Текст книги "Мужей много не бывает"

Автор книги: Адель Паркс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

13. МОЯ ДЕВУШКА

Филип

Я выплываю из странного сна, в котором я был на собачьих бегах.

Прошлым вечером у нас был хороший секс. Неожиданный. Волнующий. Как в молодости. Я люблю свою жену.

Я со вкусом потягиваюсь, размышляя о том, почему такое случается, что я начал замечать, когда чувствую себя как в молодости. И это пока правило или уже исключение? Мне гораздо ближе к пятидесяти, чем к двадцати одному. Это непреложный факт. Когда подобные мысли приходят мне в голову, я не спешу делиться ими с Беллой, несмотря на ее желание всегда быть в курсе того, что творится у меня в мозгу.

Ее сторона кровати холодная – следовательно, она встала уже некоторое время назад. Я выползаю из постели и тащусь вниз, в надежде, что она в кухне или на застекленной террасе. Но и там и там пусто. Беглый осмотр дома показывает, что она куда-то ушла. Я проверяю, не прикрепила ли она записку к календарю, висящему в буфетной, затем смотрю, не оставила ли она ее на столе в кухне. Я вовсе не удивлен, что мои поиски не приносят результата, – Белла не принадлежит к тому типу женщин, которые, уходя, обязательно информируют близких людей о своем местонахождении, чтобы те не волновались. Относительно некоторых вещей она, кажется, завязла во времени своей буйной молодости. И мне нравится эта ее черта.

Я варю кофе и раздумываю, что бы съесть на завтрак. Белла предпочла бы, чтобы я съел половину грейпфрута и мюсли – их она сама готовит по понедельникам, на всю неделю, точно отмеряя предписанное количество каждого вида злаков, орехов, изюма и других ингредиентов. Она узнает, если я позавтракаю чем-нибудь другим. Она и слышать не хочет о покупных мюсли – в них слишком много соли и сахара. Она беспокоится об уровне холестерина (моего) и содержании жира (моего и ее).

На первый взгляд это похвальное беспокойство зрелого, серьезного человека о здоровье, но при ближайшем рассмотрении оно оказывается суммирующим индикатором сумбурности ее характера. Забота об ограничении потребления жира – это, конечно, вещь важная, но тот факт, что она была спровоцирована статьей в женском журнале, в которой говорилось, что 70 процентов всех супружеских пар набирают больше трех с половиной килограммов веса за первый год совместной жизни, полностью срывает с нее ореол взвешенности и обдуманности. Я посоветовал Белле перестать верить статистике. Она рассмеялась, когда я сказал, что 87 процентов статистики придумывается в процессе написания статьи. Но все равно мы целыми неделями существовали исключительно на салатах.

Меня даже несколько тревожит, насколько серьезно Белла воспринимает все рекомендации, исходящие из не совсем достоверных источников. Иногда я задумываюсь, стала бы она другой, если бы ее мать была до сих пор жива. Я пришел к выводу, что из-за того, что Белла потеряла мать в таком раннем возрасте, она всегда ощущает себя чуть-чуть одинокой и потерянной. Естественно, сама она в этом никогда не признается.

Я выбираю грейпфрут и мюсли, потому что мысль о смерти матери Беллы настроила меня на печальный лад, и мне захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Я не жду, что Белла будет благодарить меня за сочувствие, – она примет его за жалость. Она часто подчеркивает свою независимость.

Когда я только встретил ее, я не был уверен, что мне удастся прогрызть стальную оболочку ее самодостаточности и убедить в том, что самостоятельность можно сохранить и в рамках близких отношений. Как только я увидел ее, я понял, что она должна стать моей. Не просто для секса, а вообще. Это был один из самых романтических моментов в моей жизни. Он застал меня врасплох. Такого я не только не ожидал – я о таком даже не мечтал. Сначала я подумал, что она меня не хочет. И никого другого, если уж на то пошло. Было похоже, что лавочка закрыта. Я всеми силами стремился показать ей, как замечательно желать кого-либо, нуждаться в ком-либо и, наоборот, ощущать себя желанной и нужной. Думаю, я преуспел в этом. Белла, как и большинство из нас, нуждается в заботе. Не все время и не со стороны одного и того же человека – но время от времени ей нужна некоторая помощь.

Позавтракав, я споласкиваю тарелки и чашку, загружаю их в посудомоечную машину, бреюсь и прочитываю половину тропического леса, замаскированного под субботнюю газету. Белла не возвращается. Я набираю номер ее мобильного телефона. Он звонит в кухне. Я пробую дозвониться Лауре – ее телефон выключен. Тогда я звоню Амели.

«Она была здесь, но только что вышла».

Как странно. Меня не часто обвиняют в том, что у меня слишком живое воображение, но сейчас у меня четкое чувство, что Амели говорит мне неправду. Очень странно.

Но с другой стороны, зачем ей мне лгать? Вообще незачем. Сегодня прекрасный день, жаль будет потратить его зря. Я снова беру телефон, набираю номер своего брата и договариваюсь о партии в гольф.

14. Я ПРОСТО НЕ МОГУ НЕ ВЕРИТЬ

Лаура

– Это было очень вкусно. – Я улыбаюсь и подбираю остатки яичницы кусочком белого хлеба. – Сам приготовил завтрак. Ты стараешься произвести на меня впечатление? – Я опять улыбаюсь, надеясь, что выгляжу как знающая себе цену и уверенная в себе особа. – Я могла бы догадаться, что мы не переспали, – в противном случае ты, наверное, не предпринимал бы таких усилий. – Ой! Это должна была быть шутка, но не прозвучала ли в ней разочарованность в жизни? Каждый знает, как много правды говорится под видом шутки.

Кажется, мои слова слегка задели Стиви, но он ничего не говорит. Да и что он может сказать? Если бы он начал говорить мне, что я могу ему доверять, что он меня не подведет, что все, чего он хочет, – это петь мне и смешить меня, что он не потеряет интереса ко мне даже после того, как у нас случится секс, – невзирая на то, что я разведенка и мать-одиночка, – тогда я решила бы, что он чертовски странный парень.

И все же это именно то, что я хотела бы услышать.

Каждый раз, когда я смотрю на него, внутри у меня все переворачивается и начинает плясать джигу – ничего удивительного, что мне хочется сказать ему, что я самая интересная женщина из всех, кого он встречал в жизни. Или, по крайней мере, не самая скучная. Я могу вполне удовлетвориться и этим. Я качаю головой. Меня поражает собственная непоследовательность. Нет ничего странного в том, что мужчины нас не понимают, – иногда я и сама себя едва понимаю.

Наверное, это похмелье мешает мне мыслить ясно. Я не думаю, что он считает меня скучной или недалекой. Я смотрю на него из-под опущенных ресниц, надеясь, что это выглядит соблазнительно, а не так, будто мне в глаз попала мошка. Стиви встречает мой взгляд. Он улыбается, но, возможно, не от восхищения мной, а от удивления тем, как я себя веду. Но не похоже, что ему скучно, – скорее, в нем заметно желание сделать мне приятное. Однако я уже долгое время не играла в эту игру и могу неправильно истолковывать внешние проявления. Как бы я хотела стать сейчас опять такой, какой я была до встречи с Оскаром – до того, как моя уверенность и самооценка была втоптана в грязь! Та Лаура могла за несколько секунд со стопроцентной точностью оценить ситуацию. Я смущенно отворачиваюсь – мне стыдно за свою беспомощность.

Несколько минут я сижу молча и наконец прихожу к выводу, что я почти уверена в том, что нам нравится быть друг с другом. Именно нам, а не только мне. Подробности вчерашнего вечера медленно проходят перед моим мысленным взором. Мне кажется почти чудом, что, несмотря на то что я многого ждала от свидания со Стиви, реальность, похоже, превзошла мои ожидания.

Я и не припомню, когда в своей жизни была настолько же счастлива, как вчера в «Колоколе и длинном колосе». Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала в себе такой заряд, такой кураж, такую сексуальную притягательность. Стиви пел мне. Эти слова греют мою душу и доводят меня почти до оргазма, будто они – его пальцы, ласкающие потайные места моего тела. Когда я собралась уходить, он окликнул меня, потому что хотел, чтобы я ушла с ним. Он улыбался мне, создавал вокруг меня шумиху. Каждая женщина в том пабе хотела быть мной! Это было так здорово!

Мы ушли из бара чуть позже одиннадцати. К тому времени я уже выпила больше, чем надо, но могу с гордостью сказать, что веселое и не тягостное окружающим опьянение занимает в списке моих талантов не самое последнее место. Ни он, ни я домой не собирались, и после того, как я позвонила Амели и попросила ее оставить Эдди на ночь, мы могли идти куда хотим. Естественно, я не сказала Стиви, что Амели согласилась оставить Эдди на всю ночь, – не хватало еще, чтобы он подумал, будто я чересчур доступна; я сказала, что о времени мы можем не беспокоиться, – это должно было значить, что я доступна в достаточной мере.

Стиви оставил гитару и звуковое оборудование в пабе и переоделся в футболку и джинсы, которые гораздо лучше вписывались в двадцать первый век, чем его сценический костюм. Мы поймали такси и болтали всю дорогу. Оказалось, что он не уличный музыкант, время от времени выступающий в пабах, а школьный учитель. А концерты – это его побочная работа.

– Ты разочарована или рада? – спросил он.

– Мне все равно. Я не испытываю предубеждения ни против того, ни против другого, – честно ответила я. А вот Белла была бы рада.

Мы зашли перекусить в «Вингт-Кватре» на Фулем-роуд. До этого я никогда там не была, но один раз поздно вечером проходила мимо и видела у входа целую очередь. В тот раз я пыталась поймать такси до дому после гонки в отделение экстренной медицинской помощи районов Челси и Вестминстер (маленькая деталь «Лего», попавшая Эдди в нос, – целая отдельная история). Я удивилась, как этот ресторан собирает такие толпы, – он вовсе не выглядит каким-то там особенным. Оказывается, что он бьет по посетителям сразу из двух стволов. Во-первых, он предлагает превосходную еду двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю и поэтому представляет собой желанную бухту для голодных завсегдатаев ночных клубов, и, во-вторых, здесь вместе со счетом тебе приносят небольшую чашку с шоколадным горошком «Смартиз». Кто против этого устоит? Точно не мы со Стиви.

Нас провели через небольшой шумный зал к столику в дальнем углу. Я бегло осмотрела интерьер (ретро, но очень мягкое, без излишеств) и посетителей (эклектика – от элегантных состоятельных женщин в тонких шерстяных шалях до непрошибаемо стильных, упакованных в «Дизель» клабберов). Общим для всех было неожиданно шумное настроение. Стиви заказал бургер и жареный картофель, я выбрала копченую семгу с омлетом на тосте, хотя сильно сомневалась, что смогу хоть что-нибудь впихнуть в себя в его присутствии. Я была на все сто словно девочка-подросток.

Мы разговаривали, сплетничали, вспоминали случаи из жизни, сравнивали мнение по поводу всего на свете, замолкая только затем, чтобы перевести дух. Затем я стала рассказывать об Эдди. О нем я могу говорить целую вечность, так что мне приходилось постоянно спрашивать: «Тебе не скучно?» Стиви каждый раз уверял меня, что ему не скучно.

Он рассказал о своей работе, друзьях и воскресном жарком у своей матери. Я начала слегка беспокоиться – я терпеть не могу мужчин с эдиповым комплексом и не верю в теорию о том, что, если мужчина внимателен к матери, он будет столь же трепетно относиться и к любимой женщине. В возрасте Стиви слишком близкие отношения с матерью могут указывать только на недостаточное знакомство с кнопками на панели управления стиральной машины. Так что я вздохнула с облегчением, когда он, вместо того чтобы восторженно отозваться о том, какое у его матери получается жаркое, признался, что готовит она плохо.

После университета Стиви послонялся некоторое время по Эдинбургу, затем решил сменить обстановку и три года провел путешествуя по всему свету. Я обожаю говорить с людьми, повидавшими мир. Мы взахлеб рассказывали друг другу о тех странах, где мы побывали, а также о тех, где мы только хотели бы побывать. Только путешественник может с интересом слушать, как кто-то рассказывает о закате, которого он сам никогда не наблюдал. Стиви был оживленным, остроумным, мягким и красивым до невозможности. А я вела себя так, будто Оскара никогда не случалось в моей жизни.

Было уже больше четырех утра, когда мы вывалились на улицу. Мы смеялись так, что я поминутно чуть не падала, – хотя я не помню, что такого забавного он говорил. Для меня это была замечательная ночь, и, насколько я могла понять, для него тоже. Как-то само собой получилось, что он обнял меня за талию, – и я не думаю, что только для того, чтобы не дать мне кувыркнуться через голову и приземлиться в канаву попой вверх.

– Что будем делать дальше? – спросил Стиви.

Я посмотрела вдоль Фулем-роуд и увидела вдалеке светящийся значок такси.

– У тебя есть девушка? – спросила я.

Пока мы со Стиви сидели в ресторане, мы чего только не обсуждали, но оба избегали говорить про личную жизнь. Я это делала по двум причинам. Во-первых, я не уверена, что у меня вообще есть личная жизнь, о которой стоило бы говорить; и, во-вторых, даже если она у меня когда-то и была, из-за нее я стала не то чтобы циничной и недоверчивой, но определенно уязвимой и настороженной. А это, насколько я понимаю, не те качества, которые рассчитываешь обнаружить в девушке, с которой у тебя свидание. Если только это свидание – а я была почти уверена, что так оно и есть. Все указывало на это.

Интересно, а какая у Стиви причина для молчания?

– Нет, сейчас я свободен, как ветер, – улыбнувшись, ответил он.

Мне хотелось спросить его, не желает ли он, чтобы я изменила существующее положение вещей, но даже под влиянием выпитого я не решилась действовать настолько прямолинейно. У него на руке не было кольца, но я подумала, что лучше уточнить:

– Ты женат?

Стиви уставился себе под ноги:

– Дело в том…

– Ты женат на своей работе, так? – перебила я его. Ну конечно, он не женат. Какой глупый вопрос. Даже оскорбительный, после того как он сказал, что свободен. Мне немедленно стало стыдно.

– Нет, я не это хотел сказать.

Мне в голову вдруг пришла удручающая мысль.

– Ты гей? – со страхом спросила я.

– Вроде нет. По крайней мере, не был им, когда в последний раз проверял. А что? Ты страдаешь гомофобией? – с серьезным видом спросил он.

– Нет, конечно. Просто мне бы не хотелось, чтобы ты оказался геем. Но я нормально отношусь к однополой любви. Могу даже сказать, что некоторые из моих лучших друзей – гомосексуалисты.

– А я могу стать одним из твоих лучших друзей? – спросил Стиви.

Он заигрывал? Да, он заигрывал.

– Я надеюсь, что мы станем друзьями, – заверила я его.

«Я надеюсь, что станем гораздо больше, чем друзьями», – подумала я, но не сказала этого, потому что как раз в этот момент рядом с нами остановилось такси.

– Подвезти? – спросил водитель.

– Да! – хором откликнулись мы со Стиви.

По дороге к Стиви и у него дома я как-то слишком уж нервничала. Я постоянно путала Уэст-Хампстед и Хайгейт и едва смогла выговорить, что пью черный кофе с одним кусочком сахара.

– Мне кажется, я забыла, как это делается, – призналась я.

– Что делается? – спросил Стиви.

– Ну, то, что мы вроде бы собираемся делать, – пробормотала я.

В тот момент я бы с удовольствием себя пнула. Я что, только что предложила ему переспать со мной? Так, что ли? Или нет? Похоже на то.

Мое смущение растворилось в улыбке Стиви.

– Лично я, например, собираюсь показать тебе огромную коллекцию фотографий, оставшихся от моих поездок в Малайзию, Индию и Таиланд. А тебе придется притворяться, будто это интересно, что легко, но только имей в виду – если ты преуспеешь, тебе придется просмотреть еще и старый южноамериканский альбом, – сказал он и стал рыться в заваленном вещами шкафу в поисках фотографий. Этим мы и занимались до тех пор, пока не встало солнце, а глаза не защипало от недосыпа.

Теперь я припоминаю, что уснула на полу в гостиной, пока он пытался найти шоколадные конфеты, которые, по его уверениям, он куда-то засунул – может, в холодильник, может, в буфет, а может, в бельевой шкаф…

Странно, что сегодня утром мы так легко общаемся друг с другом. Было бы как-то естественнее, если бы испытывали неловкость и смущение. Неужели между нами все просто только благодаря тому, что он совершенно не чувствует того электричества, которое я, кажется, могу даже пощупать или попробовать на вкус? Неужели я ему не нравлюсь? Неужели мы останемся всего лишь друзьями? Кошмарная, убийственная мысль. И меня беспокоит что-то еще – из этой же области. Мы целовались или нет? Потому что, если да и он так спокоен, немногого же стоят мои поцелуи. Но с другой стороны, если нет, если мы не целовались, – почему? Что нам помешало?

Не исключено, что я пытаюсь хватать с неба звезды. Стиви восхитителен, правда, просто высший класс – и поэтому я не уверена, что хочу задержаться рядом с ним до того момента, когда станет понятно, что он думает обо мне по-другому. Будет больно услышать, что я милая девушка, но не в его вкусе. Лучше уж уйти сейчас, с романтическими воспоминаниями об искрящейся непорочной ночи. Я уже собираюсь сказать, что сейчас оденусь и уйду, мне нужно так много всего сегодня сделать, как вдруг Стиви спрашивает:

– У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

– Никаких. То есть я должна забрать Эдди, но после этого мы совершенно свободны, – не задумавшись ни на секунду, говорю я.

Да, таким ответом не убедишь мужчину, что ты безумно востребованная девушка с ужасно насыщенным и страшно гламурным образом жизни.

– У меня тоже, – говорит Стиви. – Как думаешь, Эдди хотел бы сходить в Музей наук? Мне в детстве очень нравились такие заведения.

– Думаю, он будет в восторге, – не выказывая и тени сомнения, говорю я. Я улыбаюсь. Меня смывает волной облегчения. Конечно, Эдди будет в восторге. Но в еще большем восторге будет его мамочка.

15. ДЕТКА, ДАВАЙ ПОИГРАЕМ В СЕМЕЙНУЮ ЖИЗНЬ

Белла

– Никогда – слышишь, никогда! – я больше не буду врать ради тебя! – шипит Амели.

– Но я не просила тебя врать, – замечаю я. Ненавижу, когда мои друзья разыгрывают передо мной ангелов во плоти. Как будто мне никогда не приходилось лгать ради того, чтобы прикрыть Амели. Я задумываюсь об этом и понимаю, что нет, не приходилось. Но если бы пришлось, я бы солгала – потому что иначе для чего вообще нужны друзья? К черту. Именно поэтому я ни одной живой душе не говорила о своей тайне.

– Ты поставила меня в неловкое положение. Мне нравится Филип.

– А я люблю его.

– Ну конечно. Поэтому ты и вышла за него замуж, будучи уже замужем, – огрызается она.

– Но…

Амели взмахом руки заставляет меня замолчать. Она открывает дверцу бара, достает бутылку виски и щедрой рукой наливает его в наши кофейные чашки, хотя сейчас еще утро. Ее действие приводит меня в уныние, поскольку я имела обыкновение делать то же самое, когда мы после гибели Бена сидели вдвоем и разговаривали и когда это являлось единственным способом притупить боль и шок.

– Ну… – Амели умолкает, так как явно не знает, что сказать.

Я набираю в грудь побольше воздуха и начинаю:

– Стиви был моей первой любовью. Он приехал в Кёркспи, когда мне было шестнадцать. В моей серой жизни он стал как бы лучом света. В отличие от большинства девчонок нашего городка я никогда не ходила на свидания с местными мальчишками, с которыми училась в школе. Городок у нас такой маленький, что все знают друг друга с самого детства. Это как, например, пойти на свидание с братом. Когда я пошла в пятый класс, то думала не о мальчиках, а только о том, какие выбрать предметы.

Амели, которая очень серьезно относится к образованию, настолько шокирована, что перебивает меня:

– Учебный год уже начался, а ты еще не выбрала предметы?

– Да, Амели. Я не как ты или Бен. У меня нет таланта или призвания к чему-либо. И никогда не было. Я дожидалась списков, где было указано, какой учитель ведет тот или иной предмет, и шла к тому, кто обращает меньше внимания на внешний вид и дает меньше домашних заданий. Но потом у нас в школе появился Стиви, и я стала думать о том, как подобраться к нему поближе. Я выяснила, что он собирается выбрать литературу, политику, музыку и историю. Эти предметы я и перечислила в своем заявлении.

– Да, усилия феминистского движения не пропали даром, – иронически бормочет Амели.

– В то время я считала, что это одна малина, но потом часто думала о том, что лучше бы выбрала географию и социологию, чем политику и музыку. Но мне кажется, мы уклонились от темы.

Амели сухо кивает.

– Стиви был на языке у всей школы. Он был на год старше всех в нашей параллели, так как пропустил год занятий, путешествуя по Южной Америке. Представляешь, какие преимущества это ему давало? Он ездил туда с родственниками – по-моему, двоюродными братьями – и по сравнению с другими мальчишками казался взрослым. Он столько всего знал! Он был таким загадочным, таким самоуглубленным и задумчивым… Все девочки хотели дружить с ним, а все мальчики – быть похожим на него. В первый же учебный день три девочки пригласили его на свидание.

– У вас в школе насчет этого, похоже, не церемонились, – замечает Амели.

– Мы жили в маленьком городке. Там каждый устраивает свой досуг как может, – говорю я. – К счастью, он жил недалеко от меня. После уроков мы обнаружили, что нам в одну сторону, и пошли домой вместе. Стоял замечательный день – начало сентября, погода еще летняя. Ясное синее небо, только начавшие золотиться листья. Заходящее солнце обливало нас мягким теплом. Деревья отбрасывали длинные тени. Я до сих пор помню сладкий запах подсыхающей травы и почувствовавшей приближение зимы живой изгороди.

Таких приятных воспоминаний о погоде у меня немного, потому что чаще всего мое возвращение из школы домой сопровождалось в лучшем случае пронизывающим ветром.

– Я просто хотела сказать, что в моей жизни не было ничего более романтического, чем та прогулка до дому со Стиви.

– Ничего?

– Ничего.

– Кроме предложения Филипа, – подсказывает мне Амели.

– Вообще-то нет, – говорю я, решая не успокаивать ее ложью. – Оказалось, что Стиви не был загадочным, самоуглубленным и задумчивым, – он был просто скромным.

Как только мы преодолели неловкость недавнего знакомства, выяснилось, что он интересен и очень умен. Он захотел проводить меня и прошел мимо своего дома к моему, а потом я захотела проводить его и мы вернулись к его дому, а потом…

– Он снова пошел тебя провожать.

– Да. – Несмотря на мои невеселые обстоятельства, я улыбаюсь. – Мы ходили туда-сюда с четырех до семи. В семь нам встретился мой отец. Он сказал, чтобы я прекратила шататься и шла домой пить чай. И тут Стиви, прямо в присутствии отца, поцеловал меня в щеку.

– Какой демонстративный жест, – говорит Амели. Я с обидой смотрю на нее.

– Именно так. Мы стали парой. Он зашел в дом, попил чаю с отцом и братьями, а затем мы поиграли в «Четыре в ряду». Я разбила его в пух и прах.

До того вечера в нашем доме всегда стояла безрадостная тишина, прерываемая только тиканьем часов, шипением выгорающего в камине угля и периодическими ссорами и пьяными выходками. Своим приходом Стиви согрел наш дом.

– Мы были неразлучны весь пятый и шестой класс. Мы любили друг друга так, как можно любить только в ранней молодости. Мы вместе учились, читали стихи, он пел и играл на гитаре. Для нас было очевидно, что мы пойдем учиться в один университет. Я всегда считала, что Стиви вытащит меня из Кёркспи. Главной причиной моего влечения к нему была его непохожесть на окружающих. Я подождала, пока Стиви определился с выбором, и подала документы в тот же университет. Мы оказались в Абердине. Там очень хороший университет, но даже тогда я уже была немного разочарована тем, что мы не отправились куда-нибудь еще дальше.

– А твой отец не возражал против того, что вы решили ехать вместе?

– Он никогда не лез в мою личную жизнь. И ни в какую другую тоже. Думаю, он просто был рад, что я еду учиться и не буду обивать каблуки в Кёркспи.

Я приукрашиваю действительность. Не думаю, что Амели поймет меня, если я скажу ей, что мой отец был рад, что я просто исчезла с его глаз. Ему было все равно, чем я занимаюсь, – лишь бы, чего доброго, не вернулась обратно. Только однажды он высказался в том смысле, что университетское образование пойдет мне на пользу: «Станешь поласковей и вообще». А Стиви он посоветовал заняться каким-нибудь ремеслом: «Ты, парень, научись делать что-нибудь руками, а то закончишь как и все остальные – будешь с шантрапой в забегаловке штаны протирать».

– Может, все бы обернулось по-другому, если бы мама была жива. – В голосе у меня дрожит жалость к себе.

С чего надо начать, чтобы толком объяснить все Амели? Держу пари, что, если бы мы играли в ассоциации, на слово «детство» она бы ответила такими словами, как «лето», «телевизор» или «сладости». Моими ассоциациями были бы «уныние», «страх» и «вина». Мой отец полагал, что конфеты, центральное отопление и даже добрые отношения в семье были излишествами, без которых мы вполне могли обойтись. Он был уверен, что жизнь на северо-востоке Шотландии неразрывно связана с лишениями, и не считал нужным бороться с ними, а даже любил их. Ему не доставляли неудобства ни жесткие стулья, ни холод, ни ледяной ветер. Но главной отличительной особенностью наших с ним отношений было его глубокое недоверие ко мне.

Мой отец был промысловым рыбаком, а рыбаки – суеверные люди. Все эти поверья передаются из поколения в поколения, и, может быть, раньше, до появления сложного навигационного электронного оборудования и современных средств поиска рыбы, они были оправданны, ведь промысел в большой мере зависел от удачливости рыбака. Никогда не лишне подкрепить свои шансы.

Суеверий, в которые отец верил и согласно которым организовывал свою жизнь, было бессчетное количество. Считалось, что нельзя называть лодку именем, оканчивающимся на гласную, нельзя красить лодку в голубой цвет, покидать порт в пятницу, брать на борт священника, свистеть, находясь в море. Беду приносили кролики, а также свиньи и женщины – женщины в особенности. Я думаю, что это глубоко укорененное недоверие к женщинам может брать начало в мифе о губящих корабли сиренах – или в простом женоненавистничестве. Нас и близко не подпускали к лодкам. В семьях рыбаков существовали особые правила, разъясняющие, как и когда женщины должны были мыться, работать по хозяйству, печь хлеб и даже расчесывать волосы.

Мой отец произвел на свет четырех сыновей и считал, что не обделен удачей, – но в тот день, когда родилась я, море забрало одного человека из его команды. Он решил, что это из-за меня. Он и помыслить не мог о том, что винить надо было ужасную погоду и бурное море.

Он окончательно утвердился в мысли, что я черт в юбке, когда увидел, что я расчесываю волосы, в то время как братья были в море. Он орал на меня, говорил, что я настоящее проклятие. Я что, хочу, чтобы они все погибли? В тот вечер умерла мать. Некоторое время после этого я и сама верила в свою способность приносить несчастье. «Бич сечет до мяса – вина до нутра». Сейчас, когда я сижу в теплой, чистой кухне Амели, эта суеверная чушь кажется мне невероятной. Скорее всего, я не смогла бы объяснить ей хоть что-нибудь.

Но мне и не приходится этого делать, поскольку Амели спрашивает:

– А что думали его родители?

– Родители у него были в разводе. Своего отца он годами не видел. Он жил с матерью, которой я нравилась. Она была рада, что мы едем вместе. Она придерживалась старомодного и по существу неверного мнения, что я уберегу его от беды.

– Когда вы поженились?

– Мне было девятнадцать.

– Так мало!

– Мне как раз это и нравилось, нравилось, что у нас впереди целая вечность. Я была уверена, что мы никогда не расстанемся. – Я замолкаю и думаю о том времени, когда я еще верила в слово «никогда». Это почти физически болезненно. – Мы так любили друг друга! Для нас это был логичный, само собой разумеющийся шаг – хотя при теперешних обстоятельствах он кажется глупым. Забавно, что взгляд в прошлое показывает события совсем в другом ракурсе. Сама идея пожениться родилась за одну минуту. Не успев отойти от похмелья после ночной пьянки, мы отправились в бюро записи актов гражданского состояния. Свидетелей притащили с улицы. И хотя Шотландия – это все же не штат Невада, нам обоим было больше восемнадцати, так что оформить брак не составило труда. Это было романтично. Что-то вроде приключения.

– Что пошло не так?

– То, что должно было. Мы были слишком молоды. Нам почти сразу же стало стыдно своего поступка, мы испугались и не решились рассказать о нем ни родителям, ни кому-либо еще.

– Вы подумали, что они рассердятся?

– Я подумала, что это только мое со Стиви дело. Что-то вроде этого. Мы лишили мать Стиви возможности показаться на людях в шляпе. Мой отец, наверное, слегка обиделся бы на то, что от него скрыли достойный повод как следует напиться, – но одновременно вздохнул бы с облегчением – ведь ему не пришлось оплачивать свадьбу. – Я смущенно пожимаю плечами, словно извиняясь за ошибку молодости. – Я думала, что, выйдя замуж, стану более независимой, однако этого не случилось. Я чувствовала себя просто глупо. Мы знали, что все отнесутся к нашему поспешному бракосочетанию как к идиотской, безответственной шутке, потому что… ну, ведь именно так и было. Мы молчали, поскольку не хотели услышать то, что и так знали.

Амели встает, берет печенье из вазы на буфете и снова садится. Она предлагает мне шоколадный диджестив. Обычно я к нему неравнодушна, но в этот раз отрицательно качаю головой. Амели двумя укусами приканчивает одно печенье и принимается за следующее.

– Пока мы учились в университете, все было нормально. Мы даже в каком-то смысле наслаждались нашим маленьким секретом. Мы жили в общежитии, у нас не было практически никаких обязанностей. Мы были просто большими детьми, играющими в семейную жизнь. Мы столкнулись с реальной жизнью только после получения диплома. Мы переехали в Эдинбург. Жить там оказалось дорого.

У нас не было денег и не было работы, а когда мы все же нашли работу – дерьмовую и низкооплачиваемую, – деньги у нас все равно не задерживались, потому что мы платили за квартиру.

Я рассказываю о том времени, и у меня холодеют пальцы на руках и ногах. В нашей продуваемой всеми ветрами квартире всегда было холодно. Так же холодно, как в Кёркспи.

– Стиви твердил, что хочет быть музыкантом, но в Эдинбурге это было практически неосуществимо. Все говорили, что нам надо двигаться на юг или даже за границу. Но Стиви не хотел. Он полагал, что его талант кто-нибудь обнаружит, пока он будет, напевая, жарить картофель фри в «Макдоналдсе». Понемногу я начала его ненавидеть за это. Мне казалась абсурдной его вера в то, что в один прекрасный день кто-нибудь крикнет: «Эй, ты, с солонкой! Ты именно тот парень, кого я искал». Но все стало еще ужаснее, когда он отказался от мечты сделать что-то в своем собственном стиле и полностью посвятил себя подражанию Элвису Пресли.