менять. Не всякий решится. Все-таки какой-никакой, а делец, не то что бродяга, как этот чертов провидец!..

Поужинали… И так же молча спать улеглись. «Ладно, – решил Тарас, – утром допытаюсь, где тут собака зарыта!..» Магнитофон-то он еще раньше выключил.

А утром, как, верно, догадываетесь, когда сгинул туман, незнакомца и след простыл. Раньше встал и тихо ушел. Да еще новенький телескопический спиннинг из Тарасова рюкзака увел. А магнитофон не тронул.

Только дома прослушал Тарас магнитофонную запись. Кроме той последней фразы незнакомца, больше никаких слов не было.

Тарас прокрутил мне ее:

– Что, заинтриговал я тебя? «Ты чего же, хохол, против своей души идешь? Разве ты об этом в детстве мечтал – в лавке штаны протирать?!»

Клянусь, это был голос – самого Тараса. Только теперь я обратил внимание на то, что он не брит.

– Во-во, бороду отращиваю, – заметив мой взгляд, засмеялся он. – Аренда помещения кончается, распродам по дешевке товар и… Разве я об этом в детстве мечтал – в лавке штаны протирать!

– Неужели он сам себя тогда встретил? – наморщил лоб толстяк Федор.

– В прошлом – себя будущего?.. – задумчиво спросил кучерявый детина Глеб.

– Наверное… – ответил Ураганов. – Когда мы прощались, он сказал: «Одно жутко, вдруг мы снова встретимся? – А потом: – Интересно, поймаю ли я 34-килограммовую семгу на нижних плесах, неподалеку от Мистона?..»

ФЮНФ

Помню, еще дед говаривал, что всякий нормальный человек хотя бы раз в жизни ищет клад. А вот мой дядя Вова, мамин брат, многих посрамил: он искал клад почти полжизни.

Про дядю Вову – толстого жизнерадостного человека – я и расскажу, потому что в завершающих его приключениях с кладом принимал самое непосредственное участие. Это, видать, у нас фамильная черта характера: не накапливать, а искать.

Дядя Вова жил в маленьком бедном российском городке, где один-единственный асфальтовый тротуар шел только от крыльца первого райкомовского секретаря ровно до подъезда самого райкома.

В юности я ездил к дяде как-то летом на месяц – он вдруг позвал меня к себе, заинтересовав неожиданным письмом. Примерно такого содержания, без запятых: «Дорогой племяш перебрал я всех своих глупых родственников и понял. Никто мне с них не поможет разве ж ты! Из нашей автобазы тоже никому не горазд доверить. Я сейчас беру отпуск и опять начинаю искать а я верю что клад близко а не дается. Приезжай дорогой Валерик твои деньги на поезд я заплачу бери так и быть плацкарту. Дядя Вова». Если б не промелькнуло слово «клад», я б не поехал.

Дяде Вове было лет пятьдесят. Его небольшой домик под тростниковой крышей стоял в тупике крутой улочки над рекой. На автобазе он работал сторожем, хотя когда-то и шоферил. Три грузовика на своем полувеку вдребезги разбил, четвертый не дали, перевели в сторожа. И то, повезло. Ведь сам мог трижды разбиться с теми грузовиками!..

Дядя Вова мне понравился. Как всякий крупный человек он ходил быстро, размашисто, говорил приятным голосом и, главное, был добрым. Со мной вел себя по-приятельски, не командовал. То есть командовал, а не начальствовал, да и то за вроде сверстника-вожака.

К примеру:

– Чего лежишь читаешь? – Он и говорил без запятых. – Сходи за водой в колодец вчера я ходил!

Уважал я его за справедливость. Действительно, ходил он вчера. Теперь моя очередь воды принести. С моей матушкой так бы не вышло. Она или сама буквально все сделает, или меня с отчимом заставит. Нет у нее четкого подхода. А на дядю Вову разве обидишься?

– Сейчас я картошку чищу зато завтра ты за хлебом сходишь не споря, – говорит. Вполне логично!

У дяди Вовы, как ни удивительно, была довольно большая библиотека. Досталась в наследство от инженера маслозавода Сидороффа, по паспорту – немца. Почему он завещал ее дяде Вове? Тот считал: наверное, за помощь по хозяйству – каждый раз дрова ему привозил, огород вскапывал, забор чинил. А библиотеку ту – одни научные книги на немецком языке – отписал ему в наследство с намеком, как полагал дядя Вова. Не горюй, дескать, что мой большой кирпичный дом отошел к интернату инвалидов по соседству, – я тебе другое богатство припас. До этого докумекал сам дядя Вова, лет 20 назад, привычно вырывая однажды страницы из технического тома для растопки печи. Неожиданно выпал пожелтевший листок, а на нем что-то нарисовано и написано дореволюционными буквами.

В общем, дядя Вова сумел прочитать и даже кое в чем разобраться. Тут надо было не ученым человеком быть, а просто местным жителем.

Он показал мне этот листок. Раздвоенным с нажимом пером, порыжелыми выцветшими чернилами было написано (орфографию даю современную): «Закопано на юго-востоке. Ищи на телячьей пустоши, от граба сто шагов к щучьему. Рыть на 23 дюйма. Там найдешь коробку с монпасье. В ней – план, где искать далее». И год стоит – «1914». На другой стороне загадочная схема, этакие кроки – условная карта от руки, без масштаба.

Гадал я, вертел те кроки, разглядывал, перечитывал, пока не признался:

– Если это ваши края, тут только местный может понять. Какой-нибудь старик.

– Или старуха! – вскричал дядя Вова. – Нашел я такой божий одуванчик. Сразу чувствами излилась ах Телячья пустошь ах Телячья пустошь ах! Название такое было давно туда телят гоняли пастись. А что может щучьим быть спрашиваю? Бумагу не показываю не то сама пойдет искать больной прикидывается. Глаза у нее горят! Щучье говорит это озеро Пионерское раньше Щучьим прозывалось пока пионеров не было, а щуки были. Там правда один пионер потонул хотел дно измерить.

– Так, так… – встрепенулся я. – Два ориентира на местности уже есть!

– Есть! – просиял дядя Вова. – А что такое «от граба» спрашиваю а сам думаю может «от гроба» или «отграбил» слово?..

– Ага, – усмехнулся я. – А если б «от вяза» было, ты б подумал: «отвязал»? Граб – это дерево такое, южное.

– Правильно я тебя вызвал! – восторженно хлопнул он себя по обширным коленям. – Еле мы с ней докопались. Так и сказала «грабь» это южное дерево было посадил кто-то не помню хорошо росло в большие морозы засохло в одночасье. А пень остался.

– И?.. – вытянул я шею.

– А «дюйма» что говорю? Дюма переспрашивает она. Да не Дюма говорю а дюйма?

– Ну, ты даешь. Дюйм – это единица измерения.

– Вот дошлый! – восхитился дядя Вова. – Мы с ней тоже не сразу разобрались. Потом она вспомнила что материю на ярды покупала а оттуда и к дюймам подобрались.

– Пошли! – вскочил я.

– Куда?

– Туда, копать. Где лопата?

– Выкопал я, – вздохнул дядя Вова. – Коробку монпасье, – тщательно выговорил он трудное слово. – Леденцы значит.

– В коробке?

– Тьфу ты! Леденцы были теперь новая бумага лежит.

– Где она??

– На. Соображай ты головастый. – Он достал из внутреннего кармана пиджака паспорт, а из паспорта вынул другой старый листок.

Как и на прежнем, на одной стороне было что-то написано, на другой нарисован план.

– Читай вслух не торопись думай, – потребовал дядя Вова.

– «Накладбисчи»… Наклад бисчи, – пробовал понять я первое слово. – На клад би счи… На клад?.. На кладбисчи… «На кладбище!» – наконец, воскликнул я. – Грамотей вроде тебя писал.

– На кладбище? – схватился за голову дядя Вова. – Его бы самого на кладбище!

– И без тебя давно там лежит, – успокоил я.

– Теперь мне понятно где я промахнулся, – взволнованно зашагал по комнате дядя Вова. – У меня один только «клад» на уме вертелся эх если б я тебя сразу вызвал эх! Сколько потеряно времени так и быть если чего найдем тебе третья часть.

– Я слышал, государству идет семьдесят пять процентов, а тому, кто нашел, двадцать пять.

– А тебе, – подчеркнул дядя Вова, – третья часть. Остальное так и быть мне.

– Но ведь государство…

– При чем тут государство? – удивленно перебил он меня. – Оно что закапывало раскапывало прятало находило? Кто найдет? Мы! Чие будет? Наше! Чего сидишь молчишь читай дальше. Погоди. Скажи чего мы такие жадные стали?

– Какие жадные?

– Раньше на улицах большие огрызки яблок бросали с балбешками по концам навроде больших катушек от ниток. А сейчас одни яблочные хвостики кидают а ты говоришь. Жаднее стали.

Он меня прямо в тупик поставил. Я и раньше насчет этих огрызков замечал. Ну, думал, не часто нам яблочко доводится пожевать, потому и съедаем вчистую. Так здесь же яблочные края, у каждого свой сад, а картина та же, как в моем Курске. Теперь жуют до самого хвостика.

А дядя Вова не так-то прост, оказывается.

– Я и сам думаю к чему мне напрасный клад, – продолжал он, – а хочу. И чтобы большой был подороже. У меня все есть чтоб не умереть питаюсь хорошо даже самогонка так и быть признаюсь своя. Куда мне клад? Ну читай, – махнул он рукой и туманно добавил: – Наверное сам организм знает что время к нам спешит тяжкое.

– Я сегодня эту бумагу читаю, – поддел я его, – а завтра ты компот из яблок сделаешь.

Он серьезно кивнул в знак согласия.

– Итак. «Накладбисчи…»

– Заладил одно и то ж ты понятно грамотно читай со смыслом.

– Нет, вначале надо, как оно есть, прочитать, – твердо сказал я. – А потом уж смысл поищем.

Я начал снова:

– «Накладбисчи найти фюнф, отступить справа от пятой буквы насажень». И все, – я перевернул листок.

На другой стороне был рисунок со множеством маленьких крестиков рядами, один – обведен кружком. Среди них отдельно выделялся большой крест.

– Ну-у… – попытался я хоть за что-то зацепиться, – «фюнф» – это «пять» по-немецки.

– Знаю в школе учил.

– Сколько классов окончил?

– Пять.

– Отчего так мало?

– От хорошей жизни.

– Ну, извини. Если ты не в духе…

– Я в духе в духе! Почему «фюнф»? Где шестая буква с ума сойду сдвинусь!

– Насажень… Насажень, – бормотал я.

– Насажен? На что насажен скажи пожалуйста?

– На нашу голову! – зарычал я.

– Попался бы он мне темной ночью в темном переулке я бы ему… – Дядя Вова замер. – Говоришь отступить?

– Ну, да. Написано: «отступить»…

– На сколько?

– Чего – на сколько?

– Отступать! На метр на два на три?… Теперь я схватился за голову:

– На сажень!

– То-то грамотей вроде тебя, – не остался в долгу дядя Вова. – Значит «отступить справа от пятой буквы на сажень». Это больше метра?

– Не знаю.

– Ты сколько классов кончил?

– Десять.

– И чему тебя только учили! – мстительно произнес он.

– Клады искать нас не учили!

– А зря. Что на плане имеем видим?

– На плане-то, ясно, могилы с крестами.

– Сам знаю.

– Та, что с кружочком… Нет, она не пятая ни с какого края.

– А большой крест что означает показывает?

– Что на этом пора поставить крест! – вскипел я. – Учти, если ты свихнуться собираешься, я в желтый дом не спешу. Да, а ты заметил, что обе бумаги написаны разными людьми? И почерк вроде разный, – стал сравнивать я, все-таки опять завело на клад, – и первый поученей, пограмотней. В дюймах меряет, а этот в саженях.

– Может на пару работали? Для нас это чепуха на постном масле. Завтра не забудь подсолнечное масло купить на рынке рыбу жарить и мурцовку поливать, – вспомнил он. Мурцовкой у него назывался наперченный салат из помидоров, огурцов и репчатого лука. Вкуснятина!

– Ладно. А где у вас кладбище?

– У нас их трое. В городе в Лучаковке и около Троицкого.

– С церквями? – вдруг у меня забилось в висках.

– Только на городском была давно снесли. Я сунул ему под нос листок:

– Завтра сам за маслом пойдешь. Видишь большой крест?

– Не слепой, – напряженно ответил он.

– Церковь! Понял?

– Схожу на рынок за маслом так и быть! – обрадовался дядя Вова. И озабоченно забормотал: – Фюнф… фюнф… в слове «пять» четыре буквы а не пять.

– Зато в слове «фюнфъ», с твердым знаком, пять букв! Гляди, – я снова сунул ему листок. – И застыл с раскрытым ртом. – Надо, – медленно и раздельно начал я, – отступить… справа… от… пятой., буквы… Значит, там должно быть написано слово. На чем? На чем, спрашиваю?

– На памятнике, – вымолвил дядя Вова.

– А раз эта буква в слове?..

– Получается надпись надгробная.

– Какая надпись?

– «Фюнфъ» с твердым знаком.

– А почему «Фюнф», глянь, написано с большой буквы?

– Неужели такие фамилии бывают?! – ахнул дядя Вова.

– Что и требовалось доказать, – небрежно заметил я. – Готовь лопаты, чувал побольше, и пошли рыть, где указано.

– Сначала на разведку, – встрепенулся он. – Зря я всю школу кончить не успел был бы таким умным как ты завгаром бы стал!

Мы чуть ли не бегом припустили на кладбище. На обратном пути молча купили на рынке постного масла, налитого в водочную бутылку с тряпочной затычкой. Уже вечерело, на реку упала тень…

– Я не хотел тебя сильно расстраивать, но я не раз туда ходил. Все до одной могилы разглядывал если бы я заметил какой-нибудь «Фюнф» я бы запомнил.

– Тогда зачем зря тащились? Почему сразу не сказал?

– Так ты бы все равно пошел и сам я надеялся а вдруг!

– Что-то у вас вообще маловато доисторических памятников и плит.

– Да ведь самые лучшие свезли в… – он осекся. Когда он договорил, мы пошли в Детский парк. На его краю, на огороженном пятачке, стояли надгробья из полированного гранита и мрамора незабвенным жертвам-революционерам с высеченными и плохо позолоченными фамилиями и именами. На месте, видимо, отбитых крестов или религиозных скульптур были вставлены железные штыри с жестяными звездами. Собственно, остались лишь цоколи надгробных памятников. «Фюнфа» мы отыскали сразу. На задней, а когда-то передней, стороне всех надгробий были стесаны зубилом прежние рельефные буквы и даты. Но все равно можно было легко прочитать, кто и что.

И мы прочитали: «…купец первой гильдии Карл Карлович Фюнф…» и т. д.

– А ведь нехорошо, – внезапно сказал дядя Вова, – свои не сделали чужие позаимствовали.

– Там разберутся, – показал я на небо. – Теоретически, по архивным данным, можно, конечно, определить место, где был захоронен Фюнф. Жаль, я не корреспондент. А так – кто мне будет выяснять?..

– Никто. План показывать нельзя понимаешь.

– Какие ж мы обормоты! – прошипел я. – Где план? Мы достали схему и уставились на нее.

– Вот она, могила, – указал я на крестик, обведенный кружком. – Место ее можно высчитать по другим крестикам-могилам в нужном ряду. А надгробие Фюнфа – вот же оно! Отмеряй от пятой могилы сажень.

– А я откуда знаю какая она? – огрызнулся дядя Вова.

– Сначала давай замерим расстояние от пятой буквы до края надгробия.

– Правильно, – дядя Вова вынул из кармана складной метр.

Получилось тридцать пять сантиметров.

– Будем рыть… ну, примерно на расстоянии полуметра – метра от места погребения справа.

– Если оно сохранилось, – буркнул напарник. – Может там теперь кто другой похоронен лежит.