Текст книги "Пока смерть не разлучит нас (ЛП)"

Автор книги: Tangstory

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

если он съезжал, это все еще был дом его родителей – место, где он вырос. Он любил каждый кирпич и каждую плитку. Ремонт послужит своего рода ранним прощанием с ним.

В течение следующих нескольких дней Цинь Цзин подмел внутренний дворик, зашпаклевал окна, положил новую плитку и засыпал крысиные дыры, давно существовавшие в спальне, что сейчас служила кладовкой. И только, когда убедился, что больше поправлять нечего, он вернулся на Кембридж Роуд.

Первым, кого он увидел, войдя в ворота поместья Шэнь, был Ли, который, согнувшись в талии, подстригал Китайские розы в садовых вазах у входа. Цветы ничего не ведали о человеческом мире и все еще чудно цвели. А вот Ли, казалось, прибывал в крайне плохом настроении и работал в озлобленной манере, орудуя ножницами щелк щелк щелк.

«О, мистер Цинь!» – лицо Ли просияло при появлении мужчины, и он поприветствовал его поклоном.

«Эм, дома все в порядке, сэр?» – заметив плохое настроение, Цинь Цзин беспокоился, что что-нибудь стряслось с его семьей в деревне за прошедшие несколько дней.

«По-старому, по-старому. Все хорошо, но спасибо, что спросили. На днях мой младший сын приехал в город, утверждая, что внук плакал и просился назад повидать Цинь-кэкэ с тех пор, как вернулся домой… – только было начав, Ли заткнул свой болтливый рот. – Заходите внутрь. Не нужно торчать тут со мной на солнце».

Цинь Цзин кивнул, улыбаясь, и собирался войти, когда Ли нерешительно добавил: «Но, мистер Цинь, если Вы ищете молодого господина… – он посмотрел в направлении дома и понизил голос, даже если его не могли слышать внутри. – Здесь япошка. Уже второй раз за последние несколько дней. Не представляю для чего».

Только тогда Цинь Цзин заметил лишнюю машину за известняковыми ступенями у бокового входа. Он шел, пока не мог полностью увидеть машину и, о чудо, этот треклятый японский флаг красовался на капоте.

«Вы не собираетесь заходить, сэр?» – спросил Ли, когда Цинь Цзин вернулся.

«Нет, думаю, я останусь здесь с тобой и цветами».

Цинь Цзин был прямолинеен, и Ли очень хорошо понял его намерения. Он продолжил болтать об обыденных вещах, пока работал. Спустя минут десять, Шэнь Ляншэн вышел с другим мужчиной. Судя по манере их речи, они были друзьями.

«Значит, договорились, Винсент. Увидимся завтра вечером».

«Замечательно, хотя ты, правда, не должен был проделывать весь этот путь только за этим. В следующий раз просто позвони мне».

«Все нормально. Я не очень занят в эти дни».

Посетитель определенно не был незнакомцем. После их первой встречи Кобаякава предложил встретиться поболтать, и потом они обедали вместе несколько раз. Кобаякава, на самом деле, был на два года моложе Шэнь

Ляншэна, но получил свою нынешнюю работу помощника по финансам армии в Тяньцзине благодаря должности отца в японской армии.

Он прибыл в Тяньцзинь только два месяца назад и уже испортил отношения с Сигэкава Хидэкадзу. С виду все казалось нормальным, но его влияние в какой-то степени ослабло, в свою очередь, заставляя его чувствовать неудовлетворенность. Кобаякава смотрел свысока на китайцев, но ему понравился Шэнь Ляншэн, потому что этот китаец не был ни подхалимом, ни сторонним наблюдателем. Плюс, они оба изучали экономику в Кембридже, так что очень скоро стали хорошими знакомыми.

Шэнь Ляншэн увидел Цинь Цзина, выходя из дома, но не подал вида и проводил Кобаякаву до его автомобиля. Проследив за машиной до металлических ворот, он остался на месте, глядя на Цинь Цзина, будто подзывая его.

Цинь Цзин смотрел на него в ответ со своего места, у ваз с цветами. Летнее солнце в августе палило так сильно, что от земли поднимался пар.

Он смотрел на него с дистанции, не такой далекой, но и не такой уж близкой. Свет был таким ярким, что он не мог видеть выражение на лице мужчины. Его тело, казалось, путало ощущения жары и холода после долгого пребывания под палящим солнцем. Было так жарко, что его пробирала дрожь.

В конце концов, Цинь Цзин был тем, кто подошел, но Шэнь Ляншэн первым заговорил в своей обычной манере: «Поговорим внутри».

Когда они вошли в гостиную, Цинь Цзин подумал, что разговор произойдет где-то еще, но Шэнь Ляншэн остановился и указал на диван:

«Присядь», – сказал он, словно учитель был здесь впервые.

«Шэнь Ляншэн…»

Правда была в том, что ничего серьезного не приходило Цинь Цзину в голову. Газеты еще не раскрыли имен членов Комитета по Сохранению Мира, но до него доходили слухи, что это были в основном бывшие люди Бэйяна. Он думал, что вероятно японцы искали Шэнь Ляншэна для этого, и хотел поговорить с ним, дабы отговорить его работать с ними.

«Цинь Цзин, я никогда не скрывал от тебя ничего о своей семье», – прервал Шэнь Ляншэн, казалось бы, не относящимся к делу утверждением, будто хотел, чтобы учитель сам сделал выводы.

Но Цинь Цзин не мог. Его разум увяз, и он не отвечал некоторое время. Он не знал о деловой стороне вопроса, и мужчина никогда не говорил о том, что рано или поздно покинет страну. Он знал только о внутренних конфликтах между членами семьи. И что? Цинь Цзин сидел там, размышляя, но не находил ответа.

«Есть что-то, чего я хочу, Цинь Цзин, – раскрыл карты Шэнь Ляншэн, слишком долго наблюдая тупое выражение на лице мужчины, придя к выводу, что безнадежно ждать, пока он сам найдет ответ. – Буду честен с тобой. Я не желаю лезть в политику, но ради бизнеса должен буду работать с японцами. Если можешь принять это – хорошо. Если – нет, тогда просто остановимся на этом».

Цинь Цзин только кивнул в подтверждение. Шэнь Ляншэн не сказал ему подумать об этом, или взять пару дней на размышления, если нужно. Мужчина потянулся к сигарете на кофейном столике и снова сел на диван, закурив.

Слуги поняли, что что-то происходит, и оставили их одних. Не было и звука в просторной, пустой комнате. Единственной живой вещью, был дым, тихо парящий, а затем растворяющийся в воздухе.

Шэнь Ляншэн докурил сигарету и взял еще одну. Цинь Цзин последовал его примеру и зажег сигарету в своих губах. Цинь Цзин не был курильщиком, но временами после секса он присоединялся к веселью, когда Шэнь Ляншэн сидел у изголовья кровати и курил. Он приползал в объятия мужчины и, найдя удобное место, втягивал дым изо рта мужчины в свой собственный, прежде чем выпустить его. И даже игриво спрашивал: «Курить вредно. Как ты собираешься отблагодарить меня за помощь?»

Хотя Цинь Цзин зажег сигарету, он сделал только одну затяжку, пока прикуривал, и оставил ее догорать саму по себе. После, он заговорил, но не по делу:

«Постарайся больше не курить так много».

Когда Шэнь Ляншэн не ответил, он смял окурок и продолжил, поднявшись: «Тогда, давай просто остановимся на этом».

Шэнь Ляншэн кивнул и тоже встал. Он слышал, как Цинь Цзин говорит: «Я найду время…» и, зная, что это об апартаментах, оборвал учителя: «Все в порядке».

«Я найду время вернуть тебе договор, – закончил Цинь Цзин предложение, глядя на него. – Дай мне знать, если потребуются какие-либо еще процедуры для передачи».

«Ладно». По правде говоря, Шэнь Ляншэн знал, что учитель не примет собственность, поэтому не тратил слов. Используемый им тон предназначался для деловых переговоров: условия были согласованы, и настало время уходить.

Цинь Цзин также молчал. Он кивнул, не говоря прощальных слов, и вышел за дверь.

Дверь гостиной была широко распахнута, ведя в ослепительную белизну снаружи. Шагнув в направлении ослепляющего солнечного света, Цинь Цзин внезапно подумал о сказанном Шэнь Ляншэном той ночью: не нужно отплачивать за услугу. Теперь он понял: Шэнь Ляншэн вероятно знал, что этот день придет, и этими словами заранее прощался с ним. Так они ничем друг другу не были обязаны.

И больше их ничто не связывало.

Шэнь Ляншэн стоял позади уходящего мужчины, и его лицо не выражало эмоций, не говоря уже о грусти или тоске. Можно сказать, это лицо было таким суровым, словно неживое.

Он и в самом деле знал, что этот день придет. Цинь Цзин бы никогда не принял его работу с японцами. Однако это была не та ситуация, из которой нельзя найти выход. Слова нашлись легко, но то, как они были произнесены – вот, что было важно. Цинь Цзин не очень хорошо понимал, как устроен бизнес,

и было легко заставить его думать, что Шэнь Ляншэн не намеревался сотрудничать, но был вынужден. Солгав, ему просто нужно было действовать и говорить с умом, чтобы в конечном итоге заполучить мужчину назад.

Шэнь Ляншэн прекрасно знал себя. Эгоистичный, с каменным сердцем, материалистичный – ни одно из обвинений не было ложным, но, честно говоря, ему было плевать. Он признавал, что заботился о Цинь Цзине, но делал это с расчетом. Даже помощь семье его крестной была подготовкой к будущему.

Однако Шэнь Ляншэн понял, что его планы изменились за четыре часа, которые он провел с мужчиной.

Стоя с ним в темном погребе, слушая далекие взрывы, он заметил выражение лица мужчины и вспомнил один весенний день, когда они отправились любоваться цветами у озера. Тогда мужчина говорил ему что-то, что он полностью забыл в силу отсутствия интереса. Все, что он помнил – выражение на его лице.

Мир и любовь тогда, и мучительная боль, причиняемая бесконечными взрывами сейчас.

Шэнь Ляншэн был не способен чувствовать ни такой любви, ни такой боли, но тогда он, наконец, осознал, что в этот раз ему не удастся провести мужчину. Если его чувства к этому человеку хоть немного искренни, он не обманет его сейчас. Он должен дать ему хотя бы это.

И это не было сложно. Всего пять слов:

Легко найти – легко и потерять.

Примечания

Сигэкава Хидэкадзу – полковник японской армии, размещенной в Тяньцзине, ответственной за шпионаж. Он был приговорен к смертной казни судом в Пекине в 1947 году, но был отпущен после переговоров Республики и Японии о его освобождении, наряду с другими военными преступниками.

========== Глава 19 ==========

Следующий день был понедельником. Как обычно Шэнь Ляншэн отправился в офис, а затем на ужин с Кобаякавой. Когда он вернулся домой в десять, слуга сказал ему, что мистер Цинь кое-что занес днем. Шэнь Ляншэн уже знал, что мужчина придет, пока его нет, так что только кивнул в подтверждение.

Слуги боялись, что принесенное мистером Цинь затеряется, и оставили это на кофейном столике в гостиной. Шэнь Ляншэн прошел и обнаружил не только договор об имуществе, но и футляр для очков. Последний в некоторой степени удивил его, так как он уже и позабыл, что подарил Цинь Цзину эти очки.

Что ж, так уж все обернулось, и не было смысла зацикливаться на мелочах. Недолго думая, Шэнь Ляншэн убрал и контракт, и футляр в редко используемый им ящик в кабинете. Что до передачи права собственности – это

даже не приходило ему в голову. Сердце сделано из мягкой уязвимости, и неважно, каким он мог казаться внешне, его сердцу было суждено болеть какое-то время. Шэнь Ляншэн ни о чем не сожалел, но он не желал говорить о Цинь Цзине, или чтобы что-то о нем напоминало: с глаз долой – из сердца вон.

Слуги не знали всей истории и думали лишь, что у хозяина с мистером Цинь произошла ссора. И, по всей видимости, немалая, поэтому они оставались осторожными в последующие дни, боясь разозлить Шэнь Ляншэна.

Однако, спустя несколько дней, они так и не столкнулись с гневом Шэнь Ляншэна. Он выглядел таким же, как прежде, и хотя лицо его весь день было суровым, обслуживать его не составляло труда. Поэтому, все они расслабились и вернулись к своей обычной рутине.

Месяц прошел без больших драм. В середине сентября Шэнь Ляншэн получил письмо от Дженни Ван из Штатов. Между прочим, она уже отправляла телеграмму вскоре после инцидента у моста Марко Поло, но, вероятно, сочла, что этого недостаточно, и написала это письмо, дабы сказать все, что хотела.

Письмо было не коротким и занимало несколько страниц, но основное послание не ушло далеко от этого: она не может вернуться прямо сейчас из-за ситуации в стране и все, что ей остается – это переживать. К счастью, с ее семьей все было хорошо, но она никак не могла связаться с одним другом из Пекина и сходила с ума от беспокойства. Также она интересовалась, все ли хорошо у Шэнь Ляншэна и Цинь Цзина. Девушка хотела, чтобы они прислали ей телеграмму, если что-нибудь случится.

Шэнь Ляншэн действительно видел ее переживания и думал, что отправка телеграммы ничем не поможет. Подозревая, что тусклые кляксы на листах остались от ее слез, он написал несколько слов утешения и сказал, что у него все хорошо. Потом, после паузы, продолжил:

«Цинь Цзин тоже в порядке. Он хочет, чтобы я спросил, как у тебя дела, и говорит тебе поберечь себя и не волноваться о нас слишком сильно».

Правда заключалась в том, что Шэнь Ляншэн понятия не имел, в порядке Цинь Цзин или нет. Просто не было нужды объяснять Дженни, что они больше не контактировали. Однако не было и нужды ему писать эту невинную ложь.

Закончив, Шэнь Ляншэн перечитал свой ответ и в какой-то степени захотел написать новый. Однако, внимательно посмотрев на два предложения, он, ничего не меняя, запечатал конверт и положил его к двум другим письмам, ожидающим отправки.

К середине сентября наступила настоящая осень. Жара спала, но прохлада еще не установилась, так как дождя до сих пор не было. Было воскресенье, и Шэнь Ляншэн был дома. Написав письмо, он какое-то время сидел.

Окно в кабинете было открыто, и помещение наполнялось мягким теплом ранней осени. Однако почему-то создавалось ощущение, будто была зима. Самоконтроль Шэнь Ляншэна всегда был сильным. Он стер боль еще в начале и не очень скучал по мужчине. Но возможно из-за письма от старого друга, или из-за его невинной лжи, дверь в его сердце лишь немного приоткрылась. Сидя здесь, он почти мог слышать смех и радость из далекого прошлого. Конец

счастливых времен проскользнул со свежей прохладой прошлой зимы и, прогулявшись по его дому, тихо исчез.

Наконец, несколько дней спустя, хлынул дождь, и температура упала. Дождь начался посреди ночи. Цинь Цзин не закрыл окна и был укрыт легким одеялом, так что холод не дал ему нормально спать. Сквозь дремоту он осознал, что забыл что-то очень важное, что-то связанное с погодой.

Было холодно. И осень пришла…. О нет! Цинь Цзин вдруг вспомнил: Шэнь Ляншэн говорил ему, что его день рождения – в июле. Потом, в июле случилась вся эта ерунда, и он совершенно забыл об этом.

Конечно, Шэнь Ляншэн будет расстроен, что он забыл о его дне рождения, верно? Нужно будет наведаться в торговый центр завтра после школы и купить ему подарок, чтобы компенсировать это.

Цинь Цзин не осознавал, пока не стал размышлять над выбором подарка, что ему ничего не нужно было покупать: они уже расстались и не имели ничего общего друг с другом.

Цинь Цзин повернулся на другую сторону. Он хотел взять одеяло потолще, но ему было слишком лень двигаться. Дождь перешел от измороси к ливню. Он сильнее закутался в тонкое одеяло и уснул, слушая дождь. Проснувшись на следующее утро, он ощутил легкую заложенность носа, как в начале простуды. Глаза немного отекли и не хотели открываться, словно он плакал, но подушка была сухой.

Температура продолжала падать. В один из дней Шэнь Ляншэн пришел домой, поужинал и поднялся наверх. Но скоро снова спустился.

«Кто расстелил ковер в кабинете?»

Служанка, которую он спрашивал, не была полностью уверена и ответила, что расстелила его, так как уже похолодало.

«Его отправляли в химчистку?»

«Да, но это была не я…»

«Хорошо. Спасибо».

Служанка ушла в смятении, удивляясь: почему хозяина вдруг заинтересовал декор интерьера, хотя раньше такого не было. Она опасалась, что ковер был табу для Шэнь Ляншэна, но затем подумала: жаль, если дорогой ковер будет собирать пыль в кладовке.

Когда Шэнь Ляншэн навещал своего отца в конце октября для одного из их обычных разговоров, он заметил, что голос пожилого мужчины охрип. Он спросил, простуда ли это, и если так, принимал ли тот лекарства.

Шэнь Кечжэнь помахал рукой: «Так уже какое-то время. Болит, когда глотаю».

Он сказал сыну, что принял уже много лекарств традиционной медицины, но они не очень помогли. Он думал, что случившееся летом подвергло его большому стрессу, и тревога увеличилась, поэтому понадобится больше, чем день или два, чтобы привести его тело в норму. Он издал долгий вздох: «Вот, что делает с тобой возраст». Сказав это, он даже стал казаться старше.

«Может западные лекарства помогут тебе. Я попрошу Луи прийти завтра».

Луи был врачом, обученным западной медицине, и личным другом Шэнь Ляншэна. Шэнь Ляншэн рекомендовал его на место семейного доктора Шэня Старшего, но Шэнь Кечжэнь считал западную медицину отравляющей и не такой умеренной, как китайская. В итоге, он никогда не требовал заключения от Луи.

На следующий день пришел Луи и, услышав о продолжительных симптомах, порекомендовал Шэню Старшему ларингоскопию. Шэнь Кечжэнь не горел желанием, но согласился на это после уговоров сына.

Однако ничего существенного результаты не показали, и мучение закончилось назначением противовоспалительных таблеток. Затем, почти месяц спустя, кашель Шэня Старшего ухудшился до такой степени, что в один день он даже отхаркнул кровь. Только тогда он запаниковал и прошел полное обследование.

В этот раз доктор сказал результаты только Шэнь Ляншэну, что раньше времени встревожило пожилого мужчину. Доктор рассказал о болезни, избегая ужасающих деталей. Рак гортани сложно выявить на его ранних стадиях, и хирургическое вмешательство может быть одной из рассматриваемых возможностей.

Устав от эвфемистической болтовни, Шэнь Ляншэн прервал его и попросил конкретную информацию о риске операции. В конце, он решительно заявил: «Тогда, давайте сделаем операцию».

Отцу Шэнь Ляншэн не раскрыл всех обстоятельств, говоря, что есть небольшая опухоль в его гортани, которую просто необходимо удалить. Но Шэнь Старший не был глупцом и, более или менее, знал, чем на самом деле это было.

Шэнь Кечжэнь мог стать пугливым за последние годы, но он был мужчиной, прошедшим сквозь огонь и воду. Перед лицом неприятностей, он скорее стал спокойным и согласился на предлагаемую операцию с безоговорочным и оптимистичным чувством надежды на исцеление.

После долгих расспросов, Шэнь Ляншэн за высокую цену нанял американского хирурга из Шанхая, и результаты были удовлетворительными. Болезнь, казалось, поддалась контролю. Шэнь Кечжэнь думал, что это – свет в конце тоннеля, и весьма воспрянул духом после операции.

В декабре этого года в Пекине было учреждено Временное правительство Китайской республики, и после установления его ветви в Тяньцзине Комитет по Сохранению Мира был распущен. Кобаякава все еще хотел убедить Шэнь Ляншэна участвовать в политике и работать на него, но тот был занят организацией операции для отца. Сначала Шэнь Ляншэн говорил, что был не в настроении для этого, потом попросил отложить это, пока здоровье его отца не поправится. Одно за другим, и вопрос оставался не рассмотренным аж до февраля следующего года.

Однако не все его слова были отговорками. Строго говоря, болезнь его отца означала, что Шэнь Ляншэн был на один шаг ближе к желаемому, но не чувствовал и намека на счастье.

Как говорится, умирающие не лгут. Однако все, что крутилось у него в голове, пока он ждал возле операционной, в то время как его отец лежал под ножом, было не то, как Шэнь Кечжэнь относился к нему в детстве, а то, как добр был к нему после.

С мартом снова пришла весна – время возрождения, но состояние Шэня Старшего начало ухудшаться. На этот раз доктор не советовал вторую операцию, да и Шэнь Кечжэнь не был достаточно силен, чтобы выдержать ее. Единственным способом оставаться в живых для него было внутривенное лечение изо дня в день.

Шэнь Ляншэн переехал в старую усадьбу, и его брат также заходил каждый день. Что до того, искренне ли волновался его брат или просто делал это ради имущества, знал только он сам.

Шэнь Кечжэнь понимал, что скоро встретит свой конец, но не хотел воспринимать это как карму. Он верил в жизнь после смерти, и если это была карма, то он должен будет страдать и в следующей жизни тоже. Шэнь Ляншэн читал мысли отца и нанял просвещенного буддистского монаха читать ему писания. Монах говорил ему слова утешения, все, кроме обещания хорошего перерождения и следующей жизни.

Будучи еще в сознании, предусмотрительный Шэнь Старший пригласил в Тянцзинь доверенные лица вдобавок к нанятым адвокатам для подготовки завещания. Его старший сын, хотя и больший возрастом, был меньшим мозгами и начал шнырять, пытаясь разнюхать детали завещания. Тем временем, Шэнь Ляншэн оставался неизменным. Все посредники были верны старику. Как мог старший брат о чем-то догадаться, если Шэнь Ляншэн до сих пор не смог?

Естественно, Шэнь Кечжэнь почти сразу же узнал о подлом поведении сына. Он был так разъярен, что колотил по кровати, но так как был слишком слаб, чтобы наделать много шума руками или бранить кого-то во весь голос, все закончилось только хрипом. Луи тотчас сделал ему укол успокоительного и убедился, что с ним все в порядке перед уходом.

Проснувшись на следующее утро, мужчина уже мог разобрать силуэт человека у его кровати, силуэт, что он любил. Он слабо дотянулся до руки этого человека, выдохнув хриплым голосом: «Чжэнь-чжэнь».

Шэнь Ляншэн сидел у кровати, когда почувствовал руку отца на своей. Он не уловил, что сказал старик, и наклонился, тихо спрашивая: «Что это было?»

Но его отец не ответил. Мужчина только покачал головой, в то время как по лицу его текли слезы. Затем он устало закрыл глаза и, казалось, снова провалился в сон.

Прошло уже два дня с тех пор, как Шэнь Ляншэн последний раз был в офисе, так что ему нужно было съездить туда сегодня. Посмотрев на отца несколько минут, он позвал медсестру. Выйдя из комнаты и спускаясь по лестнице, мужчина зажег сигарету.

Посреди лестницы Шэнь Ляншэн остановился, осознав, что сказал его отец: он уже почти забыл, что в китайском имени матери был иероглиф «чжэнь».

Именно в этот момент Шэнь Ляншэн, наконец, признал, что был один. Люди в его жизни покидали его один за другим, и он думал, что ему наплевать вплоть до того, что почти забыл имя своей матери.

Возможно, в один день он забудет имена их всех, имена тех, кто уже ушел и тех, кто еще уйдет. Однако сейчас в этом пустом доме, наполненном смертью, он боялся, боялся того, что в один день его разум тоже опустеет.

Он докурил сигарету. Лишь на секунду ему захотелось поехать и увидеться кое с кем, просто чтобы сказать, что он скучает по нему.

Однако в итоге он поехал в офис. На обратном пути в особняк отца он заехал в свое поместье на Кембридж Роуд и взял из кабинета «Сонеты с португальского», единственную вещь своей матери, что он оставил.

Если бы он должен был по кому-то скучать из всех людей, что его оставили или еще оставят, то это была бы его мать.

Шэнь Ляншэн положил слегка потрепанный сборник стихов у подушки. Той ночью, перед сном, он открыл случайную страницу и начал читать. Шэнь Ляншэн остановился в конце стиха и прочитал его несколько раз, перед тем как закрыть книгу, запирая слова, которые вызвали воспоминания, не имеющие никакого отношения к его матери.

«Сейчас – любовь. А завтра где она?

Конец любви, проклятие влюбленным.

Так взгляд летит с высокого холма

За реки сладкие к морям горько-соленым»*.

В конце июня Шэнь Старший наконец отправился на встречу со своим создателем. Когда Цинь Цзин увидел некролог, он сидел, сжимая газету, и повторял себе: «Ты был тем, кто закончил эти отношения. Ты не можешь вернуться, чтоб увидеть его».

Сяо-Лю тоже видел некролог, но не упомянул об умершем, когда навещал Цинь Цзина той ночью. Он занес еду своему другу и начал ворчать: «Чем это ты занимаешься все эти дни? Ты постоянно говоришь, что не можешь прийти на ужин, и я всегда должен приносить тебе поесть».

Его слова были резкими, но скрывающиеся за ними мысли – добрыми. Сяо-Лю добавил, убедившись, что друг доел свою еду: «Ты даже не собирался есть, если б я не принес тебе это. Только посмотри на себя. Я больше тебя в три раза!»

«Горизонтально или вертикально?» – засмеялся Цинь Цзин, собирая посуду, чтобы помыть на кухне.

Видя, что друг все еще может шутить, Сяо-Лю почувствовал некое облегчение и отбросил идею убедить его увидеться с Шэнь Ляншэном. Вообще-то, он был рад их разрыву. Хотя Цинь Цзин и потерял много веса за последние месяцы, у него было хорошее настроение. Как говорится, лучше вырвать зуб, чем мучиться от боли, а жизнь может продолжаться и без этого зуба.

Причиной потери учителем веса являлся его график. В Тяньцзине дела выглядели плохо, но в Пекине они были еще хуже, и все националистические

организации Северного Китая в прошлом году переместились в Тяньцзинь. Все школы Тяньцзиня отказались прекращать уроки на китайском и изменять учебники как акт неповиновения попытке японцев поработить Китай через образование. Шэн Гун был школой для девочек, где с самого начала было мало учеников, но сейчас все стало и того хуже. Однако, по словам Лао-У, уроки должны были продолжаться, и чем больше, тем лучше. Черта с два они позволят китайским детям говорить на языке дьявола.

Последние несколько месяцев Цинь Цзин помогал в Студенческом Союзе и в то же время работал с Лао-У, тайно распространяя антияпонские листовки и Антияпонскую газету, публикуемую Коммунистической партией в Тяньцзине. Когда дошло до того, что никто больше не соглашался печатать листовки и газеты, они начали копировать их вручную.

Прошло много лет. Никто больше не звал его Цинь-сао, автор «Новогодней жертвы» тоже скончался. Однако он оставил после себя слова, которые будут жить в поколениях:

«Что такое тропа? Это – то, что мы создаем своими ногами там, где нет тропы. Это – то, что мы создаем там, где только шипы и колючки».

На похоронах отца Шэнь Ляншэн, облаченный в черный костюм, стоял позади брата, не пролив ни слезинки. Между тем, его брат рыдал, словно, чем больше он плакал, тем больше получил бы в наследство.

Содержание последней воли Шэнь Кечжэня не было сюрпризом. Мужчина не собирался заставлять старшего сына страдать, неважно, как сильно ненавидел его за то, что тот был ни на что не годен. Хотя он и не дал ему исполнительных прав на семейное дело, зато оставил половину недвижимости. Если бы сын только мог бросить играть, ему не пришлось бы проработать и дня до конца жизни.

У старшего сына не было проблем с этим решением. Он знал, что собственность была неликвидной, но он не участвовал в семейном бизнесе уже какое-то время и был доволен таким урегулированием.

В свою очередь Шэнь Ляншэн не то, чтобы был недоволен, но если он был прав в своих суждениях: его брат был леопардом, который не может изменить свои пятна – дома и земля недолго продержатся в его руках. Шэнь Ляншэн не делал много для брата, когда их отец был жив, лишь изредка выручал его. И то, только потому, что знал: их старик наблюдает, и сейчас – не подходящее время.

Теперь, когда старик был мертв, ничто не удерживало Шэнь Ляншэна от разрывания кровных уз. То, что он делал во тьме ночной и при свете дня в следующие месяцы, было так подло, что покойная миссис Шэнь без сомнения распахнула бы врата ада и затащила бы туда Шэнь Ляншэна, если б узнала об этом.

У Шэнь Ляншэна не было намерений мстить за свою мать, когда он возвращался в Китай, но шесть лет спустя, он сделал именно это. Брат Шэнь Ляншэна умер в конце года от опиумной зависимости. Что до того, как он пристрастился к нему и умер от этого всего за несколько месяцев, то это было тайной, о которой знал лишь один человек.

Вскоре после смерти Шэня Старшего Ли Вань-сянь вернулась в свою семью вне себя от ярости и положила конец своему бессмысленному браку, как и хотела. После, услышав новость о кончине своего бывшего мужа, она осознала, что покинула его слишком рано и не получила из его имущества столько, сколько могла бы. Однако после первого сожаления, ее пробрал озноб, когда она внимательнее подумала об этом жутком деле. Этот ее бывший деверь, вероятно, приложил к этому руку, и впервые она поняла значение выражения «бессердечный дьявол».

Январь Двадцать Восьмого года был особенно холодным. Небеса постоянно хмурились, сигнализируя о надвигающемся буране.

В один день Шэнь Ляншэн вернулся домой и снимал пальто и шляпу, когда служанка сказала ему, что его искала мисс Цуй: «Она не хотела уходить, а на улице было действительно холодно, так что я позволила ей войти».

Причина, по которой горничная сейчас объясняла это, заключалась в установленном хозяином правиле: просить всех незнакомцев уйти и не впускать кого попало в дом.

Шэнь Ляншэн не мог вспомнить никакой мисс Цуй, которую бы знал.

«Где она?» – спросил он, нахмурясь.

«Прямо здесь, в гостиной».

Только тогда он заметил человека, сидящего на диване. Леди сидела там и молчала. Предположительно она была здесь из-за Шэнь Ляншэна, но, сжимая в руках чайную чашку, она почти плакала, в то время как ее сознание пребывало в совершенно другом мире.

Подходя, Шэнь Ляншэн изучил ее и был уверен, что прежде не видел этого человека. Но он понял, почему служанка впустила ее – живот женщины был круглым, и было бы неправильно, позволить беременной оставаться на холоде.

Леди не замечала его, пока Шэнь Ляншэн не встал перед ней. Она соскочила с места и посмотрела на него встревоженными глазами, забыв даже поприветствовать мужчину.

«Чем могу помочь? – хотя она и была незнакомкой, было бы грубо выставлять ее. Он сел, и когда она осталась стоять, любезно добавил. – Присаживайтесь».

«Меня зовут Цуй…»

«Да, садитесь, пожалуйста, – видя, что она смогла выдавить из себя только три слова за все это время, Шэнь Ляншэну оставалось только набраться терпения и спросить снова. – Чем могу помочь, мисс Цуй?»

«Молодой господин Шэнь….»

Все еще стоя, она осилила еще три слова, прежде чем слезы потекли по ее лицу. Она не могла нормально говорить сквозь рыдания, что заставляло думать, будто Шэнь Ляншэн был виновником ее положения.

Несмотря на смущение, Шэнь Ляншэн знал, что никогда не сделал бы ничего подобного. Он ничего не мог, кроме как попросить служанку принести ей носовой платок. Со своим небезграничным терпением, он продолжал задавать вопросы и в конечном итоге выяснил, в чем дело.

Мисс Цуй не была родом из Тяньцзиня. Звали ее Чжао-ди – имя настолько обыкновенное, что обыкновеннее и быть не может. В ее внешности не было ничего выдающегося – простая светлокожая девушка – но мягкий характер заставлял ее выглядеть чрезвычайно жалкой.

Она приехала в Тяньцзинь со своим хозяином как служанка. Брат Шэнь Ляншэна положил на нее глаз и держал ее в качестве любовницы втайне от Ли Вань-сянь. Мужчина собирался бросить ее еще перед смертью, и теперь, когда был мертв, оставил беременную женщину без законных претензий на его состояние. Она держалась, закладывая свои вещи, два месяца. Ее арендодатель собирался вскоре забрать ее жилье, и, рискуя остаться без крыши над головой, она, наконец, набралась мужества искать Шэнь Ляншэна.