Текст книги "Пока смерть не разлучит нас (ЛП)"

Автор книги: Tangstory

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Старое тутовое дерево росло рядом с подиумом в школьном дворе. Летом ягоды созрели и обильно свисали с ветвей дерева. Шэнь Ляншэн знал, как Цинь Цзин любил тутовые ягоды, и, вероятно, учитель выбрал это время для визита именно для того, чтоб поесть их, но зрелище того, как мужчина, на самом деле, крадется по школе после окончания уроков, чтобы украсть ягод, рассмешило его.

Дерево было старым и высоким. Цинь Цзин немного усох с возрастом, он казался ниже и даже слегка сгорбленным. Однажды, во время сессии борьбы, Цинь Цзин получил травму нижней части спины и не мог оправиться из-за отсутствия стационарной помощи и медикаментов. После этого ему стало трудно выпрямлять спину, не испытывая при этом боли.

С другой стороны, у Шэнь Ляншэна все еще была возвышающаяся фигура, и зная о желаниях учителя, он, наступив на подиум, сорвал немного плодов с нижних ветвей. Когда мужчина взял ягоды и собирался было отправить их прямиком в рот, Шэнь Ляншэн упрекнул: «Ты что в прошлой жизни умер от голода? Пожалуйста, хотя бы дождись, пока мы доберемся до дома, и помой их, прежде чем пихать в рот».

Хайхэ была недалеко от Тяньвэй Роуд. Иногда, когда были достаточно энергичны, они могли не торопясь идти вдоль реки на восток до самой железнодорожной станции. Там они, бывало, стояли у Моста Освобождения, наблюдая за проезжающим транспортом и судами, слушая гудки, доносящиеся с воды – звук, что не изменился за все эти годы.

Мост Освобождения и мост Ваньго – это был один и тот же мост. Легенда гласила, что чертеж был сделан мастером, спроектировавшим Эйфелеву Башню. До освобождения этот мост принадлежал Французской концессии и в самом деле был построен французами, но легенда была всего лишь легендой. Однако мост был схож с Эйфелевой Башней тем, что был сделан полностью из стали. С годами, большинство мостов на Хайхэ были отремонтированы. Один он не получил ничего, кроме нового слоя краски, и был по-прежнему крепок, как всегда.

Порой Цинь Цзин стоял с Шэнь Ляншэном у моста и смотрел на другой берег – Дорогу Освобождения. Когда-то она называлась Главной улицей и была

усеяна иностранными магазинами и банками, а посетителями были высшие эшелоны Тяньцзиньского общества того времени.

Однажды, когда они стояли там, Цинь Цзину внезапно вспомнилось, что они прогуливались по Главной улице вместе много лет назад и стояли у реки, осматриваясь с другой стороны.

Тогда они смотрели с левого берега на правый берег, а сейчас – с правого на левый. Цинь Цзин почти мог видеть двух мужчин с велосипедом между ними, стоящих на том берегу и смотрящих на них – они были молодой версией их самих.

Игнорируя всех вокруг, Цинь Цзин схватил Шэнь Ляншэна за руку.

Он держал его руку, глядя на двух молодых людей, что стояли по ту сторону реки. Они будто пересекли вместе мост, держа друг друга за руки, пройдя сквозь четыре десятилетия.

Лето 1983-го пришло чересчур поспешно: уже в мае полдень был слишком жарким, чтобы вынести. Шэнь Ляншэн, казалось, страдал от теплового удара и неделями не имел аппетита.

Однажды днем Шэнь Ляншэн проснулся после недолгого сна и обнаружил, что кровать пуста. Он встал с постели, и когда подошел к двери спальни, увидел мужчину, сидящего на раскладном стуле, чуть повернувшись к нему спиной. У его ног стояла большая чашка, в которой была вода и полдюжины свежих семенных чашечек лотоса, каким-то образом попавших к мужчине в руки. Надев свои очки с толстыми стеклами, он кропотливо вынимал семена из лотоса и не слышал шагов позади.

В любое другое время Шэнь Ляншэн определенно протянул бы руку помощи в таком обременительном для глаз занятии, но в этот раз он не стал. Он просто стоял в дверном проеме, наблюдая, как Цинь Цзин очищает семенную чашечку, выковыривая семечки и отделяя горький зачаток от белой части, раскладывает их по двум разным керамическим мискам.

Он смотрел, как послеполуденное солнце растянулось тонкими, длинными лучами на чистом бетонном полу и упало на почти полностью побелевшие волосы мужчины, и ощутил внезапное чувство благодарности: неважно, как много выстрадал, он был благодарен за эту жизнь.

«О, ты проснулся?» – Цинь Цзин закончил очистку и, обернувшись, увидел Шэнь Ляншэна в дверном проеме. Он с улыбкой проговорил: «Это хорошо помогает от жары. Я приготовлю кашу с белыми семенами, и если ты не любишь горькие зачатки, можешь добавить их себе в чай. Чайные листья замечательно скроют горечь».

Шэнь Ляншэн кивнул в ответ, тоже нежно улыбаясь: «Хорошо».

Ретроспективно, Шэнь Ляншэн думал, что предвидел это. Цинь Цзин считал, что причиной дискомфорта в горле мужчины и снижения аппетита была жара, Шэнь Ляншэн и сам думал так же. Только, когда ощущение, что что-то застряло в горле, становилось все сильнее и сильнее, он вспомнил о болезни отца.

Если и было что-то, что Шэнь Ляншэн держал в секрете от Цинь Цзина на протяжении всех этих лет, то это – проблемы с гортанью у его отца. В то время Луи, будучи с ним в близких отношениях, прямо сказал Шэнь Ляншэну, что рак гортани передается по наследству, и призывал бизнесмена бросить курить.

Хотя вероятность наследственного заболевания была неточной, Шэнь Ляншэн не был склонен рассказывать Цинь Цзину. Если бы он рассказал мужчине, это, так или иначе, засело бы в его сознании. Позже, живя с Цинь Цзином, он, и правда, постепенно бросил курить, и со временем сам позабыл об этом. Но снова вспомнил теперь, когда его горлу было все хуже и хуже даже после народных средств.

Со всеми этими подозрениями, он решил, что нужно сходить в больницу. Шэнь Ляншэн боялся идти с Цинь Цзином, поэтому сначала обсудил это с Лао-Лю и попросил о компании своего крестника.

«Не пугай меня, Лао-Шэнь, – Лао-Лю перестал называть его «молодой господин Шэнь» уже давно. Не дав Шэнь Ляншэну договорить, пухлый мужчина набросился на него. – Типун тебе на язык. Мы сходим с тобой на обследование, но не смей меня вот так пугать!»

Цинь Цзин с Шэнь Ляншэном были вместе изо дня в день, и он не мог не узнать о посещении больницы. В результате, все закончилось тем, что они пошли вместе. Шэнь Ляншэн сказал, что их крестник здесь только потому, что на велосипеде было удобнее, но Цинь Цзин лучше всех остальных знал мужчину. Последний всегда был скрупулёзен во всем и успевал обдумать решение, прежде чем Цинь Цзин замечал проблему. По этой причине у Цинь Цзина было очень тревожно внутри, но он никак не показывал этого. Он вел себя как обычно, даже когда они ждали результаты обследования: ел и спал, как и полагалось.

Все потому, что он был слишком напуган, чтобы даже думать об этом.

Словно у них двоих все продолжалось бы, как и раньше, делай он все то же, что и прежде.

Их крестник вызвался забрать результаты, когда те были готовы, но Цинь Цзин настоял, что тоже пойдет.

Естественно, Шэнь Ляншэн не мог праздно стоять в сторонке, так что они втроем отправились в больницу. Молодой Лю был сделан из того же теста, что и его отец, и обладал таким же добродушным нравом. Он болтал без умолку по дороге в госпиталь, рассказывая крестным о работе, о своей старшей дочери, делая все возможное, чтобы разрядить обстановку.

Только, когда подошла их очередь, и доктор вышел спросить членов семьи, он соскочил с места и поспешно отозвался: «Здесь». Прежде чем Цинь Цзин успел среагировать, молодой человек вошел в кабинет доктора, чтобы посмотреть результаты.

Шэнь Ляншэн всегда относился к текстильной фабрике, а здравоохранение в то время оплачивалось государством. Им повезло, что тактичный доктор ощутил симпатию, увидев двух сидящих снаружи стариков, и не стал тратить время на вопрос: был ли молодой человек близким родственником. Доктор

детально объяснил результаты сканирования, но мужчина не понимал терминов «носоглотка и гипофаринкс» и только спросил с широко открытыми глазами, когда доктор закончил: «Так, можно ли что-нибудь сделать?»

«Да, разумеется. Операция – возможный вариант, в дополнение к другим менее инвазивным методам… – доктор приостановился, но затем продолжил выполнять свою обязанность как врача, объясняя различные методы и риск при применении каждого из них. В конце, он дал душевный совет: «Принимая во внимание возраст джентльмена, операция вполне возможна, но я говорил Вам о возможностях полного выздоровления. Почему бы Вам не подумать об этом еще и не прийти к решению, обсудив все с семьей?»

Но как он мог обсуждать такое? Мужчина тяжело опустился на стул, с красными глазами, слишком напуганный, чтобы выйти из кабинета.

Но он должен был рассказать.

Лао-Лю не пошел с ними, но ждал новостей дома. Когда же увидел трех мужчин и тяжелое молчание, повисшее между ними, он застыл от мрачного предчувствия.

Будучи всегда за прямолинейность, Шэнь Ляншэн сказал крестнику выкладывать все, как есть. Четверо мужчин уселись, и молодой Лю доложил обо всем, что сказал ему доктор. Затем, его глаза заметались между отцом и крестными, а внутри закипала тревога. Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы усидеть на стуле.

В то время как Лао-Лю был уже в ступоре, на лице Шэнь Ляншэна было все то же прежнее выражение. Даже Цинь Цзин казался весьма спокойным, так как уже подготовил себя по пути домой. Будь все хорошо, крестник рассказал бы еще в госпитале. Только вызывающие опасения результаты заставили бы его ждать возвращения домой.

«Думаю, я обойдусь без операции, – первым заговорил Шэнь Ляншэн, ясно выразив свою позицию. Затем он рассказал о болезни отца и подытожил. – Нет нужды ложиться под нож. Я не хочу суеты».

Вернувшись к реальности, Лао-Лю посмотрел на своего друга детства, тихо сидящего рядом с Шэнь Ляншэном, не произнося ни слова против и не подавая никаких признаков страдания, и он снова впал в ступор.

В итоге, все было сделано, как и хотел Шэнь Ляншэн: никакой операции и также никакой стационарной помощи.

Это было не из-за того, что они не могли позволить себе больничное лечение. Хотя общественное здравоохранение только начало осуществляться в этом году, и государственные организации установили постепенные планы обеспечения своих работников выплатами, администрация текстильного завода, узнав о состоянии Шэнь Ляншэна, пообещала, что все медицинские расходы будут покрыты. Цинь Цзин тоже получил задолженную ему со времени Культурной Революции зарплату, так что деньги не были проблемой. Шэнь Ляншэн просто не хотел ложиться в больницу.

Он прожил свою жизнь, расставляя все точки над «и». Он никогда не был незрелым или безрассудным до этого момента, поэтому Цинь Цзин

прислушивался к каждому его желанию. Их крестник рано женился, и его старшая дочь уже начала работать. Она проигнорировала все усилия Цинь Цзина найти сиделку на дому, коль скоро сама была медсестрой. Не было никакой нужды в посторонних.

Следовательно, все, от получения рецептов до введения инъекций, стало обязанностью молодежи Лю. Шэнь Ляншэн чувствовал себя ужасно по этому поводу, но Лао-Лю выдавил из себя улыбку и возразил: «Они вполне могли бы звать тебя папой или дедушкой. Позволь им делать то, что им полагается делать для своих стариков. И даже не начинай спорить со мной сейчас. Не с твоим-то горлом».

Цинь Цзин, в свою очередь, тоже неплохо держался. Вот только не позволял никому помогать с домашними делами. Словно курица, защищающая цыпленка, он набрасывался на всякого, кто пытался освободить его от работы.

На самом деле, никто и не собирался, так как все видели, что это было движущей силой Цинь Цзина. Лао-Лю наблюдал, как он тщательно заботится о Шэнь Ляншэне, и начинал бояться того дня, когда эта сила иссякнет, и его друг разойдется по швам.

Состояние Шэнь Ляншэна было таким, как предсказывал доктор: этот вид рака было непросто обнаружить на ранних стадиях, но он очень быстро развивался, и ничего нельзя было сделать – к поздней осени понадобилось болеутоляющее. Время, что Шэнь Ляншэн проводил во сне, стало увеличиваться. Как-то днем он проснулся и, повернувшись посмотреть на Цинь Цзина, обнаружил сидящего у кровати Лао-Лю. Показав знаки руками, он спросил, где Цинь Цзин.

«Сказал, что пойдет, прогуляется», – казалось, небрежно ответил Лао-Лю, но внутри у него все горело от беспокойства. Цинь Цзин сказал, что собирается пройтись, и попросил друга детства подежурить за него. Не в силах остановить друга, Лао-Лю мог только позволить Цинь Цзину уйти. Но был уже пятый час, а мужчина все не возвращался. Становясь все более и более нервным, он уже начал молиться, чтобы внучка пораньше вернулась со смены и могла сходить поискать его.

Рассудок Шэнь Ляншэна все еще был ясным, и он понял по выражению лица Лао-Лю, что что-то его тревожит. Он слегка кивнул, вовсе не волнуясь.

Он не боялся, так как был уверен, что мужчина вернется: пока Шэнь Ляншэн еще здесь, Цинь Цзин никуда не денется. Он не уйдет далеко.

Откровенно говоря, Шэнь Ляншэн чувствовал вину за то, что должен будет покинуть Цинь Цзина, но он не мог произнести этого вслух. Он, и правда, не говорил раньше об этом, но воспользовался случаем, пока Цинь Цзина не было. Попросив у Лао-Лю бумагу и ручку, он написал: «Позаботься о нем для меня».

Сдержав слезы, Лао-Лю согласился. Цинь Цзин не проронил еще ни слезинки, так что он тоже не смел. Шэнь Ляншэн жестом показал «Порви это», и Лао-Лю мгновенно выполнил просьбу. Но даже тогда он не успокоился и решил засунуть кусочки бумаги себе в карман.

Конечно же, Цинь Цзин не ушел далеко. Он только сходил в Храм Великого Сострадания и простоял там на коленях с утра до вечера. Сначала он молил бодхисатву, чтобы тот облегчил страдания Шэнь Ляншэна, а потом, стоя на коленях, повторял строчку из «Книги Песен»: «Жу кэ шу си, жэнь бай ци шэнь».

– Если бы я мог занять твое место, я умер бы за тебя сто раз подряд.

В этот день Цинь Цзин вернулся домой немного позже пяти, прежде чем кому-то пришлось идти искать его. Хотя его фигура еще больше ссутулилась от долгих часов на коленях, лицо казалось нормальным.

Шэнь Ляншэн уже снова провалился в сон. Лао-Лю выпустил вздох облегчения, присев с другом детства возле кровати. Помолчав немного, он попытался вразумить друга: «Говорят, 73 и 84 – самые тяжелые годы. Видишь, ему семьдесят три в этом году…. Но знаешь что, мы тоже уже близки. Мы можем и не осилить еще два года… так что, ты просто продержись здесь еще два года. Они пройдут в мгновение ока, и вы двое сможете воссоединиться на том свете… он определенно будет ждать тебя».

«Мне не нужно, чтобы он ждал, – спокойно ответил Цинь Цзин, но затем осознал, что его слова можно было неверно истолковать. Он поправил себя. – Ему не нужно ждать меня».

Лао-Лю посмотрел на друга. Он видел Цинь Цзина, сидящего в темной комнате с ровным выражением на лице, но его взгляд, обращенный на спящего мужчину, был полон любви.

«Веришь ты или нет, Лао-Лю, я узнаю, когда он соберется уходить, и когда это время придет, я должен буду уйти вместе с ним».

«Возможно, ты не веришь в это, Лао-Лю, но я верю».

Той ночью Лао-Лю ушел в полном оцепенении со своей внучкой на буксире. Весь путь домой казался ему нереальным. С каждым шагом он будто ступал по облакам.

В течение всех этих лет семьи определенно были очень близки, но отношения Цинь Цзина и Шэнь Ляншэна, в конце концов, были секретом. Миссис Лю знала, и их дети в той или иной степени могли догадаться. Внуки, однако же, действительно считали, что мужчины были кузенами.

Ложь повторялась столько раз, что уже и Лао-Лю, казалось, забыл, что Цинь Цзин и Шэнь Ляншэн вовсе не были родственниками.

Будучи человеком беспечным и великодушным, он был слишком ленив, чтобы помнить прошлое: помнить это, помнить то – какой от этого прок?

Но в тот день все начало возвращаться к нему. Каждое событие, каждое испытание, история двух мужчин, происходившая у него на глазах. Ее героями были близкие ему люди, но его воспоминания были сюрреалистичны, словно эта история была далека от него, очень далека, как легенды, как вымышленные произведения, к которым он писал комментарии, оставив сяншэн.

Он был простым человеком, рассказывающим истории, но люди в истории – нет.

Придя домой и отужинав, все еще в ступоре, Лао-Лю включил радио и продолжил пребывать в своем тупом состоянии, когда радиоволны заиграли оперу.

Это было «Собрание героев» – неистово играли инструменты – дзинь дзинь дзинь дзинь дзинь.

«Когда человек находит господина, перед которым он может обнажить душу, в этом огромном мире, внешняя связь правителя и подданного и внутренняя связь братства должны быть сформированы. Он обязан повиноваться каждому слову и мысли и делить все радости и невзгоды одинаково».

Лао-Лю подскочил со своего места, словно диалог в опере разбудил его. Громко, но фальшиво он подпевал какое-то время, а затем позвал внучку оперным голосом: «Ин-эр, иди и принеси своему деду немного вина, и выпей с ним!»

Миссис Лю и Лю Ин обменялись взглядами, прежде чем закатить глаза.

«Что теперь не так с дедушкой?»

«Кто его знает?!»

Когда пришла зима, Шэнь Ляншэн больше не мог есть твердую пищу и держался благодаря внутривенным капельницам, отчего невыносимо отощал. Хотя Лю Ин была молода и малоопытна, она обладала необходимыми навыками и была точна и тверда на руку. Если она могла сделать все с первого раза, она ни за что не стала бы колоть дважды, говоря, что не вынесет, если дедушка Шэнь будет мучиться от ненужной боли.

Но никто не знал было ли это болезненно, так как мужчина редко просыпался. Это была кожа да кости, но он выглядел безмятежным и был даже еще более неотразим.

«Иногда я жалею об этом, – Лю Ин присела рядом с Цинь Цзином поговорить, подвесив капельницу. Она продолжала мило улыбаться, желая утешить пожилого мужчину. – Почему я не настоящая внучка дедушки Шэнь? Если бы я походила на дедушку Шэнь и была немного стройнее, парни штабелями укладывались бы к моим ногам, и мне не было бы так трудно найти кого-нибудь».

«Не говори так о себе. Эти парни не знают, что теряют, – с того осеннего дня Цинь Цзину стало получше и больше не казалось, что он заставляет себя. Он похлопал Лю Ин по руке, улыбаясь. – Плюс, для девушки хорошо иметь немного мяса».

«Это – не немного, о’кей? – видя улыбку мужчины, Лю Ин удвоила свою самоуничижительную шутку и подняла руки. – Взгляни на это. С тем же успехом это могли быть руки свиньи. Я не могу сбросить вес, как бы ни контролировала свое питание. Это так расстраивает».

«Ты еще не видела его в лучшие годы, – продолжил тему Цинь Цзин и встал, словно, чтобы показать ей сокровище. – Подожди. Я достану для тебя фотографию….»

На самом деле, Лю Ин уже видела фото несколько раз, и более того, там было мало на что смотреть, в любом случае. Во время рейдов Культурной

Революции, боясь хранить хоть какие-то снимки, они сожгли даже то фото, что сделали после освобождения. Единственное, что они не смогли сжечь – сделанное после победы над Японией, так что они запрятали его в жестяную банку и закопали в саду. Старая пленка легко портилась, а влажность под землей была для нее еще хуже. Лица на фотографии были так размыты, что лицо молодого Шэнь Ляншэна невозможно было различить.

Учась у своего друга детства, Цинь Цзин вел себя как ребенок и хотел показать все свои вещицы. Лю Ин, само собой, не стала портить веселья и начала разглядывать, хотя уже видела фото прежде.

«Должен сказать: даже эти годы не были его лучшими…. – Цинь Цзин показывал фото младшим, но всегда боялся, как бы что не проскользнуло. Однако теперь ему было все равно, или, возможно, он со временем позабыл, что есть необходимость в секретности. Держа старый снимок, он стал погружаться в ностальгию. – Впервые я встретил дедушку Шэнь… нет, это было во второй раз… ты знаешь Большой Китайский Театр, не так ли? В тот день, я собирался посмотреть выступление, но там было больше людей, чем сардин в банке, и я не смог раздобыть билет… потом я просто стоял у дороги и думал посмотреть, что будет дальше… и тогда….»

Лю Ин внимательно слушала. Это была история далекого прошлого, но благодаря таланту Цинь Цзина, она обрела жизнь. Толпы людей, неоновые вывески на зданиях, мужчина в белом костюме – все, казалось, заплясало у нее перед глазами. Девушка была мягкосердечной и ощутила, как на глаза наворачиваются слезы. Воспользовавшись паузой в рассказе, она извинилась и пошла проверить чайник на кухне.

Там, она старалась изо всех сил сдержать слезы, не желая еще больше волновать дедушку. Только успокоившись, она осознала, что что-то здесь было не так, и когда она подумала об этом еще немного… Секундочку, если дедушка Шэнь и дедушка Цинь были кузенами, как они могли встретиться только после двадцати?

В этот момент перед ней словно открылся совершенно новый мир. С минуту она стояла в оцепенении, и в следующий момент уже начала плакать. Опасаясь, что мужчина в комнате услышит ее, она тотчас же прижала руку ко рту. Почему-то она чувствовала себя ужасно и рыдала так сильно, что была вынуждена присесть и просто не могла подняться.

Сидя у кровати и рассматривая фотографию, Цинь Цзин не слышал ни звука из кухни. Полностью поглощенный своими воспоминаниями, он даже не понял, что Лю Ин использовала чайник как отговорку. Вырисовывая в сознании молодого Шэнь Ляншэна, он нежно провел рукой по ныне исхудалому лицу мужчины.

Он был так великолепен… когда пришел в школу, разыскивая Цинь Цзина: просто стоя там, мужчина вызвал мечтательные взгляды целого класса девочек… но никто не мог бы сказать, что он и сейчас не был красив.

С ласковой улыбкой Цинь Цзин подоткнул для Шэнь Ляншэна одеяло. Он и сейчас думал, что все люди мира вместе взятые не могут сравниться с этим мужчиной перед ним.

Неважно когда, его любимый Шэнь-кэкэ всегда будет самым красивым, и никто не сможет тягаться с ним.

Канун Нового Года, 1983 – впервые после освобождения в Китае передавали живой концерт к концу года. К этому времени черно-белые телевизоры были широко распространены в больших городах, но цветные – все еще были редкостью. Цветной телевизор в доме Цинь Цзина был подарен жене Лао-У ее старшей дочерью. Лао-У был старше и не пережил Культурную Революцию, но его жена, на несколько лет моложе, выжила. Более того, дело Лао-У было ранее пересмотрено, и его семье пришлось лучше, чем другим. Лао-У относился к Цинь Цзину и Шэнь Ляншэну как к сыновьям, но они звали миссис У «Старшей сестрой». Они не смогли скрыть от нее болезнь Шэнь Ляншэна, и женщина наказала своей дочери перенести цветной телевизор в дом Цинь Цзина. Значение этого было ясным, и Цинь Цзин не мог отказаться, хотя у него не было времени смотреть его.

Но канун Нового Года был другим, особенно потому, что Шэнь Ляншэн выглядел очень оживленно в этот день. Мужчина спал до вечера. Когда он проснулся и услышал, что будет живой концерт – он немного приподнялся и оперся на Цинь Цзина. Они включили телевизор и смотрели празднование.

Лао-Лю хотел перенести ужин окончания года в дом Цинь Цзина, но последний пылко отказался, сказав, что Лю должны праздновать вместе и оставить им двоим немного мира и покоя. Поэтому, Лао-Лю лишь доставил новогодние блюда и ушел, рассчитывая прийти на следующее утро и пожелать им хорошего года.

Часы на стене медленно дотикали до девяти часов, но Шэнь Ляншэн все еще не спал и смотрел с Цинь Цзином концерт. Когда началось сяншэн-выступление, он улыбнулся.

Держа мужчину в своих руках, Цинь Цзин легко уловил эту улыбку и понял скрывающиеся за ней мысли. Согласившись с этим, он склонился к уху мужчины и бесстыдно спросил: «Шэнь-кэкэ, кто ты думаешь лучше они или я?»

Все еще с улыбкой на губах, Шэнь Ляншэн едва заметно посмотрел вверх. Затем слабо кивнул, словно говоря: «Ты – лучше».

Цинь Цзин хихикнул от восторга и собирался уже продолжить, когда Шэнь Ляншэн перевернул его руку и начал писать на его ладони, собрав все силы, что у него были.

Пока Цинь Цзин терпеливо ждал, когда мужчина закончит, улыбка на его лице становилась все шире. Проглотив слова, что уже хотели сорваться с языка, он сжал руку мужчины в своей, запечатывая в ней написанное мужчиной слово «хорошо», вместе с жизнью, что они разделили.

Часы медленно протикали десять, и Шэнь Ляншэн, устав, наконец, заснул на руках Цинь Цзина. Последний осторожно положил его на постель и сам лег рядом с мужчиной, не расцепляя их рук. Ему даже не пришло в голову выключить телевизор. Вместе с Шэнь Ляншэном он погрузился в сон, не

позволяя празднованию из телевизора или полуночным оглушительным фейерверкам разбудить их.

Когда Цинь Цзин проснулся снова, снаружи уже было светло, но Шэнь Ляншэна рядом с ним не было. Он посчитал странным отсутствие мужчины, ведь они только что спали вместе.

Озадаченный, он покинул кровать и надел туфли, перед тем как выйти. Только выйдя из дома и сада, он обнаружил, что в голубой рубашке с коротким рукавом совсем не чувствует холода – было уже лето.

Пейзаж за двором не был чем-то неординарным: немного узкий, длиной в милю, хутун, с жилыми блоками по обеим сторонам. Странно, но он не видел ни одного соседа – только ослепительный солнечный свет, молчаливо падающий на улицу, но с такой силой, что ему пришлось отвернуться.

В этот момент Цинь Цзин понял, что видит сон, но даже если это был сон, он должен был найти мужчину. Лишь только он осознал это, как увидел знакомую фигуру перед собой – это был не кто иной, как Шэнь Ляншэн.

Цинь Цзин поспешил за мужчиной, зовя его по имени, но Шэнь Ляншэн не откликался и только продолжал двигаться вперед.

Хутун длиной в милю во сне, казалось, растянулся в вечность. Он смотрел, как фигура, казавшаяся бледно белой под слепящим светом, ускользала дальше и дальше, но даже когда она стала меньше острия иглы, он все еще мог видеть ее.

Однако Цинь Цзин был весь как на иголках, опасаясь, что силуэт исчезнет в мгновение ока. Поэтому, он ринулся вслед за ним. Он бежал, пока не слетели его туфли, пока не стал дышать так тяжело, что не мог больше звать его.

Наконец, Шэнь Ляншэн, казалось, заметил, что кто-то преследует его и остановился посмотреть. Он нахмурился, увидев Цинь Цзина, и начал отгонять его, как злой старик прогонял бы бродячую кошку или собаку: «Иди назад! Не преследуй меня! Возвращайся, быстро!»

В такой спешке Цинь Цзин не мог плакать, но сейчас, когда Шэнь Ляншэн прогонял его, он разразился слезами и начал рыдать, как несчастный ребенок, пытающийся заслужить любовь взрослого.

Не в силах выдержать этого, Шэнь Ляншэн повернулся и сделал несколько шагов навстречу мужчине, но не сократил дистанцию. Он взглянул на плачущего мужчину, не зная, что делать.

«Шэнь Ляншэн…» – не получив ответа, Цинь Цзин осознал, что слезы ничем не помогут, и начал звать мужчину между рыданиями. Он хотел сказать что-то еще, но не знал точно что. В итоге, давясь слезами какое-то время, он выпалил: «Я люблю тебя, Шэнь Ляншэн».

Это был странный, но все же фантастический сон.

Когда он произнес слова «Я люблю тебя», во сне, казалось, наступило затишье. Мужчины замерли на месте. Затем оба разразились смехом.

«Иди сюда».

Он протянул руку, и они пошли навстречу друг другу.

С каждым шагом, они, казалось, становились моложе на год, так что, когда они оказались лицом к лицу, то, что видел каждый из них, было молодой версией другого.

Странно, но все же фантастично: они не только стали моложе, но и их одежда изменилась тоже. Они выглядели, как герои у-ся истории. На Цинь Цзине была длинная голубая мантия студента-конфуцианца. А Шэнь Ляншэн, в свою очередь, был облачен в искусно отделанное одеяние цвета чернил, расшитое серебряными облаками по кайме, но выглядел скорее, как злое божество, нежели элегантный дворянин, из-за холодного оттенка лица, несущего не гнев, а смерть.

Однако Цинь Цзин не боялся, также как и не находил их одежду странной. Он просто, как всегда, игриво склонился и потянулся к руке мужчины.

Шэнь Ляншэн также не выглядел удивленным и, взяв Цинь Цзина за руку, повел его по дороге.

Под слепящим летним солнцем, они шли, бок о бок, до конца этой мили, и продолжат идти…

Туда, откуда они пришли.

До скончания времен.

Конец.

Примечания

«Нужны три дня для гибели шести поколений процветания, но хватит и семи строк, чтобы изложить мои кровь и душу»* – из монолога Чжоу Шисяня, возлюбленного принцессы Чжанбин, в Кантонской опере «Ди Нюй Хуа». В постановке 1957 года Ям и Бай сыграли этих возлюбленных, которые вместе выпили яд в ночь свадьбы.

Траурные повязки: традиционно после смерти члена семьи надевались белые пояса, но начиная с 50-х годов, люди стали повязывать вместо этого черную ткань на руку.

Политика реформ и открытости – программа экономических реформ, предпринятых в КНР (1978), нацеленных на создание так называемого социализма с китайской спецификой, или социалистической рыночной экономики, и открытость внешнему миру.

Причины, по которым во время Культурной Революции выкорчевывались растения: 1.Это означало, что у владельца было слишком много свободного времени (которое он мог потратить на помощь государству/обществу); 2.Это было проявлением неуважения к тем, кто не мог позволить себе иметь цветы; 3. Украшения из цветов могли восприниматься как признак буржуазии; 4. Съедобные же растения создавали неравенство в обеспечении едой между хозяйствами.

«Книга Песен», также известная как «Классика поэзии» – древнейшее собрание поэзии на китайском языке, со стихами, датированными XI-VII веками до н.э. Строки, произносимые Цинь Цзином, взяты из поэмы Хуан Няо в Книге Цинь.

Эр – уменьшительный суффикс.

Китайский Новый Год 1983 – 12 февраля 1983 года.

О деле Лао-У: Лао-У, вероятно, был обвинен в преступлении против государства и соответственно наказан, но в итоге его имя было очищено.