Текст книги "Чернь и золото"

Автор книги: Адриан Чайковски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

18

Тизамон, как и обещал, встретил их на закате. Его фигура, угловатая даже под плащом, чернела на вершине холма. За спиной у него, как всегда, висел лук в футляре, сбоку – шпага, которой он при Стенвольде ни разу не пользовался. Ничто в нем не позволяло определить, сколько времени он уже сидит там – десять минут или сто лет.

Стенвольд, собрав остатки мужества, остановил самоход перед самым холмом и слез. Их путешествие до сих пор проходило не слишком приятно: машину давно следовало сдать на слом, а Тото с Ахеем почему-то сразу невзлюбили друг друга, что сильно затрудняло общение.

– У них прибавление, – сообщил Тизамон. – Еще с полдюжины стражников и полтора десятка рабов. Любопытной задачей будет выдернуть их оттуда.

Выдернуть? Как цирюльник, удаляющий зуб?

– Если хочешь, я буду идти за ними всю ночь, – предложил Тизамон, показывая на многочисленные следы, которые читал, словно книгу.

– Нет, – резко ответил Стенвольд, отвергая соблазн новой отсрочки. – Наша машина этого просто не выдержит. Прежде чем ехать дальше, ее надо как следует подтянуть.

– Что это за монстр? Нам в свое время довелось покататься на разных диковинах, но эта прямо-таки приза заслуживает. – Необычный для Тизамона юмор пронзил душу Стенвольда острой болью.

– Тизамон, я должен… – Слова, которые он много раз повторял про себя, никак не желали выговариваться. – Должен тебе кое-что сказать.

Оба уже приближались к самоходу и трем его пассажирам. Тизамон не замедлил шага, но какая-то перемена в нем все же произошла.

– В чем дело? – Машина, стоявшая тылом к западу, отбрасывала на них длинную тень.

– Я должен… показать тебе кое-что.

Тизамон остановился.

– Пора устраивать лагерь, – крикнул Стенвольд сидящим в кузове. – Ахей, можешь разжечь костер?

– Ты полагаешь, что без жуканской инженерной мысли это нельзя совершить? – презрительно бросил ном, с явным облегчением карабкаясь вниз.

– Это Тото, Тизамон, – представил Стенвольд, когда вслед за номом спустился механик. Мантид ограничился кратким кивком. – Займись машиной, Тото – посмотри, не отвалилось ли что.

– Хорошая мысль. – Тото снял с плеча свою сумку и присел между механическими ногами, не без удивления посмотрев на своего наставника.

– А это… – Все, отступать больше некуда. – Это Таниса.

– Таниса? – Тизамон сразу поднял глаза, услышав арахнидское имя. Когда девушка спустилась и он увидел ее лицо, что-то заклокотало у него в горле и коготь на миг высунулся наружу. Таниса неожиданно для Стенвольда тут же достала шпагу из ножен и приготовилась к бою.

– Тизамон, послушай меня!

– Что ты наделал?! – в ужасе крикнул мантид.

– Тизамон, я сейчас все объясню…

– Объяснишь?! – У Тизамона, как от удушья, выкатились глаза, зубы оскалились, каждый мускул в теле натянулся, будто струна. Последние солнечные лучи зажгли его коготь и длинную шпагу Танисы. Ахей и Тото застыли в полной растерянности.

– Стенвольд, что происходит? – напряженным голосом спросила Таниса.

Всего несколько мгновений отделяли их от весьма вероятного кровопролития. В обыкновенных боях Тизамон держал себя с ледяным спокойствием, но собственные эмоции для него были опаснее любого врага. Когда он со свистом выдохнул сквозь крепко сжатые зубы, Стенвольд бросился между ним и Танисой, чуть не напоровшись на ее шпагу. Тизамон взмахнул своим когтем, Стенвольд зажмурился, Таниса вскрикнула…

Жукан ощутил укол в плечо и прикосновение чего-то очень тонкого и холодного к горлу. Он отважился приоткрыть глаза и увидел Танису – неужели это она кольнула его? Он посмотрел на ее вытянутую руку: шпага, прошедшая чуть выше его плеча, была зажата между ладонью и костяными шпорами Тизамона.

Другой рукой, правой, мантид обхватил Стенвольда со спины; шпоры сквозь кожаную куртку вонзились в тело, к горлу был прижат коготь. Тото стоял с гаечным ключом, открыв рот, Ахей вынул из ножен кинжал, но в драку явно лезть не намеревался.

Стенвольд и оба бойца дышали трудно и хрипло.

– Отпусти его, – сказала Таниса, и Стенвольд подумал, что к приказному тону сейчас лучше не прибегать.

– Хочешь драться? – спросил ее Тизамон, и Стенвольд по его сдержанной интонации понял, что тот на взводе.

– Я видела тебя в деле и знаю, на что ты способен, – сказала девушка. – Да, я работала на Половинный Дом – что с того?

– На Половинный Дом? – нахмурился Тизамон. – О чем ты?

– О геллеронских феодах… Ты дрался на стороне Шалунов, которых мы потом разнесли вдребезги. Разве ты не… Почему же тогда?

– Действительно, Стенвольд – почему? – также холодно и отчетливо произнес Тизамон.

– Я все расскажу, но только тебе одному. Поднимемся на пригорок, и я ничего не скрою – даю тебе слово.

– Пару минут назад я расценил бы его на вес золота, – сказал Тизамон с грустью, но руку все же убрал. Стенвольд сморщился, когда шипы вышли у него из спины.

– Скажите же наконец, в чем тут дело, – потребовала Таниса.

– Дай мне сначала поговорить с Тизамоном. Это будет непросто, уверяю тебя.

Они вновь стали подниматься на тот же холм, но теперь Тизамон шел не рядом, а сзади.

– Да что ж такое… – сказала Таниса в пространство, глядя на них. Тизамон так смотрел на нее, точно она у него убила родного брата, а потом еще и на могиле сплясала. От двух оставшихся ждать ответа не приходилось: Тото уже залез под самоход, а ном держался крайне надменно.

А ну их всех, решила она. Бойцовый богомол едва ее не прикончил – она имеет право знать правду.

Медленно, под покровом сумерек, Таниса двинулась вслед за Стенвольдом.

Стенвольд остановился с той стороны холма, чтобы их не было видно от самохода. Так он доказывал свое доверие Тизамону: если тот снова вспылит и убьет его, это произойдет без свидетелей, и гневных, слов снизу тоже никто не услышит.

– Говори, – прошипел мантид.

– Трудно мне, понимаешь, – поморщился Стенвольд. – Позволь хоть немного собраться с мыслями.

– Я тебе помогу, – оскалился Тизамон. – Подумаешь, трудность! Одна – просто копия другой. Просто копия! – Его трясло, но не от гнева, а от ужаса, как и прежде. – Как… как… Она ее дочь, верно? Другого объяснения нет.

– Да, Тизамон, она дочь Атриссы, – пробормотал Стенвольд.

– Как же ты… Нет! – Коготь Тизамона то высовывался, то снова скрывался. – Она предала нас, Стенвольд – там, в Минне. Они предотвратили нашу диверсию потому, что она им все рассказала.

– Она, она… Называй ее хотя бы по имени.

– По-твоему, я не способен на это? Нас предала Атрисса – счастлив теперь? Продала нас Империи и обрекла на смерть в Минне. Не всем из нас удалось тогда остаться в живых, если помнишь.

– Я прекрасно помню все, что произошло в Минне, только она нас не предавала.

– Она…

– Послушай меня! – рявкнул Стенвольд. – Выслушай все до конца, молот и клещи, и если потом ты все-таки захочешь меня убить, милости просим.

Тизамон молча смотрел на него.

– Когда ты остался в Геллероне, я ее выследил. Хотел ей предъявить обвинение. Найти ее было не так-то просто – нет, погоди. Она в самом деле скрывалась, но не от нас. – Стенвольд закрыл глаза, стараясь перенестись на семнадцать лет в прошлое. – В конце концов ее отыскал Нерон, он мастер на такие дела. Мы нашли ее… раненой.

Тизамон слегка вздрогнул, и в Стенвольде ожила надежда.

– Когда она пробиралась к нам в Минну, ее перехватили осоиды… а может быть, их агенты. Ей пришлось драться с ними.

– Драться пришлось? – не выдержал Тизамон. – Можно подумать, такую дуэлянтку, как она, могла задержать кучка каких-то агентов!

– Да слушай же! – Стенвольд сам начинал закипать: несправедливость обвинения, о котором говорил Тизамон вызывала в нем праведный гнев. – Она их действительно победила, но и сама была ранена по причине своего положения.

– Какого еще положения?

Стенвольд умудрился изобразить улыбку:

– Она была беременна, Тизамон, потому и сражалась без обычного блеска. Когда мы с Нероном отыскали ее накануне родов в трущобах Мерро, совсем одну, она была очень слаба. Осоиды продолжали ее преследовать. – Стенвольд говорил, не сводя глаз с лица Тизамона. – При родах она умерла, но ребенок остался жив.

Он закончил, и наступило молчание.

– Кто же… отцом был? – прошептал наконец Тизамон.

– Не знаю. Вероятно, ее последний любовник.

– Нет, – ужаснулся Тизамон. – Нет.

– В эти последние дни она только и говорила, что о тебе. Она не предохранялась сознательно, это был ее выбор. – Стенвольд понимал, что вонзает нож в своего собеседника, но он слишком долго носил этот нож на себе, и с каждым днем тот становился все тяжелее.

– Стало быть, эта девочка…

Стенвольд кивнул.

– Но она не похожа!

– Внешностью она, без сомнения, удалась в мать. Отцовская сторона в ней еще не совсем проявилась.

– Выходит, она полукровка.

– Как же иначе.

Тизамон явно хотел сгрести Стенвольда за ворот, но воздержался.

– Что ж ты раньше мне не сказал?

Стенвольд выдерживал его взгляд, не моргая.

– А что бы ты сделал в то время, получив от меня известие, что ненавистная тебе женщина родила от тебя ребенка? Для начала убил бы гонца, а потом, чего доброго, приказал бы и дитя умертвить.

– Нет, нет…

– Нет, говоришь? Полукровку-то? Помесь арахнидки с мантидом? Самый отвратительный из гибридов? Не вздумай даже и отрицать.

– Ты не имел права.

– Какого права? Скрыть ее от тебя или оставить ее в живых? Когда бедная Атрисса скончалась, я встал перед выбором: воспитать девочку как свою дочь или дать ей умереть, как тебе, безусловно, хотелось бы. Должен сознаться, что мантидскую гордость я тогда не принял в расчет.

– Да как ты смеешь…

– Гордость – или, лучше сказать, проклятие вашего злосчастного рода. – Стенвольд сознавал, что заходит слишком далеко, но остановиться уже не мог. – Молот и клещи! В Коллегии, как тебе известно, студентам часто дают задание определить, чем велика каждая раса и чем она отличается от других. Я бы поставил вопрос по-другому: почему мы все такие ущербные? Взять хоть нас с тобой: жуканская уступчивость и мантидская спесь.

– Ты не имел права брать на себя этот выбор!

– А больше некому было. – Стенвольд сделал движение, чтобы взять Тизамона за дублет и тряхнуть хорошенько, но тоже остановился.

– Она выродок. Полукровка. Позор для моей расы и моего рода. Моя дочь…

– Да-да, твоя дочь. Решай теперь сам – поступить с ней так, как ты поступил бы тогда, или взглянуть на вещи шире и смириться с тем, что она существует. И предупреждаю: если ты решишь прибегнуть к насилию, то будешь иметь дело со мной – а возможно, что и с Тото. Знаю-знаю, – добавил Стенвольд, по своему истолковав выражение на лице Тизамона, – это тебе раз плюнуть, но все же…

– Тебе я ничего не сделаю. – Тизамон стал пепельно-серым и постарел лет на сто – Стенвольд впервые видел, чтобы с кем-то из мантидов происходило такое.

– Только мне?

– И ей тоже.

В Тизамоне что-то зрело, и Стенвольд видел, что дело не в дочери-полукровке, а в ее матери. Атрисса умерла без него, и все это время он думал, что она предала их. Стенвольд только теперь сообразил, почему Тизамон остался тогда в Геллероне: не хотел больше видеть Атриссу, не хотел, чтобы его рука оборвала ее жизнь. Для мантида это, пожалуй, и есть любовь. Жукан даже попятился, устрашившись собственной дерзости.

– Мне надо подумать. – Тизамон отвернулся, пряча лицо.

– Прости меня. Я должен был сказать тебе раньше.

– Нет, ты все сделал правильно. Я не понял бы… и кто знает, пойму ли теперь. Я вернусь к вам на рассвете… надеюсь… но сейчас мне нужно побыть одному.

Он медленно побрел куда-то в холмы. Стенвольд, посмотрев ему вслед, вернулся к остальным в глубокой задумчивости и не обратил должного внимания на Танису.

Утром путешествие возобновилось. Стенвольд среди полного молчания вел валкий, хромающий самоход, Ахей и Тото старательно игнорировали друг друга. Сначала Стенвольд решил, что их вражда вызвана смешанной кровью Тото. Но когда молодой механик полез подкрутить что-то сзади, Стенвольд взглянул на Ахея и понял, что все дело в профессии, в столкновении двух разных мировоззрений.

К Танисе – после того, как она бросила Тизамону вызов – Ахей относился с каким-то настороженным уважением, однако она за весь день не произнесла ни слова и жгла Стенвольда взглядом при каждом удобном случае. Вероятно, ждала объяснений относительно Тизамона, но Стенвольд медлил. Мантид так и не пришел; пока Стенвольд вновь не повидается с ним и не поймет, как тот настроен, он ничего не решится ей объяснить. Да, это своего рода предательство, да, перед ней он виноват больше, чем перед Тизамоном – но двадцатилетней дружбой не так легко пренебречь.

Все обернулось хуже некуда, и он рискует потерять все. Что он сделал не так? Возможно ли было принять другое решение там, у смертного ложа Атриссы?

Допустим, он привел бы девочку к Тизамону лет в шесть или в десять. Ох и взъярился бы мантид! За семнадцать лет Стенвольд не раз воображал себе эту картину. Время, разрастаясь, как коралл, постепенно притупило образ – и тем не менее: рискни он проделать это лет десять назад, Тизамон наверняка убил бы и его, и ребенка.

Или нет? Способен ли Тизамон на убийство маленькой девочки, своей родной дочери? Вот, значит, какого мнения Стенвольд о своем старом друге?

Да, такого; да, способен, с тяжелым сердцем признал жукан. Тизамон сделал бы это в приступе ярости и потом, возможно, пожалел бы о содеянном, но родовой гордости он бы не одолел.

Некоторую бодрость вселяло то, что их отряд приближался к цели, хотя плана операции Стенвольд до сих пор не составил. Было ясно даже без следопыта, что осоиды обзавелись транспортом – на земле отпечатались следы шин. Этого Стенвольд как раз и боялся: какая бы машина – или машины – ни везли рабов на восток, они определенно едут быстрее спотыкливого самохода.

– Надо прибавить ходу, – сказал он под вечер Тото – единственному, с кем еще разговаривал без чувства неловкости.

– Легко сказать, мастер… боюсь, колымага этого не переживет. Я и так каждый сустав затянул до предела.

– Ничего, я тебе помогу. Если будем работать всю ночь, авось и выжмем из нее какую-то скорость. И не надо звать меня мастером, ведь мы уже не в Коллегии.

– Хорошо, мастер.

– Тото!

– Ладно. – Тото сделал над собой значительное усилие. – Давайте попробуем.

Идея была сама по себе хорошая, но Стенвольд не предвидел, сколько она вызовет осложнений. Начать с того, что он последние десять лет преподавал историю и занимался политикой, в то время как Тото окончил механический факультет. Вскоре Стенвольд вообще перестал понимать, что делает этот парень, и вынужден был признать, что он, мастер Вершитель, только мешает ему. Из ложной гордости, присущей скорей Тизамону, он некоторое время еще потел и трудился при свете сооруженной Тото газовой лампы.

– Если мы оба будем работать всю ночь, – сказал наконец молодой выпускник Коллегии, – то к утру ни у кого не останется сил вести машину. – Его деликатность больно задела Стенвольда. Мастер все еще думал о себе как о механике, но весь прочий мир, похоже, давно уже не считал его таковым.

«Вот вернусь в Коллегиум и подтяну все хвосты», – пообещал он себе. Он согласился с Тото, заявил, что прямо сейчас ляжет поспать, и вылез из-под машины, но чувствовал себя при этом никчемным старым хрычом.

Ахей уже спал у костра, однако Таниса, как видно, решила покараулить и дождаться опекуна. В ее взгляде медленно тлел гнев – отцовская кровь сказывается, с грустью подумал Стенвольд. Понимая, что простая порядочность обязывает его объясниться с ней, он не нашел в себе сил, тихо повернул прочь и развел собственный костерок по ту сторону от машины. Там его и отыскал Тизамон.

Мантид сел напротив Стенвольда. От огня по его угловатому лицу бегали тени.

Ни один долго не решался заговорить.

– Оба мы не такие, какими хотели когда-то стать, – начал наконец Тизамон, не глядя на Стенвольда. – Ты шпион и посылаешь на смерть молодых, я наемник, и мне все равно, чью кровь проливать. Ты сказал Коммерцу, что я руководствуюсь честью, но это стало правдой лишь в тот миг, когда ты ко мне обратился. Разве могли мы предвидеть в те давние годы, что с нами случится такое?

– Не могли, – от души согласился Стенвольд.

Тизамон поворошил огонь палкой. Жукан молчал, давая ему время высказаться.

– Спасибо, что вырастил мою дочь. – Тизамон испытал явное облегчение, произнеся это, Стенвольду же показалось, что он ослышался. – Я много думал об этом. Сначала решил, что ты причинил мне страшное зло, потом спросил себя: а в чем зло-то? У нас принято четко формулировать свои обвинения, иначе мы не могли бы держаться за них столько лет. Придя к выводу, что ничего плохого ты мне не сделал, я вывернул наизнанку все свои прежние понятия и обнаружил, что сам у тебя в долгу, притом в неоплатном.

К долгам мантиды относятся не менее серьезно, чем к обвинениям. Тизамон все еще не смотрел на Стенвольда, все еще не полностью смирился с открытиями, переменившими его жизнь, но прошлое уже сложилось для него в приемлемую картину. Раз честь не запятнана, можно жить дальше.

Наконец он поднял глаза, вздернул уголок губ.

– Помнишь, раньше ты все болтал и болтал, а я молчал как убитый? Как же мы изменились.

Стенвольда разобрал смех, с которым он никак не мог справиться.

– Теперь я должен рассказать обо всем ей, – сказал он, кое-как успокоившись.

– Поосторожней, – с улыбкой посоветовал Тизамон. – Если она настоящая дочь своего отца, ей это вряд ли понравится.

19

Танца, исполненного следующим вечером, двум друзьям еще видеть не доводилось.

Перегонщики развернули два огромных фургона тылом друг к другу, поставили вокруг них овальную загородку и собрались за оградой вместе с солдатами. Чи нервничала, предвидя какое-то зрелище – бой, скорее всего. На Нижних Землях гладиаторские бои были редкостью. Коллегиум считал себя слишком цивилизованным для подобного варварства, и даже в муравинских городах боевое мастерство ценилось выше кровопролития. Но в южных арахнидских твердынях такое случалось, да и в Геллероне, по слухам, тоже устраивались подпольные сражения для любителей.

Два костра за изгородью едва тлели, третий, в центре загона, жарко пылал. Среди зрителей Чи видела Брутана и многих механиков, но Тальрика там не было – он, надо думать, презирал подобные развлечения.

В круг вышла женщина, которую ни Чи, ни Сальма раньше не замечали. Ее везли, очевидно, в другом фургоне, а то и вовсе держали отдельно от прочих. Сальма, к удивлению Чи, напрягся при виде ее.

Женщина, судя по белесым глазам, была номкой. Тело ее прикрывали только две полоски ткани на груди и на бедрах. Но вот на нее упал свет костра, и Чи показалось, что ее кожа пришла в движение.

Всего миг назад она была серой, как настоящий ночной мотылек – теперь по ней бежали какие-то тени… нет, не тени, а краски. Красные, пурпурные, синие и кремовые оттенки чередовались при свете пламени.

Заиграла волынка, забил барабан. Чи, повертев головой, обнаружила, что музыку производит всего один человек, желтокожий невольник: он дудел, стуча по барабану ногой. Женщина начала танцевать.

Мелодию вела она, волынка лишь вторила. Это не походило ни на тщательно поставленные коллегиумские балеты, ни на народные танцы, ни на зазывные пляски у публичных домов. Ни один житель Нижних Земель не сумел бы подобрать сравнения для того, что делала эта искусница. Ее танец поражал своей яростью, красотой и печалью. Все мужчины и большинство женщин не отрывали от нее глаз. Лица осоидов преобразились, точно спрятанные в ножны кинжалы. Многие перегонщики поснимали шлемы, чтобы лучше видеть, и тоже выглядели вполне человечными. Похоть со всеми ее мерзкими сторонами, конечно, тоже присутствовала, но у рабов она сочеталась с чем-то совсем иным.

А танец все длился и длился. Волынка и барабан вели свой рассказ – не о танцовщице, а о безнадежном томлении зрителей, бессильных поймать ускользающую мечту.

Чи покосилась на Сальму – все улыбочки и смешки как ветром сдуло с его лица.

Наконец танцовщица остановилась и с преувеличенной учтивостью поклонилась тем, кто стоял по ту сторону изгороди. Лоб ее почти касался песка, одну ногу она согнула в колене, руку выбросила вперед. Волынка смолкла, и настала мертвая тишина.

Подняв голову, женщина бросила взгляд на Сальму, и ее поза выразила отчаянную мольбу. Помоги мне. Спаси меня.

– Ладно, давайте кормить скотину, – нарушил молчание Брутан.

Осоиды, вспомнив, что они воины и завоеватели, вновь стали такими же, как и прежде.

Танцовщица, выпрямившись, сделалась измученной и до крайности грустной. Сальма поднялся на ноги. Танцовщица подалась к нему, но трое конвоиров вошли в загон и куда-то ее увели. Она, не сопротивляясь, все время оглядывалась на Сальму.

– Что это было? – спросила Чи. – Сальма! Ты меня слышишь?

– Конечно, – сказал он рассеянно и опять сел.

– Ты что, знаешь ее?

– Ее не знаю… но знаю, откуда она.

– Ну и?

– В Сообществе есть несколько мест, где живут лепидины, Дети Бабочки. Я никогда их не видел, только слышал о них. Оказывается, все это правда. Пресветлые владыки!

– Положим, танцует она хорошо, но зачем же так волноваться? – Чи, никогда не видевшая Сальму таким потрясенным, прониклась недобрыми чувствами к танцовщице.

– Боишься, что я брошу тебя и сбегу с ней? – поддразнил он.

– Все вы начали слюни пускать, как только ее увидели, а ты больше всех.

Эти слова с успехом вернули Сальме его улыбку.

– Ревнуешь, Чируэлл Вершитель? Вот не знал, что у нас любовь.

Чи слегка покраснела, сетуя на то, что при свете костра он непременно это заметит.

– Еще чего! Я просто беспокоюсь за тебя, вот и все.

Сальма снова подобрался, видя, что к ним направляются двое стражников – но им, как выяснилось, нужна была Чи.

– Эй ты, вставай.

– Зачем?

Стражник влепил ей пощечину так проворно, что Сальма не успел помешать. Из руки у него торчал костяной крюк, и Чи даже в оглушенном состоянии поняла, что могла пострадать гораздо серьезнее.

– Поговори у меня еще. Поднимайся.

Она не заставила его повторять в другой раз. Сальма тоже привстал, но второй стражник направил на него искрящую током ладонь.

– Кончай геройствовать, стрекозел. Тебя тоже не обойдут.

– Куда вы ее?

Ладонь осоида полыхнула огнем.

– Не трогайте его, я иду! – закричала Чи. – Успокойся, Сальма.

Стражник костяными шпорами отцепил ее поводок, и Чи буквально выволокли из загона, не позволяя идти самостоятельно.

– За что вы меня? Что я сделала?

Один стражник опять замахнулся. Чи съежилась, пряча лицо.

– Заткнись со своими вопросами, – предупредил он.

– Меньше спрашивай, меньше плохого услышишь, – добавил другой.

Механик-осоид, возившийся у одной из машин, проводил ее безразличным взглядом.

– Чего это вы, ребята? – Чи узнала голос Брутана еще до того, как он заступил дорогу ее конвоирам.

– Так нам приказали, сержант.

– Приказываю вам я. – Брутан взял Чи за подбородок, запрокинул ей голову. Его лица она не видела из-за шлема. – И кому же это жуканского мясца захотелось?

– Капитан Тальрик распорядился, – пробормотал рядовой.

– В задницу твоего капитана Тальрика! Если ему нужна девочка, пусть обратится к главному сутенеру. И плох, доложу я вам, тот сутенер, который сам свой товар сперва не опробует. – Черный шлем придвинулся к самому лицу Чи. – Эта не первый сорт, ну да и я не шибко разборчивый. Давайте ее сюда. Ну? Чего встали?

– Так ведь капитан Тальрик, сержант…

– Ты, я вижу, запамятовал, кто твой поводок держит в руках. – Брутан выставил ладони вперед, растопырил пальцы.

– Говорят, он в Рекефе служит!

– И что с того? – Брутан, не уступая, все же слегка сбавил тон. – По-твоему, я боюсь его, что ли?

Молчание конвоиров доказывало, что они уж точно боятся. Но Брутан тоже внушал им страх, и когда он рявкнул на них еще раз, они подчинились.

Чи затащили в укромную ложбинку, швырнули наземь.

– Нет-нет… Не надо… – запищала она, лишь теперь осознав, что у него на уме.

– Заткните ее, – процедил Брутан, расстегивая привычными движениями пояс.

Чи вцепилась зубами в руку стражника, который зажал ей рот. От новой оплеухи у нее зазвенело в ушах, во рту тут же оказался тряпичный кляп. Оба солдата держали ее, пока Брутан стаскивал с нее шаровары.

– Вы правда хотите… – начал один солдат.

– Хочу, хочу. Знай делай, что тебе говорят.

– А вдруг он… – Солдат оглянулся на лагерь, явно опасаясь, что там могли услышать поднятый ими шум.

Брутан спешно принял нужную позу – и замер. От недоумения Чи даже дергаться перестала. Насильник, так и не снявший свой шлем, стоял над нею на четвереньках, и часть его тела, непосредственно грозившая ей, на глазах теряла упругость.

– Поганый Рекеф, мать его, – выругался Брутан, вставая. Чи, пользуясь моментом, натянула штаны и попыталась их завязать. – Ведите ее, куда было велено.

В фургонах, как видно, везли не только рабов: Тальрику поставили палатку поодаль от загона. Он расположился за складным столом, точно у себя в кабинете; шипящая соляная лампа придавала его коже нездоровую бледность. Если он и слышал недавние крики Чи, то виду не подал.

– Можете идти, – бросил он конвоирам. Те охотно ретировались, но у палатки несли караул еще двое осоидов, и Чи понимала: сбежать не удастся. – Садитесь, если хотите, – добавил он, обращаясь к ней.

Чи затруднялась определить его возраст: не молодой, но и не старый, с правильными чертами, без особых примет. Такой человек может быть кем угодно – от архивариуса Коллегии до помощника палача.

– Зачем вы послали за мной этих людей, если так их не любите? – спросила она, следя за его лицом.

– Потому что рабы, в том числе и вы, находятся на их попечении. Это не секрет, что армия в плохих отношениях с Невольничьим Корпусом, – помолчав, сказал он. – Розыск рабов – недостойное занятие для подданного Империи, не говоря уж об алчности, которая ими движет.

– А знаете ли вы, что…

– Думаю, да, – с полнейшим равнодушием сказал Тальрик. – Наш Брутан слывет похотливым самцом.

– Вы его накажете?

– За что, позвольте спросить?

– Не притворяйтесь! – вспылила Чи.

– Госпожа Вершитель! – Он встал, и Чи съежилась, вспомнив о своем рабском статусе. – Помните, что только я могу защитить вас от Брутана и подобных ему – а таковых великое множество, как с бичами, так и в цепях. Стоит лишь разлучить вас с вашим приятелем, и рабы обойдутся с вами не лучше, чем их хозяева.

Чи, как ни старалась держаться храбро, не сумела скрыть охватившего ее ужаса.

– Мы направляемся в Асту, – продолжал Тальрик. – Это один из форпостов Империи, но и там отыщутся средства, чтобы заставить говорить и вас, и вашего друга.

– Вы подразумеваете пытки.

– В самом деле? Хорошо, пусть будет так – однако с этим можно немного повременить. Сядьте, и мы побеседуем.

– Своего дядю я не предам, – с большим усилием выговорила Чи.

– Мы просто поговорим… выпьем вина. А заодно исследуем границы запретной страны под названием «предательство».

– Вы хотите перехитрить меня.

– А вы полагаете, что у меня ничего не выйдет. Так почему бы нам не помериться силами? – Его открытая, искренняя улыбка окончательно сбила Чи с толку. – Мы пытались убить вашего дядю, охотились за вами в дирижабле и в Геллероне. Потом вы попали в рабство и едва не стали жертвой насилия – тут кто угодно нас невзлюбил бы.

У Чи помимо воли вырвался сдавленный смех.

– Но послушайте, что я скажу сейчас – и завтра, возможно, вы будете уже не столь враждебно настроены.

– Не думаю, что когда-нибудь…

– Нет, – властно перебил Тальрик. – Не говорите того, чего не сможете взять назад. Вам кажется, что вы особенная, не так ли?

– Почему особенная? Меня можно убить, как любую другую рабыню – в назидание остальным.

Снова улыбка – хотя то, что веселило его, ужаснуло бы всякого разумного человека.

– Вам ничего не грозило. Я позаботился о том, чтобы вы остались в живых и кое-чему научились. Но если вы будете упорствовать, – Тальрик наклонился к Чи через стол, – все может обернуться иначе. По-вашему, я злодей?

– Не отрицаю.

Тальрик, продолжая говорить, наполнил два кубка вином.

– Между тем я не хуже и не лучше всякого среднего человека, хотя одна добродетель у меня, бесспорно, имеется. Догадываетесь, какая? Впрочем, на Нижних Землях, насколько я успел убедиться, она редко встречается. Речь о преданности. Ради Империи я готов на все, госпожа Вершитель. Если она потребует, я буду разрушать, пересекать пустыни, убивать… в том числе и детей. – Чи не преминула отметить, что на детях он все же запнулся. – И совесть меня за это не упрекнет. Империя превыше всего, мои личные желания ничто перед ее волей. Вам понятно, почему я упомянул об этом в нашей беседе?

Чи покачала головой.

– Потому что сегодня для блага Империи я считаю полезным угощать вас вином, – он придвинул ей кубок, – и мирно беседовать с вами в этой палатке. Если завтра я сочту нужным подвергнуть вас допросу с пристрастием или отдать Брутану, именно так я и поступлю. Ничего личного, госпожа Вершитель. Теперь вам ясно?

– Вполне. – Чи осторожно пригубила кубок. Вино имело терпкий, незнакомый ей вкус.

– Хорошо. Говорить буду я, чтобы позднее вы тоже начали разговаривать. Я расскажу вам о нашем народе и об Империи – так вам будет легче понять наши цели и методы.

Палатку наполнил восхитительный аромат, и солдат внес блюдо с едой. Помимо сушеных фруктов, орехов и, кажется, меда, там лежали ломти дымящегося мяса – не иначе, конины. Чи невольно сделала пару шагов к столу.

– Угощайтесь, – предложил Тальрик. – Нет? Ну, как угодно. Вы одержите моральную победу, если откажетесь, но ничего более не добьетесь.

И Чи, после двух суток рабской кормежки, не устояла. Она села, взяла кусок мяса и стала уплетать его, обжигая пальцы. Тальрик воспринял это, как первый успех, но она, ненавидя его, продолжала жевать.

– У вас должно было создаться весьма искаженное понятие об осоидах. Вы, вероятно, считаете нас дикарями – если вообще удостаиваете вспомнить о нас.

Чи с набитым ртом энергично кивнула.

– И это, в общем, не так далеко от истины, – удивил ее Тальрик. – Империя совсем еще молода – три поколения, три императора. Да-да, так и есть – наша история исчисляется годами, а не столетиями. Его императорскому величеству Алвдану Второму еще нет тридцати. Его дед, вождь одного из степных племен, пошел войной на своих соседей и объединил всех осоидов под одним знаменем во исполнение своей давней мечты. Вся его жизнь прошла в битвах и дипломатических ухищрениях, но создателем империи стал не он, а его сын Алвдан Первый. При этом правителе мы брали город за городом, постепенно расширяя свои границы, подчиняли себе другие народы и учились у них. Свое военное мастерство мы отточили до бритвенной остроты. Наш нынешний император взошел на трон шестнадцатилетним и с тех пор неустанно продолжал то, что начали его дед и отец.