Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Но тогда тебя не возьмут в космонавты.

– А причем это тут космонавты?

– А они морковь едят.

– Но если я буду есть морковь, я же стану оранжевым. Это все из-за пигмента каротина. Пигмент такой. Он меняет цвет кожи. И тогда все будут думать, что у меня гипо…тиреоз.

– У тебя склонность воображать себе болезни, которых у тебя нет, – Стайлз в галстуке, болтающемся на потной шее, показывается в раздвижных дверях. От него пахнет тайской едой навынос и мужчиной, с которым для взрослых настольных игр нужен только стол, хотя совсем недавно с первой зарплаты он покупал плейстейшен и силиконовые формочки для льда с ибэй.

– Займемся сексом на столе? – он убирает волосы с ее шеи, уже когда их сын видит десятый сон в своей постели, не выпуская из рук пластикового База в подарок от Малии.

– Разумеется, нет, Стилински, – Лидия ныряет ладонью за его пояс, не расстегивая молнию, но Стайлз ее останавливает.

– Нет, – он плюет на руку, просовывает ее под тесную юбку. – Я хочу услышать, как ты говоришь мое имя.

– Томас может проснуться в любой момент. О боже, Стайлз, – она влепляется в его плечо, когда он с толком дает ей то, что нужно. – Быстрее.

По правде говоря, Лидии – отличной матери и без пяти минут одной из самых влиятельных женщин Нью-Йорка по отчислениям на банковские счета за текущий год – не в пору стонать от его пальцев и при том скоблить ногтями итальянскую столешницу на заказ, на которой утром она будет заливать молоком кукурузные хлопья для сына.

– Да, детка, – одной рукой Стайлз стягивает штаны – ткань сползает к щиколоткам по небритым ногам, – мнет в пальцах влажную головку члена. – Лидия… Лидия…

– Он тебя услышит, – она закрывает ему рот, насаживаясь на его пальцы. – Мне нужно… мне нужно больше, – недовольно стонет Лидия, раздраженная, что его рот занят не тем, вдобавок их последний секс был без малого две недели назад.

– М-ам? Мама? Мама! – это Томас, и его растущая за раздвижными дверьми маленькая тень с любимой игрушкой в руке заставляет Лидию оттолкнуть Стайлза до того, как между створками появляется заспанное лицо сына с засохшей на щеке черточкой слюны.

– Это Скотт. Он умер, – Томас спросонья трет глаза, его пижама с «Тачками» смялась. – Спинозавры захватили нашу планету и съели его. Полностью!

– Это всего лишь плохой сон, милый, – отвечает Лидия Томасу и оборачивается к Стайлзу. – Не говори, что смотрел с ним «Мир Юрского периода», – возмущается она, и это его возбуждает. – Я отключу кабельное, – добавляет Лидия, когда Стайлз самодовольно прищуривается.

– Да ради бога, у меня подписка на Нетфликс.

– И на сайт с голыми тетями? – спрашивает Томас, зевая и показывая ровный ряд еще не выпавших молочных зубов.

– Ты что, лазил в моем ноутбуке?!

– Томас, возвращайся в кровать, – велит Лидия.

– А ты ко мне придешь? – сын прижимается к ее боку. – Три сказки, пять объятий и песенка, да?

– Бегом, – Лидия подталкивает его к двери.

– А с тобой мы завтра поговорим! – замечает Стайлз Томасу вслед. – Дети!

– Даже знать не хочу.

– Ну, потом нам все равно придется ему объяснить, откуда в мамином животе взялась его сестренка, – Стайлз целует Лидию в теплую ямку там, где челюсь встречается с шеей.

– Я пью противозачаточные, никакого второго ребенка, я говорила тебе.

– Даже если он единственный, кто спасет наш брак? – горько усмехается он. Лидия поправляет шелковый, чайного цвета лифчик, прокручивает золотую сережку.

– Но это же не я утрирую из-за твоего начальства и смотрю порно.

– Да он же наверняка всех баб, которых трахает, зовет Лидией!

– Слушай, детка. По-моему, ты забываешься. Поговорим за завтраком, когда ты вспомнишь, что я твоя жена и Питер не имеет никакого отношения к нашему браку.

– Мама! – кричит Томас. – Я жду!

Стайлз останавливает ее, притянув к себе за живот.

– Я сам. Три сказки, пять объятий и песенка, – он целует Лидию в висок. – Достань взбитые сливки и жди меня в спальне. Мы с тобой еще не закончили.

– Приподнятое настроение, Мартин?

Ровно в девять утра по ее золотому «Ролексу» Питер по-хозяйски толкает стеклянную дверь в ее кабинет в здании Эмпайр-стейт-билдинг. Он пахнет первым ароматом от Клив Кристиан, вьетнамским кофе и экокожей и блестит, как его новенькая бронированная яхта на Гудзонском причале.

– Неужто Стилински и ты снова соприкасаетесь чем-то кроме общей жилплощади?

– Кончай упражняться в остроумии и застегни рубашку, – Лидия брезгливо оценивает царапины от накладных ногтей на его шее вне его полной – после Скотта – неспособности срегенерировать. – На носу онлайн-конференция и крупная сделка с Северной Кореей, а твоя репутация и без того сплошной черный пиар. Не втягивай в это и меня.

– А я и не скрываю имен тех, с кем сплю, моя дорогая.

– Я не твоя дорогая, а твоя правая рука. В прошлом месяце вся желтая пресса трубила о секс-скандале вокруг тебя и русских моделей.

– Я тебя умоляю. Три девочки Реймонда для «Викториас Сикрет» тогда неплохо провели время в моих апартаментах в Сохо. И я отсудил у издательств двести тысяч долларов у каждого. Понапишут всякое.

– Ты омерзителен.

– У меня есть ребенок, дом и дерево в моей резиденции в Западном Голливуде. Это приятное чувство – жить для себя, попробуй как-нибудь.

– Может быть, если бы у меня не было совести, как у тебя.

– У меня есть совесть. Просто более избирательная.

– Довольно, – обрывает его Лидия. – Если у тебя нет работы, возьмись за мой отчет.

– Это за тот, что сегодня в восемь должен был лежать на моем столе?

– Вообще-то, хотела тебя предупредить, что беру отгул. Нью-Йорк-Сити-балет сегодня ставит «Щелкунчика» в Линкольн-центре. Томас ждал его с прошлого Рождества, и Стайлз еще полгода назад купил нам билеты.

– Так разве «Щелкунчика» не в предрождественскую неделю показывают?

– Смена расписания. Так ты меня отпускаешь? – Лидия проводит языком по губам. Во рту вкус помады.

– Я сплю, или ты правда просишь у меня разрешения?

– Я уйду в пять.

– Не забудь перед этим оставить отчет на моем столе, – Питер прокручивает в окольцованных золотом пальцах уже пустую кружку, – Мартин.

Нью-Йорк пыльный и шумный: громыхают отбойные молотки возле фургонов доставки, гудят машины, полицейские лепят штрафные квитанции на лобовые стекла хэтчбеков за стоянку в неположенном месте, рабочие в оранжевых жилетках перекрикиваются между собой.

Они стоят в пробке среди роя желтых такси, и в салоне пахнет, как в старом гараже.

– Я хочу позвонить Малии! – выкрикивает Томас. – Хочу позвонить Малии. Малии хочу позвонить!

– Ради всего святого, набери ей в ФейсТайме, если невтерпеж. Только недолго, иначе тебя снова будет тошнить, – Стайлз выглядывает из окна «форда» и давит запястьем на гудок.

– Это все вестибуляторный аппарат. Так начинается морская болезнь: глаза видят каюту с никуда не плывущим полом и потолком, но вестибуляторный аппарат чувствует покачивание – его не обманешь.

– Вестибулярный, – поправляет Лидия.

– Ты опять начитался всякого в интернете, креветка? – отвечает Малия. Томас вертит телефоном, и Стайлз успевает увидеть сгоревший лоб и башенку сложенных друг в друга пластиковых стульев за спиной.

– Малия! Малия! – кричит Томас. – Ты что, пиццу ешь? – он подозрительно прищуривается.

– И пью колу. Приезжай, – звук такой, словно она раскачивается на стуле. – Вы все еще закупаетесь комбикормом в том вашем веганском амбаре раз в неделю?

– Мы вышли за рамки местной китайской забегаловки с обедами навынос, детка, – важно отвечает Стайлз.

– И давно это ты перестал брать готовые макзавтраки и маффины с двойным беконом в «МакДональдс», Мистер Я Вышел За Рамки Местной Забегаловки? – насмешливо замечает Лидия.

– Да это Коффи пару раз просил меня.

– А это не он еврей? – спрашивает Малия.

– Ладно, это все тот кошмарный морковный торт без белков из «Хол Фудс», – сдается Стайлз.

– Я отдала за него сорок долларов, – недовольно говорит Лидия.

– Хорошо, что мы не банкроты.

– Что?

– Мама… – стонет Томас.

– Комбикорм, – говорит Малия.

– Где пакет? Стайлз, я же просила тебя взять пакеты! Останови машину!

Правда, потом они все-таки добираются до Линкольн-центра. У Стайлза вспотевшие подмышки, пиджак в очереди на химчистку и сын, который невозмутимо ест апельсиновый маффин против положительного теста на пищевую аллергию и вывернутый после авто желудок.

========== о трудностях брака и сербском сыре в масле ==========

– Да отсюда ничегошеньки не видно же, – заводит очередную шарманку Томас, вытягивая стянутую красной бабочкой шею над лысеющим затылком в кресле напротив. Они сидят на балконе второго яруса в душном зале Метрополитен-опера, отец с двумя дочками возле увлеченно обсуждает либретто.

– Томас, – Лидии нужен один взгляд, чтобы сын стал, как солдат в почетном карауле, но скоро его натянутая спина, так и не вылепленная годом верховой езды, предсказуемо сгорбливается, и он снова начинает ерзать.

– Томас.

– Он прав, у этих мест функционал тот же, что и у последнего ряда в кинотеатре, если ты понимаешь, о чем я, – отвечает Стайлз. Он не говорит, что отдал за билеты половину своей зарплаты, которую приносят ему кресло босса и документы о регистрации ИП. Он молчит, что ужался в техобслуживании на эти полгода – нью-йоркское метро не такое забитое и не воняет только резиной и луковыми кольцами, многие жуют жвачку со вкусом жвачки и пахнут дезодорантом.

Стайлз обтирает ладони о брюки.

– Мистер и миссис Стилински? – это один из работников Метрополитен – «Джорджо» значится на бейдже, – у него отутюженный по брючной складке костюм и зачесанные назад седые пряди с помощью геля для волос. – Извините, что прерываю вас, но вас ожидают в ложе.

– В ложе! Вот повезло, – шепчет отцу старшая девочка, а Лидия смотрит на Стайлза, и ему тогда думается, она ищет в его глазах оправданную за годы супружества инициативу – это вроде той, когда он, еще в синтетической форме Академии, срывал ее лекции в Колумбийском и они занимались быстрым сексом без защиты в туалете. Но Стайлз только растерянно ведет плечом.

Бог свидетель, ему нечего ей предложить, помимо того, что у них уже есть.

– Вы знаете, мы одни. Наверное, вышло недопонимание. Мы покупали билеты на балкон, – говорит Лидия.

– Вас ожидает мистер Хейл, – добавляет Джорджо – и все встает на свои места. Вот он, с укладкой, в модном дизайнерском блейзере, выбритый, как попка младенца, смотрит в бинокль и облизывает ложку, вынутую из картонного стаканчика с мороженым.

– Смотрите-ка! Дядя Питер! И у него там «Тилламук» и для нас есть!

Ровно три невскрытых стаканчика. И Лидия вскипает, против привитого этикета и пятничных визитов к частнопрактикующему психологу. Но Стайлз не дает ей договорить:

– Знаете, а вы как раз вовремя, спасибо, – быстро отвечает он. Лидия приподнимает брови. – Что? У него там лучшие места, должна же от него быть хоть какая-то польза.

Когда ты отец, абсолютно все начинает делаться для ребенка: от субботних походов в кино в девять утра с вегетарианскими роллами вместо сладкого попкорна, биониклов в макбуке, на коробках хлопьев и собственных трусах до совместной ложи в театре с дядей Питером, который знает все балетные позиции, «Щелкунчика и мышиного короля» и вносит пожертвования для уток с ожирением печени.

Лидия накрывает его ладонь, и Стайлзу впервые хочется одернуть руку. Когда ты отец, муж и взрослый мужик, твоя обида никому не сдалась. Она отдает Томасу свое мороженое. Стайлз тоже. А вот и чувство до смешного нелепой потребности в МакКолле. Стайлз срывает галстук после третьего пируэта. Он думает о Коре и ловит себя на мысли, что ему не стыдно. Потом наклоняется к своей жене:

– Срочное дело в агентстве. Возьму такси.

Стайлз не целует ее быстро или хотя бы в щеку. В ложе висят запахи мускатного ореха и бананового сплита с печеньем из пустых стаканчиков – не меньше пяти гребаных баксов за каждую, думает Стайлз. План записаться на прием к семейному психологу в Мидтауне теперь не кажется лишенным смысла.

Рука Лидии спадает с подлокотника, когда он рывком поднимается. Томас сидит в пол-оборота и не видит его. Он усиленно орудует пластиковой ложкой, розовой, как в «Баскин Роббинс».

Лидия стягивает губы, но Стайлз все равно уходит, ощущая скользкие от пота подмышки и осознавая, что брак – это еще хуже, чем керлинг, страсть к мягкой мебели на смену сексуальному голоду и сырая рыба с рисом без жира, которую готовит Питер.

В его агентстве все так же: оранжевые пластиковые стулья, дешевые вонючие пепельницы, вентиляторы на батарейках и кулер с горячей водой.

– Балет разве уже закончился, босс? – Коффи, которого Стайлз переманил к себе из ФБР сразу после платы за аренду тогда еще разорившейся страховой компании, лениво разминает затекшую шею. Его черная кожа посерела от усталости и хронического недосыпа.

– Да… да, закончился, – рассеянно отвечает Стайлз.

– Рановато. И за что только деньги дерут? – замечает Рамирес – бывший коп из Нью-Джерси – из-за монитора в углу. Оттуда тянется запах «Тука» с беконом.

– Ты в порядке? Погано выглядишь. Жена продинамила тебя в выборе кино, где Моника Белуччи раздевается догола? – шутит Коффи. В его представлении романтический вечер – это заказать доставку итальянской еды, купить пачку презервативов про запас и сидеть смотреть «Америкаснкий пирог», пока дети спят наверху.

– Та женщина… Саманта. Она звонила? – Стайлз до непривычки сухой и нервный.

– Звонила. Я ей намекнул, что дело-то давно пора передать копам в Чайнатаун. Знаешь, у таких случаев есть название. Они называются провальными, и я такими не занимаюсь. Между нами, босс, не резон это, а мне еще налоги платить и за колледж старшего.

– Перезвони и скажи, что мы беремся. Пусть придет завтра с тем фото из колледжа и распечаткой последних платежей по кредитке ее дочери. И проследи, чтобы копы не прочухали.

– Босс, ты меня слышишь? Это дело – то еще дерьмо. Влезем в него, и с грани разорения слетим в долговую яму. Агентство без пяти минут банкрот, у тебя на носу годовщина. И мы и без того здесь сутками жопы рвем. Мужик, я уже и не помню, когда целовал свою младшую на ночь.

– Я сказал, мы берем это дело, – рявкает Стайлз. В своем кабинете он раскручивает бутылку с акцизной маркой и думает, что Лидия для него всегда была слишком сложной.

В гардеробной ее ждет чемодан на сорок четыре фунта, забитый его шлепанцами «адидас», гавайскими рубахами и сливочно-белым бельем от «Бали», которое она купила, пока ждала подтверждения брони на номер-люкс в Майами-бич и брони на парусную яхту с джакузи и персональным шеф-поваром до острова Саус-Бимини.

– Мама? – Лидия зажимает мобильник между плечом и ухом, копаясь в шелке лимонного цвета и миленьких кружевах. – В пятницу мы со Стайлзом вылетаем во Флориду – мой сюрприз на нашу с ним годовщину, если ты о ней помнишь. Одну ночь проведем в Майами и две – на Багамах. Будем в Нью-Йорке во вторник. Могу я рассчитывать на тебя, или мне звонить няне?

И вот, спустя четыре бесконечных дня, она сидит за столиком в задней части рыбного ресторана «Эстиаторио Милос». В черном вечернем платье, тугом, как капрон и чулочные резинки на ее бедрах, с массивными серьгами от «Тиффани», которые оттягивают мочки.

– Что-нибудь выпьете, мэм? Пока ждете, – спрашивает официант. Блондинистые прядки жирно блестят от бриолина.

– Стакан воды.

– Лед и лимон, мэм?

Рано или поздно первоначальная сумасшедшая влюбленность перерастает в стабильные отношения, зачастую с менее диким сексом, затем появляются супружество, центр планирования семьи, когда на смену плановой физической близости приходят задержка месячных, УЗИ и потребность в меблировке гостевой под детскую. Венцом супружеских отношений становится рождение ребенка: ты спускаешь по тысяче долларов в месяц на безглютеновую смесь, послеродовой бандаж, антицеллюлитные крема и частные занятия с инструктором по йоге и пытаешься похудеть с десятого размера до восьмого, причем секс вообще отходит на второй план.

– И все-таки я, наверное, не откажусь от бренди, – обращается она к официанту. – Французский «Наполеон», но не выше двадцати трех градусов. Двойную порцию.

Мальчишка задерживает на ней взгляд дольше, чем позволяют приличия. Но Лидии все равно.

Стайлз опаздывает, и она в одиночестве приканчивает бокал бренди за мучительные полчаса, прошедшие с часа, который она провела в ресторане, пропитавшемся запахами австрийских десертов, дубовых полов и табака.

– Ты забыл про ужин, да? Скажи честно.

Стайлз отвечает после двадцати гудков. Его сбившееся дыхание шумит в динамике вместе с сиплыми гудками барж и помехами в полицейских рациях.

– Это место преступления, – доносится до Лидии суховатый голос его напарника-копа. Где-то в далеке сигналит скорая.

– Допросите его, когда он очнется. Вытяните все, что он помнит.

– Его везут в Маунт-Синай.

– Черепно-мозговая травма.

– Нам нужен ордер.

– Он единственный свидетель. Не вкалывайте ему сильнодействующий анестетик.

– Что известно о потерпевшем?

– Предоставьте ему адвоката.

– Стайлз?

Колеса каталки бьются о гудрон, дальше Стайлз снова на проводе, но его голос то и дело глохнет из-за плохой связи.

– Не получится приехать. Допрос свидетелей, горячее дело, ну ты понимаешь. Куплю бутылочку твоего любимого вина, и встретимся дома через пару часов. Или снимем номер в «Парк-Саус». Короче, потом решим, я тебе наберу. Прости, детка.

Рано или поздно первоначальная сумасшедшая влюбленность перерастает в супружество, зачастую с более высокими требованиями к комфорту и составу пакетированного мыла и кондиционера для волос, зато с обеденным столом, который всегда накрыт.

Когда градус притупляет ее разочарование в браке, Лидия возвращается в пустой офис с еще не остывшими принтерами и отпечатками тел на спинках стульев. Питер отмечает, что она совершенно красивая и пьяная, когда она наплевательски сбрасывает туфли со стертых в кровь пяток и срывает серьги. От нее густо пахнет французским «Наполеоном» за восемь тысяч баксов, губной помадой и вишневыми сигаретами. Это Мартин, с которой он хотел заниматься любовью на Сейшельских островах и ужинать лобстерами в ямайском роме на борту его личной яхты. Мартин, которая бы делала ему крышесносный минет, а он водил бы ее на Парижскую неделю моды и закрытые показы в Опере Гарнье. Мартин, которая была бы с ним, как сербский сыр в масле.

– Знаешь, почему некоторые мужчины предпочитают спать с женщинами, у которых уже кто-то есть? Им так спокойнее. Ведь женатые менее требовательные.

– Хочешь, чтобы я побыл твоим психологом?

– У меня есть психолог. Я плачу ему двести долларов в час.

– Тогда сексологом? И от слепого не уйдет, что твой со Стилински медовый месяц закончился с посадкой на борт «Американ Эйрлайнс» в Лионе три года назад, дорогая моя.

Он не скрывает, что в паху у него все натянулось, брючная ткань и тугие боксеры. Питер знает, что он лучший во всем, составляет эту американскую мечту с реклам элитного парфюма и авто люкс-класса, на которые вздрачивают лысеющие страховые агенты и мультимиллионеры. Он олигархически богат и привлекателен даже в свои неполных пятьдесят два, для него острова с розовым песком и ароматические свечи, и тест-драйвы спорткаров стали не приятным разнообразием, а стилем жизни.

– Вообще я не центр реабилитации, Мартин, но кое-что могу.

И потом, все это, естественно, не более чем своевременная в своей надобности моральная поддержка, но Питер втирает в нее слюну и мнет большую грудь своим поганым ртом, совершая акт грязной любви до скрипа вульгарной в своей дороговизне итальянской столешницы.

Комментарий к о трудностях брака и сербском сыре в масле

Gemini, спешл фо ю, дорогая :))) Не будь общения с тобой, не пришла бы в голову идея зашипперить здесь Пидию.

Брак на то и брак, что легко бывает только в кино, и (!) я не в тайном сговоре с DanaSolt, гыг, на это все есть свой обоснуй ;)

========== леди и джентльмены, добро пожаловать на нашу выставку ==========

[Крошка, дай мне свою руку.

Теперь переверни ее, и дай мне свою вену].

Стайлз свернул мысль о самостоятельном деле, когда после трех месяцев с родов она перевела Томаса на сухую гипоаллергенную смесь, оценила свои раздавшиеся на два размера грудки, оплатила курс миостимуляции и вернулась на работу. Когда Томасу исполнился год, Стайлз все-таки согласился на няню, отлепил сына от себя и открыл агентство в Адской кухне. Стал пропадать там целыми днями, забывал про показы и скрининги ультрамодных документалок ее старых друзей на ковровой дорожке и видеочаты с ее отцом на фоне Средиземного моря и его малолетней подружки топлес.

Потом конкуренция навалилась на Стайлза кипой нераскрытых дел в папках с подшивкой, обострением поджелудки и нехваткой кадров в агенстве. Он все больше отдалялся, а иногда вообще не приходил домой ночевать. Запах пота от его одежды и щетина на подбородке говорили о том, что он в очередной раз спал на диванчике из кожзама в своем кабинете, нервозность свидетельствовала о неоплаченных счетах и задержках в выплате зарплаты сотрудникам. И он больше не спал с ней. Иногда, когда он возвращался до того, как она заправляла кофемашину, взбивала Томасу белковый смузи и везла его в детский сад.

И потом, всегда был Питер, не в меру совершенный, вызывающий чувство неудобства у всех этих женщин, работающих на него, кроме его агента по внешним связям, адвоката с женой и ее, Лидии. Она знала его как облупленного, он был тем мужчиной, с кем она одинаково могла обсудить разорение автопрома, высшую математику, Кафку и своего гинеколога. Она ценила его, как ценят друзей, с которыми можно поиграть в монополию под бутылочку виски или сплавить под их ответственность своего ребенка в морской круиз до Панамы. Она доверяла Питеру, а Стайлз доверял ей, пока она не совершила ошибку. И сразу об этом пожалела.

– Где ты была?

– На работе.

– С ним?

Она перебрала все возможные последствия, проревев всю ночь в Сохо. Она вспоминала, какими они были и какими стали. Пока еще Томас не оказался компромиссом, на который оба готовы были пойти, чтобы обойтись без развода. Ей нужен будет адвокат, подумала она, а потом вспомнила, что ее муж – гиперактивный мальчишка, который быстрее откажется от привычки обкусывать заусеницы и переедать, когда волнуется, чем отсудит что-то у нее, тем более ребенка, и разрыдалась еще сильнее.

– Понятно. Я понял, – Стайлз дергается, его налитые кровью глаза беспорядочно блуждают. На нем рубашка, какие в восьмидесятых носили биржевые маклеры: в яркую тонкую полоску, с белым воротничком и накрахмаленными манжетами. Такая рубашка говорит о деньгах, сделанных в прокуренных комнатах. Это она ему купила. Пыталась подстроить его под себя все годы их брака, а он любил ее и поэтому втискивал свои раздобревшие на тренировках мускулы в сверхузкие модные пиджаки от «Луи Витон» каждый божий день.

– С годовщиной, любимая.

Как легко он вжимается в нее ртом, раздвигает языком губы. У его слюны привкус водки, солоноватого жареного масла.

– За последние четыре года я принес больше извинений, чем политик, имеющий пристрастие к кокаину и нестандартным формам секса. И я все равно, блять, чувствую, что должен опять просить прощения, – он нервно посмеивается. – Ты уж прости за отстойную годовщину, отстойный брак и отстойного мужа. Прости, что не завели еще одного ребенка.

– Папа?

Томас – на щеке красный отпечаток от подушки, глаза заспанные – шлепает к ним от детской, рассеяно комкая край своей футболки с Мэтром. Переводит настороженный взгляд с одного родителя на другого. Стайлз делает шаг вперед.

– А мы с мамой только закончили говорить о том, как здорово, что мы с тобой летим к Скотту и Малии сегодня. Это был наш тебе сюрприз! – весело говорит Стайлз, но Томаса эта новость нужным образом не радует.

– А мама?

– А у мамы много работы, дружок, – отвечает ему Стайлз и обнимает его за плечи, но Томас вырывается.

– Но почему? – взвизгивает он. – Ты должен был купить билет и для мамы!

– В следующий раз мы обязательно навестим Скотта и Малию все вместе, милый, – говорит ему Лидия. – А пока поезжай с папой.

– Нет! Нет! – вопит Томас и показывает на Стайлза пальцем. – Ты должен был купить билет и для мамы!

– Дружок…

– Я хочу к Малии! Отвезите меня к Малии и оставьте там навсегда!

Когда ты молод, ты говоришь себе, что не станешь ни с чем мириться. Если твой брак недостаточно крепкий, если ты стеснен связями своей жены и обществом банкиров и владельцев гольф-клубов и в гробу видал бридж. А потом ты становишься старше и понимаешь, что пока все будут гораздо счастливее, живя вместе, пусть даже это трудно, стоит попытаться. Возможно, пока жена не изменит тебе с Питером Хейлом.

– Заставь его поесть, ладно? Он отказался от завтрака и бортовых сэндвичей, сказал, что не возьмет в рот и крошки, пока я не отвезу его к тебе, – Стайлз устало потирает переносицу, когда Томас виснет на Малии, не желая ни с кем говорить. – Временами мне кажется, что он твой сын.

– Если бы у меня была награда «родители года», я бы дала ей вам по башке, честное слово, – Малия поглаживает Томаса по спине, и Стайлз готов признать, что она стала той женщиной, которой он хотел видеть ее, когда отстаивал ее человечность. Так или иначе, он знает о ней достаточно, чтобы понимать то, что Скотт еще не понял.

– Ты лучшая, – говорит он без особой радости, но с отчетливой благодарностью в голосе. И Малия это принимает, хотя и делает вид, что интересуется пятнами кетчупа на пластиковой столешнице больше, чем его браком.

– Люблю тебя, – между делом говорит ей Скотт, и Стайлз думает, что у них с Лидией такого никогда не было: чтобы обмениваться сдержанными взглядами, в которых, в этом интимном жесте, сквозила бы неприкрытая страсть, ставшая способом общения, а не месячной премией в размеренном браке.

– Лидия? – спрашивает Скотт больше утвердительно, когда они садятся на обтертые барные стулья в австралийском пабе с липкой стойкой, флагами «Юнион Джек» и потными байкерами, гоняющими бильярдные шары на загаженных пивом столах.

– Лидия, – соглашается Стайлз, вляпываясь локтем в размазанную по стойке горчицу, пока барменша с выжженными химией волосами и именем «Большая Джо» толкает к ним бутылку без этикетки и два вымытых коньячных стакана. – Можно поверить, что на дворе до сих пор восемьдесят девятый. Где еще ставят Тома Петти в музыкальном автомате и продают говенное «Теннентс экстра»?

– Мне нравится, как ты ходишь за барной стойкой. Половину времени я смотрю футбол, а половину представляю, как нагибаю тебе над ней, – мурлычет какой-то байкер Большой Джо, и Стайлзу кажется, что его стошнит.

– Это что, чертов угорь в бутылке? Не хочу к расстройству психики добавлять еще и расстройство желудка.

– Прямые поставки из Австралии. Дать тебе «Кэмел» синие?

– Знаешь, что такое брак, мужик? Говенный пережиток прошлого, сохранившийся еще с тех времен, когда он был важен для выживания человека как вида и когда люди не жили дольше тридцати. Но знаешь, что еще? Мне уже двадцать восемь.

========== всегда реальный, но никогда не реалистичный ==========

Комментарий к всегда реальный, но никогда не реалистичный

Меня не было больше двух недель, но за это время я так и не научилась писать большие главы, ыы. Тем не менее надеюсь, что этот кусочек вас порадует.

Продолжение темы, крючок которой был заброшен в главе “ya’aburnee” :))

“Чак энд Чизес” – американская сеть семейно-досуговых центров.

Фик очень медленно, но все-таки подходит к концу. Изначально планировала уложиться в 50 глав, но не уложусь. 55 – максимум? Главы продуманы до победного эпилога, сейчас на досуге кручу-верчу в голове мыслишку о сборнике по второму гену, который будет прямым продолжением ХСА. Если вы заинтересованы в этом хоть чуть-чуть, дайте знать, чтобы начать “причесывать” новые идейки, гыг :))

И спасибо за ваши оценки “нравится”, отзывы и тык на “жду продолжения”. Нет ничего лучше, чем знать, что есть те, кто все еще со мной :))

[Если бы ты показала мне

фотографию моей жизни,

в которой нет тебя, я бы

не поверил].

Малия стягивает с Томаса полотенце-пончо, пока он долбит пятками по матрасу, выбивая из него запах синтетики и стирального порошка.

– Малия? – зовет он, просовывая сырую голову в ворот чистой футболки для лакросса.

У них он из раза в раз отказывается из нее вылезать, а потом снова приезжает Лидия, обычно взвинченная из-за долгого перелета, воды без льда, вонючих калифорнийских такси и гиперинфляции, оставляет дыры в их линолеуме и заставляет ревущего, не желающего возвращаться обратно Томаса снять футболку, вдобавок со всем недовольством высказывает Скотту, что после них он становится неуправляемым. Малию это бесит.

– Ну да, общество циничных бюрократов, которые трахают няней своих младенцев из пробирок и делают деньги на героине с Ближнего Востока, их жен, пристрастившихся к алкоголю и сексу по телефону, и детей постарше, в десять таскающих противозачаточные из родительских заначек, – все они определенно лучше влияют на Тома, – однажды сказала она Лидии.

– Ты выросла на шоу Джерри Спрингера, – раздраженно ответила ей та.

– Я выросла в лесу, – отрезала Малия.

– Малия? – снова зовет ее Томас, ерзая на их со Скоттом двухспалке. За окном идущие с пляжа скрипят шлепанцами и резиновыми надувными кругами.

– Хочешь, чтобы я включила тебе третьи «Тачки»? У нас остался замороженный йогурт. «Бен энд Джерри», по-моему.

Но Томас не в своей манере вертит головой.

– Почему папа сердится на маму? – спрашивает он, поднимая на нее свои огромные карие глазенки с пучком девчачьих ресниц.

– Потому что взрослые иногда делают глупые вещи. Много глупых вещей.

– Каких глупых вещей?

– Разных, – отвечает Малия так, чтобы это имело не больше смысла, чем предвыборная программа Трампа. Она зареклась, что как только Томас станет сыпать вопросами, она не будет ему врать. Так или иначе, она уже достаточно морочит всем голову: о наплевательском отношении к браку, неготовности к беременности и ее крошечному исходу в подгузнике, или о направлении в центр планирования семьи, датируемом прошлой неделей. Скотт всегда мечтал стать отцом до тридцати, ему ужасно хочется ребенка. Он решился сказать ей об этом всего раз. Она не ответила.

– Ты тоже делала глупые вещи? – снова любопытствует Томас, окончательно отколупывая белую краску с номера 11 на синтетической футболке. Снизу от парковок поднимается жаркое марево и запах подгорелых морепродуктов.

– Все взрослые делают глупые вещи.

– О боже! Тогда я не хочу становиться взрослым, – потрясено заключает он.

– Ты там поосторожнее со своими желаниями. Иногда они исполняются, – в конце концов, говорит Малия.