Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Малия накрывает его пледом, задерживаясь рукой на теплой небритой щеке. И слышит, как он сонно, не разлепляя глаз, бормочет:

– Люблю тебя.

========== краски ==========

Комментарий к краски

И, пользуясь моментом: кто будет смотреть трансляцию в пн – добавляйтесь, обсудим. Или если просто пообщаться хотите, я не кусаюсь (:

https://vk.com/id139065293

[Буду обнимать и целовать тебя в своих объятиях. Заберу тебя

подальше от боли].

angus and julia stone – big jet plane

Скотту жарко. Он просыпается, запутавшийся в колючем, как свитера из его детства, пледе, и чувствует запах подгоревшего бекона и топленого жира. Кто-то – Малия – орудует на маленькой кухне, и Скотт видит, что она злится, счищая в ведро их неудавшийся завтрак. На ней только растянутая майка с пятнами соуса – он замечает это, потому что смотрит на ее стройные ноги, выпирающие лопатки и шейные позвонки. Но потом она оборачивается, и он чувствует себя семилетним и пойманным с поличным за кражей печенья.

– И давно ты пялишься на меня?

– Нет, – но не тушуется, как сделал бы раньше. Он видел ее голой сотни раз, и они занимались сексом, и он перерос тот возраст, когда Стайлз тащил его подглядывать за девчонками: им было пятнадцать, и Лидия Мартин в кружевном белье за несколько сотен баксов заставляла Стилински краснеть и фантазировать о ней почему-то всегда при Скотте, который всякий раз молил избавить от подробностей. Он и забыл, как давно это было.

– Ладно, – Малия разворачивается на пятках. – Если ты заметил, я сожгла яичницу, так что. Многого не жди.

Она выкладывает тосты и сырой бекон на тарелку, двигая ее по заляпанной горчицей стойке. Делает все так неумело, но для него. И почему-то становится плевать на остальное. Он в ее квартире – это то, чего Скотт МакКолл ждал последние месяцы. Он, смотрящий на нее, по-домашнему теплую и – пусть и в его голове – счастливую. На деле – вымученная, с искусанными губами и застоялой грустью в глазах. Но позволившая ему остаться. Пусть сейчас. Пусть после Стайлза. Скотт скучал. Скотту даже это время за радость. Он хочет обнимать ее и целовать по утрам, но он готов просто быть. Быть, когда она разрешает.

– Спасибо.

– За что?

– За все.

Малия сдвигает брови к переносице, ерзает на стуле, вертя узкими бедрами.

– Не болтай, а ешь.

Она так естественно упрекает его, что Скотт все, что может, – тянуть улыбку, пока Малия не замечает и не начинает смотреть, сощурив глаза.

– Что?

– Ничего, – он качает головой. – Нет, постой. Если сегодня я спал на твоем диване, где спала ты?

– Не спала.

– Но почему не разбудила меня?

– Потому что ты спал?

Она смотрит ему в глаза, но затем опускает взгляд и втыкает вилку в тост, раскрошивая середину. Скотт осторожно касается ее руки:

– Я в порядке, ты знаешь.

– Нет. Ты не выглядел так, будто был в порядке. Я беспокоилась о тебе, – Малия выпаливает за секунду и чувствует, как Скотт сжимает ее ладонь.

– Я в порядке, – он улыбается. Слабо для того, чтобы она поверила.

– Зачем ты пришел вчера?

– Хотел сказать, что уезжаю в Дейвис через пару дней. Думал, может быть, ты захочешь поехать со мной.

– У меня смены в кафе, а ты должен сдать все экзамены, чтобы получить диплом и стать ветеринаром, – бросает суховато. Скотт не знает, зачем предложил. Но знает, что уехать хочет. Жаль, не с ним.

– Я выбил себе практику там. Придется пожить в Дейвисе какое-то время. Вернусь в следующем году. В феврале, если устроюсь.

Малия за него рада. Они друзья, и она понятия не имеет, почему отъезд горечью оседает где-то в груди. Они не встречаются – она не имеет права держать. И привязаться не может. Не больше, чем уже. Скотт, очевидно, замечает что-то, чего не должен был.

– Ты можешь перебраться в мою квартиру, – говорит он, так и не убрав руку – у Малии ладонь холодная, заледенелая почти. Скотт накрывает ее своей.

– Буду делить ее с Лиамом и парнем из его колледжа?

– Я ничего им не обещал.

– Мне есть, где жить, – Малия отстраняется.

– Тогда стоит купить новый диван и разобраться с отоплением. Здесь холоднее, чем в криокамере.

– А ты бывал там?

– Нет, но Пэрриш был, и, поверь, я знаю, о чем говорю, – Скотт потирает плечи. – Что ж, если у тебя нет планов, предлагаю начать прямо сейчас.

– У меня нет денег на диван.

– Зато есть у меня.

– Я не возьму у тебя ни цента, Скотт.

– Тогда я поеду один и закажу доставку на дом, – устало говорит он. – Я не позволю тебе спать на этом, Мал.

– А я не позволю тебе решать за меня. И платить тоже.

– Почему мы ругаемся?

– Потому что меня устраивает мой диван? Мне плевать, Скотт.

– Ладно, – он разворачивается, пытаясь взглядом найти свою куртку, но Малия его слишком хорошо знает, чтобы понять, куда собрался.

– Я верну тебе деньги, когда мне заплатят.

– Только после того, как найдем подходящий диван, – Скотт натягивает куртку. Малия упрямая; Малия закатывает глаза, но стягивает с себя майку и накидывает рубашку поверх голой груди. Он не смотрел – а все равно увидел. Ей нет дела. Она собирается за рекордные сорок секунд и толкает его плечом, выходя из квартиры. Скотт вслед смотрит, пока она не взламывает дверь доджа, а сигналка на ключах не начинает противно пищать.

– Где ты этому научилась? – спрашивает он, когда садится за руль.

– Стайлз, – отвечает коротко, и Скотт жалеет, что завел эту тему.

Они едут молча минут двадцать до ближайшего магазинчика, который торгует мебелью, стройматериалами и – странно – сквиши с поддельной лицензией Мэтта Грейнинга. Скотт берет два для них с Малией, и она говорит, что они с Кайли в детстве таскали кассеты у папы, чтобы посмеяться над его сходством с Недом Фландерсом. Скотт улыбается; она делится с ним, и он почти забывает, что для нее вспомнить – переступить. Через себя и тупую боль в груди.

Они ходят по залу с выставочной мебелью не менее рекордные десять минут, потому что Малия с места в карьер заявляет консультанту, что ей нужен диван за двести долларов максимум. Тот вместо предлагает кровать – пятьсот восемьдесят баксов, но куда лучший вариант для двоих. Они со Скоттом инстинктивно переглядываются, но тут же оба отводят взгляд, а мужик в складском комбинезоне с видом опытного дистрибьютора продолжает:

– Ни одного возврата. Гарантия качества и бессонных ночей, – шутит он.

– Будем обсуждать, где заниматься сексом, или все-таки диваны покажете? – Малия складывает руки на груди, а консультант почему-то на Скотта косится. МакКоллу его даже жаль.

В конце концов, она выбирает первый попавшийся – такой же, как тот, что сейчас, отмечает Скотт, но она не слушает. Малия расписывается на чеке и тянет его к машине, сетуя на сломанный кондишн и потраченный впустую день. И он зажигает уже двигатель, когда вспоминает о чем-то и возвращается. Малия, сложив ноги на приборную панель, считает минуты. На тринадцатой она собирается угнать его додж, но Скотт маячит в зеркалах заднего вида, подходя к багажнику.

– Где ты был? – спрашивает она, когда он садится рядом. – Чек у меня, ты не мог отменить доставку и заказать другой диван.

– Я купил краску. Подумал, что немного косметического ремонта не помешает.

– Плохо подумал.

– У тебя облупившиеся стены.

– Мне все равно. Главное, есть, где жить.

– Мы делаем ремонт, Мал. Если не хочешь, я сделаю все сам, – говорит он устало.

– Не надейся, – Малия отворачивается к окну. Злится. Но когда несутся по автостраде вдоль побережья, косых дорожных знаков, и ветер свистит в ушах, она вдыхает. Удивляется, что полной грудью.

Они красят стены; старый диван на свалке с той самой видавшей виды гирляндой и некоторыми вещами, и Малия отмечает, что даже в квартирке пятнадцать на пятнадцать есть место. Больше, чем было, когда жалась в Канаде по углам в душных мотельных номерах.

Они красят стены в желтый – любимый цвет Кайли, Стайлза и – теперь – ее тоже. Скотт настраивает радио, они едят помятые сэндвичи и сидят на полу, испачканные краской. И Малия не одергивает себя, когда называет домом. Но запинается на мысли о том, что и Скотт здесь тоже. И он – часть этого. Часть ее, если так.

Она поднимает голову с его плеча. Он смотрит. Улыбается и ведет рукой по щеке, стирая краску. А затем наклоняется.

– Скотт, – выдыхает прежде, чем он прижимается к ее губам. – Скотт.

– Я так скучал по тебе.

У него в глазах – мольба. Буквально – не дай себе все разрушить. Он смотрит на нее снова, и он заставляет ее сдаться. Скотт целует ее, скользит языком по ее губе, и она позволяет себе открыть рот. Малия буквально готова описать себя, как таящую в объятиях сильного мужчины.

Он притягивает ближе, сжимая бедра, забираясь руками под ее рубашку. Она сидит сверху, и она хнычет, и она ненавидит Скотта за то, что просит, чтобы он дал ей больше. Он расстегивает пуговицы, целуя шею, впадинку ключиц, и припадает губами к ее груди.

– Скотт, – она цепляется за его волосы, чувствуя, что она так близко, когда он закручивает язык вокруг ее соска и тянется к шортам, опуская их ниже. Она прижимается к его макушке, кусая губы, пока он исследует ее пальцами, вынуждая лихорадочно дышать и не иметь понятия, как это контролировать. Она дрожит, сжимает его плечи, а затем он толкается в нее пальцами последний раз и насаживает на себя, глотая стоны, его имя, которое она выскуливает ему в губы.

И тогда Скотт называет ее своей девочкой. И ему плевать, даже если это не так.

Даже если она не переставала любить его лучшего друга.

//

Они долго стоят у его байка, когда он уезжает, и он прижимает ее к груди, целуя в висок, и он говорит, что они не прощаются.

А несколько дней спустя пишет, что ему предложили остаться в Дейвисе на ближайшие пару лет.

========== раскрошенные в снег ==========

У Элли самый лучший проект – Стайлз говорит ей об этом в FaceTime, когда она, пытаясь дотянуться кончиком языка до носа, клеит фигурки своей супергеройской семьи. Это дом; это ранчо-секретный-штаб, где даже лошади Дерека – агенты. Здесь у каждого место свое, каждый есть – ни про Роберту не забыла, ни про своего волчонка Скотти. Не отрывалась, делала, лепила коробки, облизывая пальцы, ноздри слипались от клея, и даже когда папа звал купаться, тащила с собой Элли-Солдата-Барнса и Человека-паука, бумажных, и ставила возле себя, но так, чтобы не попали в воду, и смотрела, и думала, как же все-таки хорошо, что у нее партнер – Стайлз.

Элли четыре, она все это делала-клеила четыре дня, и четырех секунд хватило, чтобы рассыпалось под зубья чужих пираний-подошв. Вытоптали. Случайно – конечно, так. Толкнули – упала, наварила шишку и порвала белые колготки, которые все натягивать не хотела дома на коленки острые, упрямилась: ну зачем они мне? Папа заставил: на носу зима. В Мексике-то снега нет, но если бы был – лежал на песке, как коробки стоптанные, задранные пираньими пастями фигурки и лошади-агенты.

Элли четыре, и у нее идет кровь из носа. Расплывается пятнами на голубой жилетке и голубом костюме ее Капитана Скотта, который в ладошках расползается, будто вымоченная томатным соком салфетка – она бумажная, ей, наверное, грустно, что не может долго жить.

Элли плачет, собирая-пачкая картонные кусочки и прижимая к груди. Она не называет это проектом. Она знает, что где-то в другой вселенной сейчас исчезла одна семья. Элли боится: вдруг ее супермама – одна мама на все вселенные – тоже пропала. Вдруг Элли виновата в том, что не удержала семью другой Элли – бумажной Элли-Солдата-Барнса.

Она разбирает коробки и ищет Элли и свою супермаму. Находит крошечного Баки в груде бумажных костей. И спрашивает: где тогда она, где мама. Она не могла удалиться, как эмодзи в чате, она герой, у нее суперспособностей больше, чем у самого Супермена.

У Элли крошечное тельце сотрясается в руках учительницы Роберты, которая подбежала, сминая полы длинной юбки, и взяла за плечи, и не подала вида, что она не понимает. Элли не больно; у Элли кровь течет по подбородку – говорит, это все не важно: кто толкнул, что, в конце концов, произошло.

Ей Роберта к носу платок прижимает, тот томатным пропитывается тут же. Она обещает, что, кто бы это ни был, он будет наказан. Но Элли не нужно, чтобы кого-то наказывали. Элли хочет к своей супермаме и боится так сильно поверить в то, что ее больше нет.

//

В Калифорнии идет снег. Малия натягивает плед на плечи, подогнув под себя ноги, и звонит отцу. У нее мобильник в вспотевших ладонях лежит неудобно, норовит выскользнуть, и она убирает его от лица и злится, что решилась, когда ее перекидывает на голосовую почту. В конце концов, он ее отец, и она должна была позвонить? Четыре года назад – это как минимум.

Малия не думает о том, что с ним стало. Помнит: он пил, и пил много. А утром, на исповеди, о прощении Бога молил слезно. Ей всегда было жаль; Господь его не ту дочь ему вернул. Это Кайли бы застоявшуюся блевотину с груди отмыла, Кайли бы уложила, чтобы проспался, Кайли бы пойло его в железобетонный грунт пустила – тот, ни к черту не годный, на задворках их панельного дома. Кайли стала бы, как мама. Кайли позаботилась бы об отце.

– Если получишь это, знай, что я в порядке. Я в Сан-Фернандо, в безопасности. Сегодня служба. Постарайся не пить, мама не одобрила бы. Не в Рождество, – Малия кусает губы.

Кайли исполнилось бы двадцать один завтра; у нее был бы ретривер и, может, ребенок, который читал библию перед сном и пел в хоре. Отец любил бы его. Может, и Малия тоже. Может, тогда все было бы по-другому.

Она тянется к сбросу вызова, но в последний момент добавляет:

– С Рождеством, папа, – ей сказать тяжело, но должна была. Потому что Кайли не исполнится двадцать один, она не заведет собаку и не родит сына, и никогда не вытянет отца. Потому что она умерла. Потому что Малия убила ее.

И убивала Чарли, когда молчала четыре с половиной года. Ей следовало позвонить раньше. Убедиться, что он в порядке. Кайли бы этого хотела – чтобы он был.

Мне жаль, Кайлс, – отбрасывая мобильник. Жаль, что больше никогда не вернется к отцу.

А он там, в Бикон Хиллс, вытирает пот со лба, счищая снег с могильных плит, и дышит на обмороженные до красных корок руки, и садится на колени, и просит Кайли, чтобы помолилась оттуда за сестру.

//

У Малии груз не падает с плеч после того, как звонит отцу. Она вырубает мобильник и сидит на диване, подогнув колени к груди, в до неприличия коротких шортах – Скотт разобрался с отоплением. Бонусом подкинул дров в душу и бросил спичку.

Малия о нем не думает. Не засыпает (в принципе нормально не спит) с его именем. Не вспоминает как-то даже их регулярный секс и то, как целовались в душе, сдернув шторку, и как обнимал утром, притягивая к себе обнаженную и сонную, и просила дать ей поспать немного, но все равно отвечала, позволяя его языку протолкнуться внутрь, и улыбалась ему в губы. Он был в ней, когда она пожалела, что отпустила его в Дейвис – почти полтора месяца назад. Она была одна, когда запретила себе думать о нем. И о них.

Малия сползает с дивана. Она сделала выбор; она решила, что они со Скоттом друзья. Знает, что так правильно. Он тоже. Он поэтому не звонит.

Но Малия думает о Стайлзе. У нее волчье – привязанность. Никчемная, к Стайлзу Стилински. Она все пыталась забыть. Не забыла. И самой же до омерзения тошно, что он – слабость, когда в приоритете быть сильной. За себя не цепляется тоже. У нее якорь в Дейвисе, и Малия не знает, когда все стало таким сложным. Она была койотом, и ей не приходилось заниматься математикой и влюбляться. Ей было восемь, и она считала, что взросление – это круто. В двадцать три Малия готова поспорить.

Она ворочается на расправленном диване какое-то время, а затем просыпается от того, что кто-то вваливается в квартиру. Неуклюже и без стука, с чем-то огромным в руках и переброшенной через плечо спортивной сумкой.

– Малс. Малс, ты спишь? – пролезает к ней по дивану, нависая сверху. Дышит, как законченный астматик. Если Малия не двинулась, прямо сейчас Стайлз Стилински успешно движется к тому, чтобы у нее был ожог лица от его дыхания. Она отпихивает его от себя.

– Какого черта ты делаешь здесь?

– Серьезно? Завтра, Мал, Рождество. Ставлю двадцатку, что ты знаешь, что это, – шутит он.

– Мне все равно, по какому поводу ты приехал сюда, Стайлз. Что забыл в моей квартире?

– Чувство собственного достоинства и маму моего ребенка. Окей, это все Скотт. Как-то он упустил тот момент, что больше не кладет ключ под коврик перед дверью. Он собирался вернуться раньше. А еще и этот гаденыш Лиам куда-то свинтил. Вот что значит спустить с поводка.

Стайлз тараторит, с темы на тему скачет, а у Малии недоумение на лице сияет вывеской казино где-нибудь в Вегасе.

– Постой-ка. Только не говори, что Скотт не сказал тебе о вечеринке в Лас-Тунас? – Стайлз удивляется.

А потом начинает думать.

– Так вот что он имел в виду, когда просил не рассказывать тебе. Оу. Забудь, Мал. Забудь все, что я сказал, и сваргань мне что-нибудь поесть. Я так устал, Малия, – он кладет голову ей на грудь, но она отстраняется.

– Сам себе и сваргань, – Малия делает вид, что ей плевать. Малия все равно не выигрывает его.

– Ты злишься.

– Нет.

– Я не должен был уезжать тогда. Не прежде, чем мы бы все обсудили.

– Я не собираюсь ничего обсуждать, ладно? Мне нет до этого дела.

– А до меня?

– Что ты хочешь услышать? – у Малии ритм сердца не сбивается. Малия настолько хорошо себя контролирует, что забывает, что Стайлз все равно не слышит.

– Что ты рада, что это я. Отец твоего ребенка.

– Отец ребенка – Арджент, – поправляет она. – Ты хотел есть? Ешь и заткнись, – Малия ставит перед ним тарелку с пиццей. Не разогревает – дубовые куски с пригоревшим сыром съедобными не выглядят.

– Когда ты перестанешь делать вид, что тебе все равно?

– Когда ты прекратишь говорить об этом.

И он не говорит. Она возвращается на диван и накрывается одеялом, и понять дает, что он спит не с ней. Стайлз долго вертится на полу, пытаясь устроиться поудобнее, прежде чем Малия закатывает глаза и двигается ближе к краю.

– Хочешь, чтобы я лег с тобой?

– Хочу, чтобы ты перестал стонать.

Он мог бы пошутить, но не делает этого, потому что Малия раздраженно выдыхает, когда он случайно задевает ее локтем. Стайлз кусает губы.

– Мал.

– Что?

– Не могу заснуть без своей подушки. Оставил ее в Виргинии.

– Не могу помочь, – она не оборачивается, но спиной чувствует, как Стайлз двигается к ней.

– Есть еще кое-что.

– Нет, – Малия пресекает попытку ее обнять. – Ты забываешься.

– Поговорим об этом?

– Много на себя берешь, Стайлз, – она смотрит на его лицо в паре дюймов от своего, и она понимает, что они достаточно близко. Они в одной постели, он раздет (Малия понятия не имеет, когда успел стащить с себя одежду), и он касается ее ноги своей. Но.

Это не Стайлз-называй-меня-своим-парнем. Это не Стайлз, на которого она садилась сверху и которого целовала, пока он оглаживал изгибы ее бедер и нес полнейшую чушь в губы. Это – Стайлз-отец-ее-ребенка и Стайлз-парень-Лидии – несовместимые понятия.

Он уступает: разворачивается на другой бок и пихает ее, кутаясь в одеяло. А утром Малия просыпается от того, что Стайлз дышит в шею и по-свойски прижимает руку к ее груди.

Его же утро встречает раздраженной Малией, сидящей на стуле, и валящим за окном снегом, который не вяжется с торчащими верхушками пальм.

– Отлично выспался, Мал, – радостно говорит он, поднимаясь в своих новомодных трусах от Calvin Klein. Малия не припомнит, чтобы носил что-то дороже семейников, которые ему на пару со Скоттом покупала Мелисса.

– Нравится? Это Лидия подарила, – говорит между делом, разминая мышцы. Он подкачался; Малия отмечает это в очередной раз, когда он наклоняется, чтобы почесать пятку, и напрягает пресс. Стайлз умудряется быть идиотом и агентом ФБР одновременно.

– Давно сделала ремонт? – он плюхается на стул рядом, отпивая сок из ее стакана. Барабанит ногами по перекладине, пытается придвинуться ближе. – И что насчет того, чтобы заморить червячка?

– Я похожа на шеф-повара?

– Ну, на шефа не тянешь, без обид, а вот на повара – вполне. Ты знаешь, Скотт тот еще обжора.

– Это ты к чему?

Стайлз хитро улыбается, целует ее в щеку и салютует в воздухе на пути к ванной.

– Два яйца. Не дожаривай.

– Я не буду готовить тебе завтрак, Стайлз.

– Ты будешь делать это каждый день спустя несколько лет, Мал. Триста шестьдесят пять дней в году. Яйца средней прожарки и апельсиновый сок из коробки, – он держится рукой за дверь, и у него мышцы перекатываются под веснушчатой кожей.

Малии абсолютно не хочется думать, к чему клонит. Знает же, о ком он. А Стайлз усмехается напоследок и выводит этим еще больше, прежде чем скрывается в ванной и что-то роняет.

Она, конечно, не собирается готовить для него; допивает сок и стучит пальцами по стойке, пытаясь убить время, пока Стайлз возится с ржавым смесителем – Малия слышит, как кряхтит. Это у Лидии может не заморачиваться – квартира где-нибудь на Таймс-сквер и все удобства в придачу. А здесь все под снос – это лучшим исходом.

Она не замечает, как разбивает яйца и все же начинает готовить. Она клянется, что делает это не потому, что Стайлз что-то значит для нее. Она задумалась (она забывает, что койоты никогда не теряют бдительность).

А затем слышит стук в дверь – дробный, едва различимый.

И чувствует его.

========== отбеливатель в стаканчике с текилой ==========

Комментарий к отбеливатель в стаканчике с текилой

Шип ради шипа. Две главы за девять дней отдыха, но я камбекнусь домой уже завтра, так что постараюсь не пропадать (: С первым сентября всех, ыы )))

[Твой вкус все еще на моих губах,

как бы я ни пыталась его стереть].

Скотт не заходит – топчется на пороге, сжимая в руках шлем, и снег блестит в его вьющихся волосах. Малия не удерживается и стряхивает с темных вихров, и он перехватывает ее ладонь, прижимая к своим губам.

– С Рождеством, – он захватывает один палец и целует его, касаясь языком, и у Малии из груди вырывается тяжелый, молящий почти вздох, но себя в руки берет и отстраняется. Она не думала о нем полтора месяца. Она все решила. Там, где они вместе, – ничего нет.

– Скотт, – Малия отходит. Он не держит; у мальчика-игрушки выпотрошенная рука и вата наружу. Они друг с другом спят и делают вид, что так – это нормально. Если бы секс без обязательств не был только клише.

А затем дверь ванной открывается – распахивается, – и голый Стайлз Стилински одновременно спасает ситуацию и делает хуже.

– Мал, у тебя там ни одного полотенца, так что я… О, Скотт. Говнюк, я хотел сказать. Знаешь, пошел ты. Ты еще вчера должен был притащить сюда свой зад.

– Прикройся, – Малия со Скотта куртку буквально срывает и кидает в Стайлза и его раздутое эго. Она раздражена. Она не понимает, чего пытается этим добиться. Они были вместе, но он с Лидией сейчас, но Малия не была бы Малией, если бы ее трогало, что он голый. И что у них с Лидией. Она кидает ему куртку, потому что хочет, чтобы он оделся и убрался отсюда на пару со Скоттом. Тот здесь не больше пяти минут провел, но Малия злится. Она не хочет думать, что выведена тем, что он не позвонил.

Скотт чувствует, и Малия на нем срывается, и она ненавидит, что он знает. Знает ее всю, потому что впитывал. Ей тошно от того, что любит. Выжать – желчью разольется недосказанность и затопит ее неустойчивый мирок.

Скотт говорит со Стайлзом, и он спрашивает о Лидии, и тот отвечает что-то вроде “она решила, что общество дифференциальной топологии – самое то в Рождество”, но Малия угадывает в этом “мы поссорились, я уехал, и теперь я должен извиниться”. Она думает, что не заставила бы его просить прощения; не позволила бы сделать это. Лидия – гений. Странно, что не поняла: у них “прости” не стоит и цента.

А затем Скотт зовет ее, пока Стайлз копается в холодильнике, и она осознает, что он смотрел на нее все это время. Не на Стайлза, нет. На нее и их желтые стены.

– Вечеринка в особняке одного парня, они с Лиамом в лакросс играют. В шесть будем там, но я должен взять «додж». Ты со мной?

– Оставим его здесь?

Малия косится на Стайлза, который вдруг обнаруживает яичницу на плите. Он пританцовывает, залезая туда вилкой, и болтает с набитым ртом – Малия решает, что это что-то вроде “я говорил, что ты никуда не денешься”.

– Иди попробуй, Скотт. Оказывается, наша Мал умеет готовить, – Стайлз шутит, но Малия раздраженно выдыхает и говорит Скотту, что если он хочет ехать, они должны сделать это прямо сейчас. Она переодевается рядом с ним, и ей плевать, что Стайлз тоже неподалеку и у нее под майкой голая грудь (Лидия говорила, что девушки носят бюстгальтеры, но у Малии один-единственный и то завалялся где-то в Бикон Хиллс). Скотт по ней взглядом скользит, незаметно пытается, но она ловит. Ведет руками по телу, опуская рубашку, и делает вид, что не чувствует. Он улыбается, перехватывает ее ладонь и тянет за собой. Возле байка застегивает на ней шлем, хотя противится: если нас занесет, это не поможет.

– Тш. Просто держись за меня.

Ей неудобно; она вертит узкими бедрами, пытаясь устроиться сзади, сжимает его плечи, но затем опускает руки ниже, обхватывая живот, и чувствует, как напряжен пресс, и хочет.

Не может.

Он гонит к Венис-бич, и снег летит ему в лицо, и снег обжигает пальцы, которыми цепляются: он – за руль, она – за его промокшую джинсовую куртку, руки скользят по бокам, и он оборачивается на светофоре в один момент, и она думает, что вот та улыбка, в которую влюбилась Кира и та-самая-Эллисон-Арджент. Но не влюбилась она.

А затем стягивает шлем возле его квартиры и говорит, что уезжает во Францию.

– На уикенд? – спрашивает Скотт.

– Навсегда.

//

В Лас-Тунас трехэтажный особняк, бассейн с подогревом, толпа смазливых игроков в лакросс, которые сидят на допинге и белковых батончиках, и сотни литров алкоголя – в ящиках, бутылках, пивных бочках и фонтане для пунша.

Скотт приносит ей стаканчик с текилой и спрашивает, все ли в порядке, а Малия уверена, что это она должна: там, на Венис-бич, Скотт сказал только “я бы попросил тебя передать привет Айзеку, но ты знаешь, что он больше во Франции не живет”. Нет, он улыбался, он добавил, что, конечно, рад, но он не был. Если Скотт знает ее, то она знает его тоже, и она поняла, что он отшутился. И он умолчал.

– Скотт, – Малии приходится кричать, хотя он садится рядом, и она чувствует его распаленное тело своим даже под слоем одежды.

Он оборачивается к ней, пытается наклониться ближе, но потом между втискивает в санта-клауссной шапке голову паренек. Хватает за плечи, орет одну из песен Синатры в уши, а Малия особым дружелюбием не отличается – руку срывает, но парень в кондиции той самой, когда стучат в висках кровь и приглашение остаться, даже если не просили. Даже если лучше бы убрался.

Скотт вежливый; Скотт хлопает его по плечу и тянет Малию подальше от бассейна и усилителей звука, а минутой позже они оказываются прижатыми друг к другу возле задней двери. Он выдыхает ей в губы, но не целует – отстраняется, потому что она отворачивает голову.

– Хочешь уйти отсюда?

– Да. А еще знать, что скрываешь. Там, на Венис-бич, ты не сказал мне. Хотел, но не сказал.

– Разве?

– Ты понял, о чем я, Скотт.

Он не успевает ответить: между вырастает агрессивно-депрессивный Лиам, у которого новая вспышка РПВ и разрыв с Хейден на злобе дня. Бросает Малии что-то вроде “он нужен мне больше, чем тебе, по крайней мере сейчас” и выглядит, как девочки в тринадцать.

– Дай мне минуту, – просит Скотт и отводит Малию в сторону, держа ее руки. – Ты знаешь, я не стал бы ничего скрывать от тебя. Скоро вернусь, – обещает он. Улыбается и ведет ладонью по ее щеке. Малия не знает, что видит его таким в последний раз.

Отпускает.

Курчавая макушка теряется среди масок Темного лорда и Железного человека. Толпа сгущается; танцуют под орущего ремиксованного Синатру, плещутся в бассейне, девушки срывают верх от бикини и прыгают в объятиях лакросских качков. Малии душно; она оттягивает ворот рубашки и толкает заднюю дверь. Ветер бьет в лицо, раздувает короткие пряди, и она прячет руки подмышками, ступая по песку. Впереди – Тихий. Гремящая в доме музыка отдается где-то за полосой горизонта, которая тонет в черноте океана.

Садится у самого края, и волны лижут носки кед, кусают пальцы. В Калифорнии не тает снег; блестит на песке, отливая белым. Малия вздыхает. Малия знает, что оставляет его. Скотт МакКолл будет счастлив однажды. Может, и она тоже.

– Мал, – Стайлз за ее спиной икает. Они сюда вместе на скоттовом «додже» приехали, но он тут же затерялся в толпе (где-то между текилой и русской водкой). Малия удивляется, как еще на ногах стоит. – Мал, детка.

– Оставь это, Стайлз, – хмурится она. Он пьяный; он выпил достаточно, чтобы нести еще большую чушь.

– Где Скотт?

– С Лиамом, – отвечает сухо и коротко, надеясь, что свернет с пути к ней. Вместо – падает рядом. Буквально – на нее валится, и Малия отпихивает от себя, собираясь встать и уйти, но Стайлз хватает ее за руку, и взглядом: останься. Он не просит – умоляет. Стискивает ладонь, будто боится. Будто не сможет один.

– Что с тобой?

– Я так устал, Малия, – он запускает руку в волосы. Зрачки бегают, но не от того, что выпил. Выбился из сил. Заебался.

Знает его. Знает пустого мальчика больше, чем саму себя. Он – в ней. Запечатан, вырезан там, где носила его дочь.

Перестать думать об этом. Синдром фантомной конечности – его ампутировали, а боль осталась. Малия не имеет права при нем сдаваться.

– Я устал ругаться с Лидией, – а он продолжает и из бутылки хлебает снова, снова. – Я устал, что она хочет иначе. То, что я не могу дать, потому что я не какой-нибудь там Аарон Хотчнер. Я устал, что она всегда будет достигать большего и требовать, чтобы я достиг еще больше, потому что так там у них, черт возьми, принято. Я устал, что Хэнк, который протирал штаны в ФБР все эти годы, пока я из кожи вон лез, получил горячее дело и доступ к базе, а я греб сраные бумажки.

Стайлз пьет; дышит тяжело, но Малии нет дела, да?

– Но знаешь, от чего я реально пиздецки устал? От стандартов. От того, что наша дочка там отдувается за продиктованное дерьмо, потому что она не такая, как все. Кто придумал это, Мал? Кто поставил на детей клеймо? Я восстанавливал ее проект с нуля, сидя на парах, я клеил это в коридоре, когда меня выгоняли, я вернул даже чертового Дерека с его кислой миной и фермой, потому что это было так важно для нее! У нее была жилетка в крови, когда позвонила. Разбила нос в школе – так Крис сказал. А теперь знаешь, что сказала она? “Стайлз, моей супермамы больше нет”. Тебя, Мал! Потому что ей было плевать на фонтан крови и на себя даже. Потому что тогда все, чего она боялась, – это потерять тебя. Ее маму. Я потерял, Малия. И я каждый день спрашиваю себя, почему не был рядом, когда она просила. И я ненавижу себя за это.