Текст книги "Мужей много не бывает"
Автор книги: Адель Паркс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
– Из тебя получится замечательная мать, – с серьезным лицом заверяет меня Стиви.
– Спасибо, – улыбаюсь я. – А из тебя – замечательный отец. – Очевидно, мой глупый язык забыл посоветоваться с мозгом перед тем, как сделать это, мягко говоря, опрометчивое заявление. От моего неожиданного комплимента Стиви начинает светиться.
Спохватившись, я захлопываю рот – в тот самый момент, когда наши губы соприкасаются.
Наш поцелуй длится… сколько? Не знаю – от долей секунды до нескольких минут. И это такой восторг! Он переносит меня на восемь лет назад, стирая все, что произошло после, уничтожая все мои обязательства и – о господи! – разъедая всю мою нравственность. Стиви – воплощенный секс. Он всегда таким был. Я помню, как хотела его в свои юные годы. Когда я теплыми летними ночами лежала одна в своей комнате, у меня все тело ломило от желания. В открытое окно проникал ночной шум и надежда на будущее. Ветер – в нем было обещание и вопрос: что, если? Что, если?
Я не буду этого делать. Но я хочу. О да, я хочу этого. Хотеть – уже плохо, но сделать – еще хуже, гораздо хуже. Я знаю, каков он на ощупь (жесткий и упругий) и на вкус (соленый, как секс). Я помню каждый изгиб, каждый бугорок и каждую впадинку его красивого тела. Его прекрасного тела. И я понимаю еще кое-что: как хорошо бы нам ни было в постели в прошлом, сейчас будет еще лучше. У меня были другие мужчины – не много, но достаточно, – и я немалому научилась от них. А в те времена… Наверное, тогда я получила бы высокий балл за энтузиазм, но уж никак не за мастерство. Сейчас я гораздо лучше знаю собственное тело, хотя оно уже не совсем такое же, как раньше: кожа стала менее шелковистой, а грудь – как бы получше выразиться – менее упругой. Но зато сейчас я точно знаю, что нужно делать, чтобы достичь наивысшего наслаждения.
И, глядя правде в глаза: у него, скорее всего, тоже была возможность взять на вооружение парочку трюков.
Господи боже, у нас был бы замечательный секс – страстный, нежный и восхитительный.
– Фил, – говорю я и отталкиваю Стиви ровно в тот момент, когда он бормочет:
– Лаура.
Мы отстраняемся друг от друга, и я вцепляюсь в свой коктейль – все лучше, чем в плечи Стиви.
– Стиви, нам нельзя.
– Я твой муж. С точки зрения закона мы будем чисты, – говорит он, озвучивая мысль, пришедшую в голову нам обоим.
– Зато с точки зрения нравственности вымажемся так, что никогда в жизни уже не отмоемся, – говорю я.
Стиви вздыхает.
– Белла, я все никак не возьму в толк, каких нравственных норм ты придерживаешься. Скажи, тебе легко было, стоя перед алтарем, давать согласие на брак с Филом? А как насчет той части церемонии, когда священник спрашивает присутствующих, известна ли им «какая-либо причина, препятствующая заключению законного брака между этими двумя людьми» – или как там по тексту?
– Я знаю, тебе трудно меня понять, Стиви. Я и сама себя временами не понимаю.
Я отодвигаю стул от стола и встаю на ноги. Меня слегка шатает. Надеюсь, Стиви решит, что мои трудности с равновесием – результат воздействия алкоголя. Потому что я не хотела бы, чтобы он узнал правду: этот поцелуй был самым незабываемым в моей жизни, и наверное, он так навсегда и останется на моих губах.
Он берет меня за руку, и наши пальцы сплетаются. Они быстро и уверенно находят друг друга, будто обладают собственной, независимой от нас памятью.
– Ну почему ты, после стольких лет, так на меня влияешь? – бормочу я. – Если бы я была на самом деле абсолютно счастлива с Филипом, я бы тебя на сто шагов не подпустила.
– Я тоже так думаю.
– Ну почему я тебя так хочу?
– Потому что я неотразим. – Стиви хочет показаться дерзким и самоуверенным мужчиной, но я знаю, что это просто маска. Он так же смущен и растерян, как и я сама.
– Я должна идти. Уже поздно, пора ложится в постель.
– Неплохая идея.
– Без тебя, Стиви!
Стиви берет мою руку и целует ее.
– Мне тоже не следует о тебе думать. Мне следует думать о Лауре – или, на худой конец, о конкурсе, – но ты меня отравляешь. Ты вертишь мной, как тебе хочется. Некстати я подслушал твой разговор с барменом.
– Я не знала, что ты слушаешь.
– Это уж точно. В противном случае правду из тебя было бы клещами не вытянуть. – Его взгляд раскаленной спицей проникает сквозь чудом сохранившиеся во мне остатки благоразумия. – Нам надо встретиться завтра, Белинда. Нам с тобой многое нужно обсудить. Между нами что-то происходит, но что – я не понимаю.
– Это безумие, – говорю я, отнимая руку. – Это был просто поцелуй двух нетрезвых людей. Да, мы переступили границу, но это просто оплошность, а не преднамеренная жестокость. Мы не можем. Извини, – говорю я, качая головой.
– Но за тобой должок, Белинда. Тут дело не только в тебе. Я буду ждать тебя в фойе в девять, – твердо говорит Стиви.
36. В ЛЮБОЙ ДЕНЬ
Стиви
Пятница, 9 июля 2004 года
Вот черт, вот дрянь, вот гадость!
И как все могло так получиться? Хуже и не придумаешь. Что я наделал! Что я наговорил!
– Доброе утро, красавчик, – бормочет Лаура, открывая один глаз. Головы она не поднимает – вчера она тоже выпила немало, а ведь она всего лишь человек. Но зато она демонстрирует мне широчайшую из своих улыбок.
Я стою, опершись на туалетный столик, расположенный в самой дальней от кровати точке комнаты. В ответ я слабо шевелю пальцами и ничего не говорю. Ее улыбка становится еще шире, глаз сонно закрывается, и она снова засыпает. Наверное, она объяснит мою молчаливость тем, что у меня тоже похмелье, или что я нервничаю по поводу сегодняшней репетиции, или что не хочу прерывать ее утренний сон. К какому бы выводу она ни пришла, он не будет содержать и тени подозрения. А я не заслуживаю ее доверия.
В последнее время мне везет – уже в течение нескольких недель почти каждое утро, просыпаясь, я вижу улыбку Лауры, открытую и очень спокойную. Я знаю, что сейчас модно называть разные типы женских улыбок «соблазнительными», «загадочными», «медлительными» и «томными», но улыбка Лауры совершенно простая и искренняя, готовая появиться в любой момент. У нее пухлые розовые губы и ровные зубы, сияющие голливудской белизной. Ее родители, наверное, тратили на дантиста немалые деньги. В это утро, как и во все другие, ее улыбка, сияя, заполняет собой всю комнату. Эта сияющая улыбка и струящийся из окна ослепительный солнечный свет с божественной непреклонностью показывают, что я грешный, оступившийся человек. В общем-то я понимаю, что солнечный свет и улыбка женщины – величины объективные, преходящие и никак не связанные с моим мироощущением, но в данный момент я воспринимаю их в качестве кары, посланной на мою голову свыше: они злонамеренно высушивают последние капли влаги, еще оставшиеся в моем страждущем, заполненном сухим песком боли мозгу, и превращают в настоящую муку мое и без того не самое легкое похмелье. Своевременное и весьма эффективное напоминание о том, в каком расстройстве находится моя совесть.
Практически всю ночь я не мог сомкнуть глаз, хотя именно во сне я нуждался больше всего на свете. Ну, возможно, в такой же мере мне была необходима лоботомия, пинок в зад, прыжок назад во времени или оперативная замена личности. Простой сон был на первый взгляд более доступен по сравнению с вышеуказанными вариантами, но он бежал от меня.
Так что всю ночь я пролежал рядом с красавицей Лаурой, глядя в потолок и думая о красавице Белинде. Одеяло сползло с длинных стройных ног Лауры, а ее прекрасные обнаженные руки покоились в дюйме от меня. У меня было время тщательно рассмотреть ее всю и лишний раз убедиться в том, какая она красивая. Я видел изящество, силу и гибкость ее тела, мягкое спокойствие ее лица, гладкость и шелковистость ее кожи. Но хотя я прекрасно видел ее красоту, я не мог насладиться ею. Потому что я предал ее.
Кто-либо из любителей объективности, возможно, ехидно ухмыльнется и скажет, что за все время наших с Лаурой отношений я уже не раз предал ее, – а первый раз это случилось, когда я скрыл от нее тот факт, что я женат на ее лучшей подруге. Он скажет, что я предавал ее всякий раз, когда украдкой встречался с Белиндой в каком-нибудь уютном старом пабе или современном дорогом баре; что я предавал ее всякий раз, когда отмалчивался или врал в ответ на вопрос о том, были ли у меня серьезные отношения в прошлом; что я предавал ее, когда изобретательно лгал, где и когда я получал высшее образование и как жил в те годы. Но в глубине души и сердца я всегда чувствовал, что честен с Лаурой. До вчерашнего вечера. Я верил, что таким образом защищаю ее. Я твердил себе, что принимаю участие в этом некрасивом, но необходимом обмане только по настоянию Белинды, а Белинда не какая-нибудь злобная ведьма – она лучшая подруга Лауры. Я решил, что так будет лучше для всех, и убеждал себя – и, надо сказать, весьма успешно – в том, что Лауру не следует посвящать в тайну Белинды ради ее же собственного блага. В конце концов, ведь эта тайна не касается ее напрямую. Ну да, при этом я чуть-чуть защищал и себя – ведь, высидев ужин с устрицами и лингвини и ничего не сказав, я оказался с Беллой в одной лодке – но что в этом такого? Что еще мне оставалось? Я искренне верил в то, что эта ситуация, конечно, неприятная, но не безнадежная и, что самое важное, возникла она не по моей вине. До вчерашнего вечера.
Я поцеловал Белинду. Это нельзя ни оправдать, ни объяснить, ни извинить. Я предал Лауру. Ну да, я слишком много выпил и не очень соображал, что хорошо, а что плохо. Ото всей этой истории у меня голова кругом идет. И все-таки Белинда – моя жена. О, черт, черт, черт. Это звучит так, будто я пытаюсь оправдать, объяснить, извинить свой поступок – и, как ожидалось, ничего у меня не получается.
Я ощущаю себя запачканным, поэтому потихоньку иду в ванную и, стараясь не шуметь, включаю душ. Я говорю «стараясь не шуметь», потому что совсем не шуметь невозможно, так как душ у нас в номере очень мощный, и струи воды яростно хлещут по телу, чуть не смывая меня в канализацию через сток в полу. Принимая во внимание обстоятельства, лучшего я и не заслуживаю.
Люблю я Белинду или не люблю? Раньше любил. А сейчас?
Люблю я Лауру или не люблю? Я думал, что люблю. Чуть не сказал ей об этом. Но потом я поцеловал Белинду.
И как это возможно – столько думать одновременно о двух женщинах? Одновременно хотеть двух женщин с одинаковой силой? Как я теперь понимаю, к сожалению, это не просто возможно – это очень легко. Однако возникает вопрос, требующий немедленного ответа: с которой из этих женщин я хотел бы встретить обозримое будущее? Потому что возможность испытывать чувства одновременно к двум женщинам не обуславливает желательности такой практики, и с такой ситуацией нельзя мириться. Я не хочу заводить интрижку с Белиндой. Я не хочу обманывать Лауру. Но в то же время я не хочу остаться не с той женщиной.
Я поднимаю лицо вверх, и в него, словно безжалостные жесткие пальцы, ударяют горячие струи воды. И кто же та женщина? Я и понятия не имел, что жизнь может быть такой сложной. Что бы сказали по этому поводу мои приятели, Дэйв и Джон? Ну, Джон, наверное, просто рассмеялся бы и заявил, что только дурак станет выбирать между двумя умопомрачительными женщинами – это вдвойне выигрышная ситуация. А Дэйв бы увидел в ней настоящую драму, и был бы прав.
Стараясь вести себя как можно тише, я вытираюсь полотенцем, одеваюсь и пишу записку Лауре, в которой предупреждаю ее, что проведу целый день на репетиции. Мне претит ей снова врать, но это лучше, чем исчезнуть вообще без всякого объяснения, – я говорю это на основании собственного горького опыта. Затем я выхожу из спальни, осторожно прикрыв за собой дверь.
37. ВОСПОМИНАНИЯ
Белла
– Я не был уверен, что ты появишься, – говорит Стиви. Я пожимаю плечами:
– Я тоже.
Но в действительности я не уверена, был ли у меня выбор. Всю ночь я пролежала без сна, тратя всю оставшуюся у меня энергию на то, чтобы, не дай бог, не коснуться Фила. Я смертельно боялась, что прикосновение перейдет в объятие, объятие – в поцелуй… а что потом? Поймет ли он, что я целовалась с другим мужчиной? Конечно нет. Это невозможно. Невероятно. И в то же время почему-то правдоподобно. Убийственная мысль. Я не хочу причинять Филу боль. И никогда не хотела. Я всегда старалась этого избежать. Не обижать и не терять Фила – вот мои приоритеты.
– Ты уже завтракала? – спрашивает Стиви. Он обводит взглядом фойе. – Можем съесть по пирожному в кафе или пойти в какую-нибудь закусочную.
Я отрицательно качаю головой:
– Я пока не хочу есть. – И кроме того, я не собираюсь торчать поблизости от отеля, где на нас могут наткнуться Фил или Лаура. Я не испытываю подсознательной тяги к смерти.
– Я тоже. Что мы тогда будем делать?
– Кое-что интересное. Пойдем.
Мы выходим из здания отеля и садимся в поджидающий у дверей лимузин. Я в шутку говорю, что с того момента, как Адриан забрал нас из аэропорта, я начала потихоньку забывать, что на свете существуют и другие способы передвижения, кроме лимузинов. Стиви приятно, что я с похвалой отзываюсь о поездке, которую выиграл, в конце концов, именно он. Я понимаю, что в последнее время не была особенно щедра на пылкие излияния благодарности, но я не в том положении, чтобы с легкостью раздавать комплименты.
Я велю водителю свернуть со Стрипа на запад, на Дезерт-Инн-роуд, а по ней добраться до Индастрил-роуд.
– Куда мы едем? – спрашивает Стиви.
– Подожди, и увидишь. Не все сразу. Не бойся, я не стану затаскивать тебя в гостиницу, где сдаются комнаты на час, или в тату-салон, чтобы огромными буквами наколоть мое имя у тебя на груди.
– Это радует. – Он улыбается и делает вид, что вытирает со лба пот.
Предпринимая попытку начать непринужденный разговор, я взяла легкомысленный тон, но, конечно, не смогла удержать его в рамках приличия, и моя тирада прозвучала игриво и даже в некоторой степени непристойно. Но разве в данных обстоятельствах между мною и Стиви в принципе возможно взаимодействие, хотя бы отдаленно напоминающее легкое и дружеское общение? Во-первых, нам обоим сильно не по душе, что ради этой встречи нам пришлось лишний раз обмануть своих любимых, а во-вторых, лично я трачу все свои душевные силы на борьбу с грязными похотливыми мыслями. Опять.
Мне кажется, надо создать прецедент, запрещающий женам испытывать по отношению к своим мужьям такое же сильное сексуальное влечение, какое я испытываю к Стиви, – это по меньшей мере ненормально. Он облизывает губы, и я чуть не всхлипываю вслух, представляя, как он проводит языком у меня между ног. Он бессознательным движением вытягивает ноги, и я мельком замечаю его щиколотку. При обычных обстоятельствах это не такая уж соблазнительная часть тела, но сейчас мне приходится приложить сверхчеловеческие волевые усилия, чтобы не упасть на четвереньки и не начать покрывать ее поцелуями. И ведь ноги мне не так уж нравятся. Я не из тех женщин, кого хлебом не корми – дай поласкать языком чьи-нибудь стопы. Я всегда считала, что женщины, фантазирующие о минете в салоне лимузина, либо слегка тронутые, либо начисто лишены чувства собственного достоинства. Я не желаю отмечать в сознании тот факт, что сейчас я делаю именно это. Интересно, а его осаждают эротические мысли? Я скашиваю взгляд в сторону и встречаюсь с его улыбкой, но скоро становится ясно, что он думает совсем о другом, – прервав наконец молчание, он заговаривает о моем родном городе, Кёркспи. О Кёркспи я вспоминаю крайне редко.
– Если бы они нас сейчас видели…
– Кто?
– Моя мама, твой отец и братья, знакомые из Кёркспи. – Стиви размышляет вслух. – Как думаешь, что бы они сказали?
– Думаю, они испытали бы сильное потрясение, – резонно отвечаю я. – Для начала, никто из них не в курсе, что мы с тобой не виделись восемь лет. А мои родные считают, что я замужем за Филом. Так что, подозреваю, они были бы слегка удивлены, увидев нас вместе в Лас-Вегасе.
– Да, но если не брать в расчет того, кто что знает… – он улыбается, – и кто за кем замужем. Держу пари, им и в голову никогда не приходило, что копирование Элвиса заведет меня так далеко.
– Да, думаю, не приходило.
– Вот мы и приехали, – улыбаясь, говорю я, когда мы добираемся до места назначения. Я рада закрыть тему Кёркспи. И выйти из лимузина. Несмотря на его просторный салон, я все равно нахожусь слишком близко к Стиви и из-за этого не могу чувствовать себя комфортно. Чтобы без излишних осложнений пережить сегодняшний день, я должна владеть собой, – но я всего лишь человек и не вижу смысла в том, чтобы подвергать себя дополнительному напряжению.
– И где мы? – спрашивает Стиви.
– «Элвис-А-Рама», – гордо говорю я. Стиви должен понимать, что я привезла его в музей Элвиса, чтобы сделать ему приятное.
– Правда? Ух ты! – Стиви улыбается и почти выпрыгивает из лимузина – еще до того, как машина полностью останавливается.
Мы оказываемся первыми посетителями. С моим отношением к Элвису это немного странно, но музей кажется мне интересным – в разумных пределах, конечно. Стиви же пребывает в полном восторге. Разглядывая экспонаты, он буквально истекает слюной, а некоторые предметы даже приводят его в неистовство. Среди экспонатов находится моторная лодка, «кадиллак» старой модели и пианино. Когда смотритель не наблюдает за нами, Стиви с благоговейным видом поглаживает рулевое колесо, трогает дверные ручки и клавиши пианино из слоновой кости. Он нежно гладит эти холодные, неживые объекты, а я стараюсь удержаться от неуместного хихиканья и от ревности к этим проклятым, чертовски везучим клавишам.
Одна из витрин посвящена службе Элвиса в армии: в ней висит его военная форма и лежат письма, адресованные его менеджеру. В другой витрине представлен красивый, с красной окантовкой, костюм для занятий карате. Далее мы видим – и это вполне предсказуемо – несколько сценических костюмов Элвиса, усыпанных фальшивыми бриллиантами, и пару голубых замшевых туфель, застрахованных, как мне известно, на сумму в один миллион долларов. В залах звучит музыка, и, следуя за Стиви мимо бесчисленных стен, от пола до потолка покрытых афишами к фильмам и конвертами от музыкальных пластинок, я тихонько напеваю. Проходит полтора часа – и я уже сыта музеем по горло, но Стиви только еще начинает отдавать дань уважения своему кумиру. Я даже в Лувре столько времени не провела. Устроившись перед установленным в одном из залов видеоэкраном, я погружаюсь в просмотр фильма с поверхностным сюжетом и сомнительными диалогами.
Прождав столько, сколько было в моих силах, я смотрю на часы. Уже почти полдень. Я могу себя поздравить: мне удалось избежать серьезных разговоров со Стиви, падения в его объятия и обсуждения событий вчерашнего вечера, когда я все-таки не устояла и упала в его объятия. Так что пока все хорошо. Вдобавок Фил думает, что я брожу по магазинам, и совершенно не догадывается о том, что я двоемужница, – это, без сомнения, достижение не из малых. Так почему же мне не становится лучше и спокойнее?
Я думаю, в моем душевном разладе не в последнюю очередь виновата Амели. Зря я позвонила ей сегодня утром. Несмотря на то что на этот раз я ее не разбудила, она вела себя так же недружественно, критично и жестко, как и во время прошлого моего звонка. Когда я попыталась объяснить ей, что с Филом я чувствую себя как за каменной стеной, а от поцелуев Стиви у меня в сердце – и других, менее романтических частях тела – взрываются фейерверки, она нетерпеливо хмыкнула:
– Ты, кажется, думаешь, что твои мужья обязаны давать тебе какие-то ответы или дополнять тебя в чем-то. На самом деле все иначе. Чтобы смочь полюбить по-настоящему, человек должен быть цельным, нераздробленным существом с непротиворечивой душой. Фил появился на свет не для того, чтобы давать тебе ощущение безопасности, а Стиви – не для того, чтобы ты могла ощущать дикость и вседозволенность. Почему бы тебе вначале не разобраться, кто ты есть на самом деле? Подумай об этом.
Меня тошнит от ее ханжеского отношения. Она самовольно назначила себя на роль моей совести – а непрошеная вторая совесть мне совершенно ни к чему.
Я начала спорить:
– Амели, ну почему ты такая принципиальная? Вы с Беном даже и не думали о том, чтобы официально оформить отношения, потому что не верили в институт брака.
– Но ты-то, предположительно, веришь в него, раз ты прошла по этой дороге уже дважды. И, чтобы тебе было известно, мы с Беном твердо верили в честность, верность и преданность. – Думаю, на этом она бы повесила трубку, если бы я дала ей такую возможность. Но как раз в этот момент из ванной вышел Фил, и я отключилась первая.
Когда Амели постоянно повторяет, чтобы я подумала о том или о сем, она ничуть мне не помогает. На самом деле мне нужно, чтобы она или кто-нибудь еще – да на худой конец, кто угодно – дал мне готовые ответы. Во всей этой ситуации время работает против меня, и мне необходима помощь.
Я встаю с места и начинаю искать Стиви – пора уже и перекусить.
Рядом с музеем есть закусочная – маленькая, но очень приличного вида. Меню здесь, как и во всех остальных закусочных, содержит в себе все, что душе угодно, но только если это «угодное душе» можно подать с жареным картофелем или кленовым сиропом. По счастливой случайности, это как раз то, что нам сейчас нужно, и мы со Стиви принимаемся за большие бургеры (его с цыпленком, мой с бобами), попутно заказав картофель фри и густые молочные коктейли (земляничные).
Мы спокойно и дружелюбно беседуем о музыке, музее и меню. Думаю, на такой ноте мы можем продержаться весь разговор – если только удастся избежать обсуждения моего двойного брака.
– Ну так вот, о вчерашней ночи, – говорит Стиви. Похоже, он сделал совсем не такие выводы.
– Но разве нам есть что сказать по этому поводу? – Надеюсь, это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
Стиви иного мнения:
– Думаю, что есть.
– Мы оба слишком много выпили. Легко совершить глупость, когда в небе светит луна, на столе тарелка с орехами кешью… и всякое такое. – Я сама чувствую, что несу явный бред.
– Понятно, – говорит Стиви. Он оставляет эту тему с неохотой, но что ему еще остается? Я имею в виду, какая у нас альтернатива? Я же не могу залезть на этот покрытый пластиком стол, вцепиться в Стиви и поцеловать его взасос? Или задрать юбку и усесться на него верхом?
Выбросив это порнографическое видение из головы, я спрашиваю:
– Тебе понравилось это утро?
– Да. – Я уже радуюсь, что Стиви позволяет мне сменить тему, но он добавляет: – Но даже это меня смущает. Что-то нам слишком хорошо, когда мы вместе.
Значит, тема все-таки остается той же. Я пробую снова:
– Стиви, ты выиграл замечательный приз. Я тебе уже это говорила?
– Нет, еще нет, – говорит он. – Ты всегда считала, что я мало чего стою. – В его голосе не слышится ни горечи, ни обиды – Стиви просто констатирует факт.
Я внутренне улыбаюсь. «Мало чего» – так сказали бы в Кёркспи; любом другом месте сказали бы «я немногого стою».
– Я всегда считала, что ты стоишь недостаточно, – уточняю я.
– Объясни, – приказывает Стиви.
Он сидит, положив локти на стол и помешивая соломинкой коктейль. Сказав это единственное слово, поставленное в повелительное наклонение, он отворачивается и рассеянно смотрит в окно, на мерцающую неоновую надпись, гласящую: «Жизнь – хрупкая вещь. Обращайтесь с ней осторожно». Как часто случается с избитыми фразами, которые обычно пишут на поздравительных открытках и магнитиках для холодильника, в данную минуту эта надпись кажется пугающе к месту.
Постороннему наблюдателю Стиви, вне всякого сомнения, показался бы сейчас образцом спокойствия и уверенности в себе, но я замечаю, как у него нервно дернулся уголок рта. Я знаю, что Стиви волнуется. Он сидит как на иголках. Мой ответ много значит для него. Мой ответ важен для него. Он прав. За мной должок, и похоже, наступило время его отдавать. Я бросаюсь головой в омут:
– Сегодня утром ты говорил о людях из Кёркспи. Дело в том, что ты всегда был тесно связан с теми чувствами, которые я испытывала в отношении них. И эта связь сильна до сих пор.
– Продолжай.
– Они живут, с моей точки зрения, не нормальной жизнью, и сами они не нормальные люди – а я просто хотела быть нормальной. Поначалу я верила, что ты покажешь мне выход оттуда, и я по тебе с ума сходила. Потом ты начал казаться мне частью их клана, и я… начала считать тебя обузой.
– И ты бросила меня. Дальше… Белинда, пожалуйста, объясни, что ты имела в виду.
Он просит Белинду, а она никогда не могла ему ни в чем отказать.
– Ладно. Когда мне было шестнадцать и мы с тобой целовались у меня дома, ты казался мне пришельцем из другого мира. Ты ведь приехал в Кёркспи из Блэкпула, который находится даже не в Шотландии, а в Англии.
– Это Блэкпул-то другой мир? – озадаченно спрашивает Стиви.
– Ну, я же там никогда не была, – сконфуженно бормочу я. В то время я страдала ужасающим отсутствием жизненного опыта и знаний об окружающем мире. Неужели эта наивная девочка когда-то существовала? – Любить тебя, заниматься с тобой любовью было для меня вызовом, бунтом, разрыванием оков. – Я отпиваю молочный коктейль. – Впервые с тех пор, как умерла мама, мне стало не тягостно жить. Я увидела перед собой будущее. Я и не думала об университете, пока ты не сказал, что собираешься учиться дальше.
– Я знаю, что отец не говорил с тобой о продолжении образования, – говорит Стиви.
– Мой отец вообще редко со мной разговаривал. И ты это тоже знаешь.
– Рыбаки очень суеверны, когда дело касается женщин. Он ничего не имел лично против тебя.
А мне казалось, что имел. Как всегда, Стиви старается оправдать безразличное отношение моего отца ко мне. Я пожимаю плечами и решаю не указывать Стиви на то, что я была не какой-то там абстрактной женщиной, приносящей беду, – я была его дочерью. Это старая рана, и лучше ее не бередить.
– Никто не обращал на меня внимания, а ты проводил со мной очень много времени. Ты открыл мне глаза. У тебя были идеи, планы, надежды. Я верила, что вместе мы сможем выбраться из Кёркспи и что ты поможешь мне избавиться от чувства одиночества и непохожести на остальных обитателей Кёркспи, тяготившего меня с детства.
Я замолкаю, машинально беру брусочек картофеля фри, макаю его в кетчуп, но мне не хватает решимости положить его в рот. Я сказала «с детства», но мы оба понимаем, что я имею в виду «с тех пор, как умерла мать».
– Когда мы поступили в университет, ты помог мне освоиться в новой обстановке. Я просто хотела быть нормальной, похожей на остальных студентов из семей со средним достатком. Ты чувствовал себя гораздо увереннее, чем я. – Я умолкаю на мгновение, затем спрашиваю: – Помнишь, как мы не спали всю ночь, читая стихи? Думаешь, мой отец мог сделать что-либо подобное?
Я даю Стиви секунду на то, чтобы подробнее вспомнить моего отца. Мистер Макдоннел, мрачный шотландец в матерчатой рабочей кепке, гигант: рост шесть футов четыре дюйма, вес восемнадцать стоунов (без одежды, хотя вряд ли кто-нибудь захотел бы увидеть его обнаженным – он страшен и с покрытым телом). Суровый, жесткий рыбак. Голыми руками откручивает курам головы. Ухаживая за мамой, он приносил ей к субботнему чаю десятифунтовый кусок кровяной колбасы – его брат был мясником. Я помню, с какой гордостью мама рассказывала мне об этом. Я тогда не поняла, чем тут гордиться, и до сих пор не понимаю. Естественно, Стиви не сможет вообразить, как мой отец в процессе соблазнения женщины открывает сборник стихов. Я вообще не хотела бы представлять, как мои родители занимаются любовью, но все же мне кажется, их любовь была безмолвной, поспешной, небрежной и в большой степени механической.
– Но потом мы поженились, и ты непременно хотел поехать домой и рассказать всем об этом. – Я горько вздыхаю, так как испытываю совершенно то же раздражение и муку, что и одиннадцать лет назад.
– Разве не это следует сделать после свадьбы в том случае, если родственники еще не знают о ней? Разве это не нормально, мисс «Я просто хочу быть нормальной»? – с некоторым раздражением спрашивает Стиви. Может быть, он растерян? Или смущен?
– Но мы же не были нормальными! Мы были беглецами. Быть нормальным в моем понимании – это значит устраивать вечеринки в Уимблдоне, есть блюда, требующие применения нескольких ножей и вилок, и обсуждать текущее положение дел в стране, а не торчать три вечера в неделю в пабе и не напиваться в субботу на улице, когда ты покупаешь в кулинарии сосиску и жареный картофель и ешь их на ходу, а вечером возвращаешься домой, едва переставляя ноги. Я не желала провести всю жизнь перед телевизором, с тарелкой рыбных палочек на коленях. Я не желала каждый день ходить в нейлоновом спортивном костюме и каждый год ждать Рождества, чтобы получить в подарок какие-нибудь серьги или кольцо из каталога «Аргос».
– Ты рассуждаешь как сноб.
– Возможно. Но мне уже тридцать, и я должна либо принять себя со всеми моими недостатками, либо признать, что я – пустое место и всю жизнь гонялась за призраками.
Я могла бы на этом завершить тему, и отныне Стиви стал бы считать меня надменной коровой, стыдящейся своего прошлого. Может быть, чуть-чуть усилилась бы и его ненависть ко мне, но зато мне не пришлось бы копать глубже. Или – пугающая альтернатива – я могла бы, несмотря на сильное чувство неловкости и смущения, попытаться расшифровать написанное мелким шрифтом, проявить смелость и честность и признаться Стиви, что моя неудовлетворенность жизнью происходила не от нехватки денег, а от чего-то одновременно гораздо более расплывчатого и гораздо более важного.
– Кёркспи являлся для меня символом отсутствия жизненных перспектив, – говорю я. – Там я чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Я была лишена всех возможностей. Они ничего от меня не ждали, и рядом с ними я и была ничем.
– Они?
– Семья, друзья и одноклассники, даже учителя. Они были уверены, что я – да и не только я, а вообще все, кто живет в Кёркспи, – ничего не добьемся в жизни. Никто в Кёркспи не верит, что кто-либо из их земляков способен занять достойное положение в обществе. Мне все они казались живыми мертвецами. Ты думал о них иначе, и в конце концов я совсем перестала представлять себе нашу дальнейшую совместную жизнь.
– Так ты считала меня одним из них? Я был для тебя мертвым грузом? Проигранной ставкой? – спрашивает он с проницательностью, без которой я сейчас вполне могла бы обойтись.
– Иногда. – Я замечаю: Стиви, похоже, обиделся. Насупившись, он тянет через соломинку свой молочный коктейль. – Не всегда, но чем дальше – тем чаще. Ты не обращал внимания на мои просьбы переехать дальше на юг.
– Мы не могли себе этого позволить.
