Текст книги "Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова"
Автор книги: Альберт Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
ТАИНСТВЕННАЯ СТАНЦИЯ
Бывал я и в восьмисотлетнем Копенгагене: недалеко от порта возле памятника русалочке фотографировался; с ее крестным отцом, Х.-К. Андерсеном, за бронзовую руку на Ратушной площади здоровался; и в старинном кафе «Санкт-Петербург» чай пил у серебряного самовара.
Сказочный, незабываемый город. Одна только биржа с высоким медным шпилем, составленным из трех, зеленых от окиси, переплетенных змей, чего стоит! Так и тянет сказать: зеленый змий на троих. Шучу, конечно. Центр датской столицы – это, собственно, остров Слотсхольм с гранитными берегами, от которых во все стороны через протоки растопырились легкие узорные мосты. Посредине острова высится дворец Кристианборг – датский парламент. А вокруг, за Слотсхольмом, раскинулся лабиринт узких средневековых улочек: высокие трубы, черепичные крыши, увитые плющом фасады, яркая герань на подоконниках, всевозможные скульптуры прямо в булыжных дворах. Нет, и впрямь сказочный город! Взглянуть хотя бы на огромный городской термометр на ратуше: перед дождем возникает фигура девушки с зонтиком, а в хорошую погоду – опять она, но уже без зонтика и на велосипеде.
Пожалуй, самый красивый город на свете, если не считать Ленинграда, Москвы и, конечно, моего родного Курска, такого вокзала, как в нем, даже в Венеции нет. Понятно, он уступает слегка, скажем, миланскому, или тому же лейпцигскому, или там римскому вокзалам, но тоже шедевр! А повело меня на железнодорожную тему неспроста. В прекрасной, продутой насквозь морскими ветрами Дании со мной приключилась странная вокзальная история.
Если идти от порта к центру мимо знаменитой Русалочки, то перед зарыбленным парковым озером с лесистым островком обязательно перейдешь по мосту через железнодорожные пути. Они находятся в ложбине между крутыми откосами. Давно-давно забытые ржавые рельсы, буйная зеленая и рыжая трава меж двух рядов путей, слева и справа громоздятся дремучие кусты и клонятся вязы, и дальше – в тупике виднеется дом не дом, а, наверное, какое-то небольшое вокзальное строение, тоже на вид забытое, с островерхой темно-бордовой крышей и черными деревянными брусьями каркаса, выступающими то на белесой штукатурке, то на красном кирпиче стен. Два этажа, высокий чердак, закрытые прорезными зеленоватыми ставнями окна. Не знаю как в Дании, а в Германии такие постройки называются фахверковыми. Очень романтичный дом… Безлюдно вокруг, пустынно, тихо до того, что щемит сердце и возникают какие-то отзвуки далекого детства, когда мать читала тебе таинственные сказки, а ты потом засыпал и видел во сне нечто вроде этого – не буквально, конечно, а по духу, настроению.
За те три дня, что мы были в Копенгагене, – научный руководитель «Богатыря» академик Сикоморский делал доклад в местном Королевском географическом обществе, – я раза четыре проходил по тому мосту, замедляя ход, и посматривал на заброшенное строение. И всегда щемящее чувство детства – будто наяву увидал кем-то забытую, стократно увеличенную игрушечную железную дорогу – охватывало меня. Нет, только не подумайте, что все напоминало обычную детскую, пионерскую дорогу – это была настоящая дорога с настоящей станцией, только почему-то оставленная много-много лет назад.
На пятый раз я не выдержал. Было уже темно, вокзальчик выделялся черным силуэтом на более жидкой темноте неба, а на перроне, казалось, горела заблудившаяся лампочка. Я перешел мост, перелез через чугунное ограждение и по заросшему склону, приятно пахнущему полынью и бурьяном, спустился к рельсам. Повсюду, где бы ты ни находился в Копенгагене, да и во всей Дании, чувствуется чуть рассеянный морской воздух потому, что, повторяю, где бы ты ни был, в любой дальней точке страны, нельзя удалиться от моря более чем на пятьдесят два километра – настолько невелика страна и так сильно изрезаны ее берега. Здесь, в низине, между откосами, чувствовался морской туман своей свежей солоноватой сыростью на губах и руках, и если глядеть на ту сиротливую лампочку, мерцающую мягким световым шаром вдали на перроне, то можно было увидеть и сам туман – он влажно висел, мне по шею, белесо-фиолетовой, чуть подсиненной зыбкой плоскостью до самого вокзальчика.
Почти невесомо, ни разу не споткнувшись о шпалы, я подошел и поднялся по ступенькам, вылезая из тумана, как из воды, на платформу с причудливыми, похожими на металлические цветы фонарями. Лишь один из них светился вполнакала, причем за стеклом не было видно лампы, лишь слабо клубилось что-то напоминающее газ. Мимо зеленых скамеек – даже в темноте чувствовалось, что они зеленые, – я подошел к невысокому железному столбику, сработанному под користое дерево с отпиленными сучками; на столбике был укреплен медный колокол с веревочкой – он отсвечивал старым золотом от фонаря… Мне по-мальчишески захотелось дернуть за язычок, но не стал. Я почему-то знал: еще не время. Так, при посещении замка Кронборг, где когда-то жил Гамлет, я вежливо спросил у смотрителя, покажут ли нам знаменитую тень отца датского принца. Мне так же вежливо ответили, что еще не время.
В вокзальчике были распахнуты двери с молочными узорными стеклами, и внутри было полусветло, как на раннем рассвете, хотя нигде тоже не было видно никаких ламп. Я прошел вдоль молчаливых касс и пустынного буфета, кругло посвечивающего мраморными столиками и красноватым прилавком. По дырчатым, в виде виньеток и растений, чугунным ступенькам я поднялся во второй этаж. Здесь находился зальчик ожидания – изогнутые скамейки и кожаные кресла, у которых, несмотря на старинность, был какой-то вокзальный облик.
В кирпичной стене зияла холодная чернота просторного камина, похожего на маленькие ворота. Я приблизился к нему, в горле внезапно запершило от резкого запаха сажи, и я приглушенно кашлянул. В ответ кто-то гулко откашлялся где-то вверху, в дымоходе. У меня захолонуло сердце. Робко перешагнув через решетку, я заглянул в трубу. Чьи-то черные ноги мелькнули на звездном небе – я застал последний миг, когда какой-то человек выбрался из трубы на крышу!..
Стало страшно, как в давнишнем детстве или во сне: хочешь вскрикнуть от испуга, а не можешь, будто онемел. Не знаю почему, но вдруг захотелось его выследить. Конечно, в трубу я не полез – там не за что ухватиться, – а легко побежал (давно я так не бегал!) по лестнице к чердаку. Я был уверен, что дверь туда открыта.
Она была открыта.
Чердак освещался тем же полусветом, как и весь вокзальчик. Чего тут только не хранилось! Деревянные коняшки-качалки и зимние санки; фарфоровые слоны величиной с хорошего сенбернара; большие, взрослой вышины, оловянные солдатики в медвежьих папахах – таких, только живых, гвардейцев я видел при смене караула у королевского дворца в нескольких кварталах отсюда; высокие усатые злодеи из папье-маше с кривыми ножами за поясом; важные короли, спесивые королевы, капризные принцессы, модницы-фрейлены, сверкающие латами рыцари, пестрые карлики, горбатые нищенки, уродливые колдуньи, надменные волшебники, спесивые чиновники в цилиндрах, веселые мальчики и девочки – деревянные, стеклянные, жестяные, гипсовые фигуры. И даже елка стояла с пыльными разноцветными шариками, лучистыми звездами, хвостатыми хлопушками и звонкими колокольчиками, а рядом – Дед Мороз, Санта Клаус, или как там его еще, со своей красавицей внучкой. А уж всяких игрушек – не перечесть: кованые раскрытые сундуки с разными зверятами, барабанами, трубами, саблями, ружьями, куклами!.. Глаза разбегались, словно одновременно смотрели во все стороны.
Вверху, на крыше, послышались осторожные шаги. Я опомнился, вооружился деревянной саблей и, опасливо пробравшись сквозь шайку усатых злодеев, робко высунулся в раскрытое чердачное окно.
И чуть не попятился. Я сразу узнал его.
В черном цилиндре, с растопыренной железной метелкой в одной руке и ядром на веревке – в другой, он во весь рост стоял на печной трубе и оглядывался вокруг.
Трубочист!
Вот он посмотрел на меня и… весело помахал рукой. Я засмеялся, тоже махнул и вдруг задел незаметный медный колокольчик, висевший под верхней перекладиной окна (теперь-то я понимаю, висел он там нарочно до поры до времени). Колокольчик тонко звякнул и зазвонил живей, живей! В ответ серьезно откликнулся колокол с перрона. Он прозвонил тоже несколько раз, не шуточно – упорно и призывно.
Снизу донесся общий вокзальный шум, какой бывает на любой станции, слитый из шарканья ног, беспокойных голосов пассажиров, отрывистых возгласов носильщиков, скрипа чемоданов, повизгивания тележек… Я, сломя голову, будто боясь опоздать на поезд, бросился вниз. Помнится, вроде бы по-прежнему никого не было ни в зальчике ожидания, ни в буфете, но я странно слышал и торопливые голоса, и поспешные шаги, и шум отодвигаемых кресел, и звон монет на прилавке, и суету у касс… В спешке я сунул в ближайшее кассовое окошко монетку, вернее, памятный никелиевый кругляшок с отчеканенным профилем датского сказочника и как бы с нимбом из юбилейных дат вокруг его головы – и получил синий зубчатый билетик.
Выскочил на перрон. Мощным паром отгоняя туман, подходил, ведя за собой коротенькие вагоны с островерхими вентиляционными шляпками на крышах, пузатый, сверкающий черным, на больших красных колесах и с высокой трубой, огнедышащий, клокочущий от своей силы, паровоз.
Туман спустился за ним и поднялся до половины вагонных окон. Вот поезд, тормозя, стал; ощупью найдя ступеньки и ручку, я влетел в вагон и, хотя места еще были свободны, побежал по всему поезду, хлопая дверьми в тамбурах и разыскивая местечко получше.
Все вагоны были общие, без перегородок и купе. Лакированные скамейки, деревянные прутьевые полки для багажа и привинченные к стенам вешалки для верхней одежды.
Только я сел, конечно же, у окна в первом за паровозом вагоне, как, суетясь полезли пассажиры. Многих – правда, только в виде большущих игрушек – я видел перед этим на вокзальном чердаке, но иных встретил не то чтобы впервые, а как бы подзабытыми. Ворчливо прошел не иначе китайский император в своем восточном драгоценном облачении, за полами развевающегося халата еле поспевала многочисленная свита – живые китайские болванчики с крупными головами и тонкими шеями. Проследовала группа средневековых музыкантов, поднимая над головами свои хрупкие лютни, дудки, бубны и тамбурины. Юркие пажи несли связки книг и клетки с птицами; я заметил серенького соловья (курского?), который, несмотря на сутолоку, заливался пением, точно был один и в роще; в одной из клеток тащили какого-то гадкого утенка, он был явно напуган и все пытался крикнуть гордо, по-лебединому; пронесли и важного ученого попугая, ворчащего себе под нос: «Крибле, крабле, бумс!..»
Забыв про все на свете, я смотрел на пассажиров.
Чинно шли наглухо застегнутые бюргеры с саквояжами, старухи с лорнетами, дамы в кринолинах, гвардейцы в медвежьих папахах, домовые в ночных колпаках с мисками каши под мышкой… Прошаркала безобразная ведьма – нижняя губа у нее висела до самой груди, а в руках была изогнутая колба, в которой что-то пылало и булькало. Изящно проплыла принцесса, любуясь горошинкой на ладони, как драгоценной жемчужиной. Пум-пум-пум… протопали три огромные собаки, одна другой больше, у первой глаза величиной с чайные чашки, у второй – с мельничные колеса, у третьей каждый глаз со старинную Круглую башню в Копенгагене. А за ними шагал солдат, на ходу высекая искры огнивом и пытаясь прикурить трубочку. Прошествовала, обдав ледяным холодом, красивая и неприятная особа в короне из сверкающих сосулек. Гоня кудрявых барашков, легко пробежала голоногая пастушка в венке из полевых колокольчиков.
Я не знал, что и думать про этих занятых пассажиров. А потом успокоился: ну, конечно же, это переодетые и загримированные артисты и циркачи со своими дрессированными животными и птицами и все мы сейчас поедем на какое-то необыкновенное представление. Но четко я не был уверен. Что-то смутно шевелилось в памяти, казалось, вот-вот вспомню и сразу все-все пойму!..
Мне было тревожно. Напротив меня, на нескольких скамейках подряд, уселась шайка усатых злодеев во главе с маленькой разбойницей. Она сверлила взглядом мое обручальное кольцо; оно почему-то стало необычайно свободным и приходилось все время подгибать палец, чтоб не слетело, – я на всякий случай спрятал кольцо в карман. Разбойница лишь насмешливо хмыкнула.
Как я обрадовался, когда рядом со мной вдруг уселся трубочист! Не знаю, был ли он тем самым, которого я видел с чердака, – все они на одно чумазое лицо. Он подмигнул мне голубым глазом с белоснежным краешком белка, я тут же подмигнул в ответ. Мы оба рассмеялись.
Пассажиры продолжали прибывать. Прошел странный молодой человек. Близорукий и рассеянный, он все время натыкался на скамейки, но уверенно держал курс на принцессу в уголке вагона.
– Узнаешь? – склонился над моим ухом сосед. Я виновато пожал плечами.
– Это же Клумпе-Думпе, который свалился с лестницы, и все же ему досталась принцесса! – сообщил он.
Я хихикнул.
Задев меня локтями, пробрались бедно одетые мальчик и девочка. Они бережно несли ящик, чуть побольше цветочного горшка, с землей и незабудками.
– А это названые брат и сестра, Герда и Кай, со своим садиком, – улыбнулся трубочист.
Я начал кое-что припоминать.
– Дюймовочка, Маленький Клаус и Большой Клаус, – продолжал представлять мне новых пассажиров любезный сосед. – Пейтер, Петер и Пер. Их принес аист семье Петерсенов, помнишь? Пейтер хотел стать разбойником, Петер – жестянщиком и музыкантом, а Пер был просто мечтателем… А вон, видишь, тетушка Зубная Боль. Знаешь, почему она так сверкает белыми-пребелыми зубами? Да потому что в детстве она никогда не ела ничего сладкого!.. Гляди-гляди, другая принцесса – в руках у нее кипа газет. Она прочла все газеты на свете и уже позабыла все, что прочла, – вот какая умница.
В вагон ввалились сразу двенадцать пассажиров. Трубочист потер руки:
– Фу-ты, теперь и не поймешь, какая погода! Все вместе: богач – Январь, распорядитель карнавала – Февраль, постный мученик – Март, обманщик – Апрель, девица – Май, молодая дама – Июнь, ее брат – Июль в шляпе-панаме, торговка фруктами – матушка Август, живописец – Сентябрь, охотник – Октябрь, кашляющий толстяк с простыней вместо платка – Ноябрь, бабушка с грелкой – Декабрь… Славная компания. А следом Навозный Жук, глянь, с золотыми подковами, добыл себе все-таки, ведь ни один кузнец не соглашался! – восхищенно покачал головой трубочист. – Кто это? А-а Пятеро из одного стручка!.. Ганс Чурбан. Иб и Христианочка. А этого – нет, не могу знать, какой-то тип в кафтане неизвестного цвета, с загадочной спринцовкой и сразу с двумя зонтиками: один разрисован картинками, другой простой черный… – хитро прищурился мой сосед. – Нет, не узнаю. И зачем ему два зонтика?
– Да это же сам Оле-Лукойе – вдруг вскричал я. – А спринцовка та – сонная, он перед сном брызжет из нее детям в глаза сладким молоком, веки у них слипаются, и все засыпают! И зонтики те – сонные: раскроет цветной, снятся сказки, поднимет черный, ничего во сне не видать! Эх ты, забыл?
– Спасибо, – трубочист благодарно пожал мне руку. Маленькая разбойница, сидящая напротив, презрительно высунула язык.
– А ее ты узнал? – тихо спросил он.
– Узнал, – так же заговорщически прошептал я. – И тех других, – кивнул я на весь вагон, – и вас тоже…
– Ну, меня все узнают! – развеселился трубочист.
Паровоз дал гудок, состав дернуло – и маленькая разбойница упала на меня. Наверняка нарочно, потому что по правилам ее должно было откинуть назад, я ведь впопыхах занял место против движения поезда. Еле от нее освободился, так вцепилась она в мою куртку.
За окном проплывал туман, изредка расцвечиваемый летящими от паровоза искрами.
– Интересно, а куда мы едем? – спохватился я.
– В билете написано, – снова подмигнул трубочист.
И хотя переговаривались мы тихо, все пассажиры почему-то услышали и возмущенно загомонили:
– Он не знает, куда мы едем!.. Какой невежа!.. Стыдно, молодой человек!
– Отдайте его мне, – высокомерно произнесла поверх голов дама в короне из сосулек – чего тут скрывать, Снежная Королева.
Я лихорадочно достал билет. Не нем было напечатано, не помню, на каком языке, а скорее всего, на моем родном: «Поезд Х.-К. АНДЕРСЕН. Копенгаген – далее везде».
– Везде? – растерянно поднял я голову. Трубочист весело кивнул. Неужели?.. – я затаил дыхание.
– Да, малыш. Весь мир!
Я даже не обратил внимание на странное «малыш», настолько был поражен.
А весь вагон продолжал мной возмущаться.
– Может, он едет зайцем? – выкрикнул советник в долгополом сюртуке. – Эй, кондуктор!
По проходу тут же проворно подбежала ко мне большая усатая крыса с качающимся в лапе фонарем.
– Паспорт? Давай паспорт! – проскрипела она.
– Лучше проверьте, есть ли у него билет? – опять гаркнул советник.
– Есть! – звонко выкрикнул я и поднял вверх синий листочек.
Все притихли. А трубочист примирительно сказал:
– Друзья, вы должны его простить…
– Он еще маленький! – подхватила, вскочив в конце вагона, пастушка.
И неожиданно увидела моего соседа. Тоже увидев ее, он медленно встал:
– Пастушка!
– Трубочист!
Забыв обо всем, они кинулись друг к другу.
– Да-да… Он еще маленький, – закивали колдуньи и волшебники, короли и приближенные, дамы и господа, крестьяне и горожане, солдаты и чиновники. – Он действительно маленький.
– Я? – Меня возмутило, как давным-давно, шести лет, когда я впервые научился читать, играть в футбол и поэтому считал себя вполне взрослым. – Я? Маленький?!
Два пажа принесли и поставили передо мной большое зеркало в золотой раме. На меня, моргая, глядел из него мальчик, которого я помню только по старым фотографиям, в кожаных тапочках, синих спортивных трусах до колен, майке с большой буквой «Д» и в расстегнутой спортивной курточке. Это был именно я – шести лет.
Я смотрел на себя, а в зеркале мелькали заоконные отражения больших и малых городов, поселков и деревень: Рим – Милан – Лейпциг – Киев – Березовка – Усмань – Париж… Проплыл и мой Курс с известным вокзалом… И повсюду толпы весело кричащих, размахивающих руками и книжками мальчишек-девчонок!
У меня закружилась голова. В зеркале начали тесниться вскочившие гномы, карлики, ведьмы, злодеи – мне стало страшно. Оттолкнув зеркало, я бросился к выходу.
– Держи его! – залихватски засвистела маленькая разбойница.
– Лови! Хватай! – топала за мной шайка зловещих разбойников.
Не помню, как я отворил в тамбуре дверь – трубочист пытался остановить меня – и соскочил на ходу.
…Я стоял у рельсов, смотрел на одинокий фонарь вокзальчика и никак не мог понять, что со мной случилось. Наваждение?.. Я даже не понимал: еще только иду туда или уже возвращаюсь.
Почти невесомо, ни разу не споткнувшись о шпалы, я подошел и поднялся по ступенькам, вылезая из тумана, как из воды, на платформу с причудливыми, похожими на металлические цветы фонарями. Лишь один из них светился вполнакала. Я прошел мимо зеленых скамеек – даже в темноте чувствовалось, что они зеленые, – мимо невысокого железного столбика, сработанного под дерево с отпиленными сучками; на нем был укреплен колокол с веревочкой – он отсвечивал медью от фонаря…
Двери вокзальчика с пыльными узорными стеклами были крепко заперты. За ними стояла кромешная темнота.
Я вернулся к колоколу. Мне вдруг по-мальчишески захотелось дернуть за язычок.
Тусклый звон проплыл по перрону и утонул в тумане…
Я отпустил веревочку, постоял в тишине и побрел обратно.
Только наутро я хватился своего обручального кольца. Потерял! Напрасно при свете дня повторил я внимательно путь к вокзальчику и обратно – кольцо как в воду кануло.
Уже в Москве, вешая в шкаф куртку, я обнаружил в кармане размочаленный синий комочек. Что это? Кажется, какой-то бывший билет, но куда? В знаменитую Глиптотеку – музей, где собраны скульптура и живопись разных стран, – или в обычную киношку, или?.. Кто знает…
Моя жена Ира очень расстраивалась, что я посеял кольцо. Считается, плохая примета. Но однажды мне ни с того ни с сего пришла небольшая посылочка из Копенгагена. В ней – тщательно упакованное, сначала в стружку, затем в вату и наконец завернутое в бумажный листок, было… утерянное кольцо! Пришлось еще и на почте объясняться, что это не контрабанда, а мое собственное, обручальное – глядите все, как оно на мой палец впору! Да и по таможенной декларации легко справиться: уходил в плаванье с золотым кольцом, а вернулся – без.
– Наверное, в отеле забыл, – сказал я, – а они меня разыскали по адресу, оставленному в гостиничной книге.
Ни в каком отеле я, конечно, не был, мы жили на корабле. Но не мог же я заявить, что кольцо у меня украла маленькая разбойница, когда вроде бы по инерции повалилась в вагоне (ведь я внезапно обнаружил то, чего на почте никто не заметил!).
Странно, что ни обратного адреса на конверте – ничего. Только почтовые штемпели. Лишь на том белоснежном листке, в который и было под конец завернуто злополучное кольцо, оказалось в уголке пятнышко сажи.
