Текст книги "Мужей много не бывает"
Автор книги: Адель Паркс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
49. ПЕРЕДУМАЙ, ДЕТКА
Филип
Суббота, 14 августа 2004 года
Я не удивился звонку Лауры – меня мало что удивляет в последнее время. Но я был рад, что она позвонила. Я скучал по ней. Она отличная девушка – милая, забавная, веселая. Но конечно, сейчас я не жду от нее особого веселья. Не те обстоятельства.
Она не стала занимать время извинениями или длинным вступлением. Она мимоходом спросила, все ли у меня нормально, и перешла прямо к делу, сказав, что ей нужно со мной поговорить. Я предложил встретиться где-нибудь за ужином или ленчем, но она сказала, что не может оставить Эдди – по выходным няню найти очень трудно. Тогда я подумал о Кью-Гарденз. Ботанический сад – такое место, куда она сможет взять Эдди с собой. Он будет терроризировать гусей, пока мы беседуем за жизнь.
Она опаздывает – как обычно, – и меня странным образом успокаивает такое постоянство среди разваливающегося на куски мира. Наконец я вижу ее: точеный силуэт на фоне редкого в этом году ясного дня. Выглядит она замечательно. На ней воздушное девичье платье, которое отлично подчеркивает красоту и силу ее обнаженных рук и ног. За ней, как бычок на привязи, тащится Эдди. Ему жарко, скучно и все надоело. Сразу видно, что он капризничает. Я целую Лауру в щеку и спрашиваю у Эдди, не купить ли ему мороженого. Будто выключателем щелкнули: мальчуган улыбается радостной ангельской улыбкой. Если бы только у его мамы можно было вызвать улыбку с такой же легкостью…
Мы заходим в кафетерий и выбираем каждый по мороженому.
Я беру быка за рога – ведь мы, в конце концов, встретились не просто так, а для серьезного разговора.
– Я так понимаю, ты не желаешь говорить ни с Беллой, ни со Стиви, – говорю я.
– Ты этого не одобряешь? – удивленно спрашивает она. – Мне казалось, ты как никто другой должен понимать, что я не обязана их выслушивать.
– Да, но возможно, тебе стоит сделать это ради самой себя.
– Ну да. Скорее всего, они не будут передо мной оправдываться, – с горечью говорит она. – Им ведь для этого придется вылезти из постели.
– Между ними не было секса уже много лет.
– Кто тебе сказал?
– Они.
– И ты им веришь?
– Как ни странно, да.
Лаура бросает на меня странный взгляд. Очень трудно определить, что он выражает: что-то среднее между недоверием и жалостью.
– Я говорил с ними обоими и думаю, что у меня сложилась более ясная, чем у тебя, картина того, что произошло.
– Неужели Белле удалось убедить тебя, что она не собиралась сбегать со Стиви? Что она выбрала тебя еще до того, как Нил Карран смешал им карты?
– Так и есть.
– Ха. – Губы Лауры кривятся в презрительной усмешке.
– Ты не хочешь, чтобы я рассказал тебе, что мне удалось выяснить?
– Нет, – твердо говорит она.
– Тогда зачем ты мне позвонила?
Лаура опускается на ближайшую скамью. К нам подбегает Эдди, он просит маму подержать его мороженое. Отдав мороженое, он тут же пытается изобразить поочередно кувырок вперед, «колесо» и стойку на руках. Ему только четыре, и он еще ничего не знает о сложности окружающего мира.
Мы с его матерью смеемся и говорим, что по этим штукам он чемпион мира.
– С Эдди ты все делаешь правильно, Лаура. Думаю, у него очень хорошее детство, – говорю я.
– Спасибо. – Она некоторое время молчит, затем добавляет: – Он скучает по Стиви. Несколько дней он прямо места себе не находил. За те два месяца, что Стиви присутствовал в моей жизни, Эдди к нему очень привязался. И я это одобряла – подумать только! Не надо было позволять Стиви лезть в нашу жизнь, особенно в свете того, что он одновременно лез твоей жене под юбку.
Я морщусь. Да, разговор получается не из легких.
– Как все это не к месту! Душевная драма и разочарование – это как раз то, чего мне ни при каких обстоятельствах не нужно. Я хочу просто жить нормальной жизнью, как вон та семья. Я что, так много прошу? – Она указывает на семейную пару, расстелившую под высокой березой скатерть для пикника. Глядя на них, можно подумать, что они собираются сидеть под этим деревом как минимум неделю. Кроме гигантской двойной детской коляски и почти такого же размера корзины для пикника, они упакованы зонтиками от дождя, зонтиками от солнца, тюбиками с солнцезащитным кремом, плащами, запасной одеждой и четырьмя детьми, среди которых один – грудной младенец.
– Лаура, говорю тебе, у них не возникло отношений друг с другом. У них был краткий роман с собственным прошлым – и все. Даже не с настоящим. Я не верю, что они могли бы полюбить друг друга такими, какими они стали спустя восемь лет. Они увидели друг в друге шестнадцатилетних юношу и девушку – и увлеклись ими.
– Отличная теория, – с сарказмом говорит Лаура. – По крайней мере, очень удобная. Значит, ты ее простил? – спрашивает она. Ее неодобрение такое сильное и неконтролируемое, что его, кажется, можно почувствовать, просто втянув воздух ноздрями.
– Знаешь, Лаура, очень немногие люди видят во мне романтика. Это один из недостатков моего практического склада ума, – говорю я, стараясь хоть чуть-чуть разбавить тяжелый разговор. – Но на самом деле я романтик. Я влюбился в Беллу с первого взгляда, и я по-прежнему люблю ее.
– Ну, тогда мне тебя очень жаль.
– Не стоит меня жалеть.
Я спрашиваю себя, насколько далеко я готов зайти в этой ситуации. Может быть, мне надо сейчас встать и уйти, оставив Лауру упиваться горькой водой отчаяния? Или стоит попытаться как-то изменить ее отношение к произошедшему?
За последний месяц я порядком поднаторел в откровенных разговорах, но они здорово выматывают, и по натуре я к ним не склонен. Я решаю, что готов сделать еще одну попытку.
– Я отлично понимаю твое состояние. Ты считаешь, что Стиви тебя предал.
– И Белла. Женщины!
– И Белла, – с готовностью соглашаюсь я, надеясь, что она успокоится. – И я знаю, что ты напугана. Поверь мне, Лаура, я знаком со страхом не хуже тебя. Каждый раз, когда я вспоминаю, что мы с Беллой не муж и жена, у меня перехватывает дыхание. Легкие просто отказываются впускать в себя воздух. Я не хочу терять ее. Я понимаю, что такое страх.
Лаура с недоверием качает головой:
– Какая же она везучая! Как кошка, всегда приземляется на лапы. До встречи с тобой она могла сто раз выйти замуж, и она легкомысленно упускала каждую такую возможность. Затем она встретила тебя, и ты ее любишь. Но разве она тебя ценит? Нет, она плюет на тебя до такой степени, что смеет выйти за тебя замуж, будучи уже замужем за моим мужчиной. Но ты и тут не считаешь это за смертельное оскорбление. Удивительно. Как подумаю об этом – хочется на стенку лезть.
– Лаура, возьми себя в руки. – Хватит уже с меня истеричных женщин и разговоров на повышенных тонах. – Любовь важнее всего на свете. Она важнее, чем брачное свидетельство, узаконивающее давно почивший союз, или отсутствие свидетельства о разводе. Любовь – это единственное, что имеет значение. А я люблю Беллу.
Удивительные вещи я говорю. И что такое случилось с моей жизнью, что мне кажется вполне разумным и уместным, сидя на скамье в ботаническом саду, обсуждать не растущие вокруг цветы и деревья и не предпочтительный состав грунта в моем палисаднике, а вопросы любви. Ответ очевиден: Белла случилась.
С момента той встречи в ресторане нашего отеля в Лас-Вегасе у нас было еще множество долгих бесед. За последний месяц я потратил непропорциональное количество времени на разговоры о чувствах, мыслях, убеждениях и собственно любви. Я искренне считаю, что это не так уж ужасно, но все же надеюсь как можно скорее подвести черту под этим занятием. Это все же для женщин. Однако сейчас я должен продолжить рассуждения о высоких материях и сказать Лауре одну очень простую вещь:
– Понимаешь, Лаура, с Беллой я счастлив. Она хочет быть со мной, я хочу быть с ней. И я приложу все усилия к тому, чтобы мы остались вместе.
– Ты что, собираешься опять на ней жениться? – спрашивает Лаура. Судя по ее тону, она не горит желанием занять место подружки невесты.
– Когда будет получено окончательное решение о разводе, я снова сделаю ей предложение.
Лаура смотрит на меня с негодованием.
– Идиотство, – бормочет она.
– Лаура, человек сам выбирает, быть ему счастливым или несчастливым. Здравый смысл не позволяет мне сознательно выбрать несчастье.
Лаура вздрагивает, как от пощечины.
– Лаура, в тебе сейчас говорит обида. Ты злишься на Беллу за то, что она не разобралась со своим прошлым и тем самым испортила все в настоящем, – но ведь о тебе можно сказать то же самое. По тебе с такой силой ударил разрыв с Оскаром, что ты теперь как только можешь открещиваешься от отношений со Стиви, из-за того, что боишься снова остаться ни с чем.
– Во всем этом виноват сам Стиви. Я бы не отталкивала его, если бы он не врал мне, не поцеловал мою лучшую подругу и… – Лаура запинается и умолкает.
Возможно, сейчас она признает, что Стиви не занимался любовью с Беллой, – а я думаю, именно к этому все идет, – и тогда его проступок покажется ей значительно менее серьезным.
– Ну и что ты предлагаешь? – спрашивает она.
– Тебе стоит задуматься о том, была ли ты счастлива с ним.
– Ты сам знаешь, что была.
– И спросить себя, действительно ли ты хочешь, чтобы вы жили каждый своей жизнью.
После нескольких секунд молчания Лаура говорит:
– Ладно, я подумаю об этом. Но я ничего не обещаю.
– Я был бы очень рад, если бы ты передумала. – Воодушевившись ее нерешительностью, я добавляю: – И Белла тоже была бы этому очень рада. Она беспокоится о тебе. Ты как-то обвинила ее в том, что ее сострадание другим людям происходит от нежелания видеть и решать собственные проблемы. Это не так. Она видит свои проблемы и пытается их решить, но все равно беспокоится за тебя.
Глаза Лауры блестят от слез. Что они означают? Злость? Отчаяние? Негодование? Грусть? Не имею ни малейшего понятия.
– Да, я была слишком резка с ней, – признает она. – Я так злилась!
– И не без причины. К тому же ты испытала сильное потрясение, – говорю я.
– Но я понимаю, что она не такая ужасная, какой я пытаюсь ее представить. Хотя мне было бы легче, если бы все именно так и было. Она всегда очень добра ко мне и очень помогла в свое время. Она была такой милой. Мне бы хотелось простить ее и увидеть твоими глазами.
– Мы все заслуживаем еще одного шанса. Белла, я, Стиви и ты. Больше всего ты.
– Я не уверена, что Стиви нужен этот второй шанс, – говорит Лаура.
Обсуждение этого замечания не входит в мою компетенцию, поэтому я предлагаю пойти в кафе и поесть торта. Лаура соглашается, Эдди тоже не приходится долго упрашивать.
50. ЗНАЮ, ЧТО ЛЮБИШЬ
Стиви
Пятница, 22 октября 2004 года
Я холостой человек. Я свободный человек. Жизнь сразу стала значительно проще. Теперь я знаю, что писать в графе «семейное положение» на том или ином бланке. Мне больше не надо лгать своим работодателям, друзьям, семье, себе самому. И мне это нравится. Я обладатель новенького, полностью легитимного свидетельства о разводе.
Жаль только, что я не получил его год назад.
У Беллы с Филипом, кажется, все хорошо. Они нашли в себе силы пережить всю эту кошмарную заваруху, и это достойно восхищения. Я рад за Беллу. Глупо отрицать, что она много для меня значит – и всегда значила, – поэтому я рад, что она счастлива. Но в то же время здесь, среди серого холодного дня, вдалеке от шумного, рискового бесшабашного Лас-Вегаса, я отчетливо понимаю, что эта девушка не для меня. Я бы мог подробно перечислить, почему мы с ней друг другу не подходим, но это все старо и неинтересно – ни мне, ни кому-либо еще. Кроме, возможно, Лауры. Может быть, если мне очень повезет, она даст мне возможность рассказать ей, почему мы с Беллой не подходим друг другу.
Или, что более важно, почему мы с Лаурой подходим друг другу.
Или, что даже еще важнее, почему мы больше не должны никогда расставаться. Ну, за исключением того времени, которое мы будем тратить на работу, встречи с друзьями, отправление естественных потребностей и т. п. Но в целом мы больше не должны никогда расставаться. Я в этом совершенно уверен.
Давным-давно, в 1996-м, когда Белла бросила меня, я делал все, что обычно делают отчаявшиеся люди, бесцеремонно брошенные своими любимыми. Я бесконечно вспоминал каждое мгновение, проведенное вместе с ней. Я проигрывал в уме каждую ссору, непрестанно спрашивал себя, что было бы, если бы в какой-либо момент я повел себя иначе. Своим уходом Белла разбила мне сердце, я сильно мучился и едва нашел в себе силы, чтобы жить дальше. На меня будто каток наехал, и я не собираюсь притворяться, что я потом бодро вскочил и побежал дальше, – даже по прошествии стольких лет. Особенно по прошествии стольких лет.
В каком-то смысле после расставания с Лаурой я чувствовал себя примерно так же, но в то же время и совершенно по-другому. Да, я раз за разом вспоминал минуты, когда мы были вместе, но эти воспоминания не резали меня по сердцу, а даже приносили удовольствие. Я не проигрывал в уме каждую ссору, потому что ссора у нас была только одна. Последняя, окончательная и бесповоротная. Да, я много времени посвятил ее разбору, но, к сожалению, не смог придумать такого варианта ее развития, который мог бы привести к счастливому концу.
Всякий раз, когда я думаю о времени, проведенном с Лаурой, или Лаурой и Эдди, я чувствую себя просто замечательно. Я ощущаю себя стопроцентным героем, полностью довольным собой и своей жизнью. Я испытываю гордость, легкость и желание жить дальше. А затем на меня наваливается действительность.
Обстоятельства двух главных в моей жизни расставаний совершенно различны. То, что меня бросила Лаура, – это можно легко понять и простить. Я даже скажу, что у нее практически не было выбора. То, что я сделал, было мерзко. Как это Лаура называет? Ублюдски. То, что я сделал, было совершенно ублюдски. Я не должен был молчать о тайне Беллы.
Я написал Лауре письмо, раскрыл все карты. Сказал, что люблю ее. Тоже мне новость. Надо было сказать ей давным-давно (зря я… если бы можно было… что если… бла-бла-бла). Легко признаться в любви, когда уже нечего терять, когда все потерял. Это не очень-то романтично, я знаю. Ну почему я не сказал этого, когда мы лежали друг у друга в объятиях, или когда летели в Лас-Вегас, или даже в тот вечер, когда она собирала свои вещи? Хотя вряд ли бы это что-нибудь изменило.
В письме я честно сказал, что без нее жить мне стало гораздо труднее, что нам было хорошо вместе, что я считаю, что мы заслуживаем еще одного шанса и т. д. и т. п. Я забыл о гордости и чувстве собственного достоинства. Я умолял. К черту всю эту шелуху – гордость не согреет холодной ночью.
Я очень старался увидеть ситуацию ее глазами и поступить так, как было бы лучше для нее. Я понимал, что из-за меня она испытала сильное потрясение, и в письме обещал, что не буду докучать ей, пока не получу свидетельство о разводе. Когда это произойдет – ни в коем случае не раньше – я встречусь с ней как свободный человек, не связанный никакими обязательствами. Я написал, что прекрасно понимаю, что ей нужно время, чтобы все обдумать, что не буду раздражать ее бесконечными сообщениями, звонками, письмами, визитами и всем остальным. Но все же я проявил слабость, совсем небольшую. В конце письма, в постскриптуме, я написал, что, если она когда-нибудь захочет меня увидеть – днем, ночью, не важно, – я тут же окажусь рядом.
Похоже, у нее ни разу не возникло такого желания.
Я переписывал это письмо раз двенадцать, пока оно наконец не приняло удовлетворительный для отправки по почте вид.
И я сдержал свое обещание оставить ее на некоторое время в покое. Это было нелегко. Каждый день я боролся с искушением заявиться к ней, вышибить ногой входную дверь и потребовать, чтобы она взяла меня обратно. Но я решил, что подобный мужской идиотизм – последнее, с чем Лаура хотела бы столкнуться в предлагаемых обстоятельствах. Очень важно показать ей, что я способен на тактичное, внимательное и скромное поведение, так как в последнее время я не очень-то это демонстрировал. Так что благодаря неимоверным волевым усилиям (Дэйву с Джоном приходилось отнимать у меня мобильный телефон всякий раз, когда мы шли в паб, – чтобы я, напившись, не имел возможности доставать Лауру пьяными слезливыми звонками) мне удалось сдержать свое обещание. Три с половиной месяца я к ней и носа не казал.
Но настало время действовать.
Я сажусь на автобус до Шепардс-Буш. Я еду к ней на работу. Это гарантия того, что она меня выслушает. Если бы я пошел к ней домой, она могла просто не открыть дверь. Я рассчитываю визит так, чтобы оказаться в приемной перед самым перерывом на ленч. Возможно, она постесняется разговаривать со мной на людях – в этом случае я приглашу ее в кафе.
Мне нужно всего пятнадцать минут. И в то же время мне нужна целая вечность.
Ненавижу докторов. Всегда был уверен, что в клинике можно подцепить еще более тяжелую болезнь, чем та, с которой ты пришел. Я захожу в маленькую приемную, и, как бы в подтверждение моих опасений, кто-то надсадно кашляет. Я буквально вижу, как летят в мою сторону болезнетворные бактерии, как они проникают в мои ноздри и оседают в горле. Отвратительно. Не представляю, как Лаура может здесь работать. Но надо собраться с духом. Еще не хватало, чтобы бактерии помешали мне в самый важный момент в моей жизни.
Лаура говорит по телефону, назначает прием. Хотелось бы сказать, что она выглядит замечательно, но это не так. Она кажется усталой и осунувшейся. Не исключено, что она простужена (это неудивительно на такой работе), и ей точно не помешало бы похлебать горячего куриного бульона. Я бы хотел сам принести его ей, на подносе, прямо в постель. Нос у нее красный, цвет лица болезненный. Но на ней красивая блузка. Раньше я такую не видел. Этот факт беспокоит. То, что она покупает новую одежду, – это убедительное доказательство того, что ее жизнь продолжается и без меня.
Приемная почти пуста, и это немалое облегчение. Если уж мне и придется пережить самое сильное в жизни унижение, то пусть это хотя бы произойдет в присутствии всего трех свидетельниц, у одной из которых в ухе слуховой аппарат.
Я подхожу к конторке и терпеливо жду, когда Лаура положит трубку. Она заканчивает разговор и что-то записывает в журнале. Не понимая глаз, она спрашивает:
– Вам назначено?
– Нет, я просто надеюсь, что ты меня ждешь, – отвечаю я.
Она вскидывает голову. Я улыбаюсь. Она кривит губы. Я протягиваю ей цветы: огромный букет подсолнухов. Букет выглядит дорого, потому что стоит дорого.
– Ничего подобного. Если я и ждала твоего прихода и твоих извинений, то это было три с лишним месяца назад, – отрезает она. Она вырывает букет у меня из рук и пихает его в мусорную корзину. Корзина узкая, букет в нее не лезет. Это приводит Лауру в ярость. Она силой заталкивает цветы в корзину, с подсолнухов падают лепестки. Разобравшись с букетом, она опять поворачивается ко мне: – Ты все понял? Тогда проваливай.
– Но я же тебе писал! – Мне так много нужно ей объяснить, а времени у меня, кажется, совсем мало. – Ты не получила мое письмо?
– Получила. Но не читала. Теперь убирайся.
– Ты его не читала? – с недоверием переспрашиваю я. Долгие часы мучений. Три месяца надежды.
– Да.
Она разглядывает что-то у меня за ухом. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, что ее так заинтересовало, не вижу ничего особенного и понимаю, что она просто избегает моего взгляда.
– Ты не прочитала мое письмо? – Я очень обижен и надеюсь, что это ясно слышно в моем голосе.
– Я подумала, что, если ты действительно хочешь что-либо мне сказать, ты скажешь это не один раз.
Вот оно что. Тяжелый случай женской логики. Я решаю не говорить этого вслух и ограничиваюсь нейтральным замечанием:
– В письме я написал, что не буду тебе надоедать. – Я оглядываюсь через плечо на ждущих своей очереди пациентов, надеясь, что Лаура, увидев этот жест, возьмет себя в руки и успокоится – или, по крайней мере, подождет, пока мы останемся одни, и только потом даст волю ярости. Она решает, что я намекаю ей, будто она пренебрегает своими служебными обязанностями.
– Миссис Уильямс, вы уже можете пройти к медсестре, – говорит она.
– Ничего-ничего, я никуда не спешу, – отвечает миссис Уильямс. Наше с Лаурой представление явно действует на нее живительнее любой медицинской процедуры.
– У тебя скоро перерыв, – говорю я. – Пойдем в кафе?
– Нет, – отвечает она.
Я переминаюсь с ноги на ногу. Вообще-то я надеялся на другой ответ, но и этот не застал меня врасплох. Ну, хоть это и не самое романтическое и подходящее для откровенных заявлений место, выбор у меня небольшой. Лаура не знает, куда деть руки, и хватается то за скрепки, то за степлер. Меня это немного нервирует, но я все равно наклоняюсь ближе и шепотом говорю:
– Ты бы не ждала от меня шквала корреспонденции, если бы прочла письмо. Там ясно написано, что я оставлю тебя в покое до тех пор, пока не стану опять свободным человеком.
Я ощущаю спиной, как пациенты стараются расслышать мой шепот.
– Называя себя свободным человеком, ты имеешь в виду, что развелся с моей лучшей подругой? – во весь голос спрашивает Лаура.
У наших слушателей вырывается единодушное «а-а-х!». Я нерешительно киваю. Кажется, я терплю фиаско.
– Да, это широкий жест! – говорит Лаура. Я делаю вид, что не слышу иронии в ее голосе – такая тактика, по крайней мере, оставляет мне шанс на самобичевание.
– Нет, Лаура. За все время наших отношений я не сделал ни одного широкого или благородного жеста. Но я в этом сильно раскаиваюсь. Прости меня, пожалуйста.
– За что? – настороженно спрашивает Лаура.
– За все.
Лаура вздыхает. После нескольких секунд молчания она спрашивает:
– Ты выиграл?
Некоторое время я не могу понять, о чем она, но затем вспоминаю.
– Нет.
Она поднимает глаза. На лице у нее написано искреннее удивление и даже, наверное, разочарование.
– Ты не выиграл?
– Да.
– Почему? – с удивлением спрашивает она.
– Я исполнил только одну песню, а это против правил конкурса. И это была «Люби меня нежно», а не заявленные «Тюремный рок» или «Тебе одиноко сегодня?», и меня дисквалифицировали.
– Какой ужас.
– Да нет, ничего страшного. – Проиграв конкурс в 1996-м, я винил в этом Беллу. В этот раз я не виню Лауру. И даже не теряю время на самообвинение. Бывают потери пострашнее. – Но в любом случае, даже если бы меня не дисквалифицировали, я бы все равно не выиграл. «Люби меня нежно», взятая отдельно, не может показать мой настоящий уровень, и, кроме того, она была плохо отрепетирована. – Этот конкурс будто происходил в другой жизни. Уехав из Лас-Вегаса, я почти не вспоминал о нем. Все мои мысли были о Лауре.
– А почему ты не спел заявленные, отрепетированные песни? – спрашивает она. – Если бы ты исполнил их, тебе не было бы равных. Ты бы точно выиграл.
– Спасибо. – От ее слов по моему телу разливается тепло. Как приятно осознавать, что Лауре хоть что-то во мне нравится.
Я кашляю.
– Песня «Люби меня нежно» была для тебя. Я подумал, что, может быть, ты все-таки пришла на мое выступление. И эта песня может тебя… ну, не знаю… тронуть, что ли. Я надеялся, что ты простишь меня. – Я пожимаю плечами.
– Стиви, какой же ты дурак. Ты сам лишил себя приза. – Она потрясенно качает головой.
– Точно, – соглашаюсь я. – Потому что призом была ты, Лаура. И я лишился тебя. После такой потери конкурс не значил для меня ровным счетом ничего.
– Меня и сценического костюма за тысячу шестьсот долларов. Неудачный у тебя выдался вечерок, – говорит Лаура, но ехидства в ее голосе почти не слышно. Затем она вдруг требует: – Спой ее сейчас.
– Что?
– Спой ее сейчас.
Я расслышал Лауру с первого раза, а переспросил просто от неожиданности. У меня сейчас нет ни музыки, ни настроения. Во имя всего святого, я же нахожусь в приемной врача!
Лаура складывает руки на груди. У нее очень красивая грудь. Неуместная мысль, но честная. Я скучал по ней и по сердцу, что в ней бьется. Да к черту, не так уж и трудно спеть песню в приемной врача. Если леди этого желает.
Я откашливаюсь.
– Он что, правда собирается петь? – спрашивает старуха с опухшими лодыжками.
– Похоже на то, – отвечает старуха с бухающим кашлем.
Старуха со слуховым аппаратом подкручивает колесико громкости.
Я начинаю петь «Люби меня нежно».
А что мне еще делать? Цветы не сработали, конфеты она бы вообще швырнула мне в лицо. Это все-таки шанс. В этой балладе три простых куплета по четыре строчки в каждом и припев. Я считаю, что она глубокая, проникновенная, полная чувства – только необходимо спеть ее как следует. Потому что если ее «залажать», то она может показаться просто нелепой. Я молю Лауру любить меня искренне. Любить меня долго. Любить меня сильно. А в заключение сам обещаю любить ее. Клянусь любить ее вечно.
В реальном времени песня длится минуты две. Но по моему внутреннему времени – не меньше недели. Вот главное выступление моей жизни. Как никогда мне хочется покорить аудиторию. Конечно, я не имею в виду старых горгулий – они растворяются, исчезают. Остается только Лаура и я. Только ее я должен завоевать, захватить, тронуть и убедить. Это все для Лауры.
Когда я замолкаю, Лаура говорит:
– Тебе она не так хорошо дается, как «Тебе одиноко сегодня?».
– Да. Не так. – И все-таки она не бросилась мне на шею и не захлопала во все ладоши, как в Лас-Вегасе. По правде говоря, ничто в ее облике не говорит, что я ее хоть сколько-нибудь растрогал.
– Что ты здесь делаешь, Стиви? Чего ты хочешь?
Я бы мог потянуть время. Спросить, как дела у Эдди, – я по-настоящему по нему скучаю и правда хотел бы знать. Я бы мог перегнуться через конторку и поцеловать Лауру, привлечь ее к себе, вспомнить восхитительное чувство, возникавшее у меня всякий раз, когда она прижималась к моей груди. Или я мог бы сказать, что снова хочу быть счастлив и для этого мне нужна она. Ничего из этого я не делаю.
Что-то мне нашептывает, что сказанное мною сейчас будет самой важной фразой в моей жизни. Нервное напряжение становится почти невыносимым.
– Когда ты молод, ты влюбляешься более-менее случайно. И женишься в конце концов тоже случайно. Само по себе это мало что значит. Что происходит потом – вот что важно. У нас с Беллой все пошло наперекосяк, и мы расстались. Все, что было между нами, – это старая и забытая история.
– А что меняется, когда ты становишься старше? – спрашивает она.
– Я выбираю тебя. Я посмотрел по сторонам – очень внимательно посмотрел – и понял, что для меня ты лучше всех. Я прошу тебя выбрать меня, – говорю я.
– Что ты имеешь в виду? Глубокий вдох.
– Лаура, ты выйдешь за меня замуж?
– Во имя всего святого, да что с вами двумя? Что вам без «замужа»-то не живется? Почему ты не можешь, как нормальный человек, сказать, что просто хочешь быть со мной? – сердито спрашивает она. Она так возмущена моим предложением, что даже поднимается со стула. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Обойдя конторку, она встает напротив меня. Я мог бы ее схватить.
– Я должен понимать это как отказ? – спрашиваю я. Надеюсь, мой голос не выдает охватившей меня жалости к себе.
Она молчит.
– Нет, ты не должен понимать это как отказ. Но это определенно и не «да». И даже не «может быть». Это… – Пытаясь найти подходящую формулировку, она оглядывается по сторонам. – Я подумаю. Потому что, хотя я злюсь на тебя и ненавижу тебя, мне все же кажется, что ты – лучшее, что случалось со мной в жизни.
Кто-то начинает аплодировать – понятия не имею кто. Это может быть одна из трех горгулий. Или медсестра или врач – они вышли из кабинета, чтобы посмотреть, почему к ним никто не торопится. Или даже я сам. Я притягиваю Лауру к себе и целую ее. Замечательный поцелуй. Крепкий, основательный, страстный. Он длится и длится. И я хочу, чтобы он никогда не кончался.
Спустя долгое время Лаура отстраняется и говорит: – Но мне все равно нужна копия того письма. И некоторые гарантии. В частности, кое-какие подробности о том, что ты делал в последние несколько месяцев.
Я глупо улыбаюсь в ответ, потому что ничего не соображаю от любви.
