Текст книги "Скорость. Дарьяльский дрифт (СИ)"
Автор книги: Адам Хлебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава 17
– Они отдали оригиналы бумаг Филимонова?
– Кто это? Шишка в Академии наук? Мировое светило науки?
– Ах, да. Ты же не археолог, вот кто у вас там самый сильный чемпион мира по гонкам?
– Ну, гонки разные бывают. Нет такого, чтобы один человек был победителем на всех мировых соревнованиях. Например, есть такая гонка – Гран-при Монако, там дважды побеждал Никки Лауда, а в прошлом году Жиль Вильнёв.
– Ну вот представь, что Кавказ – это твой Монако, а Филимонов – это твой Лауда. Только который жил и работал сто лет назад.
Я присвистнул. Даже я, не археолог, знал – это всё равно что найти чертежи к «Феррари-126» из формульной серии.
– Выходит, ценные бумаги?
– Ты вообще понимаешь, что твои осетинские друзья ему подарили? – она понизила голос. – Оригинал рукописи Филимонова. С альбомом зарисовок. И топографическую схему раскопок 1881 года.
– Но как они их раздобыли, откуда они у них?
– Говорят, что случайно нашли на чердаке, что не разбираются в бумагах и рады их отдать. – Марина презрительно сморщила носик. – Врут, конечно. Но это не важно.
Я слушал Марину, обдумывая эту информацию.
– Важно то, что, во-первых, они сказали, что всё это произошло благодаря тебе.
Я нахмурился:
– Благодаря мне?
– Ну да. Говорят, что ты по крышам и чердакам лазил, а ещё спас ценный артефакт от похищения.
– Так и сказали?
– Расскажешь?
– Я что-то не пойму, куда они клонят. А что во-вторых?
– А во-вторых, на этих записях указаны координаты кургана, который разрыли чёрные археологи, помнишь, я тебе в первый день рассказывала?
– Ну?
– Баранки гну! Они, скорее всего, сами и разрыли и извлекли тот кинжал. По крайней мере, мы сейчас так думаем с профессором.
– И что с этим делать? Как получить кинжал?
– Уже никак. Ничего с этим не сделаешь. Они чертежи и рукописи отдали, потому что для них они больше не представляют ценности. Иначе шиш бы они что вернули. Наверняка сделали копии.
– Думаешь, кто-то их надоумил раскопать тот курган?
– Не кто-то, а Дзерасса. Скорее всего, она из-за этого пошла на истфак учиться.
– Это как?
– Запутанная история, но на кинжал претендуют не только жители села Быз. В семье твоей Дзерассы кинжал – что-то вроде утерянного родового артефакта, который по их разумению они вернули себе по праву.
– Но профессор не выглядел расстроенным из-за того, что кинжал не вернёшь.
– Да, и вот почему.
Марина встала и подошла к полке, где среди образцов грунта лежала потрёпанная папка.
Её штаны, облегающие, как вторая кожа, шуршали, когда внутренняя сторона бёдер соприкасалась при каждом движении.
– Ковалёв десять лет идёт по следам Филимонова, – она достала фотокопию какой-то старой схемы. – Видишь эти отметки? Здесь были найдены бронзовые топоры с орнаментом. А вот здесь – кинжалы.
Я присмотрелся. На пожелтевшей бумаге угадывались контуры долины с пометками «могильник №3», «группа погребений».
– И что в этом такого ценного? Ты хочешь сказать, что Филимонов искал то же, что и профессор? Ты говоришь, Дзерасса и её братья отдали Ковалёву ключ к главной находке его жизни?
Марина вдруг присела рядом.
– Подвинься. Я хочу сказать, что Ковалёв знает то, чего не знает родня Дзерассы…
Мне пришлось приложить руку к её губам, закрывая рот. Она была ошеломлена моим жестом, но не стала сопротивляться.
– Подожди. Ничего не говори.
Я отодвинулся и резко встал:
– Посиди минуту.
Выскочив наружу, я оббежал палатку, но никого не застал.
Нас подслушивали.
Я был готов поклясться, что десять секунд назад видел, как ткань заколебалась на мгновение, приняв очертания человеческого силуэта.
Но у палатки никого не оказалось. Я оглядел лагерь. Ни души. Тогда я вернулся обратно.
– Куда бегал? Мне понравилось, как ты мне закрыл рот.
– Прости, показалось. Остановились на том, что они отдали важные бумаги.
– Не просто отдали, – Марина злорадно улыбнулась. – Они привезли ему то, что он искал всю жизнь. И сделали это в тот момент, когда он готов был запретить вам ехать на гонки.
Как к этому относиться? Подарок за спасение Дзерассы от похищения?
Или они просто запутывали, уводили археологов в сторону от верного следа?
Я представил, как собрались старейшины семьи и для сохранения реликвии решили жертвовать пешкой. Как красивые пальчики Дзерассы касаются пожелтевших страниц…
– Так вот почему он стал шёлковым, – пробормотал я.
Марина вдруг положила руку мне на плечо:
– Это ещё не всё, мой юный друг.
В этой фразе прозвучала дружеская издевка. Типа ты теперь навсегда на дистанции. Ох, и лиса. Она конкретно кадрила меня.
– А что ещё?
– Сначала расскажи мне, что у тебя с этой осетинкой? Запал на неё? Она на тебя? Как так случилось, что ты впервые в Осетии, а тебя уже все полюбили, выграживают и в твою честь выдают ценнейшие для профессора документы.
– Да я сам в шоке, – соврал я.
– Не придуривайся, – Марина мгновенно вычислила мою ложь. – По каким таким крышам ты лазил, какие такие артефакты спасал? А?
Я понимал, что речь шла о схватке в подъезде дома у рынка, но решил перевести разговор на другую тему.
– Марин, я честно не знаю. Может, им тоже что-то привиделось, странные они. Вон на свадьбе мне вообще на полном серьёзе сказали, что меня туда прислал Святой Георгий.
Марина рассмеялась:
– Ну а если и прислал Святой? Смотри, как тебе прет: и машину, и запчасти, теперь и одобрение профессора. Не задумывался?
– Шутишь?
– Нет, просто констатирую, что тебе везёт. Получается, тебя на свадьбу неспроста послали, так что не удивительно, что люди считают, что тебе почитаемый святой покровительствует.
– Ага, только этого святого, который меня нехотя послал на свадьбу, зовут Семён Семёныч, и он работает председателем колхоза «По заветам Ильича» в станице Архонская.
– Ну, если ты не хочешь свои тайны рассказывать, то и я свои не стану.
Она обиженно надула губки.
– Да нет у меня тайн.
Но она хитро прищурилась.
– Нет, так нет.
– Выходит, теперь планы с пещерой отменяются? – спросил я, стараясь звучать равнодушно.
Снаряга всё ещё лежала у меня в палатке – верёвки, карабины, фонари.
Неделю назад мы с Мариной решили спуститься в пещеру Чёрного Всадника и заснять всё на фотоплёнку, чтобы задобрить Ковалёва и получить разрешение на участие в ралли.
Марина отвлеклась от рисунков черепков, которые сортировала на столе, и посмотрела на меня с ленивым интересом:
– Ну, тебе-то это зачем? Ты своё получил другим способом. Профессор доволен.
– Ну, – я пожал плечами, – снаряжение-то уже готово. Разве ты не хотела посмотреть, что же там внутри.
Она фыркнула, но в её глазах мелькнуло что-то озорное:
– Тут таких пещер пруд пруди. Весь Кавказский хребет. Будешь лазить в десять на дню – жизни не хватит.
Куда же она свой научный интерес потеряла?
– Я не горю желанием. Делать там скорее всего нечего, сверху на тебя летучие мыши просрутся. Сзади деревенские с палками и камнями будут гнаться. Наука, конечно, требует жертв. Но раз всё разрешилось, не вижу смысла рисковать здоровьем.
Я хмыкнул. Теперь врёт она. Полезет сама или возьмёт кого-то другого.
Обидно, с одной стороны. Девка она хорошая. А с другой – баба с возу – кобыле легче.
Мысль о том, чтобы спуститься в пещеру без неё, внезапно показалась заманчивой. Баба с возу – кобыле легче!
Но Марина, похоже, уже забыла о пещере. Она подперла подбородок ладонью и уставилась на меня с внезапным любопытством:
– И всё же, а что у тебя с Дзерассой? Нравится тебе девушка? Красивая, правда.
Опять двадцать пять. Дуб, орех или мочала. Она решила меня запытать?
– Нравится, не нравится, к моей работе не относится. Я здесь по работе. Ну и немного из-за соревнований.
– Как это не относится? Я же тебе русским языком объясняю, что не каждый день археологов балуют такими царскими подарками, – она провела пальцем по краю стола, оставляя след в пыли. – Оригиналы рукописей, зарисовки… Неужели ты её сумел охмурить? Горянку?
Я закатил глаза.
– Да какой там охмурить! Она мне от ворот поворот.
Марина заинтересованно приподняла бровь. В её взгляде появился тот самый опасный блеск, который всегда предвещал попытку побороться за сердце кавалера.
– Серьёзно? – она наклонилась ближе. – А я думала, у вас там…
– Нет, Марин, – я улыбнулся и перебил. – Можешь быть уверена, что ничего «там» нет.
Но чем упорнее я отрицал, тем сильнее в Марине разгорался жгучий интерес.
Она крутила прядь волос вокруг пальца и смотрела на меня так, будто пыталась разгадать какую-то сложную загадку.
– Странно, – протянула она. – Обычно не дарят такие вещи просто так, согласись, должна была быть причина.
Я почувствовал, что разговор заходит в опасные дебри, и поспешил свернуть:
– Стоп, есть вопросы посерьёзнее. Ты знаешь, что у нас в лагере кто-то стучит местным?
Марина замерла. Её игривое настроение мгновенно испарилось.
– Что значит стучит? Шпионит?
– Ну да. Кто-то сливает информацию. Как ещё иначе объяснить, что все наши передвижения известны?
Она нахмурилась, откинувшись на спинку стула.
– Ты о чём?
– Да вот хоть та история с тетрадью Ковалёва. Её же явно кто-то в лагере свистнул. В дороге мы не останавливались. А если и останавливались, то в машине всегда кто-то был. Или она была всегда заперта на ключ. А в лагере Лёня шишигу не запирает.
Марина задумалась, её пальцы постукивали по столу.
– Ты думаешь, это кто-то из наших?
– Не знаю. Но слишком много совпадений.
В палатке повисло молчание. Марина больше не кокетничала – теперь она выглядела серьёзной и даже немного напряжённой.
– Ладно, – наконец сказала она. – Если ты прав, то это плохо.
Я кивнул. Разговор окончательно свернул в другую сторону, и мне это было только на руку.
Но когда я вышел из палатки, в голове всё ещё крутилась мысль: если в лагере действительно есть стукач, то кто он? И кому вообще нужны все эти игры?
А снаряжение для пещеры так и осталось лежать нетронутым. Может, и к лучшему.
– Представляешь, – я понизил голос, хотя мы были одни в палатке, – Дзерасса уже утром знала о наших планах с пещерой. Встретила меня у ручья и как давай отговаривать!
Марина перестала перебирать черепки, её пальцы замерли над керамическим осколком.
– Что именно говорила?
– Говорила, что если полезем, экспедиции конец. Мол, сразу придёт запрет на дальнейшие раскопки.
– Странно, – Марина откинулась на скрипучем походном стуле. – Мы же никому не рассказывали.
Я нервно провёл рукой по подбородку, ощущая щетину.
– Ещё интереснее. Вчера приезжали из оргкомитета ралли. Так вот, их зам по безопасности знал про наши ночные тренировки на серпантине. До секунды, Марин!
– Не может быть! – Она резко встала, опрокинув стул. – Это же…
Я нервно провёл рукой по затылку:
– Не люблю никого обвинять, но это значит, что в лагере есть стукач. Мне всё время кажется, что нас подслушивают. Даже сейчас.
Тишина в палатке вдруг стала густой, как горный туман. Я невольно оглянулся – даже складки брезента затрепетали, зашевелились.
Марина начала нервно ходить по палатке:
– Оргкомитет – это точно не наши. Тут никто про ваши дела не знает, а вот про пещеру и верёвки это уже интересно. Говоришь, знали все до мелочей?
– Да, и это меня очень удивило! Ты же вряд ли кому-то говорила?
– Нет, я же не враг себе, поверь, я умею держать язык за зубами.
– Интересно, кто же слил? Получается, что человек подслушал ночью наш разговор, а потом съездил в город и рассказал про наш план семье Дзерассы?
– Не обязательно.
– А как тогда они узнали? Мы на отшибе цивилизации.
– Подожди, – она резко повернулась ко мне. – Каждое утро наш дежурный по кухне ходит в соседнее село за молочкой. Оттуда можно позвонить.
Я спросил у Марины:
– А кто дежурил на утро после той ночи, когда мы сидели с Мариной у костра и решили лезть в пещеру?
– Знаешь, я уже не помню, но можно посмотреть в журнале дежурств по кухне. Мы записываем смены, чтобы не было споров, кто дежурил, а кто нет. Через месяц уже не разберёшь.
– Хорошая мысль, где журнал, здесь у тебя?
– На кухне!
Снаружи раздались взволнованные крики:
– Горим! Пожар!
Кто-то орал:
– Просыпайтесь, пожар!
Мы тут же выскочили наружу, и я на секунду ослеп от яркого пламени. Жар обдал мне лицо.
Треть палатки, в которой располагалась кухня, была объята пламенем.
Я никогда не видел, чтобы брезент горел так быстро.
Огонь пожирал ткань с ненасытной жадностью, перескакивая с одного участка на другой.
Отблески пламени танцевали на испуганных лицах, превращая знакомые черты в маски какого-то адского карнавала.
Где-то плакала девушка. Кто-то истошно кричал про газовый баллон, который может взорваться.
Ещё пара минут – и от палатки останется только почерневший след по периметру.
– Вёдра! Тащите вёдра! – орал Лёня, стоящий в одних трусах за моей спиной.
Я оглянулся.
Хаос. Чистый, беспощадный хаос.
Босая девушка-археолог в одной рубашке и плавках тащила ведро, расплёскивая воду на каждом шагу.
Студенты метались как муравьи, раздавленные ботинком.
Один нёс ведро, споткнулся, расплескав всю воду.
Двое других столкнулись лбами у ручья. Вода, грязь, крики – толку ноль.
– Лёня! – я поймал за руку напарника, только что выскочившего из нашей палатки. – Строй цепочку! От ручья до огня!
Его глаза, расширенные адреналином, на секунду замерли, потом он резко кивнул.
Люди сорганизовались в считанные мгновения.
Через пятнадцать секунд мы уже выстроили живую конвейерную ленту.
Вдвоём с рыжим практикантом мы заливали языки пламени.
Остальные передавали вёдра по цепочке. Ещё трое бегом таскали пустые вёдра к реке.
– Быстрее, чёрт возьми! – кричал я, чувствуя, как пламя обдаёт руки.
Огонь перестал разгораться, но всё ещё взметался высоко в небо, освещая всё вокруг. Стало светло, как днём.
Ковалёв появился как призрак из дыма, с лицом, почерневшим от сажи. Он схватил мокрое одеяло и ринулся к самому пеклу.
– Профессор! Назад! – завопила Марина, но старик не слушал или не слышал.
Я бросил ведро, прыгнул как регбист и, обхватив его руками, повалил на землю.
Ковалёв чертыхался, но тут подскочила на помощь Марина.
Каналья, теряем время!
Огонь сопротивлялся, как живой. Он шипел и плевался кипятком, когда вода попадала в самое пекло.
Пламя лизало остатки палатки, угрожая перекинуться на соседние.
– Ещё, ещё вёдра! – кричал нечеловеческим голосом Лёня, он встал на моё место, работал как автомат, принимая и опрокидывая наполненные водой ёмкости.
Когда последнее пламя захлопали мокрыми тряпками, мы стояли, обугленные, мокрые и победоносные. Половина палатки уцелела – чёрный, обгоревший остов, но всё же.
– Журнал! – вдруг вспомнила Марина.
Я ринулся внутрь, не обращая внимания на тлеющие угли. Жара стояла как в печи. В углу, где висел календарь дежурств, остались лишь пепельные страницы, свернувшиеся в трубочки. Я попытался поднять один лист – он рассыпался у меня в пальцах.
– Сгорел, – хрипло сказал я, вылезая наружу.
Марина сжала кулаки. Её лицо, испачканное сажей, выглядело почти демоническим в отсветах догорающего огня.
– Так… Похоже, что это поджог! – прошипела она.
Она скорее всего права. Слишком много случайных совпадений.
Лёня молча вытирал чёрное от сажи лицо, его руки дрожали от усталости. Ковалёв сидел на земле, кашляя – старик едва не задохнулся в дыму.
– Вы целы? – спросила Марина с ужасом, глядя на наши чёрные руки и лица.
Я кивнул, вытирая сажу со лба. Две минуты. Ровно столько времени понадобилось кому-то, чтобы уничтожить все следы.
Кто не хотел, чтобы мы прочли журнал. Кто-то очень глупый, но достаточно опасный, чтобы устроить пожар.
Завтра я схожу в село и узнаю, кто оттуда звонил в Орджоникидзе.
Огонь потух. Я посмотрел в сторону наших машин. Слава Богу, они стояли вдалеке.
Новая мысль только что вспыхнула в моей голове.
А ведь те, кто слил наш разговор с Мариной про пещеру, не обязательно живут в нашем лагере.
Я вспомнил ту ночь, когда мы с Мариной дежурили у костра.
Ведь кто-то наблюдал за нами из темноты.
– Марин, а где те двое ваших коллег, которые пришли в ту ночь в лагерь пешком?
Глава 18
– Марин, а где те двое ваших коллег, которые пришли в ту ночь в лагерь пешком?
– Смирнов с подругой? С Наташкой? Так они за час до вас уехали. Подожди, ты думаешь…
– Нет, просто нужно проверить все варианты.
Она приблизилась и тихо спросила:
– Допрашивать всех будем сейчас?
– Опрашивать. Допрашивают следователи. Нет, завтра, когда эмоции улягутся.
– О чём вы говорите, – поинтересовался Ковалёв, глаза его яростно сверкали, а седая борода превратилась в тёмную щётку от сажи.
– Прошу прощения, профессор, они пришли со срочной телефонограммой. Вы не могли бы сказать, что за срочное сообщение они принесли?
– Это личное и к работе не имеет никакого отношения.
Понятно, от Ковалёва ничего не добиться. Я помог ему встать.
– Так, – деловым тоном сказала Марина, – слушай мою команду.
Она обращалась к обитателям нашего лагеря, всё ещё возбуждённо обсуждавшим происшествие. Люди смолкли и повернулись к ней лицом.
– Всем быстро помыться и спать. Работу никто не отменял. Завтра будем на ногах все по графику. Думаю, что к обеду поставим запасную палатку.
– Но газовый баллон… Плита… – кто-то заволновался, что утром можно быстро приготовить завтрак без кухни.
– Вскроем НЗ с галетами и консервами, воду вскипятим на огне. Всё, отбой. Если кто-то не выспится, претензии не принимаются.
Люди стали расходиться.
– Профессор, идите спать, всё уже позади. Слава богу, никто не пострадал. Утром всё уберём, к вечеру лагерь будет как новенький.
Он хотел было ответить:
– Но это ЧП…
Потом замолчал, махнул рукой, повёл плечами и отправился молча в свою палатку. Было видно, что он с трудом сдерживает гнев.
Я смотрел в то место, на полосу высокого кустарника, где в прошлый раз мне привиделось движение и где потом я нашёл камень с рисунком.
– Ты идёшь? – спросил меня Лёня.
– Да, буду через пару минут.
Мой напарник в цветастых семейных труселях отправился отмывать сажу с тела к речке.
– Давай так: я прямо с утра в село схожу за молочкой вместо дежурного, как раз и повод есть. Готовка в экстремальных условиях. Всё разузнаю, кто и куда звонили наши дежурные. А ты здесь наведёшь порядок и опросишь народ.
– А что спрашивать-то?
– Записывай, как узнал о пожаре, что делал дальше, кто может подтвердить. Видел ли до этого что-то необычное после ужина у кухни.
– Так они догадаются, что мы ищем поджигателя.
– Пусть догадаются.
Солнце уже вовсю сверкало, окрашивая скалы в медный отблеск, когда я вышел на дорогу, ведущую в Чми.
Но, несмотря на яркое солнце, воздух был прозрачным и холодным, как лезвие. Горы здесь не просто стояли – они смотрели. Молча, без осуждения, но и без снисхождения.
Тропа вилась вдоль обрыва, и я шёл не спеша, прислушиваясь к хрусту камней под ботинками.
Внизу, в глубине ущелья, шумела река, но её голос доносился сюда приглушённым, будто сквозь вату.
Внезапно из-за поворота донеслось блеяние.
Сначала показалось, что это ветер играет в расщелинах, но звук нарастал, обрастал блеянием, отзвуками копыт. И тогда я увидел их.
Стадо овец.
Животные двигались удивительно организованно. Впереди шла крупная серая овца с колокольчиком на шее – явный вожак. Остальные послушно следовали за ней.
Стадо спускалось по склону широкой, неспешной волной – мохнатые, плотные, как комья тумана, овцы с баранами шли, покорные невидимому ритму.
Их шерсть была не белой, а скорее цвета пыли и камня – будто сама земля ожила и потекла вниз по склону. А морды и ноги – чёрными.
А за ними, верхом на низкорослой горской лошади, ехал пастух.
Он сидел в седле так естественно, будто вырос из него.
Высокий, сухопарый, в потрёпанной чёрной бурке и войлочной папахе, съехавшей набок.
Лицо – тёмное от ветра и солнца, с глубокими морщинами у глаз, будто прочерченными ножом. Но больше всего запомнился его взгляд.
Спокойный, но не пустой. Как у человека, который знает что-то, о чём остальные даже не догадываются.
Мы поравнялись. Пастух слегка придержал лошадь, и стадо, словно по команде, замедлило шаг.
– Салам (добрый день), – кивнул он, и голос у него оказался мягким, почти певучим, несмотря на грубоватый акцент.
– Добрый, – ответил я.
Лошадь фыркнула, и пастух потрепал её по шее, не глядя.
– В Чми идёшь?
– Да.
– Здесь уже недалеко.
– Вы тоже туда?
– Нет, мне, не доходя поворота, нужно вправо, на перегон. Гоню их на новое пастбище.
Мы двигались рядом: я – по центру дороги пешком, он – верхом, слегка покачиваясь в седле. Стадо же обгоняло нас, обтекая, как вода камень.
– Ты не местный, – сказал пастух не вопросительно, а констатируя.
– Нет. Из Москвы.
Он кивнул так, будто это объясняло всё, и он в моём ответе прочитал всю мою жизнь.
– А я тебя узнал, сынок.
Я удивлённо посмотрел на него. Он заслонил своей папахой солнце. У него была коротко стриженая борода.
– Я тебя недавно в горах видел.
– Когда?
– Три дня назад. Видел, как ты на бело-жёлтой машине камни считал. И ветер, – он сделал паузу, – у нас говорят: «Хороший всадник чувствует лошадь спиной. Ты, похоже, свою машину тоже спиной чувствуешь».
От неожиданности я даже замедлил шаг.
– Вы наблюдали за нами? Это была тренировка. Но там в радиусе пяти километров не было ни одной живой души.
– Это тебе только кажется.
– Но я вас не видел.
– Я пастух. – Он развёл руками, указывая на стадо. – Моя работа – смотреть. Я был на другой стороне ущелья.
Я рассмеялся.
– Но там расстояния ого-го… – я попробовал прикинуть, – вы смотрели в бинокль?
– Я и так всё вижу, мне не нужен бинокль.
Тем временем мы уже были во главе стада.
Бараны начали отставать, и пастух, не поворачиваясь, достал хлыст, ловко крутанул его над головой. Раздался громкий хлопок, резкий, как выстрел.
Стадо тут же подтянулось.
– Ты давно за рулём? – неожиданно спросил он.
– Не очень. Но я люблю машины.
– Ты мастер, – продолжал он. – Но горы – это не Москва. С ними нельзя договориться. Они не всем дают дорогу. Только тем, кто их уважает.
Мастер? Неужели пастух способен на грубую лесть? Какой я мастер? Я всмотрелся в его лицо.
Но оно было расслабленным и безмятежным, будто эти слова шли от самого сердца.
Он был настолько прост и чист душой, что мог позволить себе говорить то, что думает.
Я тут же устыдился своих подозрений в неискренности и стал оправдываться.
– Спасибо. Это не мастерство. Это больше расчёт, я пока только учусь. А мастера не считают, а чувствуют.
– Ты правильно говоришь, сынок. Горы любят, когда их чувствуют. Сначала ты считаешь камни, пробуешь, а потом чувствуешь.
Мы немного помолчали.
– А вы давно в горах? – спросил я.
– С рождения.
– И всю жизнь проработали пастухом?
Он улыбнулся.
– Всю жизнь.
– Вам не скучно так?
– Как так?
– Всё время одно и то же.
Он задумался, потом медленно покачал головой:
– Скука – это когда ты ждёшь, что где-то будет интереснее, чем здесь. А я уже там, где нужно.
В его словах было что-то такое, от чего мне вдруг захотелось остановиться.
– Но вы видите это солнце, эти горы, это стадо. День за днём, год за годом…
– Солнце никогда не встаёт дважды одинаково, – сказал он, указывая на зубастые тени гор, – и стадо никогда не идёт одним порядком. Только глухой называет монотонным звон колокольчика, который каждый день звучит по-новому.
В его словах была простая мудрость человека, который научился слышать музыку в том, что другие называют рутиной.
– Значит, секрет в том, чтобы замечать различия?
– Секрет в том, чтобы не делить жизнь на интересное и скучное, – ответил он. – Когда перестаёшь ждать, что где-то будет лучше, чем здесь – вот тогда и открываешь настоящую жизнь.
Каналья, вот это тип! Да он просто философ!
Я хотел было спросить, верит ли он в небесных покровителей.
В противостояние Святого Георгия и Шау Багара, но в последний момент не решился. Не хотел обидеть.
Видя сомнения на моём лице, пастух улыбнулся.
– В горах удача сопутствует смелым, но лишь тем из них, кто не гонится за скоростью, ибо они не пропустят поворот.
– Точно сказано.
– Горы многому учат.
Он немного помолчал, потом продолжил:
– А ещё тем, кто знает меру, потому что путь их долгий, а сил должно хватить на весь путь. Удачу обретают те, кто умеет остановиться и осмотреться, ведь они увидят, как другие проезжают мимо цели.
– Спасибо, я запомню.
– Не за что.
Мы подходили к последнему повороту, после которого пастух уводил стадо влево, в горы.
Впереди показались строения села Чми.
– Мне сюда, – сказал пастух, – хорошей дороги, сынок.
Он тронул поводья, и стадо двинулось за ним, растворяясь в окружающем пейзаже.
Я даже не заметил, как мы с ним протопали несколько километров.
Село Чми открылось мне будто сошедшее с дореволюционной открытки.
Вдоль главной дороги, по центру села, ютились традиционные осетинские дома со стенами, сложенными из природного камня.
На возвышенностях виднелись остовы полуразрушенных родовых башен и кладка каких-то древних оборонительных стен или укреплений.
Некоторые дома были построены из тех же камней и располагались прямо посреди руин.
А над всем этим, как полагается в любом уважающем себя советском селе, возвышался сельсовет.
На фронтоне – слегка облупившаяся звезда, но серп с молотом ещё блестели, как новенькие.
Прямо у крыльца – обязательная доска почёта с фотографиями передовиков: черноокая доярка с ясными глазами, тракторист в кепке-аэродроме, учительница в скромном платье.
Воздух пах советским детством – дымом из труб, свежеиспечённым хлебом или пирогами.
У одного из домов в беседке, на скамейке с отколотой краской, на которой поколения пионеров выцарапывали свои имена, сидели три старика.
Один курил «Беломор», двое других переставляли шашки на самодельной доске. Рядом – громкоговоритель, из которого лилась радиотрансляция местных новостей вперемешку с последними известиями:
«В Дзауском районе перевыполнен план по заготовке кормов… Тракторист колхоза „Путь Ильича“ товарищ Джусоев…»
Я прошёл мимо, и старики, не прерывая игры, подняли на меня глаза.
Я поздоровался, они в ответ долго оценивающе смотрели, потом едва заметно синхронно кивнули.
Это движение головы означало одновременно и приветствие, и констатацию факта, что в селе появился человек, который тут впервые, и «иди своей дорогой, путник».
Из репродуктора сообщили: «Товарищи! Навстречу с делегатами XXVI съезда КПСС трудящиеся Северо-Осетинской АССР…»
Старушка у колонки набрала воды в жестяное ведро:
– Бабушка, давайте помогу донести?
– Не надо, я сама. – Она махнула рукой.
– Давайте, давайте, мне не тяжело.
Я взял оцинкованное ведро – холодное, вспотевшее, с выступающими каплями.
– Спасибо, родной, – бабушка улыбнулась беззубым ртом. – Ты из лагеря? Археолог?
– Да, – ответил я, не стал уточнять, что я водитель. Какая бабке разница?
Я донёс ведро до дома и поставил у порога.
– Ну заходи, я тебе с собой пирогов дам, только напекла.
На душе стало тепло, я понял, что рай – это не место. Рай – это вот сегодня, в 1982 году. В Северной Осетии. В Советском Союзе. Где ты везде свой.
– Не могу, бабуль, мне за молочкой и ещё в сельсовет надо.
– А ты на обратном пути заходи.
– Хорошо, постараюсь, но если не получится, то зайду в следующий раз.
– Зачем бабушку обижаешь? Зачем в следующий раз? Заходи.
– Зайду обязательно.
В сельсовете я быстро узнал, что никто из лагеря звонить не заходил, кроме пары учёных неделю назад.
Но в сельсовете никто точно не запомнил, какого числа это было.
По описанию они подходили под тех самых знакомых Марины, которые уехали вчера.
Если поджог устроили они, то выходит, что они ждали нашего с Лёней возвращения и, услышав наш разговор, подожгли палатку.
Странно, конечно, проще было просто выкрасть журнал.
Марина вчера говорила о каком-то важном секрете, который заставил профессора сменить вектор поисков.
Похоже, его теперь совсем не интересовал Шау Багараг, пещера и чёрный кинжал с молниями?
Мне кажется, ключ к ответам на вопросы лежит именно здесь.
Что же могло так резко перебить интерес?
Надо поговорить с Мариной. Она видела во мне человека, с которым можно поделиться.
Скорее всего, она сама расскажет, её вчера аж распирало, и только пожар не дал ей выболтать тайну.
Я оказался прав.
Марина ждала меня у входа в профессорскую палатку, переминаясь с ноги на ногу. Её глаза горели тем самым азартом, который я видел только у заядлых игроков, поставивших всё на кон.
– Ну что там у тебя? – спросила меня начальник лагеря.
На этот раз я решил ничего не утаивать:
– Молоко, творог, сметана, пироги, – сказал я, снимая тяжёлый рюкзак с продуктами с плеч, – и Смирнов со своей Натальей, приходившие звонить неделю назад. Но только никто толком не помнит, в какой день.
Квитанции за междугород будут только к концу месяца, без них никак не узнать, кому они звонили.
– А у вас?
– Не поверишь! Я нашла поджигателя! Точнее, он сам признался.
Я приподнял одну бровь. Чистосердечное признание смягчает вину, но увеличивает срок наказания, кажется, так говорят.
– Витька рыжий, тот что с тобой и Лёней вчера палатку тушил.
– Если это он, то выходит, что он поджигал не для того, чтобы журнал сжечь?
– Верно, я начала опрашивать, он сам пришёл, опустив голову. Вообщем, история такая: хотел втихаря себе кофе заварить, который привёз с собой из дома. Он так почти каждый вечер делал с соседом по палатке.
– Жадность фраера сгубила?
– Что-то типа того. У нас пользоваться плиткой запрещено, хочешь заварить себе чай или кофе – изволь на костре. Короче, его застукала практикантка из Ленинграда, он дёрнулся и перевернул плиту, не успел опомниться, как всё полыхает.
– Что же, практикантка молчала?
– Виктор её уговорил, сказал, что сам признается.
– Да и все наши подозрения разбиваются опросами. Неделю назад, на утро того дня, когда мы сидели у костра и говорили о пещере, дежурил человек, который не ходил в село. Накануне молочку привезли поздно. Я совсем про это забыла.
– Выходит, это Смирнов с Наташей?
– Это абсолютно исключено! – послышался голос Ковалёва, вылезающего из палатки.
– Но профессор…
Ковалёв перебил Марину.
– Магиночка, я говорил, что они приезжали по личным делам. Моя Светлана родила преждевременно на седьмом месяце.
Ни хрена себе! Я недооценивал профессора. Мы с Мариной переглянулись, она заулыбалась, а я поздравил профессора.
– Поздравляю, профессор! Кто родился?
– Мальчик! Рост сорок девять, вес два с копейками.
– Да он у вас просто богатырь.
– Что? Ах, да. Богатырь. Так вот, Смирнов приходил, чтобы сообщить мне новость. Светлана спрашивала, вернусь ли я раньше срока из экспедиции. В село они ходили звонить, чтобы ей в Москву сообщили моё решение.
– И что же вы решили?
– Как видите – я здесь. Вот так вот, так что не нужно обвинять ни в чём не повинных людей! Пойду наберу водички для чая.
Он направился в сторону реки.
