Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

//

Стайлз стонет, опрокидывая одной из своих волосатых ног пустой пластиковый таз, который Скотт по доброте душевной еще ночью вытащил из-под раковины и примерно трижды мыл и в который Малия ни за что больше не сложит белье после стирки.

Стайлз уснул, когда с занимающимся рассветом спала влажная духота, из открытого окна потянули запахи соленого летнего утра, запищал фургон доставки, в снек-барах заработали кондиционеры. Но теперь он проснулся, а Скотт и Томас наверняка еще даже не дошли до полок в супермаркете, где лежат сливочное печенье, толстое овсяное в шоколаде и «Скотч Фингерс» в фольге.

Малия все ждет, что сдавленные стоны как-то сами собой сойдут на нет и ей не придется обсуждать его жену, консервированного угря в бутылке, компромиссы и убогость супружества. И она не станет стараться перевести разговор на себя, делая вид, что на самом деле они говорят о ней, а не о нем. Но потом он встает, в загаженной футболке и сверхмодных трусах-боксерах. Его небритую щеку рассекает длинная вмятина от подушки, глаза запавшие и налились кровью.

– Куда нас занесло?

– На Дорогу из желтого кирпича.

– Это где Великий Лев всех спасает?

– Ты перепутал с Нарнией. Здесь лев трусливый и бесполезный.

Стайлз хрипло усмехается, проводя ладонью сначала по одной стороне скулы, затем по другой. От него пахнет теплым сонным мужчиной. Малия понимает, что после четырех лет со Скоттом этот запах не пробуждает в ней ничего, кроме чувства неудобства.

– Трусливый и бесполезный лев, у которого внутри ничего не осталось, – хмыкает он. – Знаешь, они говорили ему вложить душу во все, что он делает. Он так и поступил. А теперь они спрашивают его, почему он такой пустой.

– Тебе двадцать восемь лет, ты же не мальчик, – Малия взбалтывает сахар и соль в пластиковом стакане из детского набора с Молнией МакКуином. На самом деле, она взяла его разве что из-за Томаса, а не потому, что проторчала в отделе с подогревателями бутылочек нового поколения, детским питанием и силиконовыми сосками неестественно долго.

– Что это? – кривится Стайлз.

– Раствор от обезвоживания.

– Я должен выпить стакан соленой воды? После того как меня тошнило всю ночь?

– Да.

Малии хочется, чтобы он избавил ее от необходимости поддерживать разговор.

– Ты изменилась.

– Я делаю это не ради тебя, а ради Томаса, – сухо замечает она.

– Иногда я жалею, что так просто отпустил тебя.

– Ты знаешь, что я со Скоттом.

– Да. Он любит тебя больше всего на свете. И я знаю, ты его тоже любишь.

– Тогда зачем все это? – раздраженно спрашивает она, недовольная тем, что они все равно начали говорить о ней.

– Знаешь, Лидия… она согласилась только на Томаса. А незадолго до того, как все это… в общем, я случайно нашел ее направление в центр планирования семьи. Она неохотно призналась, что хотела поставить спираль, и это при том, что я постоянно говорю ей, как сильно я хочу второго ребенка. У меня из семьи всегда были только отец, Скотт и Мелисса. После того как мама умерла. Я всю жизнь хотел большую семью. Чтобы состариться среди карапузов-Стилински, которые забирались бы ко мне на коленки и спрашивали про дедушку Скотта, возившегося со своей подержанной «хондой» и кучерявыми внуками по воскресеньям. У него ведь… у него тоже почти никого не осталось. Поэтому не отнимай это у него, ладно? Возможность стать отцом, завести большую семью. Не лишай его удовольствия хлопотать с подгузниками, слюнявчиками и силиконовыми прорезывателями снова и снова, пока это не осточертеет настолько, чтобы выругаться, но все равно потом думать, какой ты гребаный счастливчик, что имеешь все это. Имеешь счастье видеть в детях не только себя, но женщину, которая тебе их родила.

Однако Стайлз не знает, что говорит о том, о чем она уже приняла решение. Так или иначе, она готова провести оставшуюся жизнь в «Чак энд Чизес», если это сделает Скотта счастливым.

========== программа суррогатного материнства ==========

[Может, ты перейдешь к

финальной части

И примешь иррациональное

решение?]

ry x – sweat

Лидия приезжает через два дня. Сразу после того, как Малия вводит сухой закон для Стайлза, они берут готовую мексиканскую еду на вынос, австралийские кокосовые шоколадки и ящик «Будвайзер» и ставят «Звездные войны» с дополнениями на плейстейшен, попутно ерзая по дивану из кожзама в их двухкомнатной квартирке.

Лидия пахнет тонной губной помады, пластиком салона самолета и аэропортовым кофе. А еще ароматизатором из «Чекер такси» – только они все еще пользуются дешевыми картонками с ароматом океанского бриза из супермаркетов и экономят на кондиционировании воздуха.

– Малия, – говорит она, и Малии хочется захлопнуть перед ней дверь.

– Мы не делимся с подружками, не анализируем бесконечно поведение наших партнеров. Мы не принимаем терапевтические ванны, не зажигаем ароматические свечи, чтобы смягчить свои страдания, и не читаем в журналах сентиментальные истории, которые помогают жить дальше, – накануне говорил Стайлз Скотту, что само по себе подтверждало: нет, они, мужики, делают то же самое. Но никто не сказал этого вслух. Так или иначе, Малия приняла сторону Стайлза, и это не потому, что она не испытывает к его жене ничего, кроме презрения.

– Мама! – Томас выползает из-под бока Скотта и подается вперед, шлепая босыми ногами по линолеуму. На нем болтается футболка для лакросса, которая своим затасканным видом с не отстирываемым чесночным соусом вечно вызывает у Лидии приступ мизофобии, что помогает Малии оставаться не такой нервной.

– Ты не видела левую руку Оби-Вана Кеноби? Кажется, я оставил ее дома.

– А какая разница? Разве Дарт Вейдер не отрубил ему руку в третьем эпизоде? – спрашивает Малия, избавляя себя от обязанности говорить с Лидией.

– Во втором, – поправляет ее Стайлз. – Это был второй эпизод. «Атака клонов». Мы смотрели его у тебя.

– Мы не досмотрели, – обрывает она его. Ей не хочется вспоминать, что тогда они резвились под одеялом во время всех фильмов, даже под «Техасскую резню бензопилой» 74го.

Стайлз затрагивает тему, неприятную для всех, кроме Томаса, и закрытую еще четыре года назад, когда она съехалась со Скоттом. Он напрягается, хотя и старается это скрыть, но она знает, что он боится ее очередного ухода, вывести ее из их хрупкого равновесия, к которому они пришли, засыпая и просыпаясь вместе, занимаясь любовью семь раз в неделю и не обсуждая Стайлза, супружество и ребенка.

– Кто хочет пудинг? – нарушает молчание Скотт.

– Рисовый с клубничным соусом? – радуется Томас, отвлекаясь от унылых лиц родителей. В их нефешенебельной квартирке Лидия, зависимая от фирменных ярлыков и дорогой обуви, смотрится нелепо. По тому, как блестят ее длинные серьги, Малия снова убеждается, что она вписывается только в ее сверхмодный пентхаус на Манхеттене, с паркетированными полами и аукционными картинами, заявляющими об их либеральных ценностях высшего класса. Ей здесь не место, среди коробок гавайской пиццы, диванчика из кожзама и простых ценностей.

– Лично я собираюсь посмотреть «Империя наносит ответный удар», – недовольно вставляет Малия.

– В Санта-Моника сегодня весь вечер будут крутить эпизоды восьмидесятых. «Империя наносит ответный удар» и «Возвращение Джедая» с Харрисоном Фордом, – между делом замечает Скотт.

У Томаса глаза выползают из орбит.

– Мы должны туда пойти! Давайте пойдем! – он дергает Скотта за руку. Любому ребенку станет плевать на родителей, когда можно объесться пудингом и остаться в драйв-ин с ведерком соленого попкорна и крестным во взрослое время. – Мам!! Можно, можно, можно я пойду со Скоттом и Малией? Ты же все равно не любишь «Звездные войны», а папа смотрел их уже раз сто! А вы тут пока можете в настольный футбол поиграть. Пока ждете.

– Настольный футбол? – переспрашивает Стайлз.

– Он на крыше, вот там.

– Тебе нельзя на крышу.

– Но Элли можно. И Олби можно. И даже Джей-Джей можно. Почему им можно, а мне нельзя?

– Ключи в банке у входа. Возьми мою машину, – добавляет Скотт, косясь на Малию, чтобы она не сказала лишнего. Это окончательно ее выводит.

– С какой стати нам делать вид, что ничего не было? – раздраженно говорит она, уже когда они волочат ноги по песку в сторону пирса Санта-Моника. Вокруг повсюду пляжные полотенца, детские пластмассовые лопатки и запахи масла для загара. – Она трахалась с Питером. Это отвратительно. Не собираюсь иметь с этим ничего общего.

– Ни одна пара не бывает счастлива постоянно, а если кто-нибудь скажет, что счастлив всегда, так это вранье. Ты ведь знаешь. У нас на это ушло гораздо больше времени, – неуверенно говорит Скотт. И что-то в его голосе заставляет ее упрекнуть себя, что за четыре года она так и не сказала ему то, что он больше всего хотел от нее услышать. Даже когда она призналась в этом самой себе, довольствуясь его близостью в бесконечно влажные от пота и смазки ночи.

– Я знаю, о чем ты подумал. Там, дома, – Малия останавливается, зарываясь большим пальцем ноги в песок, стараясь скрыть нежелание поднимать эту тему. Томас впереди прилип к серферу с очередными расспросами четырехлетнего мальчика-вундеркинда.

– Ты имеешь в виду Стайлза и Лидию?

– Я имею в виду нас. У нас все будет хорошо, – по правде говоря, она не собиралась произносить это вслух, оттого это и вышло раздраженно, думает Малия. Так или иначе, они со Скоттом настолько хорошо чувствуют друг друга, что, разведи они эту тему еще на пару минут, она бы уже ничего не смогла скрыть от него.

//

Это уже четвертый стаканчик кофе из автомата, и Малия понимает, что еще один – и у нее начнут трястись руки. Тем не менее, учитывая томительное ожидание в чистом холле Центра планировании семьи, поход к автомату за кофе был единственным законным способом избавиться от волнения по поводу оплаты парковки, острого запаха антисептика и общества беременных женщин, поглаживающих свои круглые животы или обсуждающих с мужьями закуски и цвет пластиковых тарелок на бэби-шауэр.

– Почему вы не заведете ребенка? – как ни в чем не бывало спросила ее Элли, когда они с Олби гостили у них за две недели до начала учебного года и ее повторного планового визита к врачу. – Ты что, бесплодна?

– Тогда ты можешь вырастить ребенка в пробирке, – добавил Олби. – Сейчас почти все так делают.

– Это называется экстра… экстракорпо… экстракорпоральным оплодотворением, – поддакнул Томас. – Но это не пробирка, а инкубатор. Птиц тоже там выводят, как и детей. А где мама и папа вывели меня? Тоже в инкубаторе?

– Ты был в животе у Лидии, глупенький, – сказала ему Элли.

– А в чьем животе была ты?

– Мисс Тейт… Малия. Я получила результаты вашего обследования. У меня для вас две новости, – доктор Халтман в белом халате, пахнущем дезинфицирующими средствами, и у нее такой вид, будто она ее мама или вроде того. Малия решает, что всех частнопрактикующих семейных врачей инструктируют этому родительскому состраданию, то есть, вы понимаете, из чувства неудобства, ведь они знают, что ты отваливаешь им всю месячную зарплату. Так что ты можешь рассчитывать не только на минимум три вкуса «Барклейс Минтс» на стойке регистрации, но и на то, что с тобой будут нянчиться, как с младенцем.

– Вы не бесплодны, Малия. Ваша репродуктивная система функционирует в обычном режиме, я имею в виду овуляторный цикл. Но я недовольна вашим общим состоянием и обеспокоена возможной реакцией тела на развитие плода. Дело в том, что, – Халтман выводит на монитор диагностические рентгеновские снимки, – у вас смещены некоторые органы средостения – пространства между позвоночником и грудиной, видите это? Деформирована левая почка. Это нормально, что боль может не беспокоить вас в течение определенного времени, но вы же знаете, что ваш организм не восстановится сам, – говорит Халтман, и Малии хочется хмыкнуть.

– Так или иначе, больше остального меня волнует ваша сердечно-сосудистая система. Смещение левой почки способствовало патологии сердца. Обычно его ось колеблется в диапазоне от +30 до +70 градусов, но у вас сердце сильно смещено влево, где-то на -80 от нормы. При беременности во время своего роста плод сдвинет его еще на несколько дюймов, что вызовет угрозу не только здоровья, но и жизни вашей и ребенка. Как я и предполагала, смещение дало нежелательную нагрузку на сердце. Беременность в таком случае может привести к тромбозу протезированных клапанов из-за типичной для любой беременности повышенной свертываемости крови, – Халтман замолкает, наверняка замечая что-то в ее взгляде. «Мне двадцать семь лет, мать вашу, почему я чувствую себя ребенком?» – хочется орать Малии.

– Если говорить проще, ваше сердце. Оно может отказать еще до родов.

– Но ребенок жить будет? – в лоб спрашивает она.

– Малия, – Халтман смотрит на нее так, словно она сорвала с себя одежду и вещает через громкоговоритель о политике или когнитивной психологии. То есть делает что-то совершенно неуместное. – Послушайте, ваш партнер. Он ведь не знает о том, что вы здесь?

Малия снова вытирает ладони о джинсы.

– Он очень хочет ребенка, Скотт, он мой парень, – не подумав, роняет она и чувствует себя теперь еще более нелепо.

– Поддержка партнера в таких ситуациях очень важна. Что насчет того, чтобы вы вернулись ко мне, но уже с ним? С предполагаемым отцом ребенка.

– Зачем?

У Халтман железное терпение, думает Малия. У нее наверняка было бы такое же за не менее железную зарплату в несколько сотен тысяч в год – удивительно, как начинаешь следить за расценками, когда платишь за час, а прайс-лист субботний.

– Вы слышали о программе суррогатного материнства?

Малия сжимает зубы.

– Это когда мою яйцеклетку всадят другой женщине, подобранной вашим агентством, мы будем с ней девять месяцев носиться, получим ребенка, а она – восемьдесят тысяч долларов за то, что он вылез из нее? – теряет она терпение. – Не проще ли тогда ему сразу заняться с кем-нибудь сексом?

Она чувствует, как слезы подступают к горлу.

– Малия, в девяноста процентах случаев плод не будет пригоден для вашего тела, но это не повод лишать себя радостей материнства. Это стандартная медицинская практика. За тридцать шесть лет суррогатными матерями в стране было рождено свыше десяти тысяч младенцев. Как мать четверых детей, я разделяю ваши чувства, но поверьте мне: это не то, что может стать личным. Поступитесь своими принципами ради счастья вашей семьи.

– Нет, вы понятия не имеете, что я чувствую. Вы не знаете мою семью. И если я и не смогу выносить своего ребенка, то никто другой не сделает это вместо меня, ясно?

Халтман выдыхает:

– Так или иначе, Малия. Поговорите со мной прежде, чем сделать что-либо… радикальное.

Уже потом Малия заползает в свою пропахшую солью и сексом «тойоту» с не высохшими от мокрых купальников сидушками и рыдает, чувствуя себя семнадцатилетний и беспомощной перед всеми, кто совместными усилиями пытался навязать ей свой взгляд на мир.

– Давай попробуем, – говорит она Скотту тем же вечером, когда он стоит в их ремонтируемой ванной со смытой оливковой штукатуркой и чистит зубы. Голый, только на бедрах полотенце.

– Что попробуем? – спрашивает он, сплевывая в раковину.

– Завести ребенка и остепениться, пока мои яичники не иссохлись и я недостаточно старая, чтобы сказать, что выхожу за тебя.

========== в конце концов, это Лидия ==========

[И я представляю себе, что я сын человека].

– Погоди, мужик, вторая линия, – Стайлз зажимает в руке пластиковый стаканчик с кофе, стиснув мобильник между плечом и ухом и ощущая скользкую от пота спину. В Нью-Йорке плюс семьдесят два, зной пронизывает набитые до отказа закопченные улицы Адской кухни, по которым за пластиковыми коробками с ланчем тянутся солиситоры и офисные работники. Стайлз думает, что снова не нашел времени позавтракать, а уже обед и он опять вовлечен в крысиные бега.

– Стайлз? – это Кейт, его секретарша. – Только что звонил Майкл Харрингтон. Он согласился выступить с тобой в суде над делом Сантоса.

– Прекрасно.

– Он хочет обсудить с тобой кое-что сегодня во второй половине дня. Ты свободен в пять? Я сказала, что в четыре у нас встреча с родителями по делу о похищении ребенка.

«Это у меня встреча, а ты всего лишь секретарша», – хочется поправить ее Стайлзу, но она умная и он доверяет ее мнению. И он всякий раз делает вид, что не замечает ее бюстгальтер и огромную силиконовую грудь, когда она наклоняется над ним, думая, что его это заводит.

– А еще у меня есть круассаны, – добавляет она. – Уверена, ты ничего еще не ел.

– Подобострастие тебе не поможет, – говорит Стайлз, стараясь скрыть внезапное раздражение. – Лучше возьми мне кофе. В «Старбакс», не ту коричневую бурду, что делает Коффи. Двойной эспрессо. Без молока.

– Ты себя так убьешь, – Скотт на первой линии, с его голосом в трубке грохочет магнитола и скрипит подвеска.

– С божьей помощью, я делаю это эффективно. Ладно, если бы Кейт не соображала лучше, чем мой стажер, ее бы уже не было. Так что ты сказал о Малии? Она добавила тебя в свой список мужчин, которые достойны ее руки? Брось, меня там никогда не было. Ставлю двадцатку, что ты первый и последний.

– Я думал, что все будет по-другому. А она пришла и в лоб мне об этом сказала, без намека на радость или типа того. Словно она долго думала над этим и решила, что нам необходимо пожениться. Но причину она мне не сказала. Я имею в виду, она делает это не потому, что хочет выйти за меня.

– Тебе говорили, что ты параноик? Ладно. Твой суперчувствительный радар не уловил частоты МакКолла-младшего?

– Что?

Стайлз глубоко вдыхает, мысленно считая до трех.

– Наша Мал случайно не беременна?

– А, ты об этом. Нет. Нет, – рассеянно отвечает Скотт. – Но мы пытаемся, – неловко признается он.

– Нет, ты не пытаешься. Когда мужики пытаются, они не головой думают, а кое-каким другим местом. А ты в корне убиваешь весь процесс зачатия.

– Черт, твои попытки косить под секс-гуру отвратительны.

– Это бесплатная консультация, мужик. Ты знаешь, какие бешеные нынче расценки на рынке сексологов?

– У меня все не выходят из головы слова Тео. Что ребенок убьет ее.

– Бог ты мой. Он периодически высовывает разбитую в нелегальных свормерах морду из наркотического трипа на пару с твоим популярным малышом Данбаром, а ты продолжаешь верить в то, что он тебе брякнул четыре года назад под метом или еще какой синтетической херней? Да еще и про Малию.

– Но основания все же есть.

– Это какие? Да он же теребит свои причиндалы, думая о ней, господи!

– Тебе не кажется это немного странным? Что тебя это волнует больше моего? – недовольно спрашивает Скотт. – Знаешь, ты можешь больше не беспокоиться о ней, теперь это делаю я. Уже четыре года.

– Черт возьми, ты злишься, мужик! Вы не практикуете что-то типа «Красной шапочки»? В теории Берна и его трансакциях.

– Отвали. Я не собираюсь обсуждать с тобой свою половую жизнь. И свою будущую жену.

– Ты уже примеряешь роли. «О, хмурый волк, съешь меня, не трогай бабку».

– Даже знать не хочу, откуда ты это берешь.

– Обижаешь, Скотти. Я не говорил тебе о своей богатой сексуальной практике? О туалете на борту «Американ Эйрлайнс»?

– О твоей половой жизни я тем более не собираюсь слышать, – замечает Скотт. – Так ты говорил, что вы с Лидией теперь ходите к семейному психологу.

– Слушай: «Нужно открыто принимать то, что случилось с вашими взаимоотношениями, не прятаться от прошлого, чтобы двигаться вперед». Так говорит психолог. А я говорю, что если бы собирался уйти, то уже ушел бы.

– Ты в порядке?

– Помимо стоимости услуг хорошего адвоката и того факта, что за последние пять лет аренда пентхауса запредельно поднялась? Что ты чувствуешь, когда занимаешься с Малией любовью? То же чувствую я, когда у нас с Лидией случается близость. Я люблю ее. И хотя это тяжело – делать вид, что у нас идеальный брак, я не представляю себя ни с кем другим, кроме нее. И в кои-то веке я чувствую, что она считает точно так же.

– Босс, твоя жена здесь, – говорит Коффи, когда Стайлз заходит в их контору, остывшую из-за двух потолочных кондиционеров, но при том провонявшую канализацией, жареным чесноком из ресторанчика под ними и пятью парами потных подмышек. – Ждет в твоем кабинете минут двадцать. Сногсшибательная же у тебя женщина. Так и подмывает согрешить, – смеется он. Кейт закатывает глаза.

– Тебе пятьдесят семь, старый ты хрен, – говорит Рамирес неодобрительно.

– К твоему сведению, у меня там все работает похлеще, чем у молодого паренька. Иначе было бы у меня шесть детей?

– На моей родине с тебя бы содрали восемь средних годовых, – замечает Тун Ли.

– Так ты поэтому эмигрировал? Еще небось наделал своих китайских детей в Чайнатаун, а потом смотался от обязанностей в Адскую кухню. А босс тебя взял, потому что он не расист.

– Так ты же свою черную жопу тоже в Адской кухне просиживаешь.

– Моя жена белая, сукин ты сын.

– Сти, твой кофе. Двойной эспрессо без молока, как ты и просил.

Ее силиконовые сиськи снова вывалились из лифчика.

– Стайлз, – поправляет он ее.

– Босс, жалеешь, что в свое время сэкономил на шумоизоляции? – орет ему Коффи. – Бьюсь об заклад, что есть несколько игр, в которые вы с женой смогли бы сыграть. Подогнать тебе старую форму ФБР?

– Знакомьтесь, Коффи – бывший юрист с блестящим интеллектом и отличный отец, – Стайлз захлопывает за собой дверь. В его кабинете пахнет мебелью, ненатуральной кожей и его женщиной. – Привет.

– Привет. Подумала, ты будешь не против пообедать вместе.

На Лидии ее дизайнерский брючный костюм в тонкую полоску, круги под глазами густо замазаны консилером. Если бы она не спала так плохо все прошлые недели, а он не будил бы ее и они не занимались любовью, им было бы тяжелее построить их будни. Нужно уделять время друг другу, советовал психолог. Так или иначе, он всегда будет ее любить. Но пройдет еще немало времени, прежде чем он начнет снова ей доверять.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо.

Иногда ему кажется, что они не справятся. Трудно найти свежую тему для часового разговора с тем, с кем ты разговаривал всю неделю. Особенно когда запрещено говорить все время о вашем ребенке и домашних делах.

– Так твоя мать уехала в Италию?

– С адвокатом по бракоразводным процессам, в его резиденцию в Милане, по-моему. У нее с ним роман, он младше ее на семнадцать лет. Знаешь, когда мне было пятнадцать, я уверяла себя, что у меня нет ничего общего с матерью. А теперь невольно узнаю в ней себя, – хмыкает Лидия. – Они с отцом научили меня правилам поведения и тому, что ничто в этом мире не длится вечно: браки разваливаются, сломленные разочарованиями, обязательствами и отсутствием секса, дети вырастают и начинают тебя ненавидеть, а лучшая позиция после развода, чтобы не выглядеть особенно унизительным и не лишиться своих деловых связей, – это обойтись без адвоката, разбирательств в суде и сказать, что вы остались друзьями.

Стайлз замечает, что она старается сохранить самообладание, сдерживая злость на родителей, проданные права на фотосессию в популярный глянец и банковские счета, и попутно не расплакаться, хотя он ее муж и не стал бы ее за это винить. Ей всегда нравилось ощущать себя с ним командой, союзом двух людей, в отличие от ее родителей или многих других пар, которые были перед ее глазами, когда она росла.

– Мы воспитываем отличного парня, и это твоя заслуга. Пусть в остальном не все гладко, не сравнивай себя ни с кем.

Стайлз наклоняется, чтобы провести рукой по ее щеке, и Лидия перехватывает его ладонь. Он видит, что она любит его, и ему этого достаточно.

– В следующем году, – говорит она. – Съездим в отпуск, попробуем еще. Если удастся забеременеть, купим квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Будем растить наших детей вдали от бизнес-районов, запущенной экологии и круглосуточных джаз-клубов. Дай мне полгода. Всего шесть месяцев. Утрясти все сделки.

– Только не надо идти на это ради меня, – замечает он более раздраженно, чем хотелось бы. Они снова вернулись к статистике предполагаемых разводов и списку разочарований, усиленно испытывая терпение друг друга, думает Стайлз. Но потом она смотрит на него так, что он вспоминает, каково это – быть связанным с человеком, который вызывает у тебя не обиду и глухую ярость, а предвкушение счастья и неутоленный сексуальный голод.

– Я тогда не была готова. Появление Томаса в корне все изменило: лишило меня привычного режима, отняло мой тщательно спланированный распорядок, все то, что прежде определяло каждый мой день с утра и до вечера. Мне необходимо иметь цель, необходимо к чему-то стремиться, что-то преодолевать и чему-то способствовать. Мне необходимо что-то делать. Я не знаю, что стало бы с нами, не родись Томас. Я бы не поняла самого главного. Я хотела ребенка. И я хочу, чтобы мы сделали это снова. Чтобы он знал, что его ждали. Я хочу совершить то, чего не совершила как мать. Как жена. То, чего лишила Томаса.

Но Стайлз ничего не отвечает. В последнюю среду сентября в три после полудня звонит Мелисса и говорит, что у его отца был сердечный приступ и он так и не пришел в себя.

========== гонзо-спасение затонувших ценностей и снова «кэмел», синие ==========

Комментарий к гонзо-спасение затонувших ценностей и снова «кэмел», синие

Инстаграм-посты героев в хэдканоне фика: https://vk.com/wall-128924855_110. Правда, в таймлайне не этой главы и не глав до, но в таймлайне “Хейл-Стилински-Арджент”. Чтобы вы знали, чего еще ждать :)) Дайте мне знать, что думаете об этом)

Следующая глава – временной скачок в пару месяцев.

Упакуй багаж, оставь этикетку с именем, объясни, что Бог заплатил за тебя.

Уборщик возле медленно двигается по линолеуму, скрипя дешевыми резиновыми тапками, двойные щетки полотера издают ровное гудение. Запах моющих средств забивается ему в нос вдобавок к больничной вони отделения реанимации. Его отец лежит за толстым стеклом в палате интенсивной терапии. Вокруг пищащие мониторы, он сам на навороченной кровати нового поколения, с пластиковыми трубками в носу и отекшими запястьями. Сильно постарел.

– Реаниматолог принял решение ввести его в медикаментозную кому, – говорит Мелисса, словно Стайлзу и без того не ясно, что он не спит. – Организм был ослаблен и не справился с последствиями поражения клеток мозга. Следующие двадцать четыре часа будут решающими.

– И что это значит? – Стайлз раздражается. Ему хочется наорать на Мелиссу за ее спокойствие, но вместо этого он срывается на уборщике, попутно отпинывая гудящий полотер. – Все санитарные работы проводятся в первой половине дня! Убери это, мать твою, в сраную подсобку вместе со своим сраным си-ди-плеером! Это, блять, больница, ты драишь пол в отделении, а не в «Хард Рок Кафе»! Кусок дерьма.

С восьми у него те же головные боли, что были у мамы. Иногда он так же сильно ненавидит шум телевизора, свет люминесцентных ламп и пустую болтовню в холле. Но за последние двадцать лет это уменьшилось за счет постоянной боли в желудке.

В конце его рецепта есть мелкий шрифт.

Прямо перед объяснением дозировки, но после инструкции, есть список побочных эффектов.

Понижение аппетита, тошнота/рвота, боль в животе, сонливость, судороги, беспокойство, учащение дыхания, галлюцинации, агрессивность, паника. Могут возникнуть иные побочные действия кроме перечисленных. Не принимайте препарат во второй половине дня. Не смешивайте с другими лекарственными средствами. О любых побочных эффектах, либо о тех, что вызывают особенное беспокойство, немедленно сообщите врачу.

– Стайлз? – голос Мелиссы тонет в ватной ушной глухоте и гудении в затылке. Его начинает сильно мутить от запаха антисептика, хлорки и стирального порошка с ее формы. – Ты меня слышишь?

– Мне нужно к отцу.

– А ему нужны двадцать четыре часа в полной стерильности палаты интенсивной терапии. А мне нужны горячий душ, хоть какой-нибудь ужин и восьмичасовой сон, потому что я все еще не обладаю сверхъестественной способностью быть на ногах двое суток на одной пачке сырных крекеров анестезиологов. Так что иди домой, милый. Сегодня тут дежурит заведующий, а я не собираюсь потерять последнюю работу, – говорит Мелисса, выталкивая его из отделения.

– А если он столько не протянет? Что тогда? – Стайлз останавливается, нервно крутя зажигалку между пальцами. – Знаешь, если бы ты славилась монашеским аскетизмом, то работала бы в хосписе, а не в проклятом городском госпитале, – обиженно выдает он.

– Послушай меня, милый, – раздраженно говорит Мелисса. – То, что я скажу, наверняка покажется тебе старческим бредом, но клянусь, если и есть что-то еще, чего ты не знаешь о своем отце, это оно. Мы познакомились в восемьдесят восьмом. Тогда все говорили о Буше, слушали дельта-блюз, Бон Джови и Слепого Вилли Мактелла. Мне было пятнадцать, я жила с чернокожей приятельницей матери в трейлере в латиноамериканской общине, а твой отец был моим соседом. Недолго, год или два. Он носил длинные волосы, как Джеймс Хэтфилд, и обыгрывал мексиканскую ребятню в кункен. Мы не были друзьями, но я знала, что ему приходилось нелегко. Но он никогда не жаловался. В общине его звали toro corrido, что значит бык, который участвовал в корриде, но не пал от шпаги матадора, – Мелисса задерживает руку не его предплечье.

– Мальчик мой, он перенес инсульт. Никто не может сказать, что будет с ним через двадцать четыре часа. Никто не может гарантировать, что выведение из комы не приведет к риску развития патологических нарушений в функциях головного мозга. Но за все сорок семь лет, что я живу, я не видела человека более сильного духом, чем твой отец.

– Я все равно отсюда не уйду, – отвечает Стайлз. – Если придется все двадцать четыре часа просидеть у двери в его палату, я сделаю это, ясно? Я не вернусь в дом, откуда его увезли на каталке и где меня не было, чтобы сделать для него хоть что-нибудь, когда он больше всего в этом нуждался.

– Это участок. Инсульт застал его в участке, – Мелисса переносит вес на пятки. – Ладно, тогда уж лучше принесу нам кофе. А ты найди медсестру. Ночь обещает быть длинной, а мистер Барнс снова обделался. Ему девяносто шесть.

Стайлз просыпается от того, что кто-то трогает его за плечо. Его обдает запахом соуса чили, псины и моторного масла. За запотевшими стеклопакетами приемного отделения грохочут гром и забитые багажники.

– Ты проспал почти четырнадцать часов, – Скотт опускается на соседний пластиковый стул. – Шериф в норме. Медленно приходит в себя, в основном спит. Утром его сняли с искусственной вентиляции легких. Он крепкий орешек.

Стайлз молчит. Он читал об инсульте. Возможны паралич мышц одной стороны тела, параплегия. Он не сможет сам мыться, ходить в туалет. Его будут обтирать губкой. Он этого не потерпит. Могут быть проблемы с пролежнями. Речь не восстановится на сто процентов. Дважды в день физиотерапия.