Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Он обвинял Талию, что она забрала у него все. Уехал с мясником в фургоне с эмблемой “Тайсон” на север с тридцатью долларами и рацией, потом Менфрид нашел его и сказал, что умер отец. “Ты весь в свою мать”.

Но тогда Питер еще не знал, что это значит.

/

Он отдает Скотту силу, и все это напоминает тот черно-белый фильм, где тянули души и продавали за пару центов. Чувствуется тяжесть, будто на него скинули гору толстых одеял. Рубашка безнадежно испорчена, жаль. Талия бы отвезла ее в центр переработки отходов с огромными пластиковыми контейнерами. Или сбагрила в фонд для нуждающихся стран третьего мира.

У Скотта загораются глаза. Слегка коротят, и его потряхивает, как заводного робота, он влажно кашляет, отхаркивая обильную пену, но вены сдуваются, и он перестает походить на расчерченную лондонскую карту. Это развязка, Питер никогда их не любил. И тесноту сборищ. Вкус канадского виски и заедающую перегородку в темном кожаном салоне заказного такси. Его смышленая банши схватила его за руку прежде, чем он ушел. Ну совсем нежно.

– Я не посмею явиться на твои похороны, Хейл.

– Когда я умру, ты все равно узнаешь об этом первой, девочка моя.

Он вытягивает ладони перед собой, откидываясь на спинку сидения. Окна затонированы, это бентли 98го, он едет в отель “Кросби-стрит” в Сохо в снятый номер с видом на бутик итальянской теннисной обуви.

Попытка сосредоточиться отдается очередной отвратительной вспышкой мигрени. Радужки все еще блекло-серые, помойные. Горящий синий ему всегда больше был по душе.

Тело его матери кремировали, гроб увезла движущаяся лента, грязные желтые шторки закрылись. В шестнадцать Питеру казалось, что она умерла нелепо – отдала свою силу. Всю свою силу. Это было опрометчиво – сравнивать его с ней. “Думаешь, я хочу быть похожим на тебя?” – спрашивал он у Талии с естественным отвращением. Вот кто был одинаков в скудоумии и тяге к альтруизму.

А потом он впихивал когти ее детей себе в грудь. Они выживали и называли его дядей.

========== надувные матрасы и «Холидей Инн» ==========

Комментарий к надувные матрасы и «Холидей Инн»

Стидия подъехала (;

* [Если мы продолжим, мы будем в порядке / Нам нужно вернуться домой, чтобы мы могли видеть звездный свет].

[If we go on, we’ll be alright

We need to get home,

so we can see starlight].

selah sue – alive

Она находит эту комнату, кажется, вслепую. Еще одна спальня с кроватью со вздутой кожаной спинкой и ночной панорамный Манхэттен через двойные рамы. Малия хочет домой. В съемную квартирку через всю страну и дешевую консервированную фасоль на завтрак. Или сразу к нему. Спать в его постели и слушать писк мусоровоза по субботам.

Она в первый раз так открыто ревет, сгибаясь к своим костлявым коленкам. Через пару стен у Скотта хриплое дыхание и не смазанное сердце, и это один из тех случаев, когда теряешь, а потом расставляешь приоритеты. И удивляешься еще, что желтая краска за десятку марки “Эйс” теперь сверху.

– Он-то исцеляется, но не вижу, что ты в этом тоже преуспела, – это всего лишь Крис, с которым они не виделись лет пять. Всего лишь нашел ее и позволил мазать слезы и сопли по своей груди. Так, обычное дело. Вот она, Малия Тейт, думающая о последствиях, смотрите. Вот Скотт в ее скошенной игрушечной пирамидке ценностей – далеко не сносная пародия на Маслоу.

У Криса родные руки. Такие складывали лото в их панельном доме на отшибе, лезли к пуговице на ее шортах среди скинутых конспектов по тригонометрии, тянули липкую пачку с мармеладными мишками.

И забирали всю ее боль на постели с плотно заправленными под матрас серыми простынями в молочное утро его молочной квартирки.

Ему тогда нечего было ей предложить, помимо того, что у них уже было.

Она не готова смотреть на него. Даже когда его мать забирает с собой Лиама с засохшей влагой под носом и оставляет их вдвоем. Плотные шторы задернуты. Уксусный сладковатый запах мокрого пота забивается в ноздри. На полу раскрытая спортивная сумка с неотлепленной аэропортной биркой: пара рубашек, торчащая зубная щетка в пакете и свертки, затянутые в пленку.

Потом она все-таки смотрит и думает, сколько стоит механизм, который закрывает шторки перед гробом. Вернулась бы она в Европу с той вытертой на сгибах картой. Выбросила бы телефон. Обратилась бы и до крови обдирала лапы на потрескавшемся бетоне заправок. Сбежала. Она всегда бежала.

– Тебе понравилось в Париже? – спрашивает Скотт, когда она скручивается у него в ногах. Томатный след с намокшей рубашки отпечатывается на белых простынях.

– Нет, – у нее некстати срывается голос. Она не видит его усталого лица, но он тянется к ней, чтобы заставить ее поднять голову, чтобы она легла повыше.

– Побудь со мной, ладно? – он нелегко дышит, смыкает все еще тяжелые веки. На нем отсыревшая футболка, он плохо регенерирует, но он по-прежнему справляется лучше, чем она. – За “эгго” с жидким медом и сливочным мороженым я бы сейчас продал душу. И за то, чтобы снова заняться с тобой любовью.

У него кипяточное, грипповое дыхание. Тогда представляется, что температура под сорок, в гостиной искусственная елка, и они люди. Может, у них даже есть дурацкая собака и кассетник из видеопроката.

– Останься со мной.

Малия сглатывает достаточно шумно, пока Скотт нагибается ниже, чтобы упереться в нее лбом. Их носы соприкасаются. В глазах сухо, но нос предательски хлипает.

– Я отправлю на свалку твои поддоны для рассады с засушенными кактусами, – она пододвигается ближе, ведя рукой по его шее.

– Добавь к этому бесполезные пачки “Джелли Белли”, которыми я забил верхний шкафчик на кухне.

– Это “Бин Бузлд” со вкусом тухлого тофу? Еще тогда ты купил мятные шоколадки и взял кассету в прокате, было ужасно.

– И мы переспали на надувном матрасе, который пах резиной и сдулся во время титров, – Скотт опускает голову, чтобы стало еще теснее. Теперь они не смотрят друг на друга. Становится тихо, ее сердце глухо стучит возле его груди.

То была их последняя совместная ночь до отъезда в Дейвис. Ему снились лакированные гробы и что Малия умерла.

Она свернулась под его боком, пропихнув свою ногу между его. Он опустил голову на ее выгоревшую еще осенью макушку. Здесь душно, но у Малии замерзшая гусиная кожа – Лидия замечает это, когда опускает на них кашемировый плед, подтыкая его со стороны Скотта. Заснувшего на холодном кожаном диване Лиама она укрывает тоже, тот вертится в своей спортивной толстовке с бока на бок и во сне старается завернуться в покрывало до покрасневших ушей.

В ее апартаментах непривычно холодно и тускло, испанские лампы из “Зара Хоум” отсвечивают от вдавленных пластмассовых сидушек хай-тек стульев, из кофеварки тонкой струйкой течет соевое молоко.

– Из Куантико ты сбежал?

– Смотался через запаску в западном крыле с банкой содовой.

– Наименьший риск?

– Еще пару месяцев без секса и сотовой связи.

– Или тебя отчислят.

– Или меня отчислят, – повторяет Стайлз, отставляя кружку на стойку и устало потирая переносицу. – Вот только я уже здесь. И ты здесь. Мы все здесь. Будешь стоять там или все-таки обнимешь меня?

– Много болтаешь.

– Столько же, сколько всегда. Раньше тебя это заводило. Когда ты снимала номер-люкс в “Холидей Инн Экспресс”, и мы брали еду на вынос из “Жареного кентуккийского цыпленка” в Стаффорде, – начинает он. – Нам было по девятнадцать, ты еще любила масляный сырный соус, а не этот низкокалорийный зеленый песто из “Хол фудс”, носила мои потные рубашки и вырубала мистера Блэкберри во время секса.

– Что?

– Мистер Блэкберри, твой мобильник. С ним я чувствую себя третьим лишним.

– Я соглашалась выключить звук все те разы. И я даже не буду припоминать тебе ту ноябрьскую конференцию.

– Соглашалась под давлением.

– Это теперь так называется?

– Ладно. Тогда давай поженимся.

– Поженимся?

– Да, поженимся. Ты и я. Возьмешь мою фамилию.

У нее брови взлетают еще выше. Она нервно хмыкает, машинально теребя тонкую золотую цепочку.

– Станешь моей женой, Лидия? – серьезно спрашивает он, ступая вперед и оставляя загрубевшие пальцы на ее запудренной щеке. От него пахнет кофейными зернами и лосьоном для бритья.

– Ты с ума сошел.

– Мне это за согласие принять? – Стайлз наклоняется к ее губам со съеденной помадой. Это февраль, мокрый снег облепил стекла. Кофеварка все еще выплевывает соевое молоко в сетку слива. – Я люблю тебя, Лидия Стилински.

========== от заката до рассвета ==========

Комментарий к от заката до рассвета

Дайте мне знать, что вы думаете :)

[Я буду обнимать тебя, когда что-то пойдет не так,

Я буду с тобой от заката до рассвета].

zayn ft. sia – dusk till dawn

Добавьте к этому разбитое сердце, хмурое утро – и “возвращайся домой”, повисшее на другом конце провода.

В самолете холодно. Основной свет погашен, через толстые стекла иллюминаторов в темноте мигает правое крыло. Они сидят на местах F и G в среднем ряду на четыре кресла, слева у пожилого американца надувная подушка и овечий свитер с кислым запахом шерсти и пота – обоняние вернулось к Скотту с утроенной силой. Он срегенерировал. Неправдоподобно быстро, пока Сти не переставая обнимал его за плечи, а Лидия наготовила дюжину французских сэндвичей с ветчиной. Пока Лиам болтал о лакроссе, Мейсоне и Кори. Пока все они снова умело опускали то, что случилось. Пока Малия не осталась единственной, кто не был в порядке. Пока она не сказала ему “прошу, поехали домой”.

На Скотте его сухая рубашка, у него чистые волосы, завивающиеся на кончиках. Поджарое мускулистое тело в тесной физической близости с телом ее, подлокотник поднят с последней зоны турбулентности.

– Ты замерзла? – Скотт трогает ее лоб губами, он мокрый от пота и горячий, она плохо дышит, оперевшись на него полой грудью.

– Немного, – неубедительно врет она, и он тогда слегка отстраняется, чтобы завернуть ее в еще один пахнущий синтетикой и дешевым кондиционером для белья плед. Тот американец возле недовольно поджимает губы и поглубже впихивает беруши. Где-то в хвосте хнычут дети.

В конце концов, Скотт понял что-то. Малии не хочется думать, что он понял все.

– Иди ко мне, – он ее подтягивает к себе еще ближе, железная бляшка ремня безопасности проваливается за сидение с характерным стуком. В слабом электрическом свете с боковых панелей ее покрытое испариной лицо влажно блестит. Скотт сдвигает пару слипшихся прядей со лба, прежде чем целует ее немного неловко, с оговоркой на некстати мешающиеся носы и вертящегося соседа слева.

Но дальше он все-таки забирает боль, хотя она запретила ему.

/

Они никогда не жили вместе, и это могло бы стать проблемой, но не стало. Все ее вещи уместились в коробку из-под кухонного комбайна, когда они перевозили их из Долины. Она поставила зубную щетку в его желтый пластмассовый стаканчик и сделала вид, что в корне не поменяла собственную жизнь.

– Я хочу заняться с тобой любовью, Лия.

Он стягивает с нее растянутую майку в ванной, заставляя ее сползти вниз, застрять на бедрах, но после рвануть по худым коленкам, обнажая ее угловатое смуглое тело. Обветренным ртом скользит по помеченным солнцем плечам, пока не перекладывает ее к душевой пластиковой стенке и не сжимает ладонями ягодицы, вдавливая ее тело в свое. Медленно ласкает ее груди, обводит мокрым языком сморщенные соски, и она вздрагивает. Она преминула объяснить ему что-либо.

Он касается ее живота, оставляет теплый след своего дыхания, вязкую слюну на плохо сросшихся ребрах, и она старается отстранить его от себя, нервно отпирается узловатыми фалангами.

– Тише, все хорошо. Я не сделаю тебе больно.

Скотт твердый, поджарый, такой жилистый, но рот у него мягкий. Прижимается лбом ко лбу, когда все-таки толкается в нее медленно, совершает несколько поступательных движений, растягивая ее изнутри. Она тугая, крепко держит его внутри, сдавливая ногами его бедра, но намеренно уходит от его теплых губ, зажатая между ним и отшлифованной икеевской плиткой, прижатая всем телом, с дрожащими мышцами. И она дрожит. Потные, взмыленные, сталкивающиеся липкой кожей. Через нее он развинчивает кран с горячей водой, их окатывает слабой, местами сбивающейся в несильном напоре струей. И Скотт начинает вбиваться в нее с силой, до обильного пота на теле. Член скользит в ней быстро, он упирается лбом в ее острые ключицы, перехватывая бедро одной рукой, пока она скребет его спину тупыми ногтями, но упорно молчит. Потом она приходит, он кончает следом, проливаясь над своей жилистой рукой. А после обхватывает ее прежде, чем она сползает по ванне. Так или иначе, все, что он делал, причиняло ей боль.

Скотт относит ее в кровать, опуская на матрас, который тут же гнется под их весом. Заскорузлая фаланга следует изгибу ее скулы.

– Не уходи, – она стягивает его ладонь своей, проталкиваясь пальцами между пальцев, совсем беззащитно сворачивается у его еще влажной груди. Ленивые облепиховые тени через жалюзи лижут их раздетые тела. Скотт слегка давит на ее ягодицы, притягивая к себе – ну совсем тесно. Списывает ее честность на обыденную усталость. Сперва.

Она кричит. Половина второго, электронный будильник отбивает минуты красноватым свечением с экранчика. Малия так резко встает, что простынь рвется ровно по дешевым текстильным ниткам – впору теперь дорвать на подстилки в ветклинику вместо тех газетных сводок.

– Посмотри на меня, детка, – сам еще не проснулся, но в стабильной за последнюю неделю нужде тянет ее в ванну, залезает под холодный душ с ней, прямо в этих хлопчатобумажных штанах, надувающихся из-за воды. Он все водит рукой по ее мокрым волосам, выпирающим лопаткам под вымокшей, раздутой тканью футболки с вечно выползающим ярлычком.

– Ты не спала этой ночью, – пробует он уже утром, когда они продолжают не обсуждать то, что обычно случается. Радио возле допотопного тостера и засохшего кактуса в консервной банке плюется сплошными помехами.

– Их было шестнадцать. Таких ночей, – сухо говорит она, а потом счищает пережаренную фасоль с тарелок и выползает на пожарную лестницу через окно. Пару лет назад в соседней квартире было мужское братство, они перетащили на крышу полосатые шезлонги и протянули растяжку из Калифорнийского университета. Потом их выселили за неуплату ренты, они спустили все, кроме селективных пальм в горшках, и крыша запустела. Скотт знает, что там всегда была свобода, которая ей нужна.

Он берет еду на вынос из “Denny’s” после работы, возвращается стабильно в одно время и раздевает ее в закатных лучах, спуская пропахшую солнцем рубашку с плеч. Минует вторая неделя. Радио все еще выдает помехи, март ползет к концу по горячей неровной трассе вдоль побережья, в кафешках полно серферов и отлынивающих студентов с походными рюкзаками.

Скотт задержался на пару часов – Грэг скинул на него всю работу и укатил с бразильской стриптизершей в Малибу на покоцанной импале без номеров. От нее пахло лаком, она говорила с жутким акцентом и со смаком поцеловала его в щеку. Он еще увернулся. Долго оттирал ее губную помаду после и возился с мелочью в телефонной будке, чтобы позвонить Малии. Уже тогда должен был смозговать.

Он встал в тянущуюся вдоль всего пляжа пробку где-то в районе Санта-Моника. Потом солнце еще раз блеснуло в зеркалах заднего вида его “хонды” и утонуло в Тихом. Он вернулся в семь, дома было тихо.

– О чем ты думала? – он рывком выдергивает ее из холодной воды, перелившейся через край ванны, и крепко прижимает к груди.

Малия понимает, что испортила ему не только пятничный вечер. У нее стучат зубы. Она молчит еще день.

Скотт покупает жареную сахарную вату на пирсе Санта-Моника и бросает несколько смятых баксов в потрепанный чехол из-под гитары. Суббота, толпа русских слева и восемьдесят градусов по Фаренгейту. Губы постоянно приходится смачивать слюной.

– Я знаю, что ты не исцелилась. Знаю, что дело во мне, – он притягивает ее к себе возле влажных бортиков. Снизу шипящие волны отползают от смоченных просоленных столбов – на пляжах еще с утра подняли красный флаг. Малия вся напряжена, сухие мужские руки медленно ползут под ее рубашку, чтобы она расслабилась. И только потом он перехватывает страх. Липкий и убедительно навязчивый в ее потухших зрачках. Она все смотрит вниз, и он уверен, что она видит не то, что он.

– Я чувствую, что тебе плохо, Лия.

– Запихнешь меня в группу психологической поддержки? Стайлз смотрел на меня так же.

– Я бы вколол тебе сыворотку правды, если бы она завалялась у меня в кармане между зажигалкой и ключами от дома. Ты не спишь ночами.

– Из двух зол выбираю меньшее, – смешок выходит скорее жалким. У нее опять открывается кровотечение, ткань быстро приклеивается к вспотевшему телу.

– Не заставляй меня слушать. Я знаю, когда ты врешь.

– Не заставляй меня жалеть об этом.

– О чем?

– О том, что мы съехались.

Двое напрягаются, его ладони давно выскользнули из-под ее рубашки, воздух парной, несносно душный, в нем ощутимы соль, попкорн и вареная кукуруза из ярмарочных лотков. Обычно стоят друг напротив друга, пока его сухопарые руки не обхватывают ее лицо. Она безотчетно облепляет его ладонь сверху тощими фалангами. Он склоняется тогда еще ближе.

– Мы едем в Биг-Сур. Пора уже вместо очередных поисков себя отыскать немного нас.

========== Биг-Сур и немного о семье ==========

Комментарий к Биг-Сур и немного о семье

Я закрыла сессию и две публикации по производственной практике, ура. Поэтому буду стараться не пропадать.

Здесь – ну, окончательное уже становление Скалии, скажите мне, что вы думаете об этом :)

Биг-Сур – https://www.xconomy.com/wordpress/wp-content/images/2015/07/Bixby-Bridge-Big-Sur_Giuseppe-Milo.jpg

ЮСиЭлЭй – Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

*wild ones – оголтелые.

[Мы оголтелые,

Захваченные водным потоком.

Вскормленные волками,

Мы воем на луну].

bahari – wild ones

Когда ему было семь, они с родителями поехали в Биг-Сур на уикенд и взяли с собой Стайлза. Незадолго до их приезда шторм взболтал океан и вышвырнул на берег весь мусор со дна со слизскими бурыми водорослями. Воняло гниющей рыбьей чешуей, противный семилетний Стайлз пытался запихнуть скисших рыбешек ему за шиворот. Тогда лил дождь, поэтому к утру все смыло. На соседнем обустроенном пляже мама разрешила им залезть в воду с масками для ныряния.

В десять они сбежали туда через пару недель после похорон. Океан был прозрачный, как бассейн, – было видно их запачканные ноги, когда они молча шлепали по берегу и у него в кармане болтался пластиковый ингалятор. Потом они забрались на проходящий рейсовый автобус до Монтерея и съели по три порции сливочного мороженого в “баскин роббинс”, вывалив оставшуюся мелочь на прилавок.

В двадцать три он подолгу сидел у белого от пены прибоя и скуривал всю пачку, собираясь написать Малии, но постоянно стирая все подчистую. Они много думали, это было особенно большой оплошностью.

Она не спит, хотя они потратили всю ночь на глупые комедии двухтысячных по кабельному. Упирается лбом в поднятое стекло его пикапа и елозит обтянутыми шортами ягодицами по протертой обивке – под ней уже давно растаяли провалившиеся за сидение шоколадки. На зеркале болтается освежитель воздуха. Все как в кино.

Они останавливаются у крошечного лоджа по прямой Кабрильо Хайвей с китайскими фонариками над входом и расставленными пластмассовыми стульями из садового набора возле дороги. Растянутый плакат на двух верхних окнах предлагает комнату за девятнадцать долларов в сутки и тако с копченым лососем и творожным сыром.

– Я собираюсь вернуться в “Билс Бургерс”. На их стеклах все еще налеплено объявление о наборе официантов.

– Может, лучше подашь документы в колледж? Следующий семестр начнется только в августе, тебя еще могут зачислить в ЮСиЭлЭй.

Она отрывается от копания бублика с арахисовой пастой пластиковой вилкой и смотрит на Скотта так недоуменно, будто он только что сошел с летающей тарелки и прихватил с собой банку зеленого чили-соуса из Розуэлла.

– Ты можешь поступить на заочное и получить образовательный кредит.

– Поверь мне, список ждущих кредитов на обучение в колледже длиннее, чем очередь в “Барнис” во время черной пятницы. Особенно среди тех, кому уже есть двадцать три, – она брезгливо морщится. – Я не буду сидеть на твоей шее, пока канцелярские крысы из ЮСиЭлЭй не отроют мой аттестат в куче других и не подумают, какого черта я тут делаю со средним баллом 3.1.

– Ты пропустила всю среднюю школу, – говорит он в ее оправдание.

– Это только тебе есть дело. Закроем тему, – пластиковая белая вилка в ее руках противно ломается.

Они делают еще одну остановку возле бензоколонки с самообслуживанием и “Севен элевен” у Биг-Сура, где Скотт покупает несколько банок содовой и сырный начос в контейнере, прежде чем спускаются к побережью по проселочной дороге. Летняя резина поднимает в воздух клубы пыли.

– За последние пять лет я часто приезжал сюда. Садился на песок и надеялся, что это поможет мне во всем разобраться. А потом снова возвращался. Брал с собой серф, спальник и оставался здесь на всю неделю, – грустно усмехается он.

Малия опускает голову ему на грудь, обхватывая его тело. Мелкие ракушки под ногами приятно продавливают ступни, песок забивается между пальцев. Горизонт совсем розовый, пластмассовый, как те мебельные наборы из кукольного домика ее сестры. Соленая вода у берега вспенившаяся, молочная. Солнце, как кусок желтого маргарина, медленно тает в небе над океаном.

– Я знаю, что Кира была здесь. Но не думай, что впредь я буду делить тебя с кем-то.

– Как и я тебя, – он облизывает ее сухую губу, прежде чем целует ее настойчиво, но все равно нежно. – Ты моя.

– Твоя, – вдруг соглашается она.

/

Когда сгрызенная луна повисает в зените, Скотт разводит костер с помощью жидкости для розжига, вываливает на песок одеяла и подушки из кабины и тянет Малию на себя, зарываясь пальцами в ее жесткие волосы. Сцеловывает с ее губ те слова, что они не сказали друг другу.

После она лежит на его смуглой груди, водя по ней ногтем с забившимися под него песчинками и упираясь босыми ступнями в переносной холодильник, пока влажный ветер с океана обдувает их обнаженные тела. Он растирает ее спину крепкими ладонями, забиваясь в песок большим пальцем ноги. Они молчат, а потом она вскакивает на ноги и нагибается за двумя бутылками пива, мышцы ее голых ягодиц сокращаются. Скотта заводит все.

Малия садится возле, и он валит ее на одеяло, подминая под себя, вдавливая ткань в песочные лунки. Волны пенятся с шипящим, будто взболтанная газировка, звуком у самой кромки.

– Уже снова? – она приподнимается на локтях, утыкаясь ему в губы.

– Ты против?

– Я собиралась выпить, – Малия вылезает из-под него и снова садится, по-турецки складывая ноги. Скотт знает, что она осталась бы здесь дольше, потому что никто из них не должен заботиться о том, чтобы напяливать на себя эту трущуюся о потное тело одежду до восхода. Или объясняться друг перед другом.

– В багажнике есть еще несколько банок темного, – предлагает он.

– Оно теплое, кто пьет скисшее баночное пиво?

– Стайлз.

Она замолкает, и все это верно ползет к другому. В шипучей тишине Малия с характерным щелчком вскрывает холодную жестяную банку, светлая жидкость проливается на край непромокаемого одеяла и тонкой струйкой скатывается в песок.

– Я не прошу тебя рассказывать мне, но если ты готова, я тут, чтобы выслушать. Что угодно.

И, наверное, это правильно, что она все же решается. Им было по семнадцать, она была неустойчивым облезлым койотом и девушкой его лучшего друга, который пускал слюни на Лидию, но трахал Малию на замызганных задних сидениях своего джипа. Потом они влезли в борьбу с докторами в масках от чумы, потеряли последнее доверие друг к другу, она таскалась с Тео по дорогам для вождения, со Стайлзом они нелепо разошлись – был Донован, ее мать и перевернутый хэтчбек с выгнутой металлической дверцей за восемь лет до этого. Она родила ему ребенка. У Элли было сморщенное скользкое тельце в сметанной слизи, пока Мелисса не обтерла ее и не отдала Крису, она порвала Малии печенку и сломала два нижних ребра. Если бы Скотт не облепил ее тонкую ладонь своей, она бы потеряла сознание. Кровь влажно хлюпала между ее ног.

Да, ей хотелось взять ее. Да, она позорно сбежала, потому что там все было сплошным напоминанием. Да, она любила его.

– Но теперь все по-другому, – Малия тянется к Скотту, и его сухие руки на ее теле – это то, чего ей не хватало в крошечной комнате в мансарде над дешевой лапшичной в Париже. Ей нужно было не больше, чем просто тарелка хлопьев и его объятия, но потребовалось время, чтобы это принять. Садясь в машину и вбивая его пыльный район в навигатор, она не признавала поражение – это только усталость.

Испытав на себе истощающую горечь миль, часовых поясов и океанов, Малия впервые ощущает, что вернулась домой.

/

В половину пятого его тело остывает, и он просыпается, не чувствуя под боком ее тепла. Волны омывают шершавые ступни, пенный прилив теперь достает до края одеяла и его сброшенной на песок одежды. Небо затянуто голубичной пленкой.

Скотт оглядывается, но Малии нигде нет. В кабине пикапа пустота и застоялый запах пыльных сидений. В багажнике скинутые в кучу складные стулья и глубокие канистры с водой. Он бродит по пляжу еще немного, пока не замечает ее на краю голого утеса – пологий глиняный выступ упирается в обрывающийся в воде горный хребет Санта-Лусия. Южнее волны швыряют в небо молочные шапки.

– Лия? – ему нужно было время, чтобы добраться до нее. Засохшие, осыпавшиеся с кактусов иголки впились ему в ноги. Неумело пробует скрыть волнение в голосе.

Малия ровно оборачивается, и Скотт тогда тянет ее к себе уже смело, с заметным в своем облегчении осознанием, что это не очередной ее кошмар. Она целует его в щетинистую скулу, ощущая, как перекатываются мышцы его сбитой, все еще хранящей соленый запах океана спины под ее ладонями, прежде чем отстраняется, проталкивая фаланги между его. Когда Скотт понимает, что она хочет, Малия уже стягивает его вниз.

Есть секунды, за которые тактильно вспоминается, как расползалась пробитая кожа над хрустнувшей от удара грудной клеткой, обледеневшая сырная луна повисла в небе над заснеженным Ла-Маншем. На высоте мили над уровнем шумящего пролива окровавленные лапы оттолкнулись, чтобы слететь со скалы.

Скотт выныривает первым и вытаскивает ее следом. Обхватывает ее лицо, сдвигая влажные пряди и позволяя ей облепить его скулы тоже.

Сначала идея обзавестись семьей появляется из соображений необходимости: нужен комфорт и поддержка, гости в День благодарения, которые приходят, когда уже не по себе от одиночества. А потом временное решение оказывается намерением начать все с чистого листа с этим одним-единственным “ты всегда был нужен мне, Скотт МакКолл”.

========== ya’aburnee ==========

Комментарий к ya’aburnee

Отсылка к первой главе в части Малии (Патрик Дуглас, найденный на стоянке супермаркета, и мертвая Кайли на качелях) плюс кое-что упомянутое, попытку разжевать чего обещаю в третьей части (!). Автор накрутил, но не поехал вместе с грядущей новогодней неделей, у автора все обоснуйно схвачено до самого эпилога. Можно я тут буду умолять вас побыть со мной до конца? Если вы еще не любите Малию, вы просто не ковырялись в моей головушке, хы. И да, есть Ги де Мопассан “Жизнь”, а есть “Хейл-Стилински-Арджент” и попытка впихнуть хэдканон в таймлайн в 12 лет. У меня все. Все еще жду того, что вы думаете обо всем этом :))

ya’aburnee (название главы) с арабского дословно переводится как “ты меня похоронишь”, что означает “дорогой, без тебя и жизнь не мила”.

+ отсылка к фразе Джорджа Бернарда Шоу: “Если не можете избавиться от скелета в шкафу – заставьте его танцевать”.

Венис встречает их тихим бурлением кофемашин в закрывающихся прибрежных кафешках, скрипом складываемых пластиковых стульев и полосами крови на лестнице, наверху уходящими под дверную щель его квартиры. Скотт предостерегающе выставляет руку, останавливая Малию, но она с присущей поспешностью все же толкает дверь, обходя его.

– Лиам?

– Это не я, – нервно оправдывается он с подростковой шепелявостью, будто перед родителями, заявившимися в разгар вечеринки с полиэтиленовыми пакетиками в садовых гномах. – Я его таким нашел.

– Кого нашел? – вмешивается Скотт, проталкиваясь между ними, чтобы обогнуть стену. – Тео?

Вдобавок к еще большей возбудимости и его прерывистой вспыльчивости Лиам так некстати сталкивается с Малией.

– На кой черт ты притащил его сюда? – она без прелюдий сминает ворот его футболки с логотипом лакросской команды ЮСиЭлЭй в своем сжатом кулаке. У нее противно поскрипывают зубы от того натиска, с которым она смыкает верхние и нижние резцы.

– Так неловко, когда родители ссорятся, – замечает Тео. Он до брезгливого отталкивающе смотрится с въевшейся в кожу месячной грязью, просаленным ежиком на голове и нехилым ножевым ранением, но хоть как-то волнует это только Лиама. Рэйкен обдолбался, не регенерирует и сейчас полная задница для Данбара. Вдобавок Малия давит ему на грудь с геракловской силой, вызывающей кашель закостенелого астматика и желание блевануть на месте. Лиам берется за горло, когда она отпускает его.

– Ты убил ее, ты убил Трейси, – в Малии борется желание разорвать его и прихлопнуть еще бету. Данбар все еще сухо и бронхитно кашляет у входа.

– Добавь к этому полоумного святошу Дугласа и те погнутые качели. Тебе все еще снится мертвая сестра? – Тео намерено тянет лыбу.

– О чем это он? – спрашивает Скотт. На его лбу застывают морщинистые складки.

– Ты всерьез думала, что это сделала ты? Убила того священника. Тогда сбрось груз с плеч и успокой свое раздутое эго, детка. Ты труслива и до такой степени бесполезна, что сбегала, когда возможность была удобной. Неужели я не прав? Ну же, скажи ему. Скажи, что смыла в парижский унитаз зачатки вашего ребенка.

Ей не нужно разрешения, чтобы заехать ему по роже. Вымолотить из него всю дурь до плевочной крови, хлещущей во все стороны. Она бьет, и бьет больно. Немоющуюся шпаклевку на стенах определенно стоит теперь скрошить.

– Малия, ты убиваешь его.

Наверное, отрезвила сдержанность его тона. Скотт не оттаскивает ее; к тому времени, когда она сама отрывает руку, лицо Тео сходит за ошметочную мясную шкурку на скотобойне. Он сплевывает тягучую слюну на свою же кофту.

– В следующий раз я убью тебя.

И она уходит. Тео откидывает голову на стену, на его разбитом лице все еще не стертое подобие смешливой ухмылки.

– Ты хотя бы подними его, – пренебрежительно выговаривает Скотт Лиаму и скрывается за раздвижной китайской дверью. Он находит ее в ванной. Вода в раковине меняет свой цвет на розовый и обратно. Ее худые руки гнутся под водным напором.