Текст книги "Калила и Димна"

Автор книги: Абдаллах ибн аль-Мукаффа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Калила и Димна

Шидфар Б. Предисловие

В те дни, когда царем Ирана был мудрый Ануширван (VI в.), его придворный лекарь Бурзое отправился по приказанию своего повелителя в Индию, чтобы добыть там книгу под названием «Калила и Димна», хранившуюся в сокровищнице индийских царей. Вести об этой книге, как о таинственном источнике мудрости разнесли по всем краям земли купцы и путешественники, ученые и философы, которые побывали в индийских землях, но так и не смогли познакомиться с этим сочинением, запретным для чужестранцев. Индийцы свято хранили «Калилу и Димну», ибо так завещал им философ и глава брахманов Байдаба, написавший эту книгу для могучего царя Дабшалима, чтобы тот руководствовался ею в делах управления державой.

Заполучив заветную книгу с помощью казначея индийского правителя, Бурзое переписал ее и перевел на пехлеви, древний язык персов, тайно привез свой перевод в Иран, где прочел его перед Ануширваном и его царедворцами. Из этой книги черпали персы мудрость, которую перенимали у них другие народы, в том числе и арабы, так как лет через двести она была переведена на арабский язык Ибн аль-Мукаффой. Такова краткая история появления на арабском языке «Калилы и Димны», о которой повествуют некий Бахнуд ибн Сахван (очевидно, первый переписчик рукописи) и, от имени Бурзое, мудрый Бузургмихр, вазир Ануширвана.

Вся эта история носит явственный отпечаток легенды, так как перевод «книги индийской мудрости» приурочен ко времени Ануширвана и Бузургмихра, прославленных персидских мудрецов, а похождения придворного лекаря Бурзое получили своеобразный сказочный характер. Возможно, книга была переведена на пехлеви раньше или позже того времени, когда правил Хосров Ануширван, может быть, она была переведена с санскрита вначале не на пехлеви, а на сирийский (арамейский) язык. Примечательно, что сирийских рукописей «Калилы и Димны» сохранилось множество, а пехлевийской – ни одной. Конечно, у сирийцев был богатейший опыт переводов философских, медицинских, богословских сочинений, правда, главным образом с греческого языка. Тем не менее эта история или легенда правдиво передает два важных момента.

Во-первых, она совершенно точно указывает на источник «Калилы и Димны» – написанную на санскрите книгу «Панчатантра», буквально «Пятикнижие», начинающуюся именно с рассказа о царе зверей льве и двух шакалах – Каратаке и Даманаке, чьи имена по-арабски стали звучать «Калила» и «Димна». Автор «Панчатантры» неизвестен. Ученые-санскритологи полагают, что ее первоначальный вариант, не дошедший до нас, появился в III–IV веках н. э., однако, без сомнения, отдельные басни о людях и животных, из которых состоит «Панчатантра», появились гораздо раньше, ибо были частью фольклора Индии. От них-то и идут так называемые «бродячие» или «странствующие» сюжеты в фольклоре многих народов мира, подобные рассказу о «лягушке-путешественнице».

Во-вторых, легенда отражает присущее людям древности и средневековья отношение к слову как к некоему волшебному талисману, величайшей драгоценности, достойной храниться в царской сокровищнице. Ведь слово – облаченная в словеса мудрость и в то же время ее оружие, вот потому-то мудрость ценится выше богатства, дороже царской власти. Легенда как бы подчеркивает общечеловеческое значение «Калилы и Димны»: заключенная в ней мудрость, по словам Бахнуда ибн Сахвана, поучительна и необходима не только индийцам или персам, но всем народам и всем людям, желающим приобщиться к ней, она надобна не только «мудрецам и философам», которые желают постигнуть ее глубины, но и каждому, кто станет читать ее, привлеченный забавными рассказами, и незаметно для себя начнет проникаться высшей мудростью в той мере, в коей позволит ему нрав его и разумение.

И действительно, трудно назвать в мировой литературе книгу, что заслужила бы такую же воистину непреходящую популярность. Она оказалась понятной и близкой людям средневековья и нового времени, ее читали в переводах и переложениях в Западной Европе и на Руси, в Иране, в Турции и Индонезии.

Почему же «Калила и Димна» волновала умы в течение столь долгих веков? Ведь литературы тех стран, где осуществлялись переложения и переводы этого сочинения, изобилуют произведениями самых разнообразных жанров, и поэтических, и прозаических, которые по своей значимости и художественным достоинствам намного превосходят сборник забавных басен о животных. Очевидно, причина популярности кроется в том, что провозглашаемая книгой цель, якобы «доступная лишь философу», не так глубоко запрятана и потому понятна простому читателю, неискушенному в философских вопросах. И цель эта – показать отношения человека и общества, вскрыть самые распространенные человеческие пороки, найти способы, с помощью которых можно от них избавиться, то есть сформировать личность разумного человека.

В различные эпохи читатели находили в «Калиле и Димне» то, что было интересно для всех сословий: ученые проникали в скрытый смысл забавных басен и сказок, постигая ту мудрость, ради которой Ануширван отправил Бурзое в опасное путешествие; простые горожане смеялись, читая о злоключениях недалекого мужа, поверившего неверной жене, или о хитрости обезьяны, обманувшей черепаху, желавшую получить обезьянье сердце, или же о глупости осла, который «отправился за рогами, но вернулся с отрезанными ушами». Многие узнавали в своевольном и жестоком льве – царе зверей – правителей своего времени, в тиграх, кабанах и шакалах – князей и вельмож, а в маленьких птичках, сумевших победить могущественного слона, – малых мира сего, и себя самого, и своих соседей и знакомых. Ну а, скажем, богословы видели в книге «божественную» аллегорию, повествующую о тщете бренного мира и о тех добродетелях, коими должен обладать каждый верующий и благочестивый человек, чтобы достойно провести свою жизнь и получить доброе воздаяние на том свете.

Книга оказалась поистине огромной сокровищницей сюжетов, неисчерпаемым кладезем, из которого можно было черпать и черпать. В ней был материал для создания и забавных басен, и коротких новелл, и назидательных и нравоучительных сочинений. Соединенные в одной книге мудрость и занимательность существовали как бы и раздельно: каждая из частей «Калилы и Димны» могла стать сюжетной основой для создания произведения любого жанра, прозаического или поэтического.

«Панчатантре» суждено был завоевать мир в «чужом» обличье, так сказать, переодевшись в арабское одеяние, – ведь недаром арабский язык в течение почти тысячелетия был одним из самых распространенных литературных языков мира. Сыграло немалую роль и то, что переводчик, вполне возможно, значительно переработал оригинал, добавив предисловие – наиболее интересную в философском отношении часть книги – и исключив те главы, которые были слишком специфически индийскими и чуждыми для мусульманского и христианского монотеистического мировоззрения.

Особую популярность «Калила и Димна» получила примерно через триста лет после своего появления, в XI веке, когда к арабской литературе, особенно к ее художественной прозе, проявили интерес ближайшие соседи арабов – византийцы. Около 1080 года византийский прозаик Симеон Сиф перевел «Калилу и Димну» с арабского на греческий язык, дав ей название «Стефанит и Ихнилат» (букв. «Увенчанный и Следопыт»), так как переводчик «этимологизировал» имена шакалов, произведя имя Калила от «иклиль» (араб. «венец»), а Димна – от слова, обозначающего «остатки кочевья». Греческий перевод послужил основой для множества переложений и переводов на славянские языки, и уже в XII в. книга «Увенчанный и Следопыт» пришла на Русь, где приобрела широкую известность как нравоучительное зерцало. Древнерусские переводчики почитали ее наставлением в христианском благочестии и даже утверждали, что автор – не кто иной как Иоанн Дамаскин, знаменитый христианский богослов.

В начале XII века знаток арабского языка Иоэль перевел «Калилу и Димну» на древнееврейский язык, и этот перевод в 60-х годах XIII века стал основой латинского переложения Иоанна из Капуи, который назвал его «Директорум вите хумане» («Наставление человеческой жизни»). Это было не случайно: Западная Европа XII–XIV веков находилась под обаянием «арабской учености», пришедшей главным образом из Андалусии – Арабской Испании. Философы увлекаются учением Ибн Рушда (Аверроэса), Ибн Сины (Авиценны), алхимики и астрономы изучают переведенные на латынь непосредственно с арабского или через посредство древнееврейского труды ар-Рази (Разеса), аль-Фергани (Альфрагануса) и многих других. Особенно усилился интерес к Востоку во время крестовых походов: рыцари вывозили оттуда клинки дамасской стали и скакунов невиданных статей, прекрасных пленниц и даже некоторые восточные мистические учения, купцы – пряности, драгоценные ткани и предметы роскоши, а ученые – тайны «восточной мудрости».

Латинский перевод «Калилы и Димны» дал возможность средневековым писателям разных стран переложить книгу на немецкий, итальянский, старофранцузский языки. Золотой фонд «Калилы и Димны» разменивается, из него берутся отдельные басни, притчи и новеллы, так что мы можем встретить их у новеллистов эпохи Возрождения, у Боккаччо, в шванках Ганса Сакса, затем у Лафонтена, где они служат дополнением к эзоповским басням. Иногда переработки и переложения «Калилы и Димны» носят название «Басни Бидпая» (или «Басни Пильная») – от имени философа Байдабы.

В то время как Западная Европа осваивала отдельные элементы «Калилы и Димны», на Востоке популярность сочинения стремительно увеличивалась. В 1144 году известный прозаик Низам ад-Дин Абу-ль-Маали переводит книгу с арабского языка на персидский, «украсив» и усложнив текст в соответствии со вкусами своего времени. Появляются десятки персидских переложений, прозаических и поэтических, новых переводов на персидский язык, и каждый отмечен все большим количеством риторических красот и ухищрений. Особенно отличается в этом отношении перевод Хусейна Ваиза Кашифи, содержащий множество поэтических вставок, подобно санскритскому оригиналу. Вряд ли Кашифи был знаком с санскритским текстом, очевидно, стихотворные отрывки – дань вкусам ценителей изящной словесности.

На турецкий язык «Калила и Димна» полностью впервые была переведена в XVI веке, может быть, с персидского языка. Наиболее известна среди всех турецких переводов и переложений книга «Хумаюн-наме». Узбекский и татарский переводы появились несколько позже, как и переводы на языки народов Дагестана (начало – середина XIX в.).

Чрезвычайно распространены обработки «Калилы и Димны» и ее отдельных частей в Юго-Восточной Азии – Малайе, Индонезии, Кампучии и других странах, и едва ли возможно перечислить переводы и переложения этой книги на разные языки стран Дальнего Востока.

В конце XVI века вазир великого могола Акбара (1556–1605) Абу-ль-Фазл вновь обращается к обработке «Калилы и Димны» и дает своему труду название «Ияре-даниш» – «Мерило мудрости». Так «Панчатантра» вернулась в Индию, пройдя причудливо-длинный, сложный путь.

На Руси интерес к басням «Калилы и Димны» не ослабевал вплоть до нового времени. В конце XVIII века обратили внимание на то, что «Калила и Димна» – не столько «поучительное», сколько обличительное сочинение. В 1762 году Борис Волков, «Академии наук переводчик», перевел с латинского языка «Политические и нравоучительные басни Пильпая, философа индийского». В 1889 году был опубликован перевод с арабского «Калилы и Димны», выполненный М. В. Рябининым и М. О. Аттаей. После Великой Октябрьской революции вышла обработка первой части «Калилы и Димны» [1]1
  Арабская сказка Лев и Бык. Переработал С. С. Кондурушкин. Петроград, 1918, изд-во «Огонек».


[Закрыть], а затем и полный перевод И. П. Кузьмина и И. Ю. Крачковского [2]2
  Примечание от редакции: перевод книги «Калила и Димна», выполненный И. П. Кузьминым под редакцией и при участии академика И. Ю. Крачковского, впервые был опубликован в 1934 г., затем переиздан массовым тиражом в 1957 г. Ныне перевод этот устарел, но в свое время сыграл важную роль в арабистике и литературоведении в целом. Новый перевод сделан по каирскому изданию, 1950, с привлечением изданий, выходивших в Дамаске (1959) и Алжире-Бейруте (1973).


[Закрыть](И. Ю. Крачковский переводил лишь то, что не успел сделать И. П. Кузьмин – начало предисловия Бахнуда ибн Сахвана, предисловие Ибн аль-Мукаффы, часть первой главы и заключение книги).

Работа над интереснейшим средневековым памятником продолжается до настоящего времени. Библиография исследований и изданий рукописей «Калилы и Димны» поистине неисчерпаема. Ученые и переводчики всех стран мира принимают участие в подготовке изданий, сверке рукописей и комментировании «Калилы и Димны». Наиболее полные данные об изданиях «Калилы и Димны» и посвященных ей исследованиях содержатся в труде французского арабиста Шовена, но эта библиография за сто лет, прошедших со времени появления книги Шовена, настолько увеличилась, что составит теперь объемистый том, объединяющий работы на самых разных языках.

***

Сборник забавных басен о животных на пехлевийском и сирийском языках был популярен и в Сирии, и в Иране, которые частично входили в состав персидской сасанидской империи, существовавшей вплоть до арабского завоевания в VII веке. Сочинение это было частью домусульманского иранского культурного наследия, сыгравшего значительную роль в формировании арабо-мусульманской культуры.

Иранские древние традиции как бы помолодели, сменив обличье и «переодевшись в арабское платье». До поры до времени иранское наследие существовало в арабском Халифате подспудно, но в конце VII века, когда ослабло византийское влияние, бывшее особенно сильным в северных областях Халифата, омейядский халиф Абд аль-Малик (прав. 685–705) объявил государственным языком Халифата вместо греческого арабский.

С этого времени начинают выдвигаться на государственные посты представители старой иранской служилой знати, которые обучали своих сыновей у лучших знатоков арабского языка и древней арабской поэзии. Именно из их среды вышло большинство «адибов» – образованных людей, которые умели и составить важный государственный документ, и написать литературное «послание» – своеобразное эссе на любую заданную тему, и участвовать в управлении огромным мусульманским государством, в которое вошли множество стран и народов – от Синда, нынешнего Пакистана, до Испании и южной Франции. В VII–VIII веках были выстроены новые города, где бок о бок жили аравийские бедуины, воины отрядов завоевателей, персы, иракцы-набатейцы, как называли арабы коренных жителей Ирака, чернокожие зинджи с восточного побережья Африки, представители других народностей. Одним из крупнейших городов того времени в Халифате была Басра, портовый город, который посещали купцы и мореплаватели с дальних островов, где можно было купить любые товары и рабов, привезенных из стран, захваченных мусульманскими войсками, где адибы, поэты и богословы устраивали религиозные и философские диспуты и поэтические состязания.

В Басре провел большую часть жизни Ибн аль-Мукаффа, отпрыск богатого и влиятельного иранского рода, представители которого принадлежали к числу потомственной служилой знати. Еще при Сасанидах предки Ибн аль-Мукаффы занимали государственные должности «писцов», то есть секретарей, служащих и глав различных ведомств – «диванов», и вазиров, а после завоевания Ирана арабами скоро вернули себе прежнее положение.

Отец Ибн аль-Мукаффы, Дадое, по прозвищу «аль-Мубарак» – «Благословенный», ведал взиманием налогов в Ираке. В то время существовало правило – периодически подвергать проверке, так называемому «взысканию», сопровождавшемуся пыткой, тех государственных чиновников, которые имели дело с крупными денежными суммами, то есть вазиров и сборщиков податей. Такому взысканию и был подвергнут Дадое и после пытки перестал владеть левой рукой, почему и получил прозвище «аль-Мукаффа» (имеющий скрюченную или отсохшую руку). После «взыскания» Дадое вновь занял свой пост при аль-Хаджадже ибн Юсуфе, наместнике Ирака.

Дадое был родом из города Гура, находившегося в иранской провинции Фарс. Его предки принадлежали к «маула» – вольноотпущенникам знатного арабского семейства Ахтамидов, осевшего в Басре, куда перебрался и Дадое со своей женой и сыном, прозванным «Ибн аль-Мукаффа».

Ибн аль-Мукаффа (букв. «сын человека с отсохшей рукой») прожил всего 36 лет. Ему было суждено стать свидетелем трагических событий, которых произошло так много в беспокойной истории арабского Халифата, и главное – восстания 748–749 годов под руководством Абу Муслима из Хорасана, падения династии Омейядов в 750 году и воцарения новой династии – Аббасидов. Ибн аль-Мукаффа пережил четырех халифов – трех Омейядов и одного Аббасида – и умер во время правления второго аббасидского халифа аль-Мансура.

Родился Ибн аль-Мукаффа в 723 или 724 году в Гуре, и ему дали древнее иранское имя Рузбих. Юношеские годы он провел в Басре, куда переехала его семья. В Басре в то время можно было найти самых лучших учителей арабского языка и арабской грамматики. Отец готовил Рузбиха к карьере государственного служащего – секретаря, а наиболее важным условием для того, чтобы преуспеть в этой должности, было владение всеми тонкостями арабского языка, Корана (даже и для немусульман) и всего комплекса существовавших в ту пору гуманитарных знаний. Среди учителей Рузбиха называют многих выдающихся знатоков арабского языка, грамматики и риторики, общепризнанных авторитетов в области богословия, законоведения и поэзии.

Когда Ибн аль-Мукаффе исполнилось 18 лет, он покинул Басру и уехал в иранский город Шапур, где занял пост секретаря аль-Масиха, тогдашнего правителя города. Здесь юноша впервые встретился с неким знатным арабом, сыгравшим роковую роль в его судьбе. Этого человека звали Суфьян ибн Муавия, и его род восходил к одному из сподвижников пророка Мухаммада. Суфьян ибн Муавия отличался непомерной спесью и высокомерием и был вместе с тем туп, косноязычен, злопамятен и уродлив. Между Рузбихом и Суфьяном возникла взаимная антипатия, и Рузбих часто позволял себе довольно дерзкие выпады против своего недруга. У Суфьяна был огромный нос, и юноша, входя к нему, всегда приветствовал его словами: «Мир вам обоим» (то есть тебе и твоему носу). Однажды Суфьян, желая похвастаться своей сдержанностью и воспитанностью, сказал: «Никогда не раскаивался я в том, что смолчал», на что Рузбих незамедлительно ответил: «Немота была бы лучшим твоим украшением, так зачем же раскаиваться?»

В 743 году был назначен новый правитель Ирака и Ирана, сместивший почти всех старых наместников и правителей городов и провинций, как это было принято. Прежний правитель Шапура был также смещен, а на его место назначили уже известного нам Суфьяна ибн Муавию. Однако правитель не желал уступать город без боя и прибег к помощи окрестных курдов. Рузбих ибн аль-Мукаффа был его гонцом к курдам и употребил все свое красноречие и влияние, чтобы склонить горожан и кочевников на сторону своего покровителя. Произошло сражение между сторонниками Суфьяна и аль-Масиха, где Суфьян потерпел поражение и был тяжело ранен. Оправившись от раны, он поклялся, что жестоко отомстит Ибн аль-Мукаффе, которого считал своим злейшим врагом.

Рузбих прожил в Шапуре еще четыре года. В 747 году аль-Масиха изгнали из Шапура, а Ибн аль-Мукаффу, который к тому времени прославился как искусный и красноречивый секретарь (ему было тогда 23 года), переманил к себе правитель области Керман, где Рузбих оставался до 748 г.

В этом году началось грозное для правящей династии Омейядов народное восстание, возглавляемое Абу Муслимом аль-Хорасани, которое охватило вначале Хорасан – восточную область Ирана, а затем перекинулось в Ирак. Восставшие крестьяне и горожане провозглашали незаконность власти «безбожников и узурпаторов Омейядов», врагов Алидов – потомков Али, зятя пророка, – единственных «законных имамов» (то есть халифов), людей набожных и справедливых, подобных Али – ближайшему родственнику и законному преемнику Мухаммада. Приверженцев Али называли шиитами от слов «шиат Али» (букв. «партия Али»).

Правитель Кермана бежал от войск Абу Муслима, и мятежники захватили Керман, а затем весь Иран и Ирак, и наконец в 750 году сторонники Абу Муслима убили последнего омейядского халифа и престол достался Абдаллаху ас-Саффаху из рода Аббасидов, который приказал уничтожить весь род Омейядов, так что спастись удалось лишь немногим из них.

Рузбих, уже искушенный и опытный государственный деятель, принимавший участие и в сражениях, и в различных интригах сильных мира сего, сразу же примкнул к шиитам, которых поддерживало большинство иранской знати. Ведь Али, невестка которого была дочерью последнего сасанидского царя Йездигерда, традиционно считался покровителем персов. Рузбих становится секретарем поочередно у трех братьев Алидов – Исы, правителя Кермана, Исмаила, наместника южноиранского города Ахваз, и Сулеймана, получившего пост наместника и правителя Басры в 751 году.

С приходом к власти новой династии – Аббасидов, которые сумели оттеснить потомков Али, политическая и культурная роль Басры возросла, и этот город фактически стал столицей Халифата: в прежней столице – Дамаске – осталось слишком много сторонников Омейядов, Куфа «кишела еретиками», по выражению средневекового хрониста, а Багдад был построен лишь в конце 50-х – начале 60-х годов VIII века при втором аббасидском халифе аль-Мансуре. Басра середины VIII века представляла собой весьма колоритное зрелище: гавань была заполнена судами, так что их мачты напоминали «густую рощу», на улицах слышалась арабская, персидская, греческая речь, в мечетях устраивались диспуты, где представители разных верований защищали свои воззрения, причем в спор вступали не только мусульмане, христиане и иудеи, названные в Коране «людьми Писания», но и зороастрийцы-огнепоклонники, дуалисты-манихеи, сторонники издавна осужденного в Иране учения Маздака, и даже «безбожники-зиндики» (впрочем, «зиндиком» могли назвать всякого, кто был «нетверд в вере»).

В Басре в это время было множество адибов, ученых, поэтов и прозаиков, которые заложили основы арабских гуманитарных наук. Несмотря на отдельные расхождения по вопросам филологии и грамматики и личное соперничество, они были объединены страстной любовью к знаниям и широтой взглядов, и Рузбих нашел среди них множество друзей. Среди басрийских адибов были арабы, персы и греки, христиане, зороастрийцы, мусульмане и манихеи, и всех их ревнители благочестия обвиняли в вольнодумстве и безбожии. Конечно, они не были атеистами, однако истинно набожных мусульман возмущали их «вольные речи», религиозный скептицизм и легкомысленное поведение.

Особенно недовольны были знатные арабы из древних кочевых родов, которых прежде всего возмущало то, что эти «аджамы» (неарабы, то есть «варвары», – так называли прежде всего персов) осмеливались заявлять, что они ни в чем не уступают чистокровным арабам. При этом персы ссылались на отрывок из Корана: «Мы сотворили вас разными народами» (подразумевалось «равными»). От слова «шууб» (народы) получило название идейное течение «шуубийя», представители которого провозглашали всеобщее равенство в исламе и мусульманском государстве. Многие персы, шуубиты, сохраняли свою религию – зороастризм.

В своих сочинениях писатели-шуубиты, высказывая свои взгляды, иногда открыто высмеивали арабов, обвиняя их в дикости, невежестве и необоснованном высокомерии, то завуалированно превозносили мудрость древних персов, иранскую образованность и воспитанность, мощь сасанидского государства и его славную историю. Они пересказывали и переводили на арабский язык «Книги царей» – персидские исторические хроники, легендарные повествования и зерцала.

Шуубитом и еретиком Ибн аль-Мукаффу считали и его покровители, которые настаивали на том, чтобы он отказался от своей старой веры и принял ислам. Его мусульманское имя Абдаллах показательно – так обычно называли новообращенных мусульман. Очевидно, служба у знатных Алидов требовала от Рузбиха приобщения, хотя бы «внешнего», по выражению биографа, к государственной религии. Покровитель Рузбиха Алид Иса потребовал, чтобы, во избежание различных толков, которые могут повредить ему, Рузбих принял ислам и произнес «всенародно» трижды: «Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад посланец Аллаха». Накануне этого события Ибн аль-Мукаффа, присутствуя на трапезе у Исы, стал «бормотать» зороастрийские молитвы за едой, как это было принято у огнепоклонников. На замечение Исы, что негоже будущему мусульманину «бормотать, словно язычник», Рузбих ответил: «Я боюсь провести хотя бы одну ночь, не имея никакой веры». В словах этих заметно «религиозное свободомыслие» Ибн аль-Мукаффы, раскрывшееся с полной силой в его переводе «Калилы и Димны».

Рузбих становится мусульманином. Но современники, да и последующие историки сочли его обращение лицемерным. Сам Рузбих иногда подчеркивал свою приверженность вере отцов (может быть, не вполне искреннюю). Так, проходя вместе с несколькими знакомыми адибами, в числе которых были и его враги, мимо зороастрийского храма – «дома огня», он произнес стихи популярного в то время поэта аль-Ахваса:

 
О дом возлюбленной, я оставил тебя,
Опасаясь врагов, но сердце занято только тобой.
 

Все присутствующие отлично поняли намек, и это лишь способствовало тому, что за Ибн аль-Мукаффой утвердилась слава еретика.

Рузбих оставался на посту секретаря правителя Басры, его литературная слава, влияние и богатство все возрастали, друзья превозносили его красоту, образованность, красноречие и щедрость.

В 754 году умер первый аббасидский халиф ас-Саффах, и халифский престол достался властному, жестокому и неразборчивому в средствах аль-Мансуру, который стремился прежде всего усмирить Алидов, надеявшихся получить власть после смерти ас-Саффаха. Главным соперником аль-Мансура стал его дядя Алид Абдаллах, который возглавил восстание против халифа, но верный Аббасидам Абу Муслим аль-Хорасани разбил его войска в сражении, и Абдаллах бежал в Басру, где находились его братья Сулейман и Иса, правитель города. Алиды получили небольшую передышку от преследований халифа, который в то время затеял сложную интригу против Абу Муслима, ставшего, как казалось аль-Мансуру, слишком сильным и популярным.

В 755 году Абу Муслим был убит по приказу халифа. Затем аль-Мансур сместил Алидов со всех постов, лишив их должностей. Правителем Басры он назначил Суфьяна ибн Муавию, которому поручил доставить во что бы то ни стало Абдаллаха, скрывавшегося у своих родственников.

Иса не был уже правителем Басры, но сохранил свое огромное богатство и влияние. Обеспокоенный участью брата, ибо знал жестокость аль-Мансура, который не задумываясь убил бы своего дядю, если бы тот попал ему в руки, Иса потребовал у Ибн аль-Мукаффы, остававшегося его секретарем, составить текст «амана» – охранной грамоты. Эту грамоту он намеревался передать на подпись халифу, чтобы хотя бы в какой-то мере обезопасить Абдаллаха. Правда, такие охранные грамоты были не столь уж надежны, ибо почти всегда нарушались, однако нарушение клятвы, особенно данной потомкам Али, воспринималось общественным мнением неодобрительно и могло повредить халифу. Иса велел своему секретарю составить текст недвусмысленно и в самых резких выражениях. Может быть, кто-нибудь иной поостерегся бы, опасаясь гнева могущественного халифа, но Ибн аль-Мукаффа, человек смелый, не желавший лицемерить и скрывать свои подлинные чувства, составил документ поистине уникальный. Текст содержал, например, такие выражения: «И если повелитель правоверных (т. е. халиф) предаст своего дядю Абдаллаха ибн Али, то жены его будут разведены с ним, кони – заперты в стойле, а рабы отпущены на свободу, и мусульмане будут считать себя свободными от присяги… Если повелитель правоверных предаст его, то вся община Мухаммада вольна свергнуть его и объявить ему войну… Если я, халиф, предам его, то мусульмане вольны отречься от меня и от присяги, мне данной, которая больше не будет тяготить их. Не будет никакого договора, никакого покровительства и союза между нами, и всем истинным мусульманам должно выступить против меня… Если я предам его, то у меня нет никакой чести и веры и я буду проклят пред лицом общины нашего пророка…»

Прочтя этот текст «амана», халиф пришел в ярость. Он тут же осведомился, кто составлял документ, и послал к Суфьяну гонца, велев передать: «Избавь меня от этого человека». Новый правитель Басры, давно желавший отомстить дерзкому «зиндику», пригласил Ибн аль-Мукаффу якобы для переговоров и подверг его жестокой казни: или утопил в колодце, или, по сведениям других источников, отрубил руки и ноги и затем сжег в «таннуре» – глиняной печи для лепешек. Это произошло в 759 или 760 году.

До нас дошли лишь немногие произведения Ибн аль-Мукаффы. По сведениям биографов, он был автором большой книги «Рисалату-с-сахаба» – «Послание о сподвижниках пророка», своеобразного трактата по политической экономии, где говорил о том, как «разумно править государством, чтобы подданные достигли благосостояния». Некоторые биографы утверждают даже, что именно эта книга была подлинной причиной казни Рузбиха, ибо аль-Мансур усмотрел в ней обидные намеки на несправедливость своего правления. До нас дошли фрагменты из сочинения Ибн аль-Мукаффы, озаглавленного «Возражение Корану», которое начиналось так: «Во имя света милостивого, милосердного», что звучало как вызов коранической формуле: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного». Богослов, поместивший эти отрывки в своем сочинении против «зиндиков», обрушивается на Ибн аль-Мукаффу как на злейшего безбожника. Пользовались известностью сочинения Ибн аль-Мукаффы «Большая книга адаба» и «Малая книга адаба». Ибн аль-Мукаффа написал также несколько политических посланий, посвященных «улучшению нравов простонародья путем воспитания добродетелей знатных» и искусству управления государством.

Ибн аль-Мукаффа был блестящим переводчиком. Им переведены на арабский язык «Книга венца», повествующая о жизни и подвигах Хосрова Ануширвана, «Зерцало добрых нравов» и «Жизнеописания древних царей персов». Однако наибольшее искусство Ибн аль-Мукаффа проявил при переводе «Калилы и Димны».

Нам не известно точно, какие произведения были созданы Ибн аль-Мукаффой раньше – «Большая книга адаба» и «Малая книга адаба» или «Калила и Димна». Ясно одно: Ибн аль-Мукаффа неотступно стремился дать определенную философско-этическую норму разумного человеческого поведения. Для людей того времени подобный вопрос отнюдь не был отвлеченным и теоретическим – следовало иметь какие-то ориентиры в мире быстро меняющихся ценностей, национальных и культурных противоречий формирующейся арабо-мусульманской культуры. В эпоху Ибн аль-Мукаффы зрела потребность в этической философии, которая могла бы хоть немного способствовать упорядочению и унификации столь пестрых этнических и разнородных религиозно-философских элементов государства и «смягчить нравы» в условиях постоянных войн и восстаний, жестокостей и притеснений, как бы противопоставляя идеального и разумного человека неразумному и бессмысленному миру. Причину же всех неурядиц и несчастий человечества философы Востока видели в неразумии, несовершенстве человеческой натуры, веря, что с ее «исправлением» мало-помалу исчезнет и то зло, что царит в мире.