Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

А у Малии были потрепанные кеды и лучшие родители. Этого мало?

– Да, но не Элли. Она любит звездные войны, комиксы и все, что привозит ей Стайлз.

– Но его на рисунках нет, – замечает Малия.

– Зато есть ты.

Она не сразу понимает, о чем он. А потом видит. Видит, и дыхание спирает.

– Она просила передать это тебе, Мал. Ее супермаме.

На рисунке – человечек в красном купальнике с щитом Кэпа. Чудо-женщина с оговоркой на лапы Богомола из Кунг фу Панды. И подпись: я скучаю,

моя супермама.

– Н.. нет.

Малия качает головой; Малия не такая. Не герой, не вровень со Скоттом тем же, который мирок их спасал сотни раз.

– Это – плод воображения, – ей оправдаться легче; она ведь не та, какой видит, ее для Элли как таковой и быть не должно.

– Ей четыре, Мал, но она знает, что ты есть. И она верит в то, что ты такая.

– Я не ее герой, Скотт. Ты, Стайлз, кто угодно, но не я, – Малия возвращает ему рисунок. – Отдашь той, которая это оправдает.

– Ты знаешь, что другой такой нет, – Скотт ловит ее запястье.

– Ты знаешь, что ошибаешься, – глаза в глаза.

– Никогда прежде ни в чем не был так уверен, – Скотт притягивает ближе.

– Ты не можешь превозносить меня.

– Но могу говорить правду. Я не вру, Малия. Я бы никогда не стал лгать тебе, – у Скотта глаза – вулканы. Малия в зоне чрезвычайной ситуации.

– Кексы подгорели, – она ненавидит, когда так.

– Я посмотрю, – Скотт проводит ладонью по ее волосам и отстраняется. Малия терпеть не может его уступчивость, сговорчивость. Все, что делает Скотта МакКолла таким чертовым богом. Героем.

– Не надо, я сама, – это сухо. Удивительно, как меняется взгляд, голос. Малия вся загадка. Скотт почти Стивен Хокинг – не понимает женщин.

Кексы горячие, а шоколад лавой течет. Пахнет тестом. Скотт себя одергивает: в самом деле, он же не полицейский пес, чтобы траву вынюхивать.

– Выглядит съедобно, – заключает, подходя ближе. Малия рядом облизывает обожженные пальцы.

– Конечно, съедобно, – закатывает она глаза. – Это всего лишь кексы. Попробуешь?

Всего лишь кексы, – Скотт себя убеждает. Окей, он оборотень. И он не шериф Стилински. И не парень из наркоконтроля.

Всего лишь кексы.

Итак, на вкус обычный, шоколад во рту тает. Скотт усмехается:

– Ты была права, ничего не происходит.

– Еще бы. Ты же откусил всего один раз.

– Мал, – зовет вдруг он. – Чего ты ждешь?

– Просто хочу почувствовать себя нормальной. Сделать то, что все делают в семнадцать.

– Но это вне закона.

– Вся наша жизнь вне закона, Скотт. Все это чертово дерьмо. Мы не лига справедливости, мы звери, а эти кексы – это лишь малая часть того, что мы нарушили.

– Некоторые из нас больше люди, чем те, кто когти не прячут.

– Такие, как ты.

– Как все мы, – Скотт руки, пальцы переплетает. – Ты не должна винить себя в том, что сделала, будучи койотом, Малия. Ты человек прямо сейчас, человек для меня. Я готов доказать тебе, я проходил через это сотни раз.

– Прошу, Скотт, – Малия качает головой. – Не надо.

Не надо. Она рассыпается песочным тестом, тертым шоколадом, ломается, как бисквит. У Малии шоколад на пальцах на вид – кровь.

А он ее целует, подхватывает под ягодицы, тянет на себя и шепчет, шепчет: койоты не могут так. И он дышит ей в губы, шею, и он дышит ей, и он знает: это его, их, а не волчье. Это он несет ее в спальню, он освобождает от одежды, он, он, он.

А она отвечает. Она зарывается пальцами в волосы, она под ним стонет и говорит на выдохе, рвано: это. не одно. и то же.

но это одно: волки не любят, а Скотт языком на животе выводит – без ума от тебя.

Он засыпает, прижимая ее к себе, и Малия еле из объятий выскальзывает, стаскивая простынь, и он под ней голый, он ворчит что-то и закрывается подушкой, но он не просыпается – на белизне постели его загар кажется почти черным.

Малия мерзнет; мерзнет даже, натянув хлопок ткани под самый подбородок. Скотт грел; Скотт едва не тот паренек из вампирской саги, что с табу на рубашки.

В кухне запах выпечки сбивает дождь. Растекается в слюни на стеклах, и Малия всерьез думает, что эти, из мира искусств, – конченные. Плевки на окнах – эстетика психов, ей-Богу.

Она отворачивается, и стук капель – будто в спину. Делает шаг, другой. Рисунок Скоттом бережно возвращен на прежнее место – висит, магнитом прижатый, слева от центра.

Малия срывает. Малия смотрит, смотрит, зубы стискивая. Этого хватает, чтобы сделать то, что откладывала год, два, четыре. Этого хватает, чтобы метнуться к рюкзаку, достать телефон и включить (мертвый груз). Этого хватает, чтобы увидеть:

Сто семнадцать непрочитанных сообщений.

И кликнуть: Стайлз.

Малия листает: последние несколько лет жизни уместились в десять секунд, вау.

У Малии руки, честно, дрожат. Вся она.

Наш первый зубик. (Почти волчий клык!)

Крокодильчик учится ползать (этот сверх крутой коврик стоит семьдесят баксов! А я в детстве грыз свои ноги).

Шаг вперед: Элли. (я работаю над тем, чтобы Арджент отдал ее в хип-хоп).

Банановое пюре! (кажется, пару месяцев назад Крис говорил что-то о прикорме? идиотское слово).

Элли-хмуроволк. (Дерек замешан?).

Роско-младший. Детка, это, мать его, эксклюзив!

Барби и железный Пегасец.

Наша девочка, Мал.

сотни фоток. малышка с его родинками на скулах, малышка с его улыбкой. малышка, которая всегда будет его самой-самой любимой (разве может забыть она, Малия? его руки на ее животе, четырнадцатое).

Прости, что твои родители такие идиоты, которые чертовски облажались.

одно слово. Всего одно слово, Мал.

Она же твоя дочь.

========== Эллисон Арджент ==========

Эллисон Арджент четыре с половиной. У нее школьная форма голубого цвета и не по-детски боевой настрой. Кепка, фигурка Человека-паука и ланч-бокс с Майком Вазовским в рюкзаке.

Айзеку двадцать два. У него полуторагодовалый Олби на руках и обслюнявленная футболка. Одно указание от Криса, сотня от Коры и детская бутылочка в нагрудном кармане.

– Шевелись, Айзек, – малышка закатывает глаза. Серьезно, она делает это. От горшка два вершка, а серьезничает и брови к переносице сдвигает, как Дерек. Противовесом медовые чертята в глазах и прыгающая голубая голова Салливана на спине.

Итак, у Элли первый день в школе. Элли едва бы высидела еще пару лет, считая деньги в жестяных банках в кафе Марии или расспрашивая Брэйден о чем-то вроде: “У червяка есть мозг? Я отрезала ему голову, но не могу найти”.

– Я готов, если ты понесешь Олби вместо меня, – их с Корой карапуз с рук не слазит. Айзек поспорить готов, что подкачался, таская его двадцать четыре на семь.

– Мне придется, если ты будешь тащиться, как будто тебе лет сто! – упрекает малышка. Она вся Стайлз: гиперактивный гений, но прямая, как извилины в айзековской голове. Ребенок, который в свои четыре знает больше, чем Айзек в двадцать два, и, вероятно, даже больше, чем Крис в свои сорок восемь. Безумно смышленый ребенок-парадокс: Элли читает Хокинга, но верит в супергероев и Бога. Думает, он тоже из этих, с суперспособностями. Живой Трибунал среди своих.

Айзек в этом ни черта не смыслит, а малышка собирает собственную вселенную до дыр затертыми комиксами, веб-страничками и болтовней со Стайлзом по три часа в день. (Этот парень заканчивает Академию ФБР, серьезно?).

Айзек тормозит на входе в школу. Вокруг десятки смуглых ребятишек, цветные рюкзаки, слова на испанском и улыбчивые родители. Элли останавливается тоже и на Айзека смотрит.

Итак, она рослая. Ее рост чуть больше четырех футов, и это выше нормы, и она выше многих четырехлеток, но здесь она все равно малышка. Она выглядит младше; разумеется, потому что ее место в детском саду. То есть нет, Элли не ровня жующим сопли карапузам, но ей и не шесть.

– Если что-то не понравится, я сразу заберу тебя домой, – говорит Айзек, присаживаясь на корточки и пытаясь между тем удержать на руках сына, который на землю сползает, будто желе.

– Жалко, что Олби не может пойти со мной, – Элли вздыхает, проводя рукой по его по-детски пухлой щечке. Тот факт, что пацаненок остается, – единственное, что ее заботит. – Я потом скажу тебе, есть ли там секретный штаб супергероев, ладно? А ты пока расти быстрее! Стайлз говорит, что, когда очень-очень сильно хочешь стать взрослым, Бог слышит тебя и делает большим! А еще Стайлз говорит, что быть взрослым – это не круто, и что взрослые думают, что супергероев не существует, но Стайлз-то знает, что они есть, а, значит, не все взрослые думают, что супергероев нет! Так что захоти, Олби! Захоти стать большим! – она трясет его за маленькую ручку и подпрыгивает на месте, а карапуз в ответ важно пускает слюнявые пузыри изо рта, лопая их пальцами и размазывая по лицу Айзека.

В конце концов, дальше они вместе идут в класс, и Элли с детским любопытством разглядывает каждого, кто встречается на пути. Ей интересно; интересно все здесь: от шкафчиков вдоль стен до семиклашек, которые выглядят на все семнадцать. У нее глаза горят, и идет вприпрыжку, и прыгает короткий хвостик на макушке.

– Тебе придется говорить по-испански, – напоминает Айзек. В самом деле, ей не обязательно идти в школу в четыре. Хотя бы потому, что один из будущих одноклассников – соседский хулиган, которого в одиночку тянет на себе мать вместе с пятью братьями. Ему почти восемь, и он разжигает костры в железных бочках и бьет бутылки, а Айзек едва не местная сплетница (хочешь не хочешь, в их маленьком городишке все друг друга знают – Айзек убедился).

Что ж, Крис и так устроил Элли в лучший класс. Роберта – милая чернокожая учительница, с которой они ходят в прачечную по вечерам пятницы. Она говорит по-английски и приветливо улыбается, когда Элли перепрыгивает через порог. Айзек тянет ее за лямку рюкзака прежде, чем та убегает.

– Не отвечать, пока учительница не разрешит. Я помню. Еще спрашивать, могу ли я выйти, если мне нужно сделать пи-пи.

– Просто скажи Роберте, чтобы позвонила мне, если захочешь домой, ладно?

– Папа говорит, что ты не должен позволять мне манипулировать тобой.

– Что? Ты не манипулируешь мной. Чтобы ты знала, я готов забрать тебя прямо сейчас.

– Еще папа говорит, что ты не должен говорить так.

– Ладно. Да, твой папа прав, Элли, я не должен, – Айзек треплет ее по голове. – Приду после уроков.

– В двенадцать тридцать.

– В двенадцать тридцать, – соглашается он.

– Я люблю тебя, – Элли забирается к нему на колени, шею тоненькими ручками обхватывает. Олби, зажатый между, возмущенно не возникает. Высовывает язык, болтая о чем-то своем. – И тебя, братик, – целует его в обслюнявленный рот, сползая с Айзека. Пацаненок морщится забавно.

– Ну, мы пошли?

– Да, идите уже, – Элли командует. Смешная. Айзек до сих пор удивляется, какой разной она может быть. Но по-прежнему его девочкой.

Он, конечно, помнит, какой Крис привез. Это было больше четырех лет назад. Эллисон Арджент стала его семьей.

Айзек думает иногда, что у них сходство в охотничьей меткости. Обе в сердце метили и не промахнулись. Эллисон – осознано. Элли – потому что волчонок.

//

Итак, у волчонка место за партой возле окна. Соседи – два мальчика и девочка по правую руку. У нее рыжие волосы, как у Мэри Джейн, и она внимательно следит за учительницей. Она – за учительницей. Элли – за ней. В конце концов, девчонка замечает: разворачивается и шепчет:

– Ты Эллисон, да? – спрашивает со знанием дела. По-английски.

Для Элли это – первая девочка. Первая девочка, которая с ней говорит.

Болтает головой в ответ радостно, как болванчик.

– Так вот, Эллисон. Пялиться – неприлично.

– Пялиться – значит смотреть вот так? – Элли выпучивает глаза, намеренно раздвигает веки пальцами. Она вся дикий зверек, с оскалом волчьим (полный рот молочных клыков). Сама-то не понимает.

– Некрасиво, – Мэри Джейн поджимает губы.

– Стайлз тоже так делает. Пялится.

– Не знаю никакого Стайлза, – раздраженно отвечает девчонка. Элли хочет объяснить, ерзая на стуле: это же Стайлз! Его все знают. Но Мэри Джейн вдруг шикает и смотрит на Роберту. А Роберта на них. Элли машет ей. Мальчик за соседней партой смеется, и вместе с ним – другие. Элли тоже. Элли не знает, что все смеются над ней.

А Роберта знает. Роберта простая учительница. И она машет Элли в ответ.

//

К середине второго дня у Мэри Джейн появляется настоящее имя – Люси. Она рассказывает о себе и почему-то сидит за другой партой. Место на красном стульчике рядом с Элли достается Скотти – волчонку с оторванным ухом. У него свой пенал и сшитый Корой голубой школьный костюм. Он хороший ученик – так говорит Роберта. Ученик – не игрушка.

Роберта добрая. Она – как папа. Элли пыхтит-рисует ее и стиральную машинку на заднем плане (напросилась же, чтобы Крис в прачечную взял. Всю дорогу о школе болтала). У нее свои ассоциации – Стайлз хвалит, когда вечером демонстрирует гордо, мол, смотри, что сделала. А утром всучивает Роберте. Буквально – пихает в руки рисунок свой, улыбается так нелепо, голову в плечи худенькие вжимая. Люси пялится. Элли ей, конечно, машет (разве смотреть – плохо?). Папа говорил, она может пригласить Люси домой. Стайлз сказал, что Люси – Лидия. А Лидия классная – Элли знает. Она тоже как Мэри Джейн.

Люси снова поджимает губы. А Роберта кладет ладонь на плечо. Она у нее теплая, как у Дерека. И большая. А ногти – морковки. Оранжевые.

– Расскажешь нам о супергероях, а, Элли? Вместо первого урока, – подмигивает.

– Расскажу.

Роберта – Сокол. Друг Капитана Америки. В случае Элли – друг Баки Барнса. Элли – Барнс. Роберта – друг. Она хорошая. Она весит рисунок на доску и дарит Элли первую звездочку: желтую, на двустороннем скотче. Такую Люси хотела. Элли решает, что должна ей подарить – так правильно. Не думая, бежит и кладет на парту. А затем так же быстро – обратно, к доске.

У Люси глаза – окольцованные Сатурны. Тянется тонкими пальцами к звездочке, губы – в линию. Девочка воспитана. Девочка говорит: спасибо. И забирает себе.

Элли улыбается почему-то широко. Смотрит на Роберту, смотрит на Люси. Стоит радостная, веселая, потому что сделала это. Стайлз учил: надо делиться. Всем, что у тебя есть. Иногда – даже родителями. Стайлз говорил: Скотт поделился с ним мамой.

(Как это – поделился?)

Они со Скоттом забирались к ней в постель, и они вместе смотрели мультики, всю ночь – Элли любит эту историю.

(Как если бы ты отдала половину своей любви к своему папе – мне).

//

Будь они на пару лет старше, Элли бы уже прозвали выскочкой. А пока – детишки, которым шнурки завязывают и заправляют рубашки. У них мамы и папы, а Роберта – всего лишь руки в театре кукол. Или радио где-нибудь в пыльном супермаркете.

Дети все в кругу на своих разноцветных стульчиках. У кого что: коленки разбитые, выпавший зуб, крестик на шее. Болтают ногами, глядят в потолок, по сторонам. Немногие – на Элли. Кто винить будет, дети – внимание рассеяно.

А она говорит. Стоит на стуле, и в глазах – комиксов страницы. Роберта спросила: расскажешь о супергероях? Думала, те, что из кино, – выдуманные. А для Элли ненастоящих нет. Для Элли герои – люди.

Она говорит о папе. Крис – Роберта его знает. Говорит об Айзеке, о Коре, Дереке и Брэйден. Говорит о Стайлзе, о Скотте. Имена, десятки имен – по сути, не значат ничего. Никто не слушает; никто, наверное, кроме Роберты. Комиксы, клиповое сознание – нет, Элли не пролистывает главное. У нее детали и свой мир, и вера в неважном, кажется.

Стайлз – Человек-паук. Доминик – мальчик с другой стороны круга, говорит, что Человек-паук – это Питер Паркер. У него имя одно – Питер.

Но Питер там, в другом мире. А Стайлз. Стайлз, он здесь. Элли думает: они связаны. Все миры. Элли верит, что где-то есть такая же девочка – девочка-супергерой. Раз есть два Человека-паука, значит, есть и две Элли. Есть две Роберты, два Олби и даже двое пап.

Но есть мама. Одна-единственная мама на все вселенные, а их – бесконечное множество. Мама для Элли. Просто мама.

Она – супергерой. Элли не обижается – понимает: у мамы дела вселенского масштаба. Маме нужно везде успеть, а Элли. Элли всего лишь четыре, и у нее в запасе – много-много лет. Больше, чем у папы. Больше даже, чем у Скотта, а он – Капитан Америка.

Столько, чтобы ждать и дождаться.

У Элли мама одна. Но Элли готова поделиться ей со всем миром. Как Скотт сделал. Как герой.

И Элли не понимает, почему они – одноклассники – смеются. У них ведь тоже есть мамы.

//

Элли любит математику, комиксы марвел и Скотта МакКолла. Она “люблю” слышала от Коры, Стайлза и учительницы Роберты. Любить – это как делиться с кем-то картошкой фри и не ждать, что с тобой поделятся в ответ. Этим занимаются взрослые – любят. А если Элли хочет стать взрослой, значит, тоже должна любить.

Она говорит об этом Стайлзу по секрету и шепотом, потому что про любовь кричать нельзя – Роберта сказала. Про “взрослую” любовь. Конечно, Элли любит папу, любит Айзека и любит своего кудрявого братишку. Но Скотта она любит по-другому – так говорит Люси, когда они едят свои ланчи на большой перемене. Она “по-другому” любит мальчика из В класса, но Элли пока не знает, что это значит.

Получается, любви тоже есть две, но Люси почему-то не отвечает, когда Элли спрашивает об этом.

Она забывает стереть крошки с лица и остатки ланча, и в конце дня каждый второй тычет пальцем и зовет “чумазой Элли”. Роберта приструняет одного, а Элли головой вертит и выдает: Кора называет Олби чумазым. Это не обидное слово.

К тому же, у Элли есть дела поважнее – разобраться, сколько любви в мире и с чем ее едят. А еще: что такое “по-другому”. Может, Скотт Элли тоже любит по этому самому другому.

Она достает вопросами Криса и Брэйден, пока они едут на ранчо. Не спрашивает прямо – так агенты ФБР не делают, а Элли, когда вырастет, хочет стать агентом, как Стайлз. А еще лечить животных, как Скотт, чинить машины, как Кора, и делать “очень важные дела”, как Дерек.

За обедом она даже у Олби выпытывает, что такое “любовь”, но тот в детском стуле сидит и плюется картофельным пюре, и Элли справедливо решает, что ему о взрослых вещах говорить еще рано. Дерек отвечает коротко: взаимопонимание. Не разжевывает и не меняется в лице, нанизывая спаржу на вилку. Элли кивает так, будто все сказанное – обычное дело. Она – маленький Стивен Хокинг в их большой семье. Хокинг в розовой кепке и шортах с Бэтменом.

У нее есть плащ, и она называет себя “Элли-сыщик”, но решает, что это не звучит прикольно и стоит посоветоваться со Стайлзом. Они партнеры, но об этом тоже нельзя говорить вслух – только отправлять крутые эмодзи в чате. Элли знает, что это такое.

Они недолго болтают в скайпе: у Стайлза каникулы, и он летит к Лидии в Нью-Йорк. Стайлз говорит: любовь – когда расстояние по барабану, потому что ты готов свернуть горы и нестись к ней со скоростью Флеша. К ней – это к Лидии. Они любят друг друга любовью с поцелуями – Элли знает, но это не “по-другому”. Она, конечно, не хочет целоваться со Скоттом – это противно. Противно, как есть брокколи на обед или быть в одной комнате с Олби, который ел брокколи на обед.

Стайлз прощается их “фирменным прощанием партнеров”, потому что его самолет идет на посадку. Элли тоже хочет полететь, но не в Нью-Йорк, а туда, к маме – в другую вселенную. Она переворачивает банку и считает, сколько ей не хватает до личного самолета. Много – на дне жестянки набирается всего двенадцать центов. Зато, может, хватит на билет. Летают же самолеты в какой-то там Нью-Йорк, а, значит, можно долететь и до мамы.

Элли об этом думает до отъезда Криса, потому что теперь ей надо решить, как проскользнуть в его машину. Будь она Сьюзан Шторм – никаких проблем, но Элли – Баки, а он невидимым не делается.

– Неа, ты остаешься со мной, – Айзек ловит на выходе из дома.

– Но я хочу с папой.

– С папой нельзя.

Элли знает. Знает, что Крис взять с собой не может, потому что он едет работать. И работа эта – трудная-трудная. Но Элли так хочется, так хочется поехать с ним – папа же тоже супергерой, у папы свой штаб – вдруг супермама будет пролетать мимо, но не поймет, что там – папа ее Элли. Супермама же его не знает. Скотта только, и то потому, что он – это Капитан Америка.

Кора говорит, что Крис – суперпапа, и другие суперпапы, которые его знают, обязательно передадут, что вот он – папа Элли. И супермама его найдет. Это как радио или телефон – все одно за другим. Для этого не нужно быть рядом.

А Айзек молчит, потому что “супер” можно вместо еды положить на тарелку – настолько его много. И насыщается, знаете, по горло.

У него фантазия греет бока на задворках сознания вместе со скудной базой знаний о супергероях. Айзек Бэтмена от Супермена-то едва отличит, зато мастерски меняет подгузник и сплавляет Олби во двор под четкое руководство малышки.

Они вместе играют, вместе едят и спят в одной кровати, и Элли зовет себя старшей сестрой гордо, наплевав на причинно-следственное кто есть кто.

Они почти заканчивают возиться в песочнице (Элли – чтобы докопать до ядра земли), когда сухой мексиканский ветер приносит что-то.

Запах, за который цепляется тут же. Вынюхивает, потому что знакомо. Это как когда Кора готовит овощной смузи, но Элли артачится, не пьет, потому что там брокколи – она же чувствует.

И здесь то же: пахнет тем, что знает, и это ведет туда, к дороге, и это приводит.

Элли замирает за кем-то. Поднимает голову, смотрит на затылок. А потом “кто-то” оборачивается. И нет, Элли не понимает, не узнает.

А Малия – да. Малии хватает одной родинки на загорелом лице, чтобы вспомнить, как Стайлз целовал, как обещал, что не оставит.

Вспомнить, как ей было семнадцать, и она родила от него дочь.

Элли перед Малией – не Элли с последней фотки в ее телефоне. Она стоит на ногах, она большая, и Малия почти забывает, что четыре года – это много. Достаточно для того, чтобы облажаться и не суметь все исправить.

– Ты кто? – этого ожидать следовало.

Малия не смотрит девчонке в глаза. Малия почти признает, что ей страшно – страшно назвать ее “дочь”, страшно, потому что взгляд волчий, но детский, взгляд ребенка; страшно, потому что она ее раздирала на части каждую ночь, потому что, господи, вот она, вот – Элли.

У Малии зрачки бегают, и она пятится назад, а потом девчонка опускает взгляд вниз – и все встает на свои места.

– Это мне?

Дети любят игрушки, а Малии по счастливой случайности попался подходящий магазинчик в окрестностях Сан-Диего. В коробке – Капитан Америка. Заезженное по телику лицо на мотив фанко поп, только в два, а то и в три раза больше.

Малия не прогадала: Элли тянет ручонки, и она в восторге, да, и внимание тут же – на парня с щитом. Малия не вспоминает, что Капитан Америка вроде как Скотт – наугад же взяла. И все это неправильно, наверное: она здесь, она.

А потом Элли опускает коробку и прижимается к ее ногам, и она говорит что-то вроде “спасибо”, и это – всего лишь ребенок, которому жестами, движениями проще, но Малия не может, потому что не привыкла, не так – не искренне. Она же может быть кем угодно, а девчонка к ней жмется без задней мысли.

– Ты не сказала, как тебя зовут.

– Малия.

– А меня Элли.

Она улыбается. Малия не знает, что для нее это важно. И не знает, что у нее из друзей только Роберта и волчонок Скотти. К Элли же в классе никто не подошел, чтобы сказать простое: давай дружить. А когда говорила имя – отворачивались.

Но Малия смотрит. И этого хватает, чтобы потащить за собой, туда – в дом. Элли все равно, кто она – Малия видит. Но она Стайлз, она его копия, и ей плевать, знакомы они или нет. Ей так захотелось -

но это неверно.

Малия останавливается, и ее машина там, у дороги, и она должна сесть и уехать. Но не может отпустить.

========== это не мой дом ==========

У Элли маленькая и горячая ладошка, и Малии некомфортно. Она хрупкая; она ребенок, и у нее жилка бьется на шее, и перегрызть горло – раз плюнуть.

Когда дверь с москитной сеткой захлопывается за их спинами, Малия думает: зря. Все это. Не имела права позволять вести себя: она опасна. Скотт не был прав, Скотт ни черта не знает.

В доме живет кто-то, но не Крис. Дом для двоих большеват. А запах. Много, незнакомый. Здесь люди, здесь другие оборотни. И у Элли худенькие плечи, и она вся будто из сна, но меньше, младше, и Малия – зверь, у Малии сносит крышу, пена изо рта, и.

Она вырывает руку, и она фактически разворачивает Элли к себе силой. У нее грудная клетка ходуном ходит, и вырываться – инстинкт, защита, но забывает, что это ребенок. Она дернула ее. Она сделала ей больно.

Малия смотрит и ожидает увидеть страх, но видит себя. Напуганную, в медовой глади детских глаз. И понимание во взгляде – это Криса, это от него. Обнимающего холодными ночами в Мейвилле, когда зубы стучали; говорящего, что все будет в порядке.

Элли не страшно, нет. Боится Малия, сглатывает. Карие глазенки смотрят в упор.

– Ты увидела что-то плохое? – девочка ни одного шага назад не делает, напротив – вперед. А Малия думает: она со всеми – так? Хватается маленькими пальчиками за ее ладонь и забирает страх – невозможное.

– Нет, – впивается ногтями в ладонь, пытаясь самообладание вернуть. В девчонке есть что-то – что-то, чего не может понять, но что на горло карикатурной гирей давит. Элли – не дочь, нет.

– Хорошо. Но если вдруг увидишь, ты скажи мне, ладно? Потому что я могу говорить с Богом. Прошу его, чтобы он помог моим друзьям, и Бог слышит и всегда-всегда помогает. Ты ведь тоже можешь попросить что-то у него, Малия. Но если тебе страшно, хочешь, я буду просить и за тебя?

Бог, помоги ей разобраться во всем этом дерьме.

Малии было семь, и каждый день они благодарили Господа за пищу, которую он дал им. Ей не нравилось – забывала слова молитвы и ерзала на стуле, выводя отца. А Кайли знала наизусть и шептала: я помолюсь и за тебя, Ли.

Отец подвел их. Сестринскими обещаниями выпачкал сидения маминой машины. Помолись за сестру, Малия.

Поблагодари Господа за дочь.

– Это Стайлз научил меня – говорить с Богом. Ты же знаешь, скажи, ты знаешь, кто такой Стайлз?

– Вот ты где, пупс, – чьи-то руки вдруг поднимают в воздух, сцепляясь в замок на ее животе. – Прекращай заваливать Малию вопросами, у тебя для этого Айзек есть.

– Ты что, знаешь, как ее зовут? – у Элли глаза по пять центов: как это – все знали, а она – нет?

– Малия – друг твоего папы. И моя сестра, – усмешка хейловская. Это она. Это – Кора.

– Как – сестра? Как я сестра для Олби? Или как ты сестра для Дерека? Но почему мне никто не сказал? И почему Малия не приезжала к нам в гости раньше? И почему она не узнала меня? – спрашивает, спрашивает. Не Малию, нет, а, может, и стоило.

– Меньше знаешь – крепче спишь, – Кора щелкает ее по носу и смотрит на сестру, и взгляд – я в курсе. Еще бы.

И Малии уйти хочется, убежать, потому что Хейлы здесь, потому что Крис отправил ей именно этот адрес. Думала: Франция, Мексика – дело вкуса. Знала ли, что все им, Арджентом, решено. Они ждали ее, они понимали, что приедет однажды. Пробил час – как в фильмах девяностых, ей-богу.

– Я должна ехать. Рада была повидаться, – Малия пятится назад. Задевает ногой один из цветочных горшков, и все так глупо. Кажется, будто наследила в чужом логове – вот ошибка.

– Но ты же только приехала! – Элли недоумевает.

– А теперь уезжаю, – Малия кивает-убеждает саму себя.

– Брось. Оставайся на ужин. Делаю гуакамоле сегодня – в Штатах такого днем с огнем не сыщешь. Заодно поможешь мне. Это не сложно, я научу, – Кора по-хозяйски хватает ее под локоть. – У тебя есть вопросы. Я отвечу, – говорит на ухо. Она знает достаточно – Малия понимает. К тому же, Кора – это не Питер. Впрочем, Малия не доверяет никому из них.

– Получается, ты приехала из Америки? – тем временем складывает два плюс два Элли, подпрыгивая на месте. – А живешь ты в Нью-Йорке? А ты тоже агент ФБР? А ты знаешь Лидию? А Скотта?

– Попридержи коней, пупс, – делает замечание Кора, а Малия зачем-то в ладони впивается (зачем – не ясно). Дело же не в упоминании Скотта или Лидии. Девочка знает их, и это вроде как нормально. Они были с ней, и это не они облажались в миллионный раз. Это Малия.

– Я не агент ФБР и не живу в Нью-Йорке, – наконец, отвечает она. Вероятно, достаточно нескладно, чтобы Кора отправила Элли за каким-то Айзеком. Тоже оборотнем, кстати. Здесь Криса нет – у Малии чутья достаточно, чтобы понять. Зато есть еще один волк.

Малия удивляется, когда видит, кто он, – ребенок. И удивляется, когда понимает, кто Айзек (тот-самый-Айзек-из-Франции). Они виделись, но Малия, конечно, знать не знала, как его зовут. Он высокий. Его сложно не заметить, хотя имя – так себе. И смотрит – вот прямо сейчас – с этой я-все-знаю усмешкой. Он узнал ее, вспомнил. Еще бы. Это Айзек стащил с себя куртку – джинсовка Скотта едва ли прикрывала грудь тогда – и даже замок застегнул после.

– Папа, – ребенок-оборотень хватается за его штанину. Айзек – отец. Сколько ему, двадцать один, два? Мальчик вертит кудрявой головой, но затем, очевидно, замечает Малию, потому что уверенным шагом направляется к ней. Она отходит назад. Непроизвольно.

– Это Олби, – решает представить Элли и в объятиях его стискивает, как щенка. Ребенок трогает ее за лицо. Малия думает, что не позволила бы, будь она на месте девчонки. Слюнявые дети – это не по ее части. Все дети, если быть честным. – Ты сказал, что хочешь познакомиться с Малией? Малия!

– Привет, – она ждет, что этого будет достаточно, но затем ребенок тянет к ней свои загорелые ручонки, и она сглатывает. Достаточно шумно, чтобы Айзека это повеселило.

– И чего ты стоишь, возьми его! – командует девчонка. Малия не проводит аналогию с собой. Малия, конечно, не позволяет себе думать, что Элли похожа на нее. Нет. Элли – дочь Криса Арджента. Элли – Стайлз, Скотт даже, может, но не Малия.

Айзек не забирает своего сына. Малии хочется заехать ему по роже, но вместо этого берет мальчика на руки, пока девчонка с видом опытной мамочки контролирует процесс.

Олби смотрит на нее внимательно. А потом ни с того ни с сего начинает рыдать, и сопли текут на ее рубашку. Малия поклясться готова, что Айзек откровенно ржет.

– Иди к маме, малыш, – Кора забирает его, но она точно давит смешок. Ребенок заикается, а Элли смотрит так, будто довести кого-то до слез – преступление. Малия профан по части детей.

– Не быть тебе няней, – замечает Айзек насмешливо.

“И матерью”, – сама добавляет.

//

В конце концов, Айзек уводит детей, хотя Элли протестует, потому что она большая, и папа научил ее пользоваться ножом и вилкой, и она может готовить вместе с Корой. Малия – нет. Она режет палец, когда чистит авокадо, и она первый раз в жизни видит это. Кора подшучивает над ней, но она делает это по-доброму. Так, как Малия шутила в детстве над Кайли.

Она не называет Кору “сестрой” – не может. Ее лежит под мрамором могильной плиты на кладбище Бикон Хиллс. Хейлы – не семья.