Текст книги "Формула власти. Расколотый мир (СИ)"
Автор книги: Zora4ka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Костэн подхватил жену на руки, прижал к себе и унес в дворцовое тепло, скрывшись за завесой метели.
====== Глава 10. Зимнее солнцестояние ======
Земное ль в ней очарованье,
Иль неземная благодать?
Душа хотела б ей молиться,
А сердце рвется обожать...
Ф. Тютчев
Это было странное, невиданное прежде капище. Огромную поляну, окруженную вековыми ивами, пересекал мелкий бурный ручей. Здесь не только взывали к высшими силам – здесь жили: вдоль ручья и чуть в отдалении громоздились хилые на вид деревянные хатенки, темные от дождей. Только веяло от этого места не теплом очага, а холодом могильника. В домах пусто, двери распахнуты, припали к земле истоптанные ландыши и ромашки.
Кое-где на дверных косяках, стенах и даже поперек оконных ставен виднелись странные рисунки, одни вырезанные, другие намалеванные кровью: схематично изображенные рогатые многоножки, танцующие человечки, хорошо узнаваемые силуэты кленовых листьев.
Был темный послезакатный час, ледяные жутковатые сумерки, прятавшие под своим непроницаемым плащом страшные детали недавнего побоища, вроде одинокого отрубленного пальца за порогом одного из домов или перевернутой детской люльки, валяющейся прямо в грязи. Тишина висела над разоренным поселением, оскверненным капищем.
И только у ручья прямо в воде сидела на коленях растрепанная темноволосая девчонка лет тринадцати-четырнадцати. Видно было, что сидит она здесь уже очень давно: одежда истрепалась, губы и пальцы посинели от холода, босые ноги грязны и исцарапаны. Казалось, она совсем не чувствует холода, даже плечи не дрожали, ходя один из рукавов простого льняного плятья был оторван. Девчонка склонилась к воде, в которой полоскалась целая охапка ландышей, сжимала скрюченными пальцами песок и что-то шептала, исступленно раскачиваясь. Она словно была не в себе. Впрочем, не удивительно, если предположить, что прежде она жила в одной из этих разоренных хатенок.
Если прислушаться, можно было даже уловить отдельные обрывки фраз:
– Высшие силы, могуче да всеблаге... иже засим творю зов мой к вам... высшие силы, челом и десницей... кару на смердов и ворогов... могуче да всеблаге... зову сему быть...
Говор был странный, вроде по-принамкски, но такого обилия диковинных устаревших слов не встречалось даже в покрытых плесенью библиотечных книгах.
Девчонка закричала, громко, страшно, хрипло, из последних сил, с плеском ударилась в воду головой, заорала, рыдая, на все кладбище, в которое превратилась поляна.
– Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати!!!
И весь ручей внезапно осветился ярко-зеленым. Изумрудные жилы заструились по земле. Подняли головки затоптанные в землю цветы ромашек, зашелестел, разрастаясь, мох на валунах. Все задрожало гулким могучим эхом, словно под поляной кто-то ударил в огромный барабан. Девчонка замерла, не поднимая головы, заговорила сипло, надломленно, будто беседовала с кем-то:
– Взад не поверну... А как надоумлена буду?.. То добро... Что взамен подати?.. Отдаю!..
Она еще долго бормотала что-то неразборчивое, непонятное на старом языке, а вода и земля потихоньку переставали светиться. Наконец, девчонка встала с колен и подняла голову.
...У нее оказалось очень красивое лицо, лишь немного искаженное горем. А пронзительный, странно знакомый взгляд светлых глаз был тверд и властен. Он подавлял.
– У меня получилось!!! Получило-о-о-ось!!! Клима, Клима, да что ж ты все время спишь! Ура-а-а!!! Получилось!!!
Заполошно подскочив, Клима мгновение пялилась в темноту, не понимая, куда делись капище и та девчонка, глядя на которую обде казалось, что она смотрится в зеркало, хотя их внешность нельзя было назвать похожей. Лишь пару секунд спустя Клима сообразила, что все это был сон, а она сама находится в своей комнате, куда по какой-то неведомой причине вломился ненормально счастливый Тенька и орет.
– Я сплю, потому что сейчас ночь.
– Да? – Тенька умолк, глянул в черноту за окном и немного смутился. – О, точно. Интересненько это они придумали...
– Как ты открыл дверь? – Клима встала с кровати и чиркнула огнивом, зажигая свечу.
– А было закрыто? – увлекшийся изобретатель постепенно возвращался разумом из недр своего интересненького чердака в этот удивительный реальный мир, где бывают ночь, запертые двери и даже еда три раза в день.
Клима подошла к двери и внимательно поглядела на крючок, который всегда накидывала перед сном. Петелька была расплавлена и бесформенной лужицей блестела на полу.
– Теперь помимо крюка в спальне сильфов ты должен починить мне петлю, – мрачно констатировала обда.
Тенька отмахнулся.
– Это все неважно! Клима, у меня получилось! Стабильно! Наверняка! Впервые за пять лет!
– Да что получилось-то? – девушке даже стало любопытно. При всей чудаковатости, Тенька еще ни разу не вламывался к ней посреди ночи, игнорируя запертые двери, и не орал над ухом, прерывая сны.
Вместо ответа друг вручил ей маленькое круглое зеркальце, по поверхности которого перекатывалась изменчивая водяная рябь. Затем отошел на другой конец комнаты, достал второе зеркальце и сунул руку прямо в оправу, как в карман, словно там не существовало стекла. В этот же миг Тенькина рука вылезла из зеркальца, которое держала Клима, щелкнула девушку по носу и скрылась обратно.
– И так на любом расстоянии, – торжественно произнес Тенька. – Можно говорить, слушать, передавать небольшие предметы, размеры которых ограничены только оправой зеркала, можно показать собеседнику все, что тебя окружает, никаких ограничений по использованию, взрывов и побочных эффектов!
Клима бесстрашно засунула в зеркальце собственную руку и вернула сияющему Теньке его щелчок. Тот поймал ее за пальцы, и это было очень странное ощущение: видеть и чувствовать свою ладонь на другом конце комнаты. Клима убрала из зеркала руку и поглядела в переливчатую глубину, где по краям плескалась радуга, а в центре отражались орехово-желтые глаза Теньки, который точно так же глядел в свое зеркальце.
Потом они одновременно подняли головы и молча уставились друг на друга безо всяких зеркал. “Правда, интересненько у меня получилось?” – словно спрашивал Тенька. “В этот раз – да,” – ответила Клима одними глазами и улыбнулась. Изобретение друга открывало поистине широкие возможности. Таких зеркал бы на первое время десятка три...
Тенька сорвался с места, схватил Климу за плечи и закружил по комнате, сшибая мебель и что-то радостно крича. Это было так искренне и заразительно, что Клима рассмеялась вместе с ним. Они прыгали и хохотали, словно стукнутые об тучу, и не было сейчас в мире ничего, кроме их торжества и двух маленьких зеркал, по которым перекатывалась непроливаемая вода. Клима знала это всегда, но сегодня получила первое настоящее подтверждение тому, что не ошиблась в выдающихся возможностях Теньки.
– Что здесь происходит? – раздался от двери потрясенный заспанный голос “правой руки”.
– Получилось! – в один голос известили колдун и обда. Потом Клима опомнилась, перестала прыгать, одернула ночную сорочку, выпрямилась и прибавила: – Тенькины эксперименты наконец-то были успешны.
Из-за Гериного плеча выглянула красавица Лернэ, тершая глаза кулачком. Ее роскошные каштановые локоны на ночь были выпущены из кос и ниспадали до пояса тяжелой драгоценной волной.
– В таком случае, давайте устроим праздник. У меня в печи как раз остался котелок с топленым молоком, я добавлю туда меда, и будет лакомство.
– Среди ночи?! – попытался воззвать Гера к голосу рассудка.
– Пускай, – Клима была довольна и оттого благосклонна. – Сильфам о причине праздника ни слова, будет лучше, если они вообще все проспят.
– Вы так орали, что половину села могли перебудить, – заметил Гера.
– Но Ристю и Зарина можно позвать? – уточнила Лернэ.
– Нет, – Клима влезла босыми ногами в меховые тапки и накинула поверх сорочки платок. – Только если сами придут.
Разбуженный криками Зарин все же присоединился к ним, поэтому праздновали впятером. Сидели полуодетые прямо на столе в тусклом свете единственной масляной лампы, макали в молоко с медом кусочки хлеба, запивали все это остывшим ромашковым настоем и радовались Тенькиному открытию. Изобретатель от полноты чувств сыпал всяческими терминами, призванными объяснить принцип действия связи водяных зеркал. Его никто не понимал, но внимательно слушали. Даже с лица Климы в ту ночь почти не сходила улыбка. Лернэ искренне дивилась, что обда, оказывается, умеет смеяться, а Зарин и Гера сообща решили, что сейчас Клима стала похожа на себя прежнюю, и надо Теньке почаще чего-нибудь изобретать.
В канун зимнего солнцестояния вернувшийся после очередного визита домой Юрген сообщил, что на праздники им с Дашей предоставляется отпуск, и до января Клима скорее всего не увидит послов. Это ни в коем случае не означает разрыв договора, все соглашения остаются в силе. Юрген повторил свои заверения несколько раз и был вполне искренен, но Клима учуяла в его словах долю наигранности и решила, что дело там не только в обычном отпуске. Крутят что-то сильфы, туману напускают. Может, это связано с тем убийцей? Или до Ордена дошли слухи, что Холмы помогают обде? Клима чуяла подвох, но ничего утверждать наверняка не могла, а от обычных разведчиков в этом деле было мало толку. Не значит ли, что пришла пора заводить необычных?..
Последние дни Ристинка почти не выходила из комнаты. Она совершенно перестала разговаривать с Герой, несмотря на все его извинения, при виде Зарина лишь задирала нос, Теньку предпочитала не замечать, а на робкие попытки Лернэ и Даши расшевелить невнятно огрызалась. Бывшая благородная госпожа с головой зарылась в книги, перечитывая особенно полюбившиеся ей романы десятки раз, и, пожалуй, если б могла, утонула в них с головой, как радуга в Тенькином водяном зеркале. Она мало ела, плохо спала ночами, чаще сидела на кровати и чуть раскачивалась, невидящим взглядом изучая пустоту перед собой. Потускнела золотистая коса, под глазами залегли тени, только спина по-прежнему оставась прямой – единственное, что еще в Ристе не сломалось и не согнулось под тяжестью обстоятельств. Пожалуй, если бы не зима и риск замерзнуть в ближайшем сугробе, Ристинка уже давно ушла бы на все четыре ветра.
Юрген, не спешивший лезть с увещеваниями, однажды заметил, что впервые видит, как здоровая красивая девица чахнет прямо на глазах, и будь Ристя сильфидой, то давно бы развеялась. Вот уж точно, об тучу стукнутая!
Клима, как и ее новый друг, предпочитала не трогать впавшую в меланхолию Ристинку, но ровно до того момента, когда обиженная жизнью персона бывшей благородной госпожи не потребовалась для пользы отечества.
Без особого труда улучив момент, когда Ристя осталась в их с Лернэ комнате одна за чтением очередного томика в расписном переплете, обда заявилась туда, села прямо на Ристину кровать и твердо заявила:
– Нам нужно поговорить.
Ристинка равнодушно отложила книгу и молча поглядела нежданную собеседницу.
– Я знаю, что сильфы предлагали тебе работать на них, и знаю, что ты отказалась, – начала Клима, глядя в ее пустые глаза.
– Может, ты еще знаешь, почему? – в Ристином голосе стало втрое больше хрипотцы и горечи. Наверное, она все-таки плакала, только внутри себя, и этого никто не мог узнать, а Тенька специально не смотрел, потому что ему от внутреннего мира бывшей благородной госпожи делалось тошно.
– И это знаю, – прищурилась Клима. Ей было наплевать на чужой внутренний мир, но обда знала, как извлечь из него пользу для себя. – По той же причине я сейчас собираю сторонников, воюю, заключаю договора, ставлю себя под клинки убийц. Ты любишь свою родину, Ристинида Ар, и не предашь ее никогда. У тебя благородное сердце и правильное воспитание.
Ристинка скривилась.
– Если ты столь хорошо обо всем осведомлена, к чему тебе наш разговор? Поставь в своей отдельной комнате горшок и говори с ним, будто со мной.
– Горшок не имеет своего мнения. А ты имеешь. И твое мнение ценно для меня, – впрочем, Клима всегда учитывала особенности чужого внутреннего мира. Пусть человек будет на своем месте, его должно устраивать то, что он делает. Тогда от человека выйдет больше пользы обде и отечеству.
– Да неужели. Не заметила я этого за последние два года, – хрипловатый голос сочился сарказмом.
– Ристя, ты живешь в доме, куда я тебя привела, читаешь книги, бездельничаешь, вольна лететь на все четыре ветра, говоришь обо мне все, что вздумается, ты сыта и одета, хотя в отличие от окружающих тебя людей, не давала мне клятвы, даже напротив.
– К совести взываешь, обда? Намекаешь, что после всего я должна быть тебе благодарна?
– Я этого не говорила, заметь, – усмехнулась Клима.
– Вот и не говори. Моя совесть умерла вместе с моей семьей, – выплюнула Ристинка и опять уткнулась в книжку. Только вряд ли она сейчас могла что-либо прочесть.
– Что ж, без совести вполне можно прожить, – Клима пожала плечами.
– Судишь по своему опыту? – проворчала Ристя, не поднимая глаз.
– А ты судишь меня?
– Я никого не сужу и ничего не хочу. Ты добилась своего, я живу подле тебя, хотя не понимаю, зачем это нужно.
– Так может, пора тебе обрести цель в жизни?
Ристинка уставилась на обду. В потухшем взгляде бывшей благородной госпожи даже мелькнуло удивление, граничащее с возмущением.
– Какую? Найти цель в служении тебе? Издеваешься?
– Не мне, – качнула головой Клима. – Принамкскому краю. Разве не родине своей желают служить все благородные господа?
Взгляд снова потускнел, Ристя отмахнулась.
– Тебе, Принамкскому краю – это одно и то же.
– То есть, ты наконец-то перестала это отрицать? – невинно уточнила Клима.
Ристя не ответила. Она не собиралась признаваться, что за эти два года обда и Принамкский край слились в ее сознании воедино, но и отрицать было глупо. Все равно проговорилась. И как этой наглой девчонке удается поставить очевидные вещи с ног на голову таким образом, что даже возразить нечего?
Клима заговорила проникновенно.
– Ристя, ты ведь знаешь, что такое высшие силы. Именно они уберегли меня от смерти. Эта земля, наша, заметь, земля, хочет, чтобы я правила ею. Не ты, не Тенька, не Дарьянэ и даже не Артасий Сефинтопала, а я. Неужели ты считаешь себя умнее и проницательнее родной земли? Я не умаляю твоего ума, и поэтому не верю в такую самонадеянность. Я, – Клима на миг замялась, – я тщеславна, Ристя, мне есть, за что себя ценить, но даже я не превозношу себя выше Земли и Воды. Откуда тебе знать, может, это высшие силы уберегли тебя тогда, привели в Институт, где училась и я? Может, нам предначертано действовать сообща. Если бы сам Принамкский край не хотел твоей жизни, разве сумела бы ты скрыться от орденских убийц?
– И какую, по-твоему, судьбу уготовали мне высшие силы? – Ристинка презрительно искривила губы. Ей не хотелось слушать, она устала верить. Но отделаться от Климы, желающей поговорить, не так-то просто. Это не безропотная Лернэ. Клима отцепится, лишь когда сама захочет.
– Ты так опасаешься моего злого нрава, находишь в моих поступках столько жестокости. Может, высшие силы тоже ее видят? Что если ты здесь для того, чтобы смягчать меня? Быть моей доброй тенью, добиваться милости для тех, кто попросит, принимать в гостях сильфов и благородных господ. Какая там у тебя оценка была в Институте по дипломатии?
Вот тут бессовестная обда Ристинку удивила.
– Ты ли говоришь все это?
– Я ли. Высшие ли силы. Мы – одно и то же, – Клима почти не задумывалась о своих словах, они сами приходили к ней, как всегда в часы озарения. Где-то она слегка привирала, особенно по части самокритики, хотя сейчас даже в эту невесомую ложь свято верила.
– Я не стану тебе клясться, – сказала Ристинка после долгого раздумья. – Если высшие силы замешаны в этом, они уже взяли с меня клятву кровью моей семьи. Эта клятва вырезана на моем сердце.
Клима кивнула. Интуиция подсказывала, что клятвы действительно ни к чему. По крайней мере, сейчас. Уболтать раздавленную горем, обидой и бездельем Ристинку оказалось довольно легко. Хотя подготовка к этому разговору длилась, пожалуй, еще со времен Института.
Ристинка все размышляла, наморщив лоб, то и дело заправляя за ухо выбивавшуюся из косы тяжелую золотистую прядь. Нервно ущипнула шерстяное одеяло, на котором сидела. Медленно закрыла книгу, проводя указательным пальцем по узорам на обложке. Возможно, прощалась. Или о чем-то сожалела.
Затем подняла голову и глянула на Климу иначе: ясно, горделиво, но все еще с опаской.
– Что я должна делать?
– Дружить, – Клима развела руками. – Нынче с сильфами, в дальнейшем – с людьми Ордена. Слетай в гости на Холмы, побывай на балах и приемах.
– Ты решила снарядить меня таким же послом, какими были у тебя Юрген и Дарьянэ? Помнится, когда я хотела уйти на Холмы, ты была против, – Ристя медленно оправила складки платья, светлого, в мелкую горизонтальную полосочку.
– Ты хотела там затеряться, а я предлагаю тебе послужить родине.
– Значит, дело не только в балах и приемах?
Клима покачала головой.
– В том случае я снарядила бы Лернэ. А мне нужен неглупый человек, преданный своей стране, который сможет исполнить все, что я велю.
Взгляд Ристи снова ожесточился.
– И что же ты велишь? Я не стану толкать с лестницы Верховного сильфа, врать и наушничать.
– Ни в коем случае, – фыркнула Клима. – Амадим нужен мне живым. Вот подружиться с ним нелишне. И вообще, заведи там побольше знакомств, узнай, каким воздухом дышат наши “воробушки”. Обо мне – ни единого дурного слова. Здесь можешь говорить все, что хочешь, но не стоит выносить сор из дома в большую политику. Кроме прочего, меня интересуют сведения о ранней истории Принамкского края и отношения с сильфами в те давние времена.
– А если я встречу на Холмах людей Ордена?
– Они тебе ничего не сделают, – уверенно отрезала Клима, хотя на самом деле так уверена не была. – Сильфы не захотят портить со мной отношения, поэтому будут тебя беречь. Если орденцы спросят, откуда ты взялась, отвечай, что в гостях, а сама живешь на ведской стороне. Заговорят обо мне – не опровергай, но и не признавайся. Лучше разберись, почему Юру с Дашей отозвали, и не связано ли это с конфликтом Холмов и Ордена. Если сильфы открыто заявят о нашем союзе – даю тебе полные посольские полномочия. Вопросы?
– Как долго я буду оставаться на Холмах, и каким образом мне держать с тобой связь? – глаза Ристинки чуть заблестели. Она начинала оживать.
– Сейчас я думаю, что ты отправишься домой, когда у наших “воробушков” закончится их нежданный “отпуск”. А там видно будет. Бросать тебя на Холмах не входит в мои планы. А про связь поговорим сегодня вечером. Поднимемся к Теньке, и он тебе все покажет.
Ристинка оглядела свою мятую юбку.
– Еще мне нужны наряды. И не то перешитое старье, которое носишь ты, а нормальные платья по современной моде.
– Тогда обзаведешься ими уже на месте. Уверена, если ты начнешь подавать признаки жизни, Даша на радостях выполнит любой твой каприз. А чем плохи мои наряды?
– Всем, – пробурчала Ристинка. – В них ты и правда тянешь на восставшую тень прошлого. Вытащенную из сундука и побитую молью. Для этого захолустья – предел мечтаний, но если ты не хочешь, чтобы в столицах тебя подняли на смех, найди хорошую портниху.
– Чем отличается хорошая портниха от плохой? – деловито переспросила Клима, понимая, что в таких делах к бывшей благородной госпоже можно и нужно прислушиваться.
– Деревня! – всплеснула руками Ристинка. – А еще в обды нацелилась. Хотя бы манерам в Институте научили, и то ладно... Какой у тебя мало-мальски крупный город в подчинении, Локит? Нужно найти там самых богатых и влиятельных людей, которые часто бывали в Фирондо, и спросить их жен или дочерей, – следующие слова она проговорила как тайное заклинание: – У хорошей портнихи всегда много заказов, она берет дорого, мерки снимает лично и обшивает только по знакомству!
Славный праздник – зимнее солнцестояние. Первый день праздничной недели самый трудный в году: темная морозная ночь, непременно с метелью, и короткий суетный день. На долгую ночь люди затихают, а лесные духи, как говорят, выходят на большую охоту, а затем жирно пируют. Ни один путник не выйдет в дорогу, боязно. Еще заплутаешь в темени и метели, угодишь прямо к духам на пир, где человек или сильф может быть лишь в качестве главного блюда. Так и сидят все по печам и кроватям, травят жуткие байки, завернувшись в одеяла, заложив окна подушками и щедро расспыпав у порогов соль пополам с корицей. Сильфы еще рассыпают сушеный укроп, но в Принамкском крае на эту ночь укропу веры нет. Девушки гадают: тайком от родичей открывают окна, рассматривают морозные узоры на стеклах и трещинки в сухом льду ставен, вглядываются в колючую снежную темень, ища кто суженого, кто судьбу, кто ответ на вопрос, кто точную дату исполнения заветного желания.
А утром, едва только рассветет, лишь пробьется сквозь завесу метели первый луч юного солнца, начинаются пляски и гуляния. Открываются двери (у сильфов – и окна), народ безбоязненно высыпает на улицы, набивается в трактиры и поет-гуляет-пляшет еще неделю кряду, не обращая внимания на время суток. Есть, чему порадоваться: солнышко пошло в рост, загнало духов в снежные норы, и больше не имеют они над живыми никакой власти. Поэтому нужно кричать погромче, приветствуя солнце, закатить пир и всех духов лесных переплюнуть, растревожить пляской дремлющую землю, чтобы знала, есть кому собирать урожай в нынешнем году. А еще на неделю солнцестояния непременно требуется хоть раз захмелеть, от меду, вина ли, или от укропной настойки. Откуда сей обычай пошел – и духам неведомо, но соблюдается он испокон веков.
...За день до долгой ночи проводили сильфов и Ристинку. Клима без труда сумела уговорить Юргена взять девицу с собой, чтобы тоску ветрами выдуло. Двухместная доска чуть задрожала, но все же подняла троих, унося в занимающуюся метель господ послов и бывшую благородную госпожу, у которой за пазухой было надежно спрятано маленькое водяное зеркальце в плотном кожаном футляре.
Домочадцы восприняли расставание по-разному. Гера вздохнул с облегчением: последнее время все трое улетевших изрядно действовали ему на нервы. Сильфы из-за секретности, слова лишнего при них не скажи, Ристинка – потому что истеричка. Зарин отнесся к отбытию гостей равнодушно, он вообще был человеком спокойным и дипломатичным, не склонным волноваться по пустякам. К тому же, на время отсутствия сильфов ему отдавали их комнату. Лернэ пару раз всхлипнула из-за разлуки с подружками, а затем объявила, что теперь-то Тенька просто обязан починить крюк, не к долгой ночи будь помянут. Сам колдун во время прощаний провозился на чердаке, и недостачу народа в доме обнаружил лишь за ужином.
Под руководством Лернэ юноши заложили подушками окна и подперли дверь здоровенным березовым поленом. Хозяйственная девушка достала откуда-то со своих многочисленных полок особый мешочек с солью и корицей, насыпала у порога аккуратную ровную дорожку, посетовала о ценах на корицу и упросила Теньку пообещать, что весной тот непременно свозит ее в Локит на ярмарку.
Это была едва ли не первая долгая ночь в Климиной жизни, отмеченная по всем правилам. Детство не в счет – тогда она забивалась к матери под одеяло и часами слушала про величие Принамкского края и свое предназначение, пока не засыпала. В Институте воспитанники разыгрывали какие-то идеологически верные пьесы, затем ночь шушукались по спальням, а утром получали к завтраку по куску пирога с вареньем и кружке простой воды, слабо разведенной медом. В прошлую же зиму еще не привыкшая постоянно управлять большим количеством народа Клима так вымоталась, что и ночь, и почти всю неделю проспала, вознося хвалу высшим силам за такую удобную возможность.
Сейчас же все было как полагается: подушки на окнах, грозное завывание вьюги, жарко растопленная печь, полумрак и они впятером, почти как во время празднования Тенькиного открытия, только не весело гомонящие, а сидящие кучкой на медвежьей шкуре, тихие и между собой загадочные.
Лернэ прижалась к теплому боку Геры, Климу с двух сторон грели Тенька и Зарин. Было очень уютно, и у обды весело гудела кровь в висках, когда Зарин клал руку ей на плечо и словно невзначай обнимал за талию. Поблескивала в полумраке соляная дорожка, пахло горячими печными кирпичами, тестом для завтрашних пирогов и конечно же корицей.
Неожиданно в запертую дверь что-то глухо бумкнуло, и Лернэ завизжала, вцепившись в Геру. Тенька немедленно завел рассказывать классическую страшную историю, но выходило оригинально и весело, поскольку всякую непонятную жуть колдун умудрялся обосновать научно, и лесные духи выходили полнейшими неучами, жрецы культа крокозябры производили впечатление стукнутых об тучу, а большая деревенская семья выжила в полном составе лишь потому, что постоянно пила ромашковый чай с капища и не воспринимала прыгающую кругом малахольную нечисть всерьез.
Клима тогда не столько слушала, что Тенька говорит, сколько наблюдала за его удивительно живым лицом. Появлялись и прятались ямочки на щеках, в глазах прыгали смешинки, а непослушный белобрысый вихор стоял торчком. Тенька словно сам походил на героя из своей истории: эдакого бесшабашного исследователя, перед которым любое неизведанное разбегалось в панике, теряя щупальца, из страха быть досконально изученным. Климе нравился этот взгляд, и этот вихор, и вся эта веселая целеустремленность, которую излучал Тенька. Может быть, именно поэтому колдун стал для замкнутой хладнокровной обды самым близким другом.
Вечером следующего дня Клима, Тенька и Зарин заявились в деревенский трактир, где во всю шли гуляния, песни и возлияния. Гера еще обходил опустевшую на время праздника стройку, а Лернэ отправилась в гости к кому-то из односельчанок и собиралась там же заночевать.
Накануне в деревню приехали бродячие артисты, поэтому теперь посреди трактира располагался целый оркестр: бубен, гусли, балалайка и даже сильфийская дудочка. Певцом был голосистый мальчишка с усыпанным веснушками носом. Старинные народные песни в исполнении его звонкого высокого голоса звучали непривычно, такое обычно пели хором, но в прочувствованности юный певец ничем не уступал народу.
Солнце на небе сегодня задержится,
Ой, да задержится, теплое, милое,
Землю и воду обнимет покрепче
Ой, да обнимет покрепче, хорошее,
Как мы ночами тебя дожидалися,
Ой, дожидалися, долгого солнышка,
Солнце весну позовет за собою,
Ой, позовет, да кипучую, звонкую,
Духи на капищах в танце закружатся…
– Все уже, откружились, – фыркнул Зарин, отпивая из чаши.
Клима поглядела на свою. Обычная трактирная чаша, деревянная, большущая. И кислым вином из нее не пахнет – наоборот, сладким медом и все той же корицей.
– Попробуй, – посоветовал Тенька, знавший, с каким предубеждением обда относится к хмельным напиткам. – Я даже в Фирондо такой славной медовухи не пил, как здесь варят. Тебе совершенно не обязательно выпивать все, а от глотка не опьянеешь.
Было шумно, тепло, празднично и весело. Обычно серые от грязи половые доски трактира вымыли, и, наверное, чем-то натерли, потому что теперь они выглядели янтарно-желтыми, как тот мед. По потолочным балкам висели гирлянды флажков, засушенных ромашек и колокольчиков, стойку обвивали золотистые ленточки. Климе казалось, что она спит и видит чудесный сон, раскрашенный в самые яркие цвета, какие только бывают. А раз так, то почему бы не попробовать?
Медовуха была сладкой, душистой, чуть щипанула язык и оставила в горле пекло. Мир заиграл еще ярче, Клима высоко подняла свою чашу и громко сказала:
– За солнце! За Принамкский край!
– За обду!!! – радостно отозвался весь трактир. И от этого крика сердце забилось чаще, раскраснелись щеки, захотелось, как в детстве, принести всем счастье.
Артисты, уловив настроение толпы, заиграли другое, торжественное, быстрое и самую малость печальное. А мальчишка, глядя прямо на Климу, завел:
Когда-нибудь устану,
Отправлюсь на покой,
Но петь не перестану:
Она была такой –
Обиды не прощала,
Ее, попробуй, тронь!
Очей не опускала,
И в них горел огонь:
Врагов палил и жалил,
Туманом обращал.
С любой незримой дали
Приказ ее звучал.
Послушайте, потомки,
Внимал я как во сне
Речам великим, звонким,
Не пятясь, шел за ней!
Узнайте же, какою
Была она тогда:
Под юною рукою
Светилася вода.
Она была жестока,
Но время ей судья –
Стояла у истоков
Людского бытия.
Она была прекрасна
И стойка, как гранит,
Цветы сирени красной
Касалися ланит.
В четырнадцать восстала
И в семьдесят ушла,
И петь мне завещала,
Какой она была.
– Клима, – потрясенно выдохнул Зарин, – когда же про тебя успели сложить такую песню? И кто кроме нас столько знает о тебе? “В четырнадцать восстала...” – ведь ты и правда открыла в себе дар именно в четырнадцать, сама рассказывала! Прекрасная и стойкая, огонь в глазах... Это невозможно!
– Он поет не про Климу, – объяснил Тенька. – Я эту песню в вариациях раз двадцать слышал. Есть даже вариант на старопринамкском. Вот интересненько получилось, я так привык с детства к этим словам, что даже не задумывался, будто их можно пропеть и о нашей Климе. А сложили это о какой-то безымянной теперь обде много веков назад – хорошие песни более живучи, чем исторические хроники.
– Не о какой-то обде, – проговорила Клима, глядя на мальчика-певца широко распахнутыми глазами. – О самой первой.
– Ты-то откуда знаешь? – изумился колдун.
Мертвое капище, одинокая фигурка на коленях посреди ледяного ручья.
– Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати! – взгляд, как в зеркало.
Свет, сила и кровь.
– Знаю, – Клима хлебнула еще медовухи, и на сей раз горячая волна, пройдя по горлу, ударила в голову. – А что, Тенька, ты обо мне тоже будешь песни петь?
– Если тебя не смущает, что убитый мною в юности медведь успел напоследок потоптаться по моим ушам, – он смеется, и снова видны ямочки на щеках. И хочется тронуть его под столом. Как забавно замирает и вытягивается это веселое лицо, когда он понимает, кто его трогает. – Клима, ты чего?
– Ничего. Просто мне хорошо, – теперь надо улыбнуться, перевести руку ниже. Клима не знала, почему, чуяла интуитивно.
– Эй! – надо же, оказывается, Тенька может побелеть, а потом залиться краской. – Клима, не дури, – понимающий взгляд на чуть опустевшую чашу. – Отставь медовуху.
– А хочешь, я... – несколько слов на ушко, и глаза друга округляются, а ямочки на щеках пропадают совсем.
– Не хочу! То есть... Перестань на меня так смотреть. И трогать тоже перестань!
– Почему?
– Потому что завтра ты об этом пожалеешь. Если б я знал, что тебя с пары глотков так понесет!
