Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Выгоню машину из гаража, – он целует ее в нос с самодовольной ухмылкой обладателя подержанного спортивного «мустанга» 62го с откидным верхом и воздухозаборником на капоте. Машины, в которой нет места для двух детских кресел, надувного острова и нового стульчика для кормления с летней распродажи. На такой ты едешь к побережью с забитой косяками пачкой из-под «Пэлл-Мэлл», ананасами в рюкзаке и парнем на водительском сидении, который врубает «Блинк-182» и всю дорогу держит руку на твоем голом бедре.

Их сын сидит на покрывале у сдутого бассейна, сгорбившись над альбомными листами с зажатым во рту восковым мелком. Из-под развернутой козырьком к затылку бейсболки торчат выжженные на солнце кудряшки, футболка смялась.

– Не забудь про математику, – Кора стягивает волосы на затылке и нагибается, чтобы поцеловать его. – Мы с папой заберем вас в следующую пятницу.

– Ладно, – Олби неопределенно ведет плечом и утыкается в альбом, почесывая расцарапанную коленку.

– Малыш, я твоя мама, и ты можешь рассказать мне все, что угодно, ты же это знаешь? – Кора поднимает его голову за подбородок.

– Когда Элли вернется домой?

– Не знаю, – честно отвечает она, поглаживая его по все еще пахнущей кремом от загара щеке.

– Почему Малия ее бросила?

Она спускает руку вниз.

– Иногда родителям приходится оставить своего малыша, потому что только так они могут защитить его. Знаешь, есть вещи, которые просто случаются, как бы ты ни старался.

– И ты бы тоже меня оставила?

– Если бы это был единственный способ защитить тебя, да.

Олби опускает голову, копая пальцем шрам от прививки. За его спиной останавливается Айзек, перебрасывая ключи от машины из одной руки в другую. На шее висит полотенце. Они обмениваются многозначительными взглядами, которые практикуют все последние годы в их крошечной квартирке с открытыми окнами в квартале круглосуточных сетевых забегаловок, когда посреди ночи радионяня выдает шелест сползшего одеяла из общей детской сразу после стука мусороуборочной машины с орущим из нее чарт-листом латинских песен.

– Мама, – Олби поднимает на нее глаза, и Кора понимает, что он сейчас расплачется. Его губы, которые достались ему от нее, стягиваются в полоску, как у Айзека. – Пообещай, что ты меня не оставишь. Никогда-никогда.

Она притягивает его к себе за голову, и он забирается к ней на колени, как когда ему было четыре и он пугался бешеных австралийских бэкпекеров с их рюкзаками размером с человеческий торс и сгоревшими красными лицами, и вжимается в плечо горячей и мокрой от слез щекой.

– Куда я от тебя денусь? – спрашивает она, перебирая его кудряшки на вспотевшем под бейсболкой затылке.

– Честно?

– А иначе родился бы ты у нас с папой? – она целует его в живот.

С ее девятнадцати Кора знает, что все, что ты знал о жизни, все, что было для тебя важно, отходит на второй план, когда на свет появляется твой первый ребенок.

//

Скотт уже стоит в дверях, словно ждал их всю ночь или искупался в тормозной жидкости. Он в своей классной курточке с американским флагом, под ней толстовка с капюшоном, натянутым на лоб, как у рэперов или каучсерферов, которые приезжают к ним с младенцами в рюкзаках-кенгуру и пачками с маршмэллоу. Элли хочется на него злиться, но она не может, потому что он ей нравится. Она сжимает его кулон, который болтается на бамбуковой нитке с пацификом и Биллом Шифром под ожерельем из ракушек. (Вещдок: такое же есть у Олби и Джей-Джей. Кора купила их в Кампече, куда они с Дереком ездили на День независимости два года назад).

Питер пьет молочный коктейль из «Баскин Роббинс». Он взял ей такой же и пакет с банановыми пончиками в розовой глазури, а утром отвез на завтрак в «Интернейшнл Панкейк Хаус» с голубой крышей, продавленными поролоновыми подушками и блинчиками с кленовым сиропом размером с Пирамиду Кукулькана. Официантка в костюме Пастушки Бо Пип принесла им кучу всего из того, что Элли могла бы съесть, но она устроила протест и не съела ничего, поэтому сейчас ее пустой желудок булькает, как слив в бассейне, в котором только что спустили воду после нашествия детсадовской группы.

– Съешь пончик, солнышко, – говорит ей Питер голосом Великого Мастера Угвэя, но она его бойкотирует, потому что он ничего не сказал ей про папу и отвез в пустую квартиру со стеклянными стенами, тигровыми шкурами и здоровым холодильником для трупов, хотя Элли просила оставить ее в «Макдональдс».

Но трупов там не было, зато были персиковый сок в коробках и замороженные вафли. И Питер сказал, что не будет ее убивать. И все это было лучше, чем быть со Стайлзом и думать о том, что его она тоже не может ненавидеть, потому что он Человек-паук и она знает, что это Малия заставила его ей врать. Потому что она никогда ее не любила. И его тоже. И Элли пытается понять, почему они ее родители.

Она знает, откуда берутся дети – она прочитала об этом в интернете. Она знает, что малыш рождается, потому что его мама и папа любят друг друга и занимаются всякими противными вещами, чтобы он появился в мамином животе. И когда она думает о том, почему же тогда родилась она, ей хочется плакать и на Комик-кон с папой, потому что она знает, что он есть у нее, а она у него, и ей все равно, что она появилась у него без мамы.

Она хочет, чтобы он был здесь, тогда бы она сказала ему, что ее подкинули инопланетяне и только он ее папа. Потому что когда она думает о Малии, она ненавидит ее так же сильно, как хочет назвать «мамой». Потому что она соврала, когда сказала, что хотела этого только однажды. Потому что каждый раз после того, как они перекрашивали все двери в доме в желтый и совершали набег на супермаркет прямо в заляпанных краской комбинезонах или спорили о доставке еды, она думала, что ее супермама такая же, как Малия.

Но ей всегда было проще делать вид, что она ей не нравится, чтобы никто не узнал о том, как сильно она на самом деле хотела, чтобы Малия была ее мамой.

Но сейчас она хочет домой, картошку фри с чесночным соусом и чтобы все это закончилось. Она вытягивает стянутую бинтом ладонь над носками своих «конверсов» и думает, что это выглядит так, словно она четыреста дней жила на необитаемом острове с динозаврами, Ваасом Монтенегро и рыбными консервами и ее только что спасли, но ей не хочется, чтобы Олби рисовал это в своих комиксах. Это не Лимонный Солдат, это Элли, и она закусывает щеку, чтобы было не так больно.

– Привет, – говорит Скотт, и она вспоминает, каким злым он стал, когда она накинулась на Малию. Он держит в руках открытую пачку «Эм энд эмс». С соленым арахисом. Он знает, что это ее любимые. Ей хочется обнять его и прижаться щекой к его теплому животу, но она даже к пачке не тянется. Ей кажется, что вся планета обмазана суперклеем и она навсегда прилипла к этому месту перед Скоттом, который смотрит на нее так, что она одинаково хочет за него замуж и чтобы ее смыло цунами.

А потом она слышит, как папа говорит что-то противному Питеру, навалившемуся на капот локтем с сигаретой во рту с видом, будто он ковбой из кино про Дикий Запад, а не старикан с именной клюшкой для гольфа и дурацким голосом. Папа улыбается ей, словно это не она сказала, что ненавидит его больше всего на свете, и ей становится грустно и обидно за него, потому что он всегда ее любил, отдавал ей манговые маффины и картошку фри со своей тарелки и заворачивал в одеяло, зная, что она любит спать, как буррито. Тогда она садится на песок, приклеенная к планете, и плачет так громко, что ей кажется, ее слышно даже в Антарктике или Папуа-Новой Гвинеи. Папа отрывает ее от земли, подняв на руки, как в ее шесть, когда она носила оранжевые заколки с Симбой и оставляла выпавшие зубы под подушкой.

– А если бы там… если бы началась ядерная война или… или зомбиапокалипсис, и я бы уже никогда не узнала, что ты ехал ко мне, – она прижимается к его шее, пахнущей металлом и грецким орехом. – Папа, пожалуйста, я больше не хочу здесь оставаться… Я хочу домой… Я хочу к Коре. Пожалуйста. Пожалуйста, не оставляй меня тут одну.

И она плачет и плачет, пока вся Солнечная система и весь мир разваливаются на части.

Комментарий к девочка путешествует автостопом и ловит пролетающую комету

adele_edem, мимокрокодильные Дерек/Брэйден для тебя ;))

========== мама и папа на качелях-доске с завязанными глазами ==========

ry x – salt

На парковке средней школы Бикон Хиллс школьный автобус с не отмытой от бензобака надписью «пираты сосут» разворачивается под средним углом в сорок один градус возле девочек-ос, которые обсуждают матч по лакроссу и лифчики. Из их сумок высовывается форма чирлидерш, они надувают розовые пузыри из жвачки и наклоняются так, что видно трусы. Элли знает, что они из восьмого класса, устраивают вечеринки в пижамах с кока-колой и фильмами, где все голые, и уже целовались с мальчиками в губы.

– Если я скажу, что выстрелила кому-нибудь в глаз из сигнальной ракетницы, мне разрешат учиться дома, пока мы не вернемся обратно в Мексику? – Элли поворачивается к папе, который сидит за рулем и отпивает из бутылки с водой. – Ты же не хочешь, чтобы я стала девочкой-осой! Мне кажется, я уже провоняла клубничным йогуртом и тупостью, – она оттягивает ворот своей футболки с Хайзенбергом, чтобы папа понюхал. – Ненавижу клубнику!

– Скотт заберет тебя в три, – говорит он и поправляет на ней бейсболку («US Davis», ну вы понимаете). – Ты помнишь про фестиваль горящей лодки?

– Хотела бы я сжечь в ней эту дурацкую школу, – бурчит она и выползает из машины, хлопнув дверью. Они в БиконХиллс уже две недели, и вот что она узнала за это время: если ты с какой-нибудь экзопланеты с шестью солнцами и не притворяешься, что ты из тех, у кого куча друзей, кто отпивает пиво из бутылок на барбекю с двоюродными бабушками и дедушками и знает, куда вставлять слова типа «чувак» и «бро», то будь готов быть желтым карликом, когда все вокруг красные гиганты или пытаются делать вид, что они красные гиганты. Конец.

– Вы наполнили сегодня свое ведерко? – спрашивает миссис Дэвис, когда Элли окончательно откапывает жвачку со следами зубов от своего стула и смотрит взглядом Коры (читай: взглядом Коры, разрубающей банановый пирог топориком) на Бобби Сойера – придурка, которого после занятий все еще забирает няня и который писается во сне. «Насколько полно твое ведерко?» – это что-то вроде игры в «хорошего полицейского»: ты отдаешь однокласснику помятый кусок своего сэндвича с «нутеллой» или зовешь его поиграть в плейстейшен после занятий, и в твоем воображаемом ведерке открывается безлимит на желейных мишек или жареную картошку. На что-то, что делает тебя счастливым. А у Бобби Сойера внутри тарелка с червями, а не ведерко.

Элли подпирает щеку рукой, ковыряя ногтем с забившимся под него молочным шоколадом рисунок маркером в углу ее парты – на нем придурок Бобби Сойер окунает в унитаз ее рюкзак с Комик-кона, – и думает о том, что в комиксах о Лимонном Солдате Олби нарисовал бы Бобби Сойера как Злобную Куриную Ножку – чистильщика грибковых туалетов.

Тем временем миссис Дэвис говорит:

– Я хочу прочитать вам это сочинение по двум причинам. Во-первых, здесь хорошо использованы прилагательные. А, во-вторых, автор придала особое значение тому, что она видела и чувствовала, а это очень важно для любого сочинения, – учительница делает театральную паузу. Шестой C тоже делает театральную паузу. И все жители Калифорнии, США и планеты Земля делают театральную паузу.

– «Мама и папа на качелях-доске с завязанными глазами». Эллисон, может быть, ты сама нам его прочтешь?

Элли поднимает голову, поджимая пальцы ног в кроссовках на липучках. (Ситуация: девочка синеет в полиэтиленовом пакете). Ей хочется отмотать на позавчера и написать о тихоходках с «National Geographic», которых запустили в космос в 2007, или о двенадцатиперстной кишке, только чтобы ее сочинение по английскому сейчас не взбалтывалось, как лимонная шипучка, в руках миссис Дэвис перед позеленевшим от зависти Бобби Сойером. Он оборачивается, собирая в кулак пять своих недожаренных сосисок для хот-догов, и говорит одними губами:

– Тебе конец, жопа.

Элли вбирает в рот побольше воздуха и вспоминает свою маленькую школу в Мексике с футболом на большой перемене без трибун и с воротами из банок газированных соков, укулеле из класса музыки, директором в сомбреро и запахами карри с рисом и чуррос из школьной столовой. Элли хочет домой.

//

– Как дела в школе? – Скотт дает задний ход, опуская голую руку на спинку ее сидения и оборачиваясь назад. Он пахнет лаймовой газировкой и сигаретами, и на нем только футболка. Элли кажется, она видела в ней Малию. – Носишь мою кепку?

– Угу, – говорит она бардачку с наклейкой Fallen.

– Взял кукурузные лепешки, которые ты любишь. Сделаем энчиладу. Сегодня у меня первый выходной за последние две недели, – он запускает руку в волосы, закрученные, как макароны, и у нее снова появляется это ощущение, словно ее замотали пищевой пленкой. (Автопортрет: девочка засунула голову в песок). Она ковыряет коросту на ладони и все время облизывает нижнюю губу, думая о пакете с соком в рюкзаке на заднем сидении и о том, что не может поднять голову.

– Но потом нам придется вернуться к тренировкам, – Скотт опускает руку на ее кепку, и Элли чувствует, какая она тяжелая. – У тебя все получится. Просто иногда для этого нужно больше времени. Когда мне было шестнадцать, был один человек, который помогал мне сконцентрироваться, – он возвращает руку на руль, и его лицо становится таким же, как у папы. – Ее звали Эллисон.

Несколькими часами позже на другом конце города Стайлз отодвигает для Лидии стул в новом тайском ресторане, обставленном, как круизный лайнер, правда затонувший. На всю стену тут здоровый аквариум, из которого мужики в гидрокостюмах вылавливают твой высококачественный экологический ужин, и повсюду ходят официанты с коктейлями из морепродуктов, мартини с оливками и лобстерами на серебряных подносах. Но его жена и сын довольны, поэтому Стайлз заказывает креветки в соусе тартар, свежевыжатый сок папайи для Томаса и два мартини и не смотрит на трехэтажную цену в меню, рассчитанную на тех, кто без задней мысли спускает деньги на аппараты для снятия носков и лангустинов в пшеничной лепешке с руколой.

У него болит голова от всего, что навалилось за последние две недели, и он каждый день думает об Элли и о том, что не видел ее улыбку уже три месяца – с того момента, как они прощались в терминале аэропорта после свадьбы МакКоллов: на ней были лыжная шапка и толстовка из Дейвиса на несколько размеров больше, и она держала за руку малышку Коры с видом студентки по обмену и молодой мамочки.

– Если Элли – моя сестра, то почему ее мама Малия, а не ты? Это значит, что Малия тоже моя мама? – Томас ерзает на стуле усерднее обычного, рубашка задирается, оголяя белый живот. Каждый день с того момента, как он начал говорить (это произошло в его полтора года, они ходили в зоопарк по семейному абонементу, и он повторил названия некоторых животных, сидя на шее Стайлза с раздавленным бананом в ладошке), он без остановки говорит и сыпет вопросами, о большинстве из которых вспомнит в худшем случае на следующий день за игрой в скрэббл или чисткой зубов. Вот и сейчас за новым «могу я называть Малию мамой?» следует старое «когда Элли будет жить с нами?», а венчает все это «а можно мне сразу шоколадный торт?».

Скотт сказал, Малия уехала в Лос-Анджелес в их старую квартиру, чтобы забрать коробку с компакт-дисками и некоторыми вещами со времен его учебы в колледже, и Стайлз не сдержался и спросил, годовщину чего он собрался отмечать с билетиками на метро, просроченными талонами на бесплатный ланч в «Хард рок» и малоубедительной подборкой скейт-панка с вечеринок в общежитии. Скотт сказал, что защищает своего ребенка, и Стайлз ответил, что тоже хотел бы защитить своего, но не может, потому что его мать ведет себя, как чертова безответственная сука. Он думал, что Скотт ударит его, но вместо этого он положил под стакан скомканную двадцатку и ушел, хотя они собирались провести этот вечер, как семейные мужики из ситкомов, у которых полно родственников, бытовых проблем и заученных анекдотов про нудистов, – с пивом, бейсболом и пиццей с салями в баре на засаленных поролоновых подушках. Но разве Скотт такой?

Их с Малией семейная жизнь похожа на рекламу, где симпатичная молодая пара в одинаковых голубых комбинезонах красит стены в детской, и муж каждую свободную минуту потирает круглый, как рождественский шар, симпатичный живот жены с таким же симпатичным ребенком внутри. У Скотта и Малии свой замечательный маленький мирок, она носит его старые рубашки, надевая их на голое тело, они разводят костры на заднем дворе и жарят маршмеллоу и сосиски на углях, они невозмутимые и счастливые и постоянно занимаются сексом, и это не изменится даже с появлением ребенка, нет, ведь у них будут утомительные, но такие приятные ночные кормления, совместные завтраки и спонтанные поездки в бассейн с прелестным малышом, который ест все детские пюрешки и никогда не капризничает; и все окружающие будут говорить: «Я и не знал, что дети могут быть такими!» или «Говорила тебе, что нужно было остановиться на одном ребенке…».

– Стайлз?

Перед рестораном он немного выпил в участке, потом сел за руль отцовского минивэна, доехал до «Уолмарт» и купил фруктовую жвачку. В эти две недели он частенько закладывал, но не настолько, чтобы кто-то об этом догадался. И вот он здесь, с женой и сыном, в дорогом азиатском ресторане со здоровым аквариумом и креветками на подушке из тающего льда, и понимает, что напился.

– Я… скоро вернусь, закажи десерт или типа того, ладно, детка? Я люблю тебя, – Стайлз сжимает ее ладонь, потом ерошит русую макушку уткнувшегося в десертное меню Томаса и проталкивается к выходу через тайваньских предпринимателей и официантов с подносами. Ресторан в новой части города: повсюду хипстерские гриль-бары с чилаутом на виниле, барбершопы и частные адвокатские конторы. Стайлз не находит зажигалку и просит прикурить у джаггало-латиноса в баскетбольной майке, дергающегося под ньюскул возле облепленного кислотным винилом лоурайдера.

Его рубашка промокла от пота, он зажимает сигарету между губ и оттягивает воротник. Мимо тащатся желтые такси, и он будто снова в Нью-Йорке: ужины в ресторанах, джазовые оркестры в кабаре в их квартале и торчки под крэком с прыгающими тачками. Завтра суббота. Если Скотт не работает, значит, будет с Элли. Стайлз может взять еду навынос, Томаса и пригнать к нему, скажем, в пять. Они поставят детям что-нибудь от Диснея и сядут в шезлонги на заднем дворе с эспрессо или безалкогольным пивом, и Стайлз скажет Скотту, что он очень, очень устал. И что он знает, как они с Малией ждут этого ребенка, и знает, что ей нельзя волноваться, и еще много всего из того, что лучшему другу хотелось бы от него услышать.

Но ничего из этого не будет. Стайлз не хочет видеть Скотта, потому что если они снова встретятся, он скажет ему то, о чем потом даже не пожалеет.

========== Микеланджело с пульверизатором в порыве гнева ==========

[Чтобы понять конец, постарайся понять начало].

Элли понимает, что Малия вернулась, когда видит пикап Скотта, которого не было тут две недели, возле гаража. Она щипает себя за руку, но вдавленное внутрь крыло, отвалившиеся калифорнийские номера и поцарапанная левая дверь не исчезают. Из выхлопной трубы на подъездную дорожку капает масло.

– А, это ты, – Малия высовывается из-под капота, натягивая рукава толстовки до пальцев, и складывает руки на груди. Джинсы болтаются на ней, как на пугале посреди кукурузного поля из какого-нибудь фильма ужасов типа «Детей кукурузы», и она выглядит так, будто в ней включен режим зомби, а не мамы. – Привет.

– У тебя тут… типа кровь, – Элли показывает на свою бровь.

– Ерунда, – Малия облизывает губу. – Там, сзади, есть содовая. Если хочешь, – она кивает на машину. Через облитое дождевой водой стекло в салоне Элли замечает парковочные квитанции, бумажные салфетки и банки из-под холодного персикового сока. И две содовых «Кэнада драй» на коробке с детской кроваткой и матрасиком в полиэтиленовой пленке сверху.

– Вообще-то, – она неуверенно ведет плечом, чувствуя себя глупо, как если бы она ела именинный торт из одной тарелки с Бобби Сойером или назвала Кору мамой. – Я хотела сказать, что тогда не имела в виду… То есть… Я типа вовсе не хочу, чтобы ты умирала. Надеюсь, он не обиделся, – говорит она своим кроссовкам.

Ей хочется, чтобы Малия позвала ее в дом посмотреть новые кабельные каналы с животными или попросила принести какао с ванильными снеговиками из кухни: они бы сели на холодный багажник с кружками в руках, бок о бок, и Элли сказала бы: «Жалко, Коры нет, она бы быстро это вернула на место», и спросила бы что-то типа: «Это был фургон «пепси» или летающая тарелка? Или ты врезалась в дорожный знак типа «ограничение скорости?».

А потом они говорили бы про малыша и ели расплавленные «Хостес сноуболлс» алюминиевыми вилками в растаявшем маршмеллоу, с натянутыми на лоб капюшонами и болтающимися в воздухе ногами. Может быть, они бы даже смеялись и обсуждали фильмы про путешествия во времени. И Элли добавила бы что-то вроде: «Ты и правда классная» или «Малышу очень повезло».

Но все это остается в ее голове, потому что Малия молчит, затолкнув руки в карман на животе. Он не такой, как если бы она запихнула под свою толстовку еще несколько толстовок, но Элли его все равно заметила.

– Ну, я пойду, – в конце концов, говорит она, обтирая ладошки о потертый деним с пятнами от шоколадного мороженого. И только когда она гонит свой обклеенный Спайдерменами велосипед мимо малышей в колясках и распродажи тыкв в прицепах, она вытирает глаза скользкими от соленых слез пальцами, но теряет равновесие и влетает в дорожный знак на ограничение скорости: speed limit 10. (Ситуация: без названия).

//

Стайлз наливает себе американо в автомате, слушая скрип стула под раскачивающимся на нем Коффи с коробкой из «Данкин донатс» и картонным стаканчиком с чаем.

– Помнишь дело Эшли Бенсон? – спрашивает он, дергая ногой под заставку детективного радиошоу S-Town. – Уже давно можно было предъявить обвинение. По-моему, мы собрали достаточно улик и сейчас просто тянем кота за яйца.

– По-моему тоже, но я не окружной прокурор, – отвечает Стайлз, делая глоток, и тут же выбрасывает полный стаканчик в ведро.

– Ты в последнее время какой-то нервный, босс, – комментирует происходящее Коффи. – Просто говорю, – он вталкивает в рот пончик с тягучим сливочным кремом и облизывает пальцы. Потом Стайлз замечает, что Коффи смотрит куда-то за его спину. Оборачивается и видит Малию, раздраженную и уставшую, с пластырем на брови и в промокшей от тумана ветровке с их семнадцати, застегнутой под подбородок, как у ребенка.

– Ну просто Бруклин 9-9, – шутливо замечает Коффи. – Скажи мексиканцу, что я занесу им фирменную лазанью своей жены. Ты глянь, он ее плохо кормит.

– «Симпл Плэн» на компактах из колледжа необходим вашему ребенку так же, как нормальная мать, – говорит Стайлз, когда они с Малией остаются вдвоем в его пропахшем гречневой лапшой кабинете. Жалюзи опущены, на столе картонные коробки из-под тайской еды. Стайлз сгребает их в корзину, занимая руки, чтобы в порыве злости не ударить в стену.

Куртка на Малии задралась, и он видит резинку джинсов на ее округлившемся животе, но потом она торопливо одергивает слой нейлона вниз и сжимает зубы.

– То, что происходит между нами со Скоттом, не имеет к тебе никакого отношения. И я не понимаю, какого черта ты взял на себя ответственность нести звание вестника нашей семьи, – цедит она.

– Ну прости, что мне пришлось сказать нашей дочери, что ее мать, вообще-то, ждет ребенка, потому что сама она была слишком занята тем, чтобы держаться подальше от стресса и детей от бывших в своей чиллаут квартирке в Лос-Анджелесе. Если ты не забыла, дорогая, Элли такой же твой ребенок, как и он, черт возьми!

– Да, но разница в том, что отец этого ребенка не бросил меня, когда больше всего был мне нужен!

– Я тебя умоляю, я любил тебя, и ты это знала! Я сделал бы все для тебя! И я согласился на то, чтобы ее забрал Арджент! Я пошел на это, потому что ты так захотела!

– Это не чертова прихоть! Я сделала это, потому что ты не оставил мне выбора! Это было единственное правильное решение для подростков, один из которых вечно твердил, что я не забеременею, если мы будем трахаться без резинок!

– Это было одиннадцать лет назад! – орет Стайлз.

Ему хочется ее встряхнуть, но вместо этого он ударяет кулаком по столу, опрокидывая стопку дел о жертвах домашнего насилия. Он думает о том, что было бы, если бы он ударил ее. Он бы потерял все.

– Ради всего святого, твое правильное решение никогда не предусматривало то, что наша дочь может узнать правду! Оно лишь подогревало твою уверенность, что можно мотаться по свету, как все эти восемнадцатилетние бунтарки из частных школ, бросившие вызов своим парням или своим родителям; свалить куда-нибудь к побережью Индии, где все такое дешевое, чтобы жить, не неся никакой ответственности и вечно повторяя себе это «я не была готова». Ну естественно, тебе же никогда не приходилось думать о том, что ты пропустишь момент, когда она сделает свои первые шаги или скажет первое слово, – Стайлз надавливает ладонями на виски. – Знаешь, Малия, я не святой, я тоже совершил много дерьма, и в этом мы похожи, но мне надоело с тобой нянчиться. Надоело проявлять понимание. Я иссяк. Реально иссяк. Дети не даются просто так. Я знаю, тот выкидыш и все эти неудачные попытки забеременеть заставили тебя подумать о том, что значит для тебя Скотт. И потом мне все хотелось надеяться, что материнство поможет тебе понять, что в этом мире есть одна маленькая девочка, которая всегда в тебе нуждалась. Только вот какой смысл было об этом думать? Тебе повезет, если ты вообще хоть когда-нибудь сможешь стать нормальной матерью.

//

Папа уехал и оставил ее у Стайлза и Лидии, хотя она сказала, что может сама жарить себе яичницу с беконом и ездить в школьном автобусе все эти три недели, пока он будет в Канаде. Она уже большая, и ей не нужна нянька. Она может справиться с Водожором в подсобке, позвонить в доставку пиццы и оплатить счета. И перед сном ей не нужно читать книгу про динозавров или целовать ее в лоб, хотя иногда так хочется.

Но папа все равно отвез ее к Стайлзу, и на ужин они ели вегетарианскую лазанью, а потом весь вечер хотели играть в «Ты там, Мориарти?», но Элли стукнула Томаса слишком сильно, он расплакался и сказал, что больше не хочет с ней разговаривать и хочет, чтобы она ушла домой.

А потом Стайлз и Лидия разрешили ему спать с ними в одной кровати, и они читали ему, лежа по обе стороны от него, и они смеялись над щекоткой и тем, как Стайлз говорил смешными голосами. Никакого «Кинг-Конга» уже не смотрели.

Стайлз уснул, и Лидия зашла пожелать ей спокойной ночи, когда она стояла в ванной с полным ртом зубной пасты и думала о Коре, которая ложилась между ними с Олби в трусах и футболке с «Трансформерами» и говорила голосами из «Улицы Сезам».

И она вспоминала, как за пару недель до появления Джей-Джей они с Олби лежали головами на ее огромном животе и ели фисташковое мороженое из ведерка на ночь прямо в пижамах.

И даже со Скоттом и Малией они всегда были вместе: сначала они с Малией спорили из-за пиццы и Скотт сдавался и брал обе, а потом Элли таскала куски с салями и брынзой из коробки Малии тайком и чувствовала себя самой счастливой. А тут. Тут все по-другому.

Утром у Томаса поднимается температура, он лежит в гостиной с мокрым полотенцем на лбу под одеялом с героями из «Тачек» и смотрит мультики. Стайлз рядом гладит его по маленькой руке, свесившейся с дивана, как у зомби.

– Пап?

– Да, малыш?

Элли отворачивается и размазывает апельсиновый джем по тарелке.

– Я лучше на школьном автобусе поеду, – кричит она, отодвигая завтрак от себя и заводя лямку рюкзака за спину. – Он остановится в паре кварталов отсюда. Фигня, – она ведет плечом, зная, что автобус давно ушел. Если она побежит, то успеет к началу математики.

– Я тебя отвезу, – Питер заходит в кухню через заднюю дверь со стаканчиком из «Старбакс» как раз в тот момент, когда она поднимается, одергивая шорты между ног. – Я сделал тебе ланч. Фалафель, китайская лапша и пудинг. Крис говорил, ты не ешь тыкву, поэтому я приготовил морковный суп с карри.

– Лидия собрала ей ланч.

Элли оборачивается: Стайлз упирается ладонями в раздвижные двери, и Элли кажется, он становится в несколько раз больше, словно может удержать всю Северную Америку у себя на голове.

– Ну зачем же? Мы с Лидией разговаривали утром, и я предложил забрать Элли на весь день, раз уж парнишка заболел. Я взял два билета на новый эпизод «Звездных войн», но могу вернуть, если ты хочешь пойти на что-нибудь другое, – говорит он уже ей. – Хотел провести отпуск за ненавязчивой игрой в гольф в Западной Калифорнии, но можем прокатиться по побережью, и я покажу тебе места, где выросли мои племянники.

– Нет, не можете, – перебивает Стайлз. – Сперва ты должен был поставить меня в известность.

– Ее отца, – поправляет Питер. – Я должен был поставить в известность ее отца. Так вопрос давно решен. Кристофер считает, ей полезно узнать, что на куске картона с изображением ее генеалогического древа должно быть больше имен.

И тогда это происходит. Стайлз встает к Питеру лицом, как перед дракой в фильмах с Чаком Норрисом, и Элли становится страшно, что Стайлз может убить его.

– Я ее отец. И лучше бы тебе пойти на хер отсюда вместе со своей проснувшейся совестью.

– Слушай-ка сюда. Думаешь, те китайские побрякушки, которые ты ей возил на дни рождения, или это жалкое подобие нормального общения из забегаловок с бесплатным вай-фай в Виргинии делают тебя ее отцом? Тогда ответь мне, где же ты был, когда у нее резались зубы или когда она попробовала свое первое мороженое? Где ты был, когда твоя девушка узнала, что беременна? Где ты был, когда в этой истории вдруг появился твой лучший друг? Брейнсторминг – хорошая вещь. Может, есть идеи насчет того, почему была годовщина ваша, а праздновали мы с твоей женой вдвоем? Нет, еще одно. Что общего между Санта-Клаусом и твоим достоинством? Тут уже я отвечу. Их не существует. Так что никакой ты не отец и не муж, мальчик мой. Ты кусок дерьма.

И сразу после этого левый кулак Стайлза вылетает вперед, как шарик, привязанный к ракетке для пинг-понга, и попадает Питеру в голову. А потом все происходит, как в этих фильмах, которые дети смотрят через щелочку между пальцами, и Элли кажется, что это все не по-настоящему, потому что только по телику может быть столько крови и маленький мальчик в пижаме с Дартами Вейдерами может так кричать.