Текст книги "Скорость. Дарьяльский дрифт (СИ)"
Автор книги: Адам Хлебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава 22
– Ну и что это, по-вашему, товарищ капитан? Мистика или физика?
Джапаридзе, задумчиво наблюдая за шарами, произнёс:
– Физика, конечно. Просто редкая. Видите, как они плывут ровно вдоль хребта? Это не духи, а что-то вроде… электричества в воздухе.
– То есть, это не Святой Георгий скачет на невидимом коне?
– Нет, уважаемая Марина. Хотя наши местные люди так думают – мол, Уастырджи путь указывает. Но я материалист. На самом деле, в горах такое бывает: воздух перенасыщен зарядами, особенно перед грозой или после.
– А тогда что означает «хороший знак»?
Капитан рассмеялся:
– Подловили меня. Ничего не скажешь. Это означает что-то типа «поплевать через левое плечо», когда вы сталкиваетесь с чёрной кошкой. Вы знаете, что кошка никак не может вам навредить, но всё равно плюёте на всякий случай. Здесь всё то же самое, просто вместо кошки – электрические заряды.
– То есть это как шаровая молния, только медленная?
– С другими физическими свойствами.
– Они не гаснут.
– Ну, это пока. До тех пор, пока воздух ионизируется, частицы сталкиваются – вот и свечение. Вспомните, как люминесцентная лампа работает – там тоже газ светится.
– Значит, никакой мистики?
– Абсолютно!
– И всё же давайте желания загадаем!
– Я не верю, но вы загадывайте, потом расскажете, исполнилось ли, – обратился Джапаридзе к нам с Мариной.
– А у вас их нет? – спросила Марина.
– Мне главное, чтобы родина и советские граждане были в безопасности, а все преступники и враги сидели в тюрьме. Как говорит Жиглов: «Вор должен сидеть в тюрьме».
– Да, хороший фильм, я его очень люблю, всегда плачу, когда вижу, как Лариса приносит Шарапову ребёнка из дома малютки.
– Это да, – Джапаридзе повернулся ко мне и неожиданно спросил, – кстати, Александр, я хотел спросить, но забыл, на каком основании вы разъезжаете по горам на колхозном имуществе?
– Я не разъезжаю, а работаю на полставки водителем у Семёна Семёновича, – соврал я, не моргнув глазом, так что Марина уставилась на меня.
– Правда? – Джапаридзе, конечно же, мне не поверил.
– А что? Лето, что ещё студенту делать. Нам не запрещается подработка. Коплю.
– И на что же?
– На «Запорожец», машину хочу.
– Хорошо, на днях проверим. А так, не смею вас больше задерживать. Насчёт Цеевых договорились?
Он протянул руку. Получалось, что если я пожму руку, то приму на себя что-то типа взятого при свидетелях обязательства, которое он не преминёт мне припомнить.
Хитрый, но я тоже не лыком шит.
– Я очень постараюсь выполнить вашу просьбу, но не обещаю. Руки не жму – грязные, всё в масле и бензине.
Джапаридзе усмехнулся моему «манёвру», качнул головой и зашагал к чёрной «Волге».
Элегантно развернувшись, Джапаридзе послал Марине воздушный поцелуй и умчался прочь.
Принесла его нелёгкая!
Завтра надо срочно лететь в Архонку, предупреждать Марусю и Семёна Семёныча. Устраиваться на работу?
Джапаридзе спутал все карты. Хоть отдавай машину обратно и отказывайся от участия в ралли.
На следующий день станица Архонская снова дружелюбно встретила меня ватагами пацанов, приглашением на обед от Маруси и отсутствием председателя.
Он уехал в район до вечера. Обещал вернуться к окончанию киносеанса.
– Да не переживай ты так. Семёныч знает, что делает. Если он тебе доверил машину, значит, наперёд продумал, что и как. Пошли до моей хатки, я тебе сейчас вкусно накормлю.
Я шагнул внутрь Марусиной казачьей избы, и время будто замерло.
Под ногами скрипнули половицы, прикрытые домотканым половиком с ромбами да зигзагами.
Увидев мой взгляд, Муся улыбнулась и стала объяснять:
– Половик не просто для красоты, а чтобы из щелей холод не дул. Помню, бабка всегда говорила: «Казак без половика – что конь без подковы». Так и живём веками. Проходи.
Я зашёл в комнату и осмотрелся. Слева – старый комод, рыжий, как лисий хвост.
Прямые, без выкрутасов, ручки – ровно такие, какие любили в старину: чтобы в темноте нащупал, даже если с похмелья.
Верх украшали царапины да потёртости – я представил, что раньше хозяин, войдя в дом, сваливал на крышку комода свою амуницию. И царапины – это следы от казачьих поясов с кинжалами.
Вряд ли такие борозды оставят детские ладони или женские украшения – кольца, серёжки и бусы.
Посреди горницы – стол, дубовый, потемневший от времени. На нём – идеально чистая вязаная скатерть с кистями.
Никаких следов жизни: ни кругов от стаканов, ни воска от свечи, ни крошки хлеба.
От стола веяло каким-то особым уютом.
Будто вчера здесь ещё сидели, пили чай с мёдом, спорили о политике да вспоминали, как при царе жили и чем советская власть лучше.
Кровать – целая крепость. Под стать хозяйке. Высокая, с горой подушек в наволочках с розами.
Покрывало – ручной работы, стёганое, с узором в виде солнца. На краю – одеяло, сбитое из овечьей шерсти, тяжёлое, пахнущее дымом и травами.
В углу – печь, белёная, с лежанкой. На устье – чугунок. Рядом – ухват да кочерга, будто только что отставленные в сторону.
– Печь-то топите?
– Да нет, давно уже газ у нас. Но если зимой холодно, то могу и затопить.
Я продолжал разглядывать её хоромы.
Окна украшены рушниками – белыми, с красной вышивкой. На одном – петухи, на другом – виноградные гроздья. Занавески – ситцевые, в цветочек, чуть выгоревшие на солнце.
А обои тоже с петушками, розовые.
Они немного выбивались из общего казацкого стиля. Наверно, Муся их сама подбирала.
Я сел на лавку, и подо мной скрипнуло дерево. В воздухе витал запах старых брёвен, сушёных трав и чего-то неуловимо родного – может, печёного хлеба, а может, пирогов.
Эта изба была как застывшая песня – о казаках, о войне, о жизни, которая ушла, но оставила след в каждом углу, в каждой трещинке на стене.
– Вон так, рукомойник. Руки мыть будешь?
– А то как же!
– А Лёнька мой, его каждый раз силком гнать надо.
Лёнька пытался улизнуть вместе со мной, но в последний момент профессор заставил везти его в Орджоникидзе.
Я помыл руки, поднимая носик деревенского рукомойника вверх, и мыльная вода стекала в эмалированное ведро, подставленное снизу.
Через пять минут передо мной дымилась тарелка с голубцами, от которых шёл такой пар, что хоть святых выноси.
Маруся устроилась напротив. Она достала бутылку с самогоном:
– Будешь?
– Нет, Марусь. Я же за рулём!
– Ну и правильно!
А потом без умолку сыпала новостями, перемешивая ложку в стакане с чаем так, что кусок сахара на дне гремел, как мелкий град.
– Вот Семён Семёнович опять своё… – она закатила глаза, отчего морщины у висков разбежались лучиками. – Вчера на собрании заявил: «Будем ещё технику покупать, что не используем, будет по потребкооперации с соседями делить, урожаем брать. А на вырученные деньги строить новый клуб!» А где деньги взять? В бухгалтерии – каждый рубль на учёте.
– А старый клуб-то чем ему не угодил?
– Так понимаешь, в церкви всё-таки клуб. Нехорошо как-то. Ты ешь, ешь. Это мои фирменные.
Я с наслаждением разламывал вилкой сочный голубец – капустный лист хрустел, а рис с мясом так и таял во рту.
Марусины фирменные голубцы были туго свёрнутые, как патроны в обойме, пропитанные ароматной зажаркой.
– А наша завклубом, – продолжала Маруся, наливая мне вторую чашку чая, – опять костюмы пересчитывает. Говорит, после прошлого концерта две юбки пропали. Да кому они нужны, эти папётки с блёстками? Разве что…
Тут она вдруг замолчала, подозрительно посмотрела в окно. За окном заскрипели ворота – кто-то подъехал на мотоцикле. Маруся вздохнула, доедая свою порцию, добавила:
– Опять этот. Ну, спасу от него нет.
– Кто? Хочешь, я ему объясню, он сюда дорогу забудет?
– Да, Петька-почтальон. Третий день за мной ухаживает, да только он не про мою честь. Я сама его отважу, вот ещё. Почтальонов я буду бояться.
Она встала, поправила передник и направилась к выходу.
Я счастливо улыбнулся.
Потому что в это мгновение изба ожила полностью – скрип половиц, звон посуды, запах еды и этих бесконечных разговоров, в которых сплетались колхозные дела, соседские сплетни и что-то такое тёплое, домашнее, от чего на душе становилось спокойно.
Я выглянул в окно. Теперь было понятно, почему Муся давала Петьке от ворот поворот.
Он был мелким и щуплым, похожим на молодого актёра Брондукова, сыгравшего Федула в «Афоне».
Я доел последний голубец, вытер рот салфеткой и подумал: вот она, настоящая казачья жизнь.
Было забавно смотреть, как почтальон Петька хорохорится, а Муся его прогоняет со двора.
Петька вроде как ревновал и выпытывал, кто у Муси в гостях. Он явно был неравнодушен к подруге Лёни.
Шансов у него ноль, но за отвагу и настойчивость я бы его наградил стопариком.
Но хозяйка была неумолима и в конце концов замахала на Петьку рушником с плеча.
Почтальон пообещал вернуться завтра, во всём разобраться и ретировался на мотоцикле.
Муся вернулась в дом.
– Добавки?
– Нет, какой там. Пошли на сеанс – опоздаем!
Мы решили сходить с ней в кино.
Тот вечер запомнился мне улыбками. Не приторно-сладкими, а тёплыми, лукавыми, как майское солнце после дождя.
Мы с Марусей шли по главной улице, и казалось, всё село высыпало на пороги – кто с вёдрами, кто с детьми на руках, кто просто так, чтобы перекинуться словом.
– Ой, парочка какая! – раздался знакомый хрипловатый голос.
– Это дядя Ваня, наш местный балагур, не обращай внимания, – шепнула моя спутница.
Тот сидел на лавке у забора, болтая ногами, и лущил семечки. – Лёнька-то где? Опять своему ГАЗону стихи читает?
Маруся важно приосанилась, поправляя платочек на плечах:
– Ага, целую поэму «Ода гаечному ключу» сочиняет! Говорит, к вечеру допишет…
Из-за плетня выглянула тётка, вся перемазанная в муке:
– Вань, да ты бы лучше за женой присмотрел! Она у тебя вчера с подругами в клуб собралась, а ты тут как сирота казанская.
– Да я-то ничего, присмотрю, – ответил дядя Ваня, – вот Лёньке-то не позавидуешь! Пока он свои детали точит, его Маруся с новым кавалером по кинотеатрам гуляет! А моя-то чай с подругами в клуб идёт.
Клуб «Родина» встретил нас уютным гомоном. В фойе у кассы толпились люди в очереди за билетами.
– Куда прешь! Колька, вас здесь не стояло!
– Ты чё? Я раньше тебя пришёл.
Внутри меня ждал сюрприз.
Билетёрша, строгая, но добрая женщина, качая головой, гаркнула:
– Ну-ка тише, молодёжь!
У касс волшебным образом воцарилась тишина.
– Сашок, проходи с Марией без билета! – крикнула Тома Петровна, подмигивая.
– Это за что такая честь? – спросили в толпе.
– За то, что в районе лучшие фильмы для нас добыл! Директор велела выписать контрамарку.
– И мне тоже полагается, я тоже старался и фильмы добывал! – послышался знакомый голос.
– А ты, Лёонид, оплачивай на месте! – строго сообщила билетёрша, но глаза её смеялись.
Лёня повёл подбородком и полез в карман.
В полумраке кинозала я устроился в середине зала, а Лёня с Марусей, перешёптываясь, пробирались на задний ряд – классика жанра.
На экране заиграли титры «Игры в четыре руки» с Бельмондо. Фильм привёл меня в восторг!
Каждый кадр – как глоток шампанского.
Париж, переливающийся огнями, этот неповторимый стиль Бельмондо, его фирменная полуулыбка, когда он обводит всех вокруг пальца. Потом Венеция.
Я заворожённо следил за авантюрой героя, ловя каждый поворот сюжета.
Мне нравился Бельмондо. Его фирменная походка – ленивая, чуть раскачивающаяся, будто он не идёт, а плывёт по европейским мостовым.
Дерется, смеётся, флиртует с женщинами. Примерно как я. Или я как он.
В сцене, где его герой обыгрывает всех врагов в покер, я невольно затаил дыхание.
Вот он делает вид, что задумался – медленно прикуривает, выпускает дым колечком, а глаза в это время вычисляют каждую мелочь.
Когда Лёня с Марусей вышли после сеанса – она с растрёпанной причёской, он с глуповато-счастливой улыбкой – я только усмехнулся.
У каждого сегодня своё кино. У них – романтика на заднем ряду. У меня – Бельмондо, джаз и мечты о Париже.
Я очень любил нашу страну, но был уверен, что когда-нибудь в будущем поеду на соревнования за границу, может, даже в капстрану, может, даже в Париж.
Утро было жарким даже для начала июня. Я ехал по пыльной дороге в колхоз (название), и наш гоночный УАЗ подпрыгивал на выбоинах, поднимая тучи рыжей пыли.
В открытые форточки врывался терпкий аромат полыни, смешанный с запахом нагретой земли. Где-то в траве прятались кузнечики.
Они высоко выпрыгивали при приближении «Дуремара», будто торопились разглядеть, кто к ним пожаловал в это короткое северокавказское лето.
Полчаса назад я позвонил Зауру в Новый Батако и сообщил, что еду к нему.
Семён Семёнович спокойно выслушал меня, фыркнул и сообщил, что «видал он этих проверяющих, сам знаешь, на чём».
Но попросил сходить в бухгалтерию, чтобы мне оформили путевые листы и местную командировку в Дарьял.
Его уверенность в том, что он «почикает» хоть кого, немного успокоила меня.
Вчерашние впечатления от кино, странные встречи и едва ощутимое присутствие того старика не выходили у меня из головы.
Я вспоминал, как он выглядел, когда следил за мной и Лёней на дороге из Ставрополя в Орджоникидзе.
Как та самая «Волга» стояла на обочине, а старик в папахе сидел, высунув локоть в окно.
Мы обменялись взглядами – всего на мгновение. Но в его глазах не было ни угрозы, ни любопытства. Только какой-то холодный огонь.
Заур встретил меня у колхозных ворот фермы.
– В самый раз приехал! – крикнул он, широко улыбаясь. – Женщины только что завтрак приготовили. Поехали.
Сказал он, запрыгивая в салон. Минут через пять мы остановились у небольшой аккуратной беседки, расположенной возле здания колхозной столовой.
Сначала он обошёл архонский УАЗ медленным шагом, оценивая его внешний вид.
Его взгляд скользнул по перетянутым ремнями запасным канистрам, проверил крепление запасного колеса.
Потом заглянул под днище и задержался на новых амортизаторах, блестевших свежей краской.
– Ну, видно, что спецы поработали.
После осмотра положил мне руку на плечо и повёл усаживать за стол.
– На въезде в вашу Осетию нужно заметить вывеску на стеле. Вместо «Добро пожаловать» надо написать «Приятного аппетита». Заур, сколько можно сидеть за столом? Я вообще по делу приехал.
– Дело подождёт, а вот когда мы в следующий раз досыта поедим, никто не знает.
– Ты что, на войну собрался?
– Нет, но мужчина должен быть готов ко всему.
Мы неспешно болтали и уплетали яичницу с ароматным хлебом, только что испечённым в печи.
– Ну что там? Как фильмы? Народу нравится?
– Клёво! Спасибо тебе за помощь, без тебя…
– Брось, – он махнул рукой, – пустяки.
– И за запчасти спасибо, машина теперь зверь.
Он отшутился:
– Представлю, что вы с ней наворотили, думаю, сняться с соревнований.
– Я уверен, что твоя тачка тоже что надо. Скажи, я вот немного в местных костюмах не понимаю. Почему ваши пожилые мужики носят высокие папахи?
– Не, это не наши. Это у ингушей. Иногда у чеченцев. Реже у кабардинцев. Папаха у соседей скорее вещь духовная, нежели чем материальная. Считается признаком мужественности и зрелости. Мы с грузинами иногда ингушей так и называем: «народ в высоких папахах». А что?
Я рассказал, что несколько раз пересекался с дедом, и мне нужно его найти.
– И как ты собираешься это сделать?
– Не знаю. Похоже, он из начальства.
– С чего ты взял?
– Ну, ездит на белой «Волге» с водителем.
Заур улыбнулся:
– На Кавказе на белой «Волге» может ездить кто угодно.
– Ну, ты же не ездишь?
– Я другое дело. Люди в колхозе не поймут, если мой отец ездит на УАЗе, а я буду на «Волге» рассекать.
– А хотел бы? – я вспомнил догонялку ГАЗ-24–24.
– Наверно, нет. Зачем мне она? «Шестёрку» – да, хочу. Водил бы с удовольствием.
А насчёт старика в папахе, если он местный, то ингуши и кабардинцы часто собираются в ресторане у гостиницы «Интурист», у суннитской мечети, знаешь?
– А разве осетины были мусульманами? Откуда мечеть в Орджоникидзе?
– Нет. Разве не знаешь? – он удивлённо покосился на меня. – Только очень небольшое число. Процентов пять-восемь, в районах, прилегающих к Кабарде.
Мы поболтали ещё долго про ралли и гонки. Он был неплохо осведомлён о местных дорогах и способах езды по бездорожью и я прислушивался к каждому его совету. Вскоре к нам подошла женщина и что-то сказала ему по-осетински.
– Ты извини, я на работе. Мне нужно в гараж.
– Конечно, пора и честь знать, как говорят у нас. Спасибо за завтрак.
Мы встали.
– Не за что. Ну что, твой «Дуремар» готов к подвигам? – хлопнул он по капоту, и в ответ двигатель взревел ровным, бархатистым басом, заставив улыбнуться моего друга.
– Слушай этот звук… – перекрикивая рёв мотора, сказал он, и в его глазах вспыхнул тот самый огонёк, который я видел только у настоящих фанатов. – Вы что с УАЗом сделали? Так не бывает! Чистая музыка! У тебя там распредвал новый или просто клапана отрегулированы?
– После гонки познакомлю с механиком, если смогу доехать до финиша.
Заур фыркнул, но одобрительно кивнул – в нашем кругу такая скромность ценилась, мы понимали друг друга без слов.
– Ладно, гонщик, – он отошёл на шаг, освобождая путь. – Удачи, встретимся на старте.
Я помахал в ответ.
«Дуремар» дёрнулся с места, подбрасывая в воздух клубы золотистой пыли.
В зеркале мелькнула фигура Заура – он стоял, подняв руку в прощальном жесте, постепенно превращаясь в маленькую тёмную точку на фоне белёсого неба.
* * *
Через полчаса я припарковался поодаль от гостиницы «Интурист», рядом с мечетью.
Мой автомобиль привлекал внимание своими наклейками, зеваки останавливались и обсуждали необычный УАЗ.
Пока люди разглядывали мою машину, я разглядывал автостоянку у гостиницы.
Вот она. Белая «Волга». В салоне никого нет.
Я вышел и запер водительскую дверь «Дуремара».
Глава 23
Я припарковал УАЗ в тени раскидистого платана, сделав вид, что проверяю давление в шинах.
Та самая белая Волга напротив входа в «Интурист», сверкая хромом на солнце, на дальнем конце площади у ревущего рядом Терека.
Подойдя поближе под предлогом поиска урны, я заметил, что на передней панели лежала аккуратно сложенная карта и атлас автодорог.
Я подержал ладонь над капотом. Через металл ощущалось тепло двигателя – значит, машина приехала совсем недавно.
Пахло бензином и разогретыми автомобильными покрышками.
Сделав круг вокруг машины, будто разглядывая архитектуру гостиницы, я зафиксировал серию номеров «КББ» – не местные.
Под днищем – ни капельки масла. Шкворни прошприцованы. Ничего подозрительного, кроме свежей царапины на глушителе.
Машина на отличном ходу. Видно, что за «Волгой» ухаживали и обслуживали.
У фонарного столба неподалёку двое мужчин в огромных кепках оживлённо обсуждали что-то, периодически поглядывая в мою сторону.
Но быстро потеряли ко мне интерес.
Они отвернулись, когда из гостиницы вышла шумная компания туристов.
Я воспользовался моментом, чтобы понажимать на кнопки на ручках. Но машина оказалась запертой.
Из-за поворота показался автобус ЛАЗ, громко пыхтя дизелем, медленно развернулся и подъехал к вестибюлю, закрывая меня от посторонних глаз широким кузовом.
На некоторое время я оказался вне поля зрения – люди ни из вестибюля гостиницы, ни с террасы ресторана не могли теперь разглядеть, что происходит у белой «Волги».
Сердце колотилось так громко, что, казалось, оно заглушает шум двигателя белого туристического ЛАЗа с двумя красными полосами на борту.
Пора!
Я приложил ладони к заднему стеклу, почувствовав холодное прикосновение.
Кожа «прилипла» к поверхности – старый трюк с «присосками» сработал, и стекло на миллиметр сместилось вниз.
Нужно было давить равномерно, без рывков. Стекло ещё чуть-чуть подалось вниз, тихо и жалобно скрипнув засохшими резиновыми уплотнителями.
В образовавшуюся щель я вставил плоскую отвёртку, обмотанную тряпкой, и надавил, плавно увеличивая усилие.
Механизм заскрипел, принимая нагрузку, но стекло не лопнуло – только опустилось ещё на три-четыре миллиметра.
Больше и не надо.
– Теперь очередь проволоки и петли.
Тонкий стальной тросик скользнул в щель.
Я смотрел по сторонам – оставалось совсем мало времени.
Руки дрожали – не от страха, а от адреналина. Петля на конце проволоки болталась, как змеиная голова, пока я пытался накинуть её на кнопку блокировки.
– Давай, каналья! Накидывайся, зараза…
Через стекло было видно, как внутри салона проволока скользит по обшивке двери. Ещё сантиметр – и тонкий металл под пластиковой головкой с розочками.
Он заменил шляпки на блокирующих «гвоздиках».
Чудной вкус у владельца.
Поворот петли. Ещё один. Проволока натянулась, цепляясь за шляпку кнопки. Осталось только потянуть…
Внезапно у гостиницы раздался смех. Группа туристов шумно грузилась в ЛАЗ.
Я замер, чувствуя, как капли пота скатываются по спине. Но автобус всё ещё прикрывал меня.
Резкий рывок – и внутри раздался глухой щелчок.
Дверь приоткрылась.
Тихий триумф.
Я быстро проскользнул внутрь, прикрыв за собой дверь. В салоне пахло нагретой кожей с потолка, бензином и чем-то ещё – горьковатым, как полынь.
Солнечный свет, беспрепятственно льющийся через чистые стёкла, заливал салон жёлтым июньским сиянием.
Я как на ладони, точнее, как в аквариуме.
Раздавшийся резкий гудок такси заставил меня вздрогнуть.
Я посмотрел на улицу. Пока мной ещё никто не интересовался.
Сиденья «Волги» были застланы новым ковром с густым ворсом цвета спелой вишни. Наверно, он считается роскошным по меркам местных обладателей авто.
Узоры – геометрические, с острыми углами – выглядели свежими, будто ткали их специально для этой машины.
Когда я опустился на водительское сиденье, ворс мягко подался подо мной, оставляя на брюках следы-полосы.
Руль был плотно обтянут чехлом из светлой бараньей шкуры – не фабричным, а сшитым вручную.
Швы ровные, но заметно, что мастер работал без лекала: в некоторых местах строчка ложилась чуть наискосок.
В местах, где обычно лежат ладони, шкура была немного примята.
На зеркале заднего вида, где обычно болтаются пластмассовые футбольные мячики или дешёвые иконки, висел настоящий ювелирный шедевр: небольшой рог, оправленный в серебро.
Металл был украшен тонкой гравировкой – переплетением виноградных лоз.
Но главное – его содержимое. Рог будто бы был наполнен доверху золотым песком.
Если приглядеться внимательно, то создавалось ощущение, что песок вот-вот начнёт сыпаться из рога в салон.
Рычаг коробки украшала роза в слюде, такая же, как и в кнопках запирания двери, что, конечно, портило дизайн салона и придавало машине колхозный вид.
Но никто не может заставить советских граждан перестать массово украшать свои средства передвижения подобными «богатствами».
Спасибо за то, что это явление не приобрело такие экстремальные формы, как в Пакистане и Индии – там вообще пёстрые автобусы и машины выглядят, как разукрашенные во все известные цвета какаду.
– Пора лезть в багажник. В салоне больше ничего интересного.
Водитель автобуса лениво посмотрел на меня и отвернулся.
Достав щуп, я направился к багажнику.
Взглянул на уплотнитель, потрескавшийся от времени, слегка подался под нажатием.
Вернулся к корме «Волги», присел на корточки, вглядываясь в узкую щель между кузовом и крышкой.
Я быстрым и уверенным движением вёл щуп под резиновый уплотнитель, стараясь держать его параллельно ребру жёсткости.
Щуп упёрся во что-то твёрдое. Не то.
Вытащил, осмотрел, немного изогнул, чтобы придать упругости.
Снова ввёл, теперь под чуть большим углом.
Моё «орудие взлома» прошло глубже. Внезапно кончик провалился в пустоту – попал в технологическое отверстие.
Осторожно повёл в сторону, пока не ощутил пружинящее сопротивление.
Замер. Пот струился ручьями. Один резкий, но аккуратный толчок – и из недр замка багажника раздался глухой щелчок.
– Есть контакт!
Крышка приподнялась на пять сантиметров, выпуская запах войлока и машинного масла.
Моя отмычка в виде щупа выскользнула, оставив на уплотнителе едва заметную царапину. Я огляделся – на меня никто не смотрел.
– Работаем, – прошептал сам себе, чувствуя, как учащается пульс.
На дне багажника лежало что-то продолговатое, сантиметров сорок–пятьдесят. Сверток, туго перетянутый бечёвкой.
В ушах застучали барабаны!
Бум-бум-бум-бум…
Когда я коснулся свертка, по руке пробежал странный холодок – не от страха, а от предчувствия.
Я торопливо развязал бечёвку. Мешковина беззвучно поддалась, обнажая ножны из потемневшей кожи.
Иранская вязь. Реликвия. Чёрный Всадник.
Сердце заколотилось ещё быстрее. Я медленно вытянул кинжал, и время во всём мире сузилось до этого мгновения.
Он зазвенел.
В этот момент где-то вдали в горах прогрохотал гром, хотя на небе не было ни облачка.
Кинжал будто отозвался на мои мысли – его заострённые лезвия были тоньше, чем у самой острой заводской бритвы, сходились на смертоносном острие. Оно вспыхнуло искрой в лучах солнца.
Клинок был не просто стальным – он казался выкованным из ночного неба.
Сине-чёрный дамаск с мерцающими прожилками. Когда луч света скользнул по лезвию, на поверхности будто вспыхнули тонкие молнии – не мистика, а игра света на узоре идеально отполированной стали.
Рукоять легла в ладонь так естественно, словно была сделана специально для моей руки. Точнее, клинок и был самой рукой. Её естественной частью.
Такого я раньше никогда не ощущал.
Он был намного легче, чем выглядел – чувствовался идеальный баланс, словно оружие создавали для одного точного удара.
Навершение – серебряный череп с рубиновыми глазами, холодный на ощупь.
Под ним две кобры, искусно переплетённые в узор, который при повороте превращался в очертания женского тела – головы змей становились грудью, изгибы хвостов – бёдрами.
Свет играл на рукояти, создавая иллюзию движения, будто танцующая фигура оживала у меня в руках, как в том самом сне.
Хрен его знает, как объяснить, но в тот момент мне казалось, что от клинка запахло сталью, а сердце наполнилось необъяснимой силой.
Взгляд снова заскользил по ножнам. Я погладил выпуклую замысловатую вязь.
Я не мог разобрать букв, но вспомнил слова Марины:
«Давший кровь – получит силу, взявший силу – отдаст душу».
Пальцы сами сжали рукоять плотнее. В груди застучало так, что кровь прилила к вискам.
Трогать лезвие я не рискнул. Мало ли. И всё же я стоял как заворожённый. Мне пришло осознание что у меня в руках.
Это была не просто находка – это был артефакт, за которым охотились столетиями самые сильные и отважные мужчины Кавказа.
Знатные семьи, княжеские роды, воины и преступники.
Коллекционеры и знатоки, археологи и органы.
И теперь он лежал в моей руке, холодный, красивый, совершенный.
Я едва наклонил клинок, наблюдая, как свет скользит по дамасским узорам.
Быстро завернул кинжал в мешковину, но ощущение – будто держал в руках саму историю – не отпускало.
Теперь вопрос был только в одном – кто для кого стал добычей: я для кинжала или он для меня?
Что я делаю, краду или спасаю?
До этой секунды всё шло слишком хорошо.
Сверток лежал в руке, лёгкий и послушный, будто совершенно невесомый.
Но стоило мне подумать о краже, я словно переступил невидимую черту.
Воздух вокруг словно сгустился, наполнившись запахом полыни. Замедлившееся время снова понеслось бешеными скачками.
Красные рубиновые глаза женщины в навершии будто снова вспыхнули.
Из гостиницы «Интурист» вывалились трое: водитель с перекошенным от ярости лицом и двое громил, чьи движения были слишком синхронными, будто куклы на невидимых нитях.
Но не они произвели на меня впечатление.
Меня снова поразил взгляд старика в каракулевой папахе.
Он стоял у входа, опираясь на трость с серебряным набалдашником в виде вороньей головы.
Его тёмные глаза – два чёрных осколка ночи – неотрывно следили за мной. Он не кричал, не жестикулировал. Просто наблюдал, будто уже видел этот момент тысячу раз и знал, что будет дальне.
Хрен вам, дорогие служители Чёрного Всадника. Даже если ваш старик – само исчадие ада, хранитель кинжала, чьё имя шептали в горных сёлах, отдавать я вам не собираюсь.
Четвёрка мчалась в мою сторону, рассыпаясь веером и перекрывая мне пути к отступлению.
Я рванул к своему УАЗу, сжимая сверток с кинжалом так, что казалось, узоры на ножнах впились в ладонь и отпечатались на ней.
– Дуремарчик, не подведи! – выдохнул я, влетая в кабину.
Двигатель завёлся с первого раза и заревел. Я сразу включил печку, чтобы не дать двигателю перегреться.
Воздух в салоне стал горячим. Но я обливался холодным потом. В зеркале я видел, как «Волга» рванула с места без звука.
Люди на улицах провожали нас недоумёнными взглядами.
Первый поворот я взял на грани. УАЗ кренился, колёса визжали. Впереди медленно отъезжал автобус – я вжал педаль в пол и проскочил в сантиметре от его кормы.
На втором повороте неплотно прикрытая водительская дверь Дуремара с грохотом распахнулась, захлопав, как крыло раненой птицы. Я потянулся, чтобы прихлопнуть её, но в этот момент «Волга» пронеслась в паре метров от моего борта.
Улицы Орджоникидзе проносились за окном, как в кадрах кино.
Нырнул в переулок за столовой «Диета», проехал дворы по Огурцова, вылетел на проспект Коста.
В зеркале мелькнул белый капот – они не отставали.
На крутом вираже у старого полуразрушенного здания мой УАЗ вдруг развернуло на сто восемьдесят градусов в грязи.
Движок заглох. Тишина. Только приближающийся рёв «Волги».
Я сглотнул ком в горле и повернул ключ зажигания. Стартер закряхтел.
– Заводись, Карабас тебя дери, Дуремар!
Двигатель ответил вибрацией по всему кузову, чихнул, кашлянул и… ожил.
Как раз в тот момент, когда белая «Волга» появилась в конце улицы.
– Я уж думал, всё! Сдохли лёнинины сто двадцать шестые карбюраторы.
Дуремар снова набирал скорость, идя прямо в лоб «Волге».
Они свернули. Проехав метров тридцать, резко затормозили, начали разворачиваться на узкой улице в несколько приёмов.
Погоня продолжилась.Глаза на секунду цепляются за зеркало заднего вида – белая «Волга», снова сзади. Слышу нарастающий вой.
Ладони моментально становятся влажными, но хват на руле только крепчает.
Я вдавливаю педаль газа в пол. Рывок. УАЗ вздрагивает всем корпусом, двигатель ревёт протестующе, но послушно набирает обороты.
Сзади уже ощущается приближение «Волги» – их двигатель мощнее, они быстрее на прямой.
Я это прекрасно понимаю и не собираюсь давать им использовать преимущество.
Резкий бросок руля вправо. УАЗ кренится опасно, подвеска стонет под нагрузкой. Правое колесо на мгновение отрывается от земли, и я чувствую, как машина вот-вот перевернётся.
Но нет – с грохотом опускаемся обратно. В зеркале видно, как «Волга» вынуждена сбросить скорость, теряя драгоценные метры.
Я влетаю в узкий проход между пятиэтажками – здесь мой козырь. Пространства едва хватает для широкого УАЗа, не то что для их низких седанов.
Над головой – море развешенного белья. Простыни, пододеяльники, детские пелёнки – всё это хлопает на ветру, как призрачные знамёна. Настоящая дворовая ловушка для тех, кто идёт сзади.
