Текст книги "Пока смерть не разлучит нас (ЛП)"

Автор книги: Tangstory

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

В свою очередь, Цинь Цзина перевели в только открывшуюся начальную школу в районе Хэбэй в качестве заместителя директора. Лао-У изначально хотел, чтобы учитель стал директором, но последний упорно отказывался, говоря, что он обучал пол своей жизни и не знал ничего кроме преподавания. Администрация не намеревалась спорить, и даже его звание заместителя было всего лишь формальным: он по-прежнему активно давал уроки и был классным руководителем.

«Сяо-Цинь, мы играем уже в третий раз. Когда Сяо-Шэнь собирается появиться?»

«Скоро, я думаю. Должно быть сейчас уже идет».

У Лао-У было две дочери. Старшая рано вышла замуж, а младшая вступила в армию в качестве медика и позже погибла на службе. В последние годы он часто общался с двумя молодыми людьми и начал относиться к ним, как к собственным сыновьям, постоянно стараясь обезопасить их, пока еще был на своей должности.

Хотя Шэнь Ляншэн пережил Анти-пять Кампанию невредимым, его политический облик был сомнительным. Лао-У считал, что работать на государство лучше, чем вести собственный бизнес, и хотел через своих военных товарищей подыскать для него место на государственном заводе. Государство также нуждалось в таких талантах, как он.

Когда Лао-У внес свое предложение за обеденным столом, Шэнь Ляншэн не возражал, только поблагодарил за внимание. Однако Лао-У отклонил это, утверждая, что вежливые разговоры ни к чему между ними. Он признал, что Шэнь Ляншэн сверхквалифицирован, чтобы быть простым бухгалтером, но стабильная жизнь лучше всего, а работа на государство доставит меньше хлопот, нежели управление собственными ресторанами.

Лао-У нашел Шэнь Ляншэну должность на Текстиле Номер 1, потому как он был близко к начальной школе на Тяньвэй Роуд, где преподавал Цинь Цзин, всего пятнадцать минут на велосипеде.

Чтобы жить ближе к месту работы, мужчины тоже переехали в дом на Тяньвэй Роуд. Он был очень похож на дом, где Цинь Цзин провел ранние годы жизни: два помещения в большем здании, и еще одна небольшая пристройка под хранилище.

Цинь Цзин боялся, что Шэнь Ляншэну не будет удобно жить в традиционном доме, после жизни в поместье западного стиля, но последний только насмешливо обозвал его «мнительным».

«Ты еще помнишь, о чем я тебе говорил прежде?»

Это было в середине гражданской войны. Сам Цинь Цзин определенно был на стороне коммунистов, но, тем не менее, был подавлен от мысли, что китайцы убивают друг друга. Если, когда они сражались с японцами он чувствовал острую боль, то боль сейчас была тупым ощущением, не поддающимся описанию.

Зная об упрямстве мужчины, Шэнь Ляншэн не утруждался убеждать его логическими доводами, только сказал, что война в конце концов закончится. А когда это случится, они найдут уютный загородный домик с прекрасным видом, может быть, в Цзичжоу, и у них будет сад и парочка кур. Это будет восхитительно.

Однако земельные реформы после освобождения, угрожающие землевладельческому классу, отбили у них всякую охоту даже помышлять об отъезде из города. Теперь, когда у них в самом деле был сад, они не могли содержать ни кур, ни уток, но хотя бы могли ухаживать за растениями. Они не были редкими или экзотическими, но все же очень красочными. Среди рододендрона, шалфея сверкающего и утреннего сияния было финиковое дерево с искривленным стволом, которое напомнило Цинь Цзину небольшое сочинение Лу Синя: «Из моего сада видны растущие за стеной деревья – два финиковых дерева».

«Во-первых, это дерево – в нашем саду, – подшутил над учителем Шэнь Ляншэн, слегка нахмурив брови. – Во-вторых, ты не умеешь считать. Где ты увидел второе дерево?»

«Ц-ц, – игнорируя мужчину, Цинь Цзин отметил, разочарованно глядя на дерево. – Посмотри, какое уродливое дерево. Думаешь, оно может принести хоть какие-то плоды?»

«Если ты не подаришь ему и капли любви, тогда оно определенно точно не даст ничего тебе», – подразнил Шэнь Ляншэн, встав рядом с мужчиной, рассеяно потирая ствол рукой.

«Ладно… может, оно и не такое уж уродливое».

«Что, правда, Цинь Цзин?»

«Прекращай свои «что, правда». Когда мои финики поспеют, я не дам тебе ни одного».

Люди в ту пору были просты. Соседи любили навещать друг друга, поболтать о том, о сем, и сначала посчитали странным, что двое мужчин живут вместе. Однако они нашли ситуацию вполне нормальной, услышав, что Цинь Цзин и Шэнь Ляншэн были кузенами и оба были женаты, но, потеряв свои семьи во время войны, предпочли по-братски составить друг другу компанию, чем обзаводиться новыми семьями.

Прошло четыре мирных года, когда в 1957 началась Анти-правая Кампания*. Даже обычная начальная школа Цинь Цзина, должна была проводить митинги, а текстильная фабрика, где работал Шэнь Ляншэн, активно исследовалась на предмет образцовых реакционеров. Были определенные критерии для реакционеров, не имеющие никакой связи с тем, был ли некто на самом деле «правым» или нет: ты был «правым», если они говорили так, и точка.

Поначалу мужчин охватила тревога, но, к счастью, Лао-У не ушел в отставку и смог обеспечить кое-какое покровительство, что позволило им отделаться легким испугом. На второй год Анти-правого Движения, начался Большой Скачок*. На улицах были установлены дворовые печи для плавки металлолома и изготовления высококачественной стали. Стремясь продемонстрировать свою поддержку, Шэнь Ляншэн с Цинь Цзином обыскали все вокруг и сдали все металлические предметы, включая собственные кастрюли и чайники. В кухонных принадлежностях, в любом случае, не было нужды, раз уж они ели в общественном кафетерии поблизости.

«В любом случае, какого черта ты можешь сделать с этими печками? Все, что я вижу – жалкого вида черные куски…» – Цинь Цзин не осмеливался произносить такие вещи на публике и решил прошептать их на ухо Шэнь Ляншэну перед сном.

«Неважно. Просто дай им поиграть».

В итоге, эта «игра» вылилась в три года лишений. В течение «Трех лет стихийных бедствий»* вся страна должна была затянуть потуже пояса. Тяньцзинь был сравнительно богат в плане материального обеспечения, но это значило только кашу из белого риса на обед и неочищенный рис в оставшиеся два приема пищи.

Старший сын Сяо-Лю – а теперь Лао-Лю – работал на мясоперерабатывающем заводе и имел тайную выгоду, прихватывая домой несколько банок мяса. Памятуя об услугах, оказанных Шэнь Ляншэном, Лао-Лю подарил все до единой банки Цинь Цзину, вместо того, чтобы съесть самому. Когда Цинь Цзин отказался, он даже вспылил на своего друга детства.

На самом же деле, банки, что сотрудники могли тайно приносить домой, были некачественными. Толстые сухожилия невозможно было перегрызть или использовать в других блюдах, так что Цинь Цзин вытопил весь жир при готовке и съел его с кукурузным хлебом, делая желтый хлеб более ароматным.

Если бы двадцать лет назад кто-то сказал Шэнь Ляншэну, что он будет так жить, он бы никогда в это не поверил. Но одно приводит к другому, и он оказался в настоящем, в котором, по правде, затруднялся вспомнить те дни блеска и богатства.

Не то, чтобы он хотел избежать этих воспоминаний, скорее они казались ему нереальными: как цветы в отражении, луна в воде или мираж в пустыне – прекрасные, и все же далекие и мимолетные. Сейчас каждый вечер они оба приходили с работы и грели воду, чтобы помыться. Летом, они могли вынести во двор маленький столик и есть пустую кашу в сгущающихся сумерках, слушая звуки по соседству; а зимой они закрывали двери, запекали в угольной

золе пару сладких картошек и съедали, пока те были еще горячими. Эти дни, напротив, заставляли его чувствовать счастье и стабильность.

Он сказал, что будет заботиться о мужчине, и проводил с ним каждый день, делая все от него зависящее. Это было обещание, что он дал, и он сдержал его. Благодаря этому, он чувствовал, что его жизнь чего-то стоила.

И он ни о чем не сожалел.

Однако никто из них не знал, что серия политических кампаний усилится, пройдя точку невозврата.

После начала Культурной Революции происхождение Шэнь Ляншэна было раскрыто. Спасения не было. Лао-У не мог сделать ничего, кроме как успокаивать Цинь Цзина: «Должен быть способ…. Не переживай. Позволь мне продолжить искать….» Старик разменял седьмой десяток. Его волосы стали совсем белыми и лежали на его голове, спутанные, из-за недостатка ухода. Утешив мужчину, он дрожащими губами снова и снова повторял одну и ту же фразу: «Кто бы мог подумать… кто бы мог подумать….»

Цинь Цзин был неугомонен, но Лао-У и того более: не только для Шэнь Ляншэна, но для некоторых своих военных товарищей, что подверглись сессии борьбы* и были помещены в изолятор – полное мук место между жизнью и смертью. Но за что?! Это были мужчины, рисковавшие жизнями ради страны! А в итоге… в итоге…

Он больше ничего не мог сказать. Простая фраза «кто бы мог подумать», казалось, высасывала жизнь из семидесятилетнего старика.

Но он должен искать помощи, несмотря ни на что. Он будет бороться, дабы защитить каждого из этих мужчин. Зная, что сейчас бесполезно просить об одолжении незначительные фигуры, он наладил контакт со всеми связями, которые имел, и рискнул жизнью, добиваясь, чтобы его послание добралось до самого верха.

Честно говоря, он не знал, сработает ли это, так что, на тот момент, все было оставлено на милость богам.

Шэнь Ляншэна дважды вызывали для допроса, и в день, когда его, в конце концов, забрали в изолятор, Цинь Цзин тоже был дома. Школа закрылась, и учителя также попросили прийти, чтобы задать несколько вопросов. Однако система образования не вовлекалась полностью, а он не был связан с Шэнь Ляншэном в семейном регистре. Поэтому его не задержали для расследования.

Но он предпочел бы, быть тем, кого увезли.

Он стоял у ворот, наблюдая, как они забирают Шэнь Ляншэна, толкая мужчину вперед, держа его руки у него за спиной. Цинь Цзин хотел сказать, что они не могут делать этого с ним, что он не был анти-революционером, что он оказывал помощь…. Но не смог произнести ни слова. Все, что он мог видеть – последний взгляд Шэнь Ляншэна, который тот, сопротивляясь, обратил к нему. Этот один последний взгляд….

Шэнь Ляншэн мысленно подготовил себя, уже тогда, когда его первый раз вызвали на допрос. Он обдумал худший вариант развития событий, но не сказал ни слова на прощание Цинь Цзину, не говоря уже о каком-либо завещании: он

знал, что высказать определенные вещи – равноценно убийству мужчины. Шэнь Ляншэн решил, что не посмотрит назад, но когда пришло время, не смог удержать себя от одного последнего взгляда.

Он увидел Цинь Цзина, стоящего у ворот: тощая, сгорбленная тень, словно принадлежала 80-летнему, и в то же время – ребенку, что смотрел на него большими круглыми глазами, будто брошенный им младенец. Шэнь Ляншэн отвернулся и начал плакать. Он не боялся избиений и пыток, также как и не боялся быть убитым. Скорее он опасался, что Цинь Цзин не вынесет этого, и задавался вопросом, будет ли мужчина способен продолжать жить один.

Он хотел провести остаток своих дней с ним: как партнер, как брат, как родитель и как ребенок – у него не было сожалений, несмотря на трудности и боль. Но в итоге, это оказалось просто обещанием, которое он не смог сдержать.

После того, как Шэнь Ляншэна увезли, Цинь Цзин просидел дома несколько дней, без пищи и сна. В конце концов, это был Лао-Лю, кто гордо распахнул ворота и заставил учителя поесть, прежде чем затащить онемевшего мужчину в кровать. Он сел у кровати и смотрел на своего друга, ожидая, когда тот закроет глаза, чтобы, отвернувшись, вытереть собственные слезы.

Страдания продолжались почти неделю, когда Лао-У получил хорошие новости. Премьер Чжоу сам лично подписал документ, четко запрещающий ложные обвинения против товарища, который оказал помощь в борьбе с Японией.

На самом деле, Лао-У мало надеялся на успех, когда просил передать послание. Во-первых, премьер был очень занятым человеком. Более того, уже прошло больше десятка лет с пожертвований Шэнь Ляншэна, и многие националисты делали то же самое. Он не ожидал, что премьер вспомнит, но тот правда помнил каждую сумму и каждого человека.

Когда Шэнь Ляншэн вернулся домой после освобождения, Цинь Цзин не выглядел обрадованным и также мало что говорил. Вероятно, разрушительный опыт убил его способность реагировать. Спустя какое-то время, что казалось часами, он выдавил из охрипшего горла скрипучий звук: «Я нагрел воды… чтобы ты помылся».

Но Шэнь Ляншэн только сказал: «Позже… Иди, полежи со мной», – он не хотел травмировать Цинь Цзина синяками и ранами от избиений.

Возможно, он и правда был истощен. Много дней он нормально не спал и уснул почти сразу же, как лег на кровать. Дрожащими руками Цинь Цзин снял с мужчины обувь и закинул его ноги на кровать. Он прилег рядом, и ему хотелось быть еще ближе, но он боялся разбудить мужчину. В итоге, он свернулся в позе эмбриона возле него. Лицо его было по-прежнему застывшим, но все остальное дрожало словно лист.

Шэнь Ляншэн лег спать утром, и была середина ночи, когда он проснулся. Не глядя он потянулся рукой, но не обнаружил мужчины. На долю секунды, он подумал, что все еще заточен и Цинь Цзин просто приснился ему.

Опустошенный, он окоченел. Затем, спустя пару секунд, он осознал, что и правда был дома. И правда дома.

Сначала, он решил: Цинь Цзина не было в постели, потому что он пошел в туалет, но когда тот не вернулся, он почувствовал, что что-то не так. Он пробрался в темноте в другую комнату, и благодаря слабому лунному свету из окон, разглядел забившуюся в угол фигуру. Это был Цинь Цзин, спрятавшийся в щели, словно призрак, что боится света. Мужчина просто сидел там, не потрудившись даже взять стул, спрятав голову между колен, всхлипывая и скуля потихоньку, не желая разбудить спящего. Он плакал так тихо, что Шэнь Ляншэн не распознал этого, пока не подошел ближе. Это был самый душераздирающий плач, что он когда-либо слышал.

Шэнь Ляншэн бросился к мужчине, спотыкаясь, так как свет был выключен. Когда же он, наконец, добрался до него, то потянулся, чтобы схватить и поднять, но Цинь Цзин продолжал жаться в угол, словно не желая, чтобы мужчина касался его. Только, когда Шэнь Ляншэн с силой вцепился в него, он начал говорить, так же, как животное воет за секунду до гибели: «Прости меня! Прости меня!»

Он чувствовал, что был только причиной всех несчастий Шэнь Ляншэна. Столько лет, столько событий и столько сожалений – все это хлынуло в его голову и угрожало потопить его. Он хотел бы порезать себя на тысячу кусочков, дабы искупить вину, но даже его жизни было недостаточно, чтобы отплатить мужчине. Цинь Цзин сожалел об этом всем своим существом. Он жалел, что небеса позволили мужчине повстречать его.

Он сожалел об их встрече.

«Как ты можешь такое говорить?!»

Оглушительный возглас был устрашающе громок в ночной тишине. Цинь Цзин застыл в испуге, и слезы его тоже прекратились. Конечно, эти двое изрядно спорили и ссорились по мелочам на протяжении всех этих лет, но никогда по-настоящему не дрались – Цинь Цзин ни разу не слышал, чтобы Шэнь Ляншэн говорил с ним таким тоном. Ошарашенный, он глазел на мужчину. Его волосы были растрепаны, а слезы и сопли текли по лицу. Мужчина в свои пятьдесят выглядел столь же жалко, сколь и пятилетний, когда слабо ухватился за край рубашки Шэнь Ляншэна.

«Не говори этого…» – Шэнь Ляншэн присел перед мужчиной, согнутая спина заставляла его выглядеть старым. Он взял руки мужчины в свои и погладил их. Выпустив тихий вздох, он стал отчитывать мужчину, словно ребенка, но логика, очевидно, покинула его:

«Ты не можешь так говорить. Я слишком стар для чего-то подобного. Никогда больше не говори так».

Примечания

Освобождение – термин, используемый в КНР относительно победы Коммунистической Партии над Гоминьданом в 1949 году.

Административный Совет – высший орган исполнительной власти 1949-1954 гг.

«В сорок у мужчины нет сомнений» – цитата из Аналектов Конфуция, книга вторая, глава четвертая.

Пять-анти Кампания – движение, основной целью которого был класс капиталистов. Указания намеренно давались неясные, так что были возможны любые обвинения в преступлениях. Пять анти: 1.Взяточничество 2.Хищение госсобственности 3.Уклонение от уплаты налогов 4.Обман по государственным контрактам 5.Кража государственной экономической информации

Земельные реформы – попытка перераспределения земли между фермерским классом, которая привела к гибели миллиона частных землевладельцев.

Строки о финиковых деревьях взяты из рассказа Лу Синя «Осенняя ночь», сентябрь 1924 года.

Анти-правое движение – серия кампаний 1957-59 гг., предполагаемой целью которых была очистка реакционеров. На деле же любой, кто выражал идеи противоположные правительственным, обычно за капитализм и против коллективизма, подвергался гонениям. Об образцовых реакционерах: для организаций, в данном случае – фабрики, могла существовать определенная квота «правых» (реакционеров), о которых полагалось доложить и подвергнуть преследованию в качестве примера на будущее. Эти люди, помеченные как «образцовые реакционеры», зачастую были теми из группы, кто отвечал наибольшему числу критериев, кто больше всех выделялся или случайно сделал что-либо, что могло рассматриваться как анти-коммунистическое.

Большой скачок – экономическая и политическая кампания в Китае с 1958 по 1960 год, нацеленная на укрепление индустриальной базы и резкий подъём экономики страны и имевшая трагические последствия для китайского народа.

Великий китайский голод – период с 1959 по 1961 годы, когда от массового голода в Китайской Народной Республике, только по правительственным данным, погибло около 15 миллионов человек (по другим источникам – до 36 миллионов). В Китае данную трагедию часто именуют «Три года стихийных бедствий», или также «Три горьких года». Однако исследователи считают, что голоду в большей степени способствовали социально-политические изменения в стране, нежели природные катаклизмы.

Сессии борьбы – форма публичного унижения и оскорбления, основанная на насильственной самокритике, использовалась во время Культурной Революции для выявления и гонения классовых врагов. Концепция представляла собой отступление от традиционной китайской идеи сохранения лица. Например: выступление перед коллегами (публикой) с признанием вины, написание самокритичных отчетов. Нередко на жертв сессии вешались деревянные таблички с их именами и обвинительными оскорблениями, иногда добавляли шутовские колпаки, стригли волосы и т.д.

========== Глава 27 ==========

Эта катастрофа, длившаяся целое десятилетие, извела всю страну. Ближе к концу, была вовлечена и система образования. Даже Цинь Цзин, будучи всего лишь заместителем директора в обычной начальной школе, которому всего несколько лет оставалось до пенсии, должен был подвергнуться сессии борьбы.

Сессии борьбы в городе, сессии борьбы в округе, сессии борьбы даже в школе – к счастью, публичные городские и окружные сессии имели место только около двух раз в месяц, и он, конечно, предпочел бы вместо этого быть осужденным в школе.

Ученики этой небольшой школы все жили в одном районе, то есть за стенами классной комнаты все были соседями. Неважно, какие конфликты происходили между взрослыми, они не сыпали соль на рану. Родители втайне напоминали детям не нападать на учителей.

Однако, когда закончился школьный семестр, и дети получили свободу, они стали непослушными. У них не было злых намерений, но будучи изначально буйными, под влиянием окружающей обстановки, дети собирались в банды, день-деньской причиняя неприятности. Они много раз загоняли Цинь Цзина в угол на улице и также использовали задние окна дома в качестве мишени для практики. Когда стекла были разбиты, мужчины не стали утруждаться вставлять новые, а вместо этого решили закрыть окна бумагой.

Было послеобеденное время, и ни в школе, ни на текстильной фабрике не проводилось сессии борьбы. Цинь Цзин был дома и писал самокритичный отчет, пока Шэнь Ляншэн сидел рядом, наблюдая. Мужчина не попадал в большие неприятности с прошлого инцидента, обзаведясь защитой свыше – видимо, нет худа без добра.

Цинь Цзин поднаторел в написании так называемых «признаний вины», которые всегда состояли из одной и той же ерунды. Он даже мог вести непринужденную беседу с Шэнь Ляншэном, пока писал.

Стояли самые жаркие дни августа. Шэнь Ляншэн обмахивал учителя изорванным камышовым веером, то и дело игриво гладя мужчину по голове.

У Цинь Цзина была «инь-ян стрижка», как и у многих его коллег: на одной половине головы были волосы, а другая была побрита. Короткая пушистая часть начала отрастать в последнее время и была колючей на ощупь.

«Лучше бы тебе не привыкать к этому», – шутил Цинь Цзин, продолжая писать свой доклад, не выглядя особенно унылым или удрученным.

Шэнь Ляншэн знал характер мужчины, и если бы ему пришлось назвать один недостаток, это был бы чрезмерный оптимизм. Цинь Цзин постоянно думал хорошо о любой ситуации. Кто-то назвал бы его позитивным, другие – наивным или мечтательным. Леопард не может изменить своих пятен: Шэнь Ляншэн не пытался решить эту проблему, и в то время, возможно, было лучше, если учитель был оптимистичен.

На самом же деле, это было от того, что Цинь Цзин обрел покой. Он был доволен, пока у мужчины рядом с ним все хорошо. Если страна была в упадке,

так тому и быть. Его не волновало, что он сам подвергался сессиям борьбы. Черт, побрить голову было идеально для летней жары.

Он не ощущал себя оскорбленным, даже когда писал признание вины. Учитель не считал, что не верно преподавал свои уроки, поэтому и не позволял себе чувствовать, что оскорблен.

Цинь Цзин писал, когда услышал звуки дождя. На самом деле не было никакого дождя – дети бросались чем-то в задние окна. Вероятно, их отругали родители, поэтому они перестали кидать кирпичи и камни, и вместо этого швырялись кусками земли, которые рассыпались, ударяясь о бумагу, создавая легкое шарканье, звучащее, как дождь. Цинь Цзин не был зол, ведь дети есть дети, и он не мог всерьез разозлиться на детей, которые просто хотели подурачиться, но слишком боялись делать это.

Услышав шум, Шэнь Ляншэн встал с места с веером в руке, чтобы посмотреть. У него был естественно суровый вид, и даже в этом возрасте он все еще не любил улыбаться. Следовательно, он был злым стариком, которого боялись здешние детишки. Всякий раз, как только Шэнь Ляншэн выходил на улицу с этим его каменным лицом, негодники разбегались в приступе досады и принимались за следующую жертву.

«О, не стоит. Что за 60-летний занимается терроризированием горстки ребятишек?» – положил ручку и упрекнул улыбаясь Цинь Цзин. Когда же мужчина и впрямь сел на свое место, он снова взял ручку и продолжил.

Трехчасовое солнце светило в окна на изношенную поверхность стола. Они пользовались этим столом еще с тех пор, как жили на Пэтит дэ Сэнтюр, и привезли его с собой, когда переехали. Он не был антикварным, поэтому пережил рейды конфискации. За ним Цинь Цзин проверял работы и готовил свои уроки больше десяти лет, но никогда не догадывался, что будет заниматься самокритикой за этим самым столом. Было бесчисленное множество подобных ему учителей, тех, что преподавали, пока не появилась седина в волосах, и все же оказались в такой же ситуации.

Цинь Цзин смог найти покой, отчасти зная, что не сделал ничего плохого, но в основном потому, что Шэнь Ляншэн был с ним. Пока этот мужчина был с ним, все стоило того.

Однако было много тех, кто не мог чувствовать того же. Написав признание вины, они вскоре находили невозможным продолжать жить: «Нужны три дня для гибели шести поколений процветания, но хватит и семи строк, чтобы изложить мои кровь и душу»*, – кто-то повесился, другие – бросились в реку.

Закончив писать свою самокритику посреди реального солнечного света и нереального дождя, Цинь Цзин с улыбкой повернулся к Шэнь Ляншэну и спросил: «Чего бы нам приготовить вечером? Как насчет рисовой каши?»

Восьмого января 1976 года Премьер Чжоу Эньлай скончался, прежде чем смог увидеть конец Культурной Революции и воскрешение Китая. Банда Четырех делала все, что было в ее силах, чтобы сдержать скорбь людей, но те не обращали на них никакого внимания. Оставшись без нормированных

талонов на ткань, Цинь Цзин не мог купить черного сукна, поэтому он изрезал черное платье и сделал две нарукавные повязки для себя и Шэнь Ляншэна.

Они будут помнить его доброту до конца своих дней. Сейчас было уже невозможно выразить лично свою признательность, но меньшее, что они могли – носить траурные повязки, даже если бы их осудили за это.

Двадцать восьмого июля того же года, сильнейшее землетрясение в Таншане сотрясло весь Север, послужив причиной больших разрушений в Пекине и Тяньцзине.

Шэнь Ляншэн с Цинь Цзином проснулись посреди ночи: небо закрутилось, а земля громыхала. Первоначально горизонтальное дрожание сменилось на вертикальное, и вещи стали падать, а наиболее легкая мебель опрокинулась. Никогда прежде не сталкиваясь с землетрясением, они поспешили наружу вместо того, чтобы спрятаться под кроватью.

Само собой, они не могли идти слишком быстро. Еще молодым Шэнь Ляншэн был немногим крепче Цинь Цзина, но на удивление имел достаточно сил, чтобы долгое время нести учителя словно невесту. Однако теперь он был стар и бессилен, чтобы нести или защитить мужчину. Он мог лишь крепко держать его за руку и неуклюже ковылять вместе с ним к двери.

К счастью, традиционное жилье оказалось достаточно крепким, чтобы выдержать толчки. Двое мужчин успешно покинули здание, но опасались оставаться возле стен. Они встали в середине сада, рука в руке, лицом к лицу, еще долго ошарашенные после первичной волны.

Их страх, и правда, был затяжным, но только слегка. Эти двое через столько прошли, что жалкое землетрясение даже не расстроило их. Они вовсе не переживали, что последующие волны обрушат дом: пока они есть друг у друга, а их руки – соединены, им больше нечего бояться.

То были самые темные часы перед рассветом: стихийные бедствия, созданные человеком ужасы – одно за другим, пока, казалось, небеса не стали кровоточить, а земля не треснула.

Потом небеса смилостивились, и Китай снова восстал из пепла.

1977 – Культурная Революция официально закончилась, и за этим немедленно последовала «Политика реформ и открытости». Мир был возрожден, казалось, всего лишь в мгновение ока.

Десятилетиями они терпели длительные войны, пережили наводнение, землетрясение и сметающие все политические движения. После этого всего они могли, наконец, насладиться по-настоящему мирными деньками и были благодарны за каждый из них.

Растения в саду были выкорчеваны во время Культурной Революции, но они снова их посадили. Однако, скрюченное финиковое дерево все еще стояло, и они порядком привязались к нему, видя его на протяжении стольких лет. Словно оно было их ребенком, они не возражали против его уродства и также не жаловались, что оно не принесло ни одного плода.

В то время, для приобретения большинства продуктов еще нужны были талоны, но разнообразие значительно увеличилось. Как обычно, летом двое мужчин выносили столик под дерево, варили соевые бобы с солью, нарезали

двадцатицентовый свиной рубец и опрокидывали вместе рюмочку-другую. Или могли просто болтать, или выпивать, пока Цинь Цзин выступал с сяншэном.

Видите ли, отрывки, что показывал Цинь Цзин, были полны истории: не имея книг для чтения в ходе Культурной Революции и располагая малым количеством развлекательных изданий, он мог закрыть двери и тихонько рассказывать сяншэн-истории, чтобы побороть скуку. Некоторые из них были выучены давным-давно, а другие были новыми, созданными лично им самим, и сохраненные до сих пор.

Эти истории рассказывались одним мужчиной и слушались другим: он говорил, пока тот слушал. Некоторые он слышал уже много раз, но не находил их скучными.

Одна история за другой, каждая столь же очаровательна, как следующая.

Позже литература стала более доступна. Они подписались на «Журнал коротких рассказов» и читали романтичные истории писателей вроде Чжан Хэнь-шуя, но что они любили читать больше всего – это у-ся. После реформ огромная волна новых работ хлынула с юга, многие из которых были блестящими. Но, вероятно, пожилые склонны к ностальгии, так как Хуань Чжу Лоу Чжу они все еще отводили особое место. Они купили новое издание «Легенды Мечников Шу Шань» и прочли заново с самого начала.

Автор давно покинул этот мир, и не вышло ни одной новой главы с освобождения, таким образом история никогда уже не будет закончена.

Но это не имело для них значения. Скорее, они думали, что такой книге, как эта даже лучше быть незавершенной.

Лао-Лю переехал в район Хутон два года назад. Это было недалеко от их дома, так что две семьи часто встречались. Во время Культурной Революции Лао-Лю пострадал из-за своей профессии сяншэн-комика. Возможно это был природный дар, но даже все случившиеся никак не отразилось на его весе. Сейчас, в этом возрасте, он был даже пухлее, нежели прежде. Временами, когда трое мужчин собирались вместе, Шэнь Ляншэн и Цинь Цзин пилили его, призывая заняться гимнастикой, а не сидеть дома, чередуя процессы приема пищи и сна: он должен был что-то сделать с этим его животом!

«О, вы двое, оставьте меня в покое!» – определение «вечный ребенок» в совершенстве описывало Лао-Лю. Когда бы ни слышал такую критику, он надувал губы и корчил обиженное лицо, словно те двое ополчились против него.

В свою очередь, Цинь Цзин с Шэнь Ляншэном обожали прогулки после ужина, особенно когда было тепло. Они бродили по улицам вокруг дома, приветствуя и болтая с соседями, с которыми были близки, или приносили складные стулья на пустую площадь перед Храмом Великого Сострадания и сидели там, под навесом от жары. Храм также располагался на Тяньвэй Роуд, весьма близко к начальной школе, где раньше преподавал Цинь Цзин. Он не был великой святыней, но одной из довольно известных. Храм был разрушен в ходе Культурной Революции, но позже его восстановили. Два каменных льва у входа были необычайно старыми, а шары под их лапами – очень гладкими на

ощупь. Детишки бегали и прыгали вокруг львов, пока взрослые сидели на площадке перед воротами и беседовали. Хотя храму предполагалось быть неоскверненным и святым пристанищем, утехи смертного мира были повсюду, куда падал взгляд.

Несмотря на сессии борьбы в Культурную Революцию, Цинь Цзин все еще испытывал нежные чувства к школе, в которой преподавал, и решил навестить ее вместе с Шэнь Ляншэном.

Сторож никогда не менялся и знал, что Цинь Цзин раньше был заместителем директора, но из-за того, что он все время преподавал, большая часть осведомленного персонала все еще называла его «мистер Цинь». Конечно, вышеупомянутый учитель также предпочитал это звание.