Текст книги "Калила и Димна"

Автор книги: Абдаллах ибн аль-Мукаффа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Ибн аль-Мукаффа принадлежал к тем деятелям культуры восточного средневековья, которых можно было бы назвать «просветителями-рационалистами». В своем предисловии к переводу «Калилы и Димны», которое является своеобразным манифестом философа-вольнодумца, желающего все верования и учения подвергнуть испытанию разумом, он, сомневаясь в разумности и целесообразности известных ему вероучений, говорит, что избрал себе не какую-нибудь определенную веру, а «то благое, что не противоречит никакой вере», то есть некое синкретическое этико-философское учение, общее для всех людей, стремящихся к «совершенству». В положениях этого учения проглядывают отдельные черты, роднящие его с воззрениями греческих и эллинистических философов-стоиков, и, главное, содержится призыв к «сдерживанию страстей», «равновесию души», являющемуся как бы эквивалентом стоического «бесстрастия» (апатейа).

Восточные философы, вслед за греками, считали, что человек – микрокосм и находится в самой тесной и непосредственной связи с макрокосмом – окружающим миром. Четыре «смеси» тела соответствуют четырем стихиям мира (земля – кости и мясо, вода – флегма, огонь – кровь и эфир – душа). Когда смеси тела «уравновешены, не замутнены» страстями, человек приближается к совершенству, а достигнуть совершенства может лишь тот, кто постоянно следит за своими поступками, размышляет о них и трезво их оценивает, стараясь избежать дурных дел и творить благие. Ибн аль-Мукаффа рекомендует даже ежедневно заносить в специальную тетрадь все поступки, совершенные за этот день, и на отдельных листах отмечать все свои недостатки и достоинства других людей. Следует стараться, елико возможно, искоренять свои пороки и зачеркивать то, что удалось исправить. Достоинствам других людей нужно подражать. Ибн аль-Мукаффа замечает: «И всякий раз, когда человек видит зачеркнутое, он радуется, что ему удалось избавиться от своего порока, и глядя на то, что еще не вычеркнуто, он горюет о своих недостатках».

Побуждаемый желанием хоть сколько-нибудь способствовать «улучшению нравов» своих современников и, главное, власть имущих, Ибн аль-Мукаффа и обратился к такой трудной задаче, как перевод на арабский язык, еще не имевший прочной литературной прозаической традиции, сборника басен – жанра, казалось бы, весьма далекого от его непосредственных интересов.

Ибн аль-Мукаффа не имел предшественников – оригинальных авторов или переводчиков, на опыт которых мог бы опираться. В его время еще не существовало ни прозаических антологий, ни литературных памфлетов и эссе, – они получили широкое распространение уже после его смерти. Конечно, он многому научился у своих старших друзей, таких, как блестящий стилист Абд аль-Хамид, но фактически «Калила и Димна» – первый образец прозаической художественной литературы на арабском языке.

Ибн аль-Мукаффа проявил себя подлинным литератором, ибо сумел поистине легко и занимательно изложить на арабском языке басни о рассудительных животных и неразумных людях, поместив эти забавные рассказы в рамку расчлененного на две части моралите (в начале и конце басни), стиль которого отличается от стиля самих басен: обрамляющее моралите торжественно, усложнено синонимами и даже иногда архаично, а стиль самих басен отличается ясностью и простотой. Такое сочетание двух стилей соответствует сочетанию в книге серьезного и шутливого, переход к «серьезному» стилю напоминает не очень искушенному или невнимательному читателю о том, что не следует слишком увлекаться шуткой, – он должен искать подлинный смысл притчи, спрятанный в ней.

Эта двойственность проявляется не только в стиле «Калилы и Димны», но и в ее структуре, где явственно прослеживается «рамочная» или «обрамленная» композиция. Ибн аль-Мукаффа был одним из первых, кто перенес ирано-эллинистическую традицию (и через нее – индийскую) обрамленного повествования на арабскую почву, провозгласив принцип: «Забавляя – поучай», который станет основным в арабской дидактической прозе. Эта проза составила ту ветвь средневековой арабской литературы, которую часто называют «литературой адаба» или просто «адабом». Слово «адаб» имеет весьма широкий круг значений. Это прежде всего умение вести себя, это воспитанность, затем все то, что способствует формированию образованного человека, – литература или некий комплекс литературных или вообще гуманитарных знаний и «хороших манер». Во многих произведениях средневековой арабской художественной прозы проявляется нравоучительная тенденция, иногда составляющая, как говорится в одном из предисловий к «Калиле и Димне», основную цель книги. Происходит это потому, что автор считает задачей художественного слова именно «исправление человеческой натуры» и человеческих нравов. Правда, по мнению средневековых адибов, не все жанры одинаково важны в этом отношении: среди поэтических жанров на первом месте стоят панегирики, мистические стихи, оплакивания, представляющие собой «восхваление в прошлом». И наименее способствуют воспитанию «достойных нравов» жанры лирические. Так же и в прозе. И здесь это еще яснее – ведь проза больше «приспособлена» для нравоучений, в прозаическом произведении легче высказать свою точку зрения на человеческие добродетели и пороки и представить подлинно разумного человека либо в образе идеального героя, либо в кривом зеркале сатиры, идя от противоположного и следуя принципу, выдвинутому выдающимся арабским прозаиком аль-Джахизом (775–868): «Посмотри, как безобразен этот облик и нелепы эти поступки, и делай наоборот».

И изо всех прозаических жанров наиболее удобным для изложения норм «разумного поведения» оказался жанр притчи или басни (по-арабски «масаль» – букв. «пример»), привычный с глубокой древности (вспомним рассыпанные в изобилии притчи библейских текстов и Корана, египетские и греческие басни), так как притча представляет отвлеченную, может быть, трудную для понимания и непривычную мысль в конкретных ярких образах.

То, что Ибн аль-Мукаффа остановил свой выбор на «Калиле и Димне», – показатель большой популярности этой книги среди образованных людей его времени. Переводчик увидел в сборнике индийских басен-рассказов о людях неразумных и рассудительных животных возможность изложить собственные взгляды.

Ибн аль-Мукаффа передал отдельные части «Панчатантры» чрезвычайно точно (если судить по дошедшему до нас варианту, датируемому XII в.). Правда, многие новеллы или басни отсутствуют – но ведь и разные арабские рукописи «Калилы и Димны» отличаются друг от друга. Дело даже не в наличии или отсутствии отдельных элементов санскритского оригинала в «Калиле и Димне», а в том, что перед нами в сущности совершенно новое сочинение. Между «Панчатантрой» и ее арабским переводом существуют коренные мировоззренческие отличия. «Панчатантра» глубоко уходит своими корнями в индийский фольклор, содержит сложный сплав политеистических верований индийцев, сохраняя своеобразный колорит древности, привлекательный, но архаичный, что делает ее в определенной степени чуждой мусульманскому Востоку и христианской Европе. В отличие от «Панчатантры», «Калила и Димна» – вполне современная книга. Ее философско-этическая основа близка к исламу, в том числе его мистическим (суфийским) течениям и христианству, и манихейству, и может быть истолкована в совершенно светском духе как этико-нравственное руководство.

В арабском переводе фактически уже нет орнаментальной фантастики индийской мифологии, исчезли боги и ракшасы, лишь в одном месте говорится о «шайтане», задумавшем похитить отшельника, и довольно невнятно упоминается о «хозяине моря».

Некая «антибрахманская тенденция», которая прослеживается в «Панчатантре» не только в повествовании о Иладе и Ирахт, но и в других частях, где брахманы играют неблаговидную роль, совершенно пропадает в «Калиле и Димне», тем более что слово «брахман», которое употреблялось в арабском средневековом языке в значении «индуист» или «буддист», встречается только в рассказе об Ирахт. Во всех прочих частях книги оно переведено словом «насик», что значило «отшельник» или «аскет», при этом не всегда удачно, так как порой говорится о «семье отшельника».

В «Панчатантре» животные, наделенные даром человеческой речи, сами по себе не являются фигурами юмористическими, поскольку, согласно воззрениям индийцев, душа человека в следующем его рождении вполне может оказаться и в облике льва и шакала или даже вши. Но в арабском переводе подчеркивается, что рассказы о бессловесных животных, «рассуждающих и приводящих доводы, словно люди», забавны и могут рассмешить «юношей, любящих шутки», как, например, басня о благочестивой вше и невоспитанной блохе. И наконец, в арабском переводе имеются очень важные части – предисловия и глава о суде над шакалом, написанные, без всяких сомнений, самим Ибн аль-Мукаффой и придающие всему тексту резкий сатирический характер, желчность и горечь, каких нет в «Панчатантре».

Трудно найти в средневековой арабской прозе что-либо равное этим частям «Калилы и Димны» по страстности и силе морального и социального обличения. Это подлинная исповедь мятущейся души, не находящей успокоения ни в храме, ни в мечети, не удовлетворяющейся сомнительными доводами сторонников той или иной религии, того или иного философского учения. Глубокое разочарование проглядывает в заключительной части предисловия, из которого можно сделать лишь один вывод: ни одну веру нельзя принять безоговорочно, все они – лишь несовершенные попытки приблизиться к истине, и единственное, что в силах совершить человек в этом мире, – руководствоваться несколькими принципами: не лгать, не убивать живой души, не чувствовать ни к кому ненависти, не давать воли гневу, не потворствовать своим страстям. Естественно, что автора подобных речей обвиняли в безбожии, и «гонитель еретиков» аббасидский халиф аль-Махди (прав. 775–785) говорит о переводчике «Калилы и Димны»: «Корень и источник любой безбожной и еретической книги – Ибн аль-Мукаффа».

Если в предисловии Ибн аль-Мукаффа смеется над тем, кто «позорит чужую веру, восхваляя собственную», то в главе о суде он столь же резко обрушивается на царей и придворных: нерешительный и слабовольный лев, его властная матушка, тигр-судья, кабан, «предводитель царских свиней», начальник царской кухни и прочие чрезвычайно напоминают правителей и придворных, современников Ибн аль-Мукаффы, нравы которых автору были хорошо известны.

Книга «Калила и Димна» – это своеобразный «урок царям»: халифам, наместникам и правителям городов, весьма далеким от того идеала разумного человека, о котором говорится в предисловии.

Необходимо сказать об установившейся со времени средневековья традиции оформления этой книги. До нас не дошли автограф Ибн аль-Мукаффы или рукописи, переписанные в его время, но из предисловия мы знаем, что одной из целей сочинения было так ясно описать все ужимки зверей, чтобы живописец мог воссоздать их облик «разными красками». Уже самые ранние (конечно, дорогие) рукописи книги были иллюстрированы. До сего времени сохранилось множество великолепных миниатюр, украшающих рукописи «Калилы и Димны» на арабском, персидском и других языках. При иллюстрировании данной книги использованы миниатюры из рукописей XII–XV веков.

На обложке помещено имя Ибн аль-Мукаффы как автора книги – пусть это не удивляет читателя, ибо в переводе содержится значительный авторский труд – переводчик «Калилы и Димны» написал предисловие (а может быть, даже и два предисловия), главу о суде над шакалом, возможно, сильно дополнил историю об Иладе и Ирахт и так далее, а самое главное: именно «Калила и Димна», а не «Панчатантра» обошла весь мир, оказав огромное влияние на литературы многих стран, породив массу подражаний и переделок, превратилась в произведения многих жанров, вдохновив авторов стран Европы, Азии, Африки в разные века писать о том же, о чем повествует «Калила и Димна».

Калила и Димна [3]3
  Ибналь-Мукаффа. «Калила и Димна»
  Перевод сделан по изданию: Ибн аль-Мукаффа. Калила ва Димна. Каир, 1950
  КАЛИЛА И ДИМНА
  Имена, встречающиеся в «Калиле и Димне», почти не поддаются идентификации; так, Бурзое и Адое по своей форме – имена явно персидские, Байдаба – вероятно, индийское; прочие имена, по всей вероятности, также индийские, но подверглись весьма значительному искажению вначале в пехлевийском, а затем в арабском переводе. Некоторые имена животных, быть может, этимологизированы, как, например, имя мыши Ширак (букв. «львенок») в рассказе о мышином царе; не исключено, что в оригинале Ширак носил другое имя или это случайное фонетическое совпадение. То же можно сказать и о названиях стран и городов: чуждые и непонятные переводчику на язык пехлеви, они могли трансформироваться до неузнаваемости. Возможно, некоторые географические названия были заменены еще в пехлевийском переводе на персидские и в таком виде переданы Ибн аль-Мукаффой. В разных изводах «Калилы и Димны» эти названия (за исключением тех, что были понятны и известны Ибн аль-Мукаффе) довольно сильно варьируются. Для сравнения были использованы следующие издания «Калилы и Димны»: Ибн аль-Мукаффа Абдаллах. Калила ва Димна. Дамаск, 1959; Ибн аль-Мукаффа. Калила ва Димна. Алжир-Бейрут, 1973. В данном переводе имена собственные даются по каирскому изданию 1950 года.


[Закрыть]

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ «КАЛИЛА И ДИМНА», НАПИСАННОЕ БАХНУДОМ ИБН САХВАНОМ, ЧТО ИЗВЕСТЕН ТАКЖЕ ПОД ИМЕНЕМ АЛИ ИБН АШ-ШАХ АЛЬ-ФАРИСИ, С ВВЕДЕНИЕМ ПЕРЕПИСЧИКА РУКОПИСИ

Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, я, Бахнуд ибн Сахван, начиная свое предисловие, говорю о причине, побудившей Байдабу, философа из земель индийских, главу благочестивых брахманов, составить для царя Индии Дабшалима книгу, которую назвал он «Калила и Димна».

В этой книге Байдаба изложил свои сокровенные мысли в забавных рассказах о животных и птицах, наделив их человеческой речью. Облек он мудрость в одеяние смеха, дабы сокрыть истинную цель книги от непосвященных невежд, не дать расхитить сокровища ее недостойным и уберечь от осквернения чистый источник и вечную красоту мудрости, коя доступна лишь философу, что возлюбил совершенство и к нему лишь стремится, открывается только истинному разуму, очищая помыслы и облагораживая поступки.

Далее говорится о том, как царь Ирана Хосрой Ануширван, сын Кубада, внук Файруза, послал Бурзое, знаменитого мудреца и прославленного целителя, в страну индийцев, чтобы тот добыл для него эту книгу о Калиле и Димне. И поведал Бахнуд, сколь много пришлось Бурзое потрудиться, пока он не вошел в доверие к жителям земель индийских. И тогда лишь смог он найти человека, который тайно переписывал для него по ночам повесть о Калиле и Димне и другие мудрые книги индийских ученых, что хранил царь Индии в своей сокровищнице как зеницу ока. И Бурзое вывез эти книги вместе с игрой шатрандж [4]4
  Шатрандж– персидская форма санскритского слова «чатур ранг» (букв. «четыре ряда»), обозначающего игру, положившую начало современным шахматам. Слово «шатрандж» вошло в арабский язык без изменений. В данном случае речь идет о шахматах, в которых употреблялась доска, где каждая сторона имела 9 клеток.


[Закрыть].

Рассказав о путешествии Бурзое в индийское царство, совершенное им для того лишь, чтобы добыть эту прославленную книгу и переложить ее на язык персов, я превозношу достоинства повести о Калиле и Димне и заклинаю того, кто приобрел ее, хорошенько прочесть и изучить все, что в ней содержится, а потом поразмыслить над тайнами, в ней скрытыми, и убедиться в ее пользе и преимуществе перед другими сочинениями. Кому же не откроется глубокий смысл этой книги, тот не достигнет заветной цели.

Далее говорится о том, как Бурзое, вернувшись из странствий, прочел вельможам и царедворцам книгу о Калиле и Димне и пояснил, почему вазир царя Ануширвана Бузургмихр добавил отдельную главу, назвав ее «Рассказ о лекаре Бурзое», где поведал о жизни этого славного мужа со времени его рождения и до той поры, когда Бурзое возлюбил мудрость, стал обучаться наукам и достиг в них совершенства, выказав необычайное рвение. Поместил он эту главу перед рассказом о льве и быке, с которого начинается повесть о Калиле и Димне.

Вот краткое изложение предисловия Бахнуда ибн Сахвана, который далее пишет: «Когда Александр Двурогий [5]5
  Александр Двурогий. – «Двурогий» стало обычным эпитетом, которым сопровождалось имя Александра Македонского в персидском и арабском фольклоре и литературе стран Ближнего Востока. Существует несколько версий происхождения этого эпитета: 1) владения Александра Македонского простирались на запад и на восток, имея форму полумесяца с двумя рогами; 2) головной убор полководца имел форму полумесяца; 3) может быть, в этом эпитете обыгрывается библейское (и вообще семитское) значение слова «рог» – «сила», «мощь» (ср. «сокрушу рог его»). Двойственное число в семитских языках обычно имеет значение усиления качества (ср. арабские титулы: «обладатель двух десниц», «обладатель двух мечей» и т. д.). Эпитет «Двурогий», примененный к Александру, может обозначать «сильный», «мощный».


[Закрыть], повелитель румов, покорил властителей Запада, он устремился на Восток, чтобы воевать против царей Ирана и соседних стран. В войне с непокорными он обрушился на царя персов и владык иных народов, что осмеливались противиться ему, и заключил мир с теми, кто склонился перед ним, как поступали почти все великие цари. Наконец, он одолел их всех, победив своих врагов и посрамив недругов, так что они рассеялись, словно тучи под порывами ветра или песчинки во время бури.

Потом повел свои войска Александр в земли Китая. И вначале открылось его взору лежавшее у него на пути индийское царство. Александр послал к царю Индии гонцов, призывая его покориться власти румов и принять их веру. А в ту пору Индией правил царь по имени Фор, обладавший острым разумом и мощной дланью. Услышав весть о том, что против него двинулось войско Александра, он приготовился к сражению и снарядился на битву. Подготовив свои войска, как готовит снаряжение воин перед боем, царь Индии со всем тщанием и в кратчайший срок отобрал самых доблестных воинов, самых сильных боевых слонов и самых свирепых диких зверей, которых индийцы приучали нападать на вражеские отряды. Были в его войске резвые кони, острые мечи и сверкающие стальными наконечниками копья.

И когда Александр приблизился к владениям царя индийского Фора и узнал, что его готовы встретить конные отряды, чей натиск неотвратим, словно наступление ночи, и пешее войско, подобного которому не смог бы собрать ни один властитель всей вселенной, он испугался, что будет побежден и окажется бессильным, если проявит в нападении поспешность. Славный царь румов Александр Двурогий обладал великой мудростью, был опытен и прозорлив, предусмотрителен и хитроумен. Поразмыслив, Александр решил действовать осторожно и не торопиться. Он приказал вырыть ров вокруг своего лагеря и не двигался с места, обдумывая, что ему надлежит предпринять и как поступить, дабы добиться успеха. Он призвал астрологов, сведущих в науке о звездах, и приказал им выбрать подходящий день, когда ему будет сопутствовать удача, чтобы сразиться с царем Индии и одержать над ним победу, и они принялись за дело и стали составлять гороскопы.

У Александра было обыкновение отбирать в захваченных городах и странах людей, искусных в своем ремесле и прославленных своим уменьем, и он возил с собой мастеров, сведущих во всяком деле. Желая во что бы то ни стало одолеть царя индийцев, Александр неустанно размышлял и, наконец, придумал вот что: он велел мастерам, что были в его войске, отлить полые фигуры коней и всадников из красной меди и поставить их на колеса, чтобы они могли быстро двигаться, если их толкать сзади. Задумал Александр наполнить эти изображения нефтью и серой, одеть медных воинов, словно они живые, и поставить во главе румийского войска. И в тот час, когда начнется сражение и воины сойдутся на поле боя, румы подожгут горючую смесь нефти с серой, которой наполнены изображения, так что медь докрасна раскалится. Боевые слоны индийцев обовьют хоботами коней, как они приучены делать, и, обжегшись, придут в бешенство, повернут против своих и внесут беспорядок в ряды индийцев, рассеяв их и топча ногами.

Царь румов приказал не медлить в изготовлении этих фигур, и ремесленники из его войска приложили все свое старание, чтобы завершить работу в назначенный срок, ибо приближался день, что избрали для битвы астрологи и звездочеты.

А тем временем Александр Двурогий вновь отправил своих послов к индийскому царю Фору и велел передать ему послание, в котором призывал его выказать повиновение и смириться перед властью державы румов, но тот, упорствуя в своей гордыне, ответил, что намерен вступить в бой. Видя, что Фор непреклонен, Александр выстроил свои войска, приготовившись к сражению. Индийцы, как обычно, поставили в первых рядах боевых слонов, и, узнав об этом, Александр приказал своим воинам поджечь горючую смесь и немедля двинуть вперед медных коней, в седлах которых восседали изваяния всадников. Боевые слоны напали на них, и каждый слон обвил раскаленного всадника хоботом, но, почувствовав сильный жар, слоны сбросили своих погонщиков, в бешенстве растоптали их и, повернув назад, бросились бежать, будто ослепнув от боли и ярости, и давили всех попадавшихся им на пути воинов.

Тут войска Фора рассеялись и обратились в бегство, а ратники Александра Двурогого бросились им вослед, нещадно рубя мечами и нанося тяжкие раны. И тогда крикнул Александр: «О, царь индийский, выходи на поединок, не губи своих людей, пожалей своих жен и детей. Не пристало славному царю и доблестному мужу ввергать своих помощников и соратников в пучину гибели и оставлять их на волю злой судьбы и жестокого рока – ему подобает хранить и защищать их, не пощадив не только всего достояния, но и собственной жизни! Выходи же, сразимся в поединке! Кому из нас сопутствуют счастье и удача, тот и одолеет».

Услышав слова Двурогого, Фор поддался искушению и решил испытать судьбу, надеясь одержать победу. Они выехали на поле боя и сражались некоторое время, но ни один не смог улучить оплошность противника и поразить соперника. Они продолжали биться, не уступая друг другу. И тогда Александр, видя, что удача ему изменяет, все его усилия и старания напрасны, повернулся к своему войску и издал боевой клич, от которого содрогнулась земля и затрепетали люди. Устрашенный великим криком, Фор подумал, что царь румов призывает свое войско предательски напасть на него, и оглянулся. И Александр, воспользовавшись этим, нанес царю Фору удар, от которого тот покачнулся в седле, а за ним последовал другой удар – и Фор пал на землю.

Увидев поверженным своего властелина, что сулило им немалые беды, индийцы с отчаяния напали на войско румов и стали жестоко рубиться мечами, приготовившись к смерти. Но Александр велел своим глашатаям остановить их, обещая от себя пощаду и милость. Так бог даровал ему победу. Александр Двурогий овладел землями индийцев и назначил над ними царем одного из своих приближенных, надежного человека. Вождь румов оставался в землях индийских, пока не убедился, что их новый правитель добился в тех краях желанного спокойствия, согласия и мира. Тогда Александр, покинув Индию, отправился дальше, к своей заветной цели, оставив на индийском престоле того человека.

Но не успел Двурогий увести из пределов Индии свое войско, как индийцы перестали повиноваться новому царю-чужеземцу и взбунтовались. Они говорили: «Не приличествует нашей державе, чтобы стал в Индии царем чужестранец из неведомого рода, что будет унижать нас и считать ничтожными и малых, и высокородных, и не стерпят того ни знатные, ни простолюдины». Они решили возвести на престол одного из царских сыновей по имени Дабшалим и свергли того человека, коего оставил царствовать Двурогий.

Воссев на престол своих предков, уверившись в силе и прочности власти, Дабшалим забыл справедливость, закон и обычай, стал тиранствовать и возгордился. Он совершал набеги на царей соседних стран, ему постоянно сопутствовала удача, и его походы всегда были увенчаны победой. Подданные стали опасаться его, и он, упоенный величием своего сана и безграничностью могущества, презирал их и обходился с ними круто и жестоко. И чем больше возвышался он, тем сильнее притеснял людей, и так продолжалось долгое время.

Жил в то время некий философ из касты брахманов по имени Байдаба, добродетельный и мудрый, чьи достоинства были у всех на устах, и люди обращались к нему за советом во всех делах. Увидев, что царь Дабшалим несправедлив и обижает невинных, философ задумался о том, как отвратить царя от дурных поступков, дабы вернулся он на стезю добродетели и поступал по совести и чести.

Однажды, собрав своих учеников, он сказал им: «Ведомо ли вам, о чем я хочу держать с вами совет?» – «Нет», – сказали они, и тогда мудрый Байдаба молвил: «Знайте, я долго размышлял о царе Дабшалиме, который сошел с пути справедливости, не устает творить злодейства и обижает своих подданных, подвергая их всевозможным наказаниям, обходясь строго и жестоко. И утвердился я в том мнении, что мы, мудрецы и философы, видя подобные поступки царей, должны не смиряться со злом, не привыкать к нему, а стараться побудить правителей к свершению добрых дел, дабы придерживались они законов и не преступали установленных пределов. Если же мы закроем глаза на тиранство и самовластие и оставим их без внимания, то будем достойны самой жестокой кары и не миновать нам худшей из бед, которых можно опасаться, – невежды сочтут нас более ничтожными и беспомощными, чем они сами. Нельзя нам ни покидать родные края, ни оставлять нашего царя в его злом заблуждении и дурном поведении, ибо этого не допустит наша мудрость. Бороться же с властелином мы сможем лишь словом смелым и красноречивым. Если мы обратимся за помощью к другим правителям, не будет нам пользы от этого, ибо если наш царь проведает о том, что мы выступили против него, осуждая его неправедные деяния, – то нас ожидает гибель. Без сомнения, вам известно, что если собака хочет ужиться с могучим львом, а змея – со свирепым буйволом, то это лишь напрасная надежда, и должны они отказаться от обманчивой мечты, как бы ни была приятна и сладка жизнь в том месте, что облюбовали лев и буйвол.

Философу же надлежит все помыслы свои направить к тому, чтобы избежать превратностей судьбы и ударов рока, отвратить то, что может вызвать душевную скорбь, и творить то, что доставит его душе радость и наслаждение [6]6
  Что доставит радость и наслаждение… – Имеется в виду «духовное наслаждение» – основная цель, к которой должен стремиться философ, согласно воззрениям восточного эпикурейско-стоического направления, послужившего одним из источников манихейства.


[Закрыть].

Слышал я, что некий философ написал своему ученику: «Воистину, тот, кто отваживается общаться с дурными людьми, подобен неумелому мореплавателю – если и не утонет, то натерпится страха. Если же он сам ввергает себя в опасность и стремится к гибели, то его назовешь лишь ослом, да таким, что лишен разума и души, ибо и животные наделены от природы познанием: что служит им во благо, а что наносит вред и причиняет ущерб и порчу. Мы утверждаем это, ибо видим, как животные опасаются подстерегающего их несчастья. Увидев опасность, они стараются избежать ее, повинуясь чувству, что заложено в них природой, дабы сохранить себя от смерти и уничтожения.

Я собрал вас для совета, ибо вы – самые близкие мне люди. Вас я посвятил в свои тайны, вам передал свою мудрость, на вас я надеюсь, вы – моя поддержка и опора. Ведь тот, кто не имеет друзей и единомышленников, пропадет, куда бы он ни направился, никто не пожелает ему удачи и счастья и не поможет ему. Но мудрец оружием разума разобьет противника там, где бывает бессильно могучее войско. Об этом рассказывают такую притчу:

Свил жаворонок себе гнездо и стал высиживать птенцов на дороге, по которой слон ходил к водопою. Однажды слон, как обычно, шел к реке, чтобы напиться, и, не заметив гнезда, наступил на него и убил птенцов, раздавив яйца. Прилетел жаворонок и, увидев, какая беда постигла его, понял, что не кто иной, как слон, – виновник его несчастья. Подлетел к слону жаворонок, горько плача, опустился к нему на голову и промолвил: «О царь, зачем ты раздавил яйца и убил моих деток? Ведь я твой сосед и живу под твоей защитой! Неужто ты сделал это, презирая меня – малую пташку, сочтя меня жалким и ничтожным?» И слон ответил: «Так и есть, несчастный». Тогда жаворонок оставил слона, отправился к своим собратьям-птицам и пожаловался им на бесчестье и убийство. Птицы сказали: «Где уж нам, слабым, справиться с могучим зверем!» Но жаворонок обратился к сорокам и воронам: «Полетим со мной, я хочу, чтобы вы выклевали ему очи, а уж после того я сам с ним справлюсь».

Птицы согласились и, прилетев к слону всей стаей, выклевали ему глаза, и слон ослеп, лишился зренья, так что не мог уже найти дорогу к водопою и питался лишь тем, что мог достать хоботом, не сходя с места.

Увидев это, жаворонок устремился к водоему, где в изобилии водились лягушки. Он пожаловался им на злодейство слона. Лягушки заквакали: «Куда нам до слона! Что мы можем поделать с этим огромным зверем?» Жаворонок ответил: «Я хочу, чтобы вы отправились вместе со мной к глубокой яме, которая находится неподалеку от него. Прыгайте туда и квакайте как можно громче. Услышав вас, слон подумает, что находится у берега водоема, и, желая напиться, свалится в яму». И лягушки, откликнувшись на просьбу жаворонка, отправились к той яме, стали прыгать в нее и громко квакать. А слон, изнывавший от жажды, вдруг услышал кваканье лягушек и не усомнился, что находится на берегу водоема. Подойдя к яме, он потянулся, чтобы напиться, но не удержался на краю и угодил в ловушку. А жаворонок летал над головой слона, застрявшего в яме, и приговаривал: «Ну что, злодей, упоенный своею силой, презирающий мою слабость! Не велик ли мой разум при столь малом теле, не мал ли твой рассудок для столь огромной туши?»

Пусть же каждый из вас, выслушав мои слова, предложит решение, которое сочтет самым верным».

И тогда ученики Байдабы сказали в один голос: «О достойный философ и праведный мудрец! Ты – наш учитель и предводитель, обладатель всяческих достоинств. Что значит наше решение рядом с твоим решением и наше разумение по сравнению с твоим разумением? Мы знаем лишь, что пускаться вплавь через реку, где водятся крокодилы, – легкомыслие и беспечность, и кто сделает это, должен пенять на себя, а не жаловаться на крокодила. Кто извлекает яд из змеиного зуба и глотает его, чтобы испытать на себе его силу, – сам себе враг, змея же невинна, а кто войдет в заросли, где скрываются львы, – должен страшиться нападения. Что же касается нашего царя, то его ничему не научила жизнь, и ему не приходилось опасаться превратностей судьбы. Нам же надо быть настороже, чтобы нас не настигла его кара и на тебя не обрушился его необузданный гнев, если ты выскажешь царю то, что придется ему не по вкусу».

И мудрый Байдаба промолвил: «Клянусь своей жизнью, вы хорошо сказали! Знайте же, что разумный и решительный муж никогда не упустит случая послушать совет и того, кто ниже, и того, кто выше его по положению и разуму. Мнением одного человека не довольствуются ни знатные, ни даже простолюдины. Я же твердо решил встретиться с царем Дабшалимом. Выслушав вашу речь, я понял, что вы искренни со мной и боитесь за меня. Но слово мое твердо и решение непоколебимо. Вы скоро услышите о том, как беседовал я с царем Дабшалимом и какие я дал ему советы. Если же до вас дойдет весть о том, что царь отпустил меня с миром, спешите ко мне немедля». С этими словами мудрый Байдаба отпустил своих учеников, и они удалились, вознося моления о его здравии и благополучии.

И когда наступил день, в который Байдаба решил посетить царя, мудрец надел на себя одеяние брахманов и отправился к вратам Дабшалима. Он попросил провести его к хаджибу [7]7
  Хаджиб( букв. «привратник») – одна из высших придворных должностей в Халифате; церемониймейстер при дворе халифа, от которого зависел прием просителей.


[Закрыть]и, представ перед ним, приветствовал его и промолвил: «Знай, о хаджиб, что имя мое Байдаба и пришел я к царю, чтобы дать ему добрые советы». Хаджиб немедля вошел в царские покои и обратился к Дабшалиму с такими словами: «У врат твоих, о царь, человек по виду из брахманов, а по имени Байдаба, и утверждает он, что явился к тебе, чтобы дать добрые советы». Царь повелел впустить брахмана, и Байдаба вошел, опустив голову и сложив руки в знак почтения и покорности, а потом совершил земной поклон и встал перед царем, не говоря ни слова. И задумался царь Дабшалим о том, почему молчит брахман, говоря себе: «Этот человек явился ко мне по одной из причин: либо он желает попросить у меня подарок, чтобы спастись от бедности и лишений, либо с ним приключилось несчастье, с которым он не в силах бороться, и он припал к нашим вратам, дабы мы наказали его противника – злодея». Потом царь Дабшалим подумал: «Если цари отмечены среди прочих людей достоинствами власти, то достоинство философов перед царями – их мудрость, и в этом их превосходство, ибо мудрецы могут обойтись без царей, обладая знаниями, цари же без мудрецов не обойдутся при всем своем богатстве и силе. Понял я давно, что разум и боязнь бесславия – неразлучны, когда лишаешься одного, не будет и второго. Они словно два верных друга, что не в силах стерпеть разлуку, и если один умрет, то его наперсник не будет жить после его смерти и погибнет от нестерпимой тоски и печали. Поистине, кто не боится быть обесславленным мудрецами, не почитает их и не знает им цены среди прочих подданных, не хранит их от бед и несчастий, притеснений и унижений, тот лишен разума и погубил свою жизнь и свое царство, кто не воздает должное мудрецам, того следует причислить к глупцам и невеждам».