Текст книги "Хейл-Стилински-Арджент (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Нет, – заранее вызубренная речь. – Нет, не уедем.

– Мал.

– Мы не Стайлз и Лидия, Скотт, ладно? Нам не по пути.

Это же не они едут в Куантико и мнут простыни во всех придорожных мотелях. Это Стайлз и Лидия.

– Он же все еще нравится тебе, да? Ну конечно.

Нравится. Прости, из башки не вышибить то, что у них есть дочь. Была дочь, – снова поправляет она себя. Элли по документам Арджент. Элли с Малией связывают только те девять месяцев, которые она ее в себе носила. Они со Стайлзом не парочка новоиспеченных родителей. И она, естественно, бежит не потому, что тут все буквально кричит, что они могли ими стать. Она знает, что нет.

– Прости, – невесть зачем говорит Скотт. Малия никогда его не понимала.

Он улыбается, а у нее слезы подступают к горлу перечной волной. “Неужели ты ничего не понял, Скотт? – хочется ей заорать. – Теперь каждый сам за себя. Нет больше стаи – развалилась”.

У нее нет права на еще одну человеческую слабость.

– Не пытайся меня найти, Скотт.

Она уезжает на рассвете с почти полным баком и комом в горле. Знает: назад пути нет.

Ей удается обманывать себя на протяжении четырех лет. За это время она объезжает всю Канаду, меняет десятки рабочих мест и спит в откинутом кресле своей машины на мотельных парковках. У нее нет денег, чтобы заплатить за номер. Ей не хватает даже на нормальную еду, и она сбрасывает двадцать фунтов, глотая яичницу и морковные тосты в дешевых по местным меркам закусочных раз в день, но она многое перестает вспоминать. Не знает, что и за это придется платить.

Малия снимает жилье в Досон-Крик в конце третьего года. Маленький городок на северо-востоке Британской Колумбии, минимум желающих потоптаться в душе и постоянная работа на одной из заправок.

Ей исполняется двадцать один незадолго после этого. У нее больше нет сил бежать.

В Досон-Крик тихо, пыльно и ветрено. В Досон-Крик воспоминания отдаются тупой болью в висках.

Малия сходит с ума.

/

Ей снится Элли, и она качается на желтых качелях, которые отец когда-то поставил для них с Кайли на заднем дворе.

У нее оранжевая бейсболка и зеленый галстук, ей около семи, и она напевает под нос что-то о медведях, Боге и правде, и Малия понимает, что узнает слова, застиранную скаутскую форму, которую сестра так любила.

– Кайли?

А она замолкает. Замирают обтянутые футболкой плечи, разбитые локти в зеленке и хвостик. Малии не хватает воздуха.

Перед ней – Элли (глаза, медом налитые). Элли в одежде Кайли, Элли с ее пупсом на по-детски квадратных коленках, семилетняя Элли-скаут. Сходство до косточек, натягивающих в плечах синтетическую ткань, и корки запекшейся крови, и крови в уголках губ, на руках и слипшихся прядках.

Сходство до пулей выстреливающего звериного рыка. Сходство до скрежета по железу.

Перед Малией Элли. Элли с вырванной грудной клеткой и застывшим на синеве губ

“мне больно, мама”.

и пустые резиновые глазницы.

У Малии в глотке непрожеванный крик, застрявший в бесконечности рецидивов одного и того же кошмара. У Малии забитая фанерой дыра в окне и сбитые костяшки. У Малии лунатизм в топе вредных привычек.

Она режет ступни и не смазывает их йодом, копит усталость в мешках под глазами и не помнит, как шлялась по улицам посреди ночи.

– Я слышал, кто-то забрался во двор к Кларкам пару дней назад. Они думают, это тот аутист, отец Дуглас. Впрочем, он вряд ли купит новые качели для их детей.

Вечером Малия забивает окна. Утром работник окраинного тату-салона предлагает ей свою куртку.

Малия перестает спать. Местные клеят на столбы объявления о пропаже собак. По новостям передают: на улицах Досон-Крик замечен койот.

Часом позже шериф стучит в дверь дома Отца Дугласа с ордером на обыск. Сосед лениво отмечает, что Патрик не появлялся у себя уже несколько дней.

/

Она встречает Питера Хейла, когда здоровый сон не купить уже даже за баснословные бабки, а пустые банки из-под кофе вполне сойдут за сносную пародию на пирамиду Хеопса.

Малия чинит снек-автомат в комбинезоне с эмблемой местной заправки и фактически не удивляется, когда люксовая тачка Хейла останавливается возле одной из бензоколонок. Питер, что странно, не удивляется тоже.

– Плачу кредиткой, – говорит он вместо приветствия, и Малия еле сдерживается, чтобы не стереть гадкую усмешку с этого его по-ублюдски идеального лица.

Она пробивает карту, пока вылизанный до блеска начищенных ботинок и рожи Питер насвистывает мелодию популярной рок-песни и стучит пальцами по прилавку, выводя ее из себя.

– Могу я задать один вопрос?

– Нет.

– Все равно спрошу. И, постой, ты не обязана отвечать, – Питер замолкает. Малия уверена, что он намеренно тянет время. В конце концов, он нашел ее, и это не просто так.

– Чего ты хочешь? – это выходит хрипом, а хотелось отрезать. Малия устала. Она вся грязная, взмыленная и серая, со спутанными засаленными волосами и неприлично торчащими пястными косточками. И Питер замечает, что она выглядит не хуже обычного. Она выглядит отвратительно.

– По-моему, заставлять работников носить эти комбинезоны верх кощунства, – ни с того ни с сего заключает он.

Она злится. Впечатывает кредитку ему в грудь и просит не отвлекать ее от работы. Ей плевать, как он выбрался из Айкена и где протирал свои роскошные брючки все эти годы. Ей плевать даже на то, почему он в Досон-Крик.

Она запрещает себе думать о том, что Питер знает, как помочь. Она запрещает себе просить у него помощи. Он понятия не имел о ее беременности. Он был заперт в психушке четыре года назад, и его тут быть не должно.

– Не пригласишь отца на чай?

– Не пойму, где ты его видишь.

– Значит нет? Ладно. Ужинаем в ресторане? Разумеется, за мой счет.

– Знаешь что, Питер? – (он ждет, что она за рубашку схватит, но нет). – Не путайся под ногами.

Малия чертовски красиво уходит. Питер думает, это от него.

/

У нее в запасе ночь и четыре часа, и она счищает с тарелки нетронутую яичницу и забирается с ногами на пожелтевший матрас. Малию тошнит, и ей смазливое лицо Питера хочется выблевать вместе с кофе.

Всегда боялась смотреть в глаза отца. Простодушный, принял за чистую монету, что приемная девочка осталась, а родная – нет. Для него же обе свои, не чужие, обеих обнимал, танцевал в нелепых костюмах, держа за руки, катал их на шее и разрешал возить по своему лицу маминой помадой. Тогда были семья и поцелуи на ночь. Тогда не было ненастоящих родителей. И не было Питера Хейла.

Малия должна его ненавидеть за то, что зачал урода. И себя, потому что поверила Стайлзу, когда он твердил, что она больше человек, чем койот.

Она оседает в Досон-Крик на одиннадцать месяцев. Так или иначе, койот принимает это за вызов.

/

Следующим утром она находит Питера в единственной закусочной, где подают ветчину и натуральный йогурт. Он невозмутимо сидит с местной газетой и делает вид, что не заметил, когда она ударяет ладонями по столу.

– Зачем ты притащился сюда?

Спокоен, собран. Он не смотрит на нее, но отвечает так, будто все очевидно, будто вопросов лимит и минус один соответственно.

– Вероятно, чтобы найти тебя, милая.

Ее это бесит. Все в нем, даже ровно вздымающаяся грудь.

– Чего ты хочешь? – она сжимает зубы.

– Правильнее будет спросить, чего хочешь ты, Малия.

– Я хочу, чтобы ты убрался отсюда.

– И снова неверный ответ. Ты хочешь, чтобы я помог тебе.

– Да не нужна мне твоя помощь, Питер, – раздражается она.

– Тебе нужны объяснения, и я готов дать их, но взамен на одну маленькую услугу, – он улыбается.

Малия ненавидит его за каждое слово, брошенное ей в лицо, как единственно-верное. Ненавидит за то, что он вечно прав.

– Ты боишься, но не того, что теряешь контроль. Последствий. Знаешь, в чем заключается твоя природа.

– Чего ты хочешь?

– Оушен Фронт Уолк, 3211. Отправляйся туда. Обещай мне, и я скажу больше.

– С каких это пор я должна доверять тебе?

– Я видел ее, Малия. Твою дочь. Дитя оборотня и пустого мальчишки. Зачатая в любви, она хранит силу, что сводит зверя с ума. Койот приручил тебя, и это он ходит белыми. Твоя ошибка.

– Ты ни черта не знаешь.

Он гнусно хмыкает.

– Так или иначе, у тебя есть месяц в запасе и план Б, к твоему сведению, любезно мной предоставленный. Если же хочешь, чтобы твоя дочь стала следующей, – оставайся.

Питер бросает на стол газету. Свежую, где титул черным по белому перечеркивает то, что люди зовут верой:

“Нападение дикого животного. Священник Патрик Дуглас найден мертвым на стоянке Dave’s No Frills”.

//

Это было три дня назад. Маршрут до Лос-Анджелеса на залитой карте и десятки миль по влажным от дождя калифорнийским трассам.

По адресу съемное жилье вперемешку с квартирами в собственности. Венис-бич и трехэтажный кондоминиум, выкрашенный в белый.

Малия ощущает прилипшую к спине рубашку, пока давит на пластиковую кнопку звонка. Силы кончились еще на прошлой заправке, кажется, в Писмо-бич.

Она слышит работающий телек (это бокс), скрип отодвигаемой пластиковой мебели и шлепанье босых ног. А потом дверь открывается. Спортивные штаны, жесткие волоски под пупком, забитое мускулистое предплечье.

Малии не нужно видеть его лицо, чтобы узнать: это Скотт. И говорить себе, что не разрыдается, пока он жмет ее к своему поджарому соленому телу с такой силой, словно боится, что спит.

Комментарий к Малия; возвращение домой

Автор пропадает ненадолго. У автора экзамены до девятого. И да, в главе есть то, что станет понятным чуть позже (много чего, наверное). Годный обоснуй отплясывает чечетку где-то на тестах по литре.

========== ты мне здесь нужна ==========

Комментарий к ты мне здесь нужна

Е, автор сдал математику (надеюсь, по крайней мере). Вернулась к вам на пять минут с релейшншипом Скалии. Здесь – об этом.

[Я знаю, через что мы прошли.

Ты мне здесь нужна, но морю не видно конца].

the neighbourhood – the beach

Она не помнит, как заснула в его руках. Не помнит, как он целовал скулы и считал выпирающие позвонки на спине пальцами, и шептал: если бы только я был рядом, если бы знал.

Помнит, что ничего не снилось. Помнит желтые брюхи калифорнийских туч, дешевый кофе на заправке в трех милях от Питтсбурга и четыре выблеванных желчью неправильностей года. Помнит, как ошиблась, и снова, и снова. И что бежала.

Малия открывает глаза; одеяло сбилось у ног, ворот свитера колется, и сорвать хочется, но через голову тянет, пытается по-человечески, нормально. Могло быть красиво, а вышло как всегда. Скотт улыбается: это его девчонка, черт побери.

Это. Малия.

– Привет.

Он взглядом дороги чертит по дюймам тела. Те, что расстелились между, отняв, забрав когда-то. А она дышать забывает, потому что тесно, потому что там, в Досон-Крик, ветер ходил в груди, а здесь.

Заполнил. Он, Скотт. Хочется вдохнуть, а не может. В горле сухо. Сжимает руки. Костяшки белеют, белые простыни, и она белая. Они победили. Это альфа ведет. Это Скотт. Питер знал, что с ним она станет собой. Знал, что вытянет, выскулит, чтобы только: вернись, Малия, прошу.

Знал, что якорь. И знал, что она знает тоже. Все это.

Но ничего о том, что каждый раз, когда Скотт пытался забыть ее, она все больше сходила с ума. Сжигая мосты, чуть было не сожгла себя. Ее ошибка.

– Я не отпущу тебя, Малия. Никогда теперь.

В грудь ему усмехается. А он вдыхает, дышит ей, не веря, что вот, в его руках. Глупый, глупый Скотт.

– Дико хочу есть, – бросает между делом, но слезы, слезы глотает, не позволяя ему заметить. Разве признает она, Малия, что человеческое ее – в нем, что зависит буквально, прямо, что уязвима (и всегда была). Что он делает слабой, женщиной.

(разве готова уступить?)

А Скотт тушуется, чешет затылок и выглядит вдруг таким мальчишкой, будто вчера только шапки выпускников сбросили. (Одежда не в счет).

– Черт, совсем забыл об этом. Я, эм, я, конечно, не знал, что ты приедешь. И… О Господи, зачем я говорю об этом? Просто, просто сходим в одно место, ладно?

Не смогла улыбнуться бы, не будь он. Таким. Честно, не потянула бы его за руку тогда, не разрешила бы себе дать что-то ему. Что-то большее, чем попытки схватиться за его рубашку. (Он обнимал, не она).

И Малия переплетает пальцы, и она почти.

– Идем.

Но не может. Не может поцеловать, не думая, что было все это время и кто был. Не может так просто. Ей было бы плевать в семнадцать, может, но не сейчас.

– Хорошо, – отвечает Скотт и на руки смотрит, руки разнятые, дрожащие. Думает, недолго, а для Малии буквально патокой секунды, минуты тянутся. Зря она. Разочарование даже улыбкой своей он не скроет.

– Веди, – пытается мягко. Видит, конечно, как на нее смотрит. Видит вину в глазах волчьих. Все видит, и тошно, мерзко. Он-то на себя перенимает, дурак, хотя ни при чем. А она лапами в нем следит, будто ее, не его.

– Нам сюда, – говорит Скотт, и Малия взгляд отрывает от кед и видит: краски. Они пришли. Все так, как не было в Досон-Крик, Уэстлоке и десятках других канадских городков. Все огнями пестрит в бумаге фонариков, гриле, неоне. Везде люди, мокрые волосы, майки, лямки от бикини.

– Жарко сегодня, – замечает Скотт, и здесь правда душно, хотя окон нет, дверей. Теплично душно; ветер с океана раздувает волосы. Дико до непривычки ветровку сбросить, капюшон и идти так, без всего почти. Скотт в одних шортах и майке, и Малия думает, что да, вот дом его, здесь, потому что загар медный и вьетнамки, и так по-хозяйски хлопает бармена по плечу, улыбаясь своими по-голливудски-белыми зубами, и тянет ее затем к столу, где подушки разноцветные и шум прибоя. И глаза горят, и кричит буквально: мне так хочется все тебе показать, Мал.

Болтает о чем-то отвлеченном: серфинге, креветках и местном пиве. Малия слушает, и со стороны идеально, красиво, наверное, а в глазах у него то потерянное, что когда-то их было, а теперь – ничье. Там они в его постели, там губами в губы, руками вдоль по телу, там он, толкающийся в нее, и его тяжесть, и они вдвоем, единые. И он – ее мужчина. Там Малия целует его так, будто все это что-то значит. Что-то, что так важно Скотту МакКоллу. Что-то вроде осознания, что нужен. Нужен ей.

Рассыпалось. Его реальность не была ее. И сейчас, когда смотрит, и кажется, что вот, вот она! А резцы костей тонких, хрупких сквозь кожи пергамин заставляют вспомнить: она не хотела, чтобы он был рядом. Она никогда не хотела. И это, конечно, Малия перед ним, и это его Малия, но.

Он не вправе требовать. Не в праве касаться губами так, как раньше, и там, где раньше. Не в праве спрашивать. Не в праве говорить. Даже о себе – и то почему-то не может.

Будто все просто, кажется. А вспомнишь несказанное, забытое, и.

Сказал бы, что значения не имеет. Нет, когда она постучала в его дверь и упала к нему (не другому) в руки, и все равно, почему, зачем. Все. Равно.

Глупый Скотт.

– Как ты? – вдруг спрашивает она, и в этом, конечно, больше, чем узнать желание, что он по вечерам делать привык. В этом взгляд говорит: я знаю, Скотт.

– Думал о тебе.

Можно было о Дейвисе вместо, квартире, что отец подарил, о чем угодно, ей-богу, но не обмануть ему, нет. (А нужно ли?).

Молчат. Скотт головы креветкам отрывает на раз-два, макает в соус. Малия ест тоже, и она признаться готова, что да, есть в этом что-то свое, их, старое вроде как, но новое на деле. Что-то в этих огромных тарелках на столе, запахе морепродуктов, фруктовых шейках и соли в воздухе. Что-то в нем.

– Хочу показать тебе кое-что. Ты не против?

– А должна? – выходит сухо. Не хотела, но честно. Чувствует себя слабой, а он-то видит, что не так все, между строк берет. Фальшь, фальшь, фальшь. – Сегодня я твоя.

Конечно, о том, чтобы вел. Разумеется.

И он ведет, и он приводит. И он улыбается, когда видит, как блестят глаза. Как бежит к воде, будто ребенок, как волны лижут ступни, пальцы, как кружится, кружится.

Скотт знал. Знал, что мечтала об этом всю жизнь, знал. Малия говорила: я обещала сестре, что в один день мы бросим все и сбежим к океану. А она каждый день спрашивала: когда, Ли?

Когда?

– Останешься стоять здесь?

До Скотта доходит не сразу, что это ему. Упускает и то, как одежда материей шуршащей на песок летит с кедами вместе, но одно, конечно, от взгляда не ускользает: как она изменилась. Хрупкая, какой не была никогда; свет лунный сквозь ребра выход ищет, будто стекло, не кожа (или ему только кажется). Тонкая, тонкая.

Возможно, она замечает, как смотрит. Возможно, он не должен был.

– Отправляйся домой, Скотт. Я знаю, ты хочешь помочь, но не надо этого сраного сочувствия, ладно? Оставь жалость для таких, как Кира, – выпаливает раздраженно, не думая, не понимая, что. Потому что он трогает. Трогает за живое, кровоточащее. Трогает до желания разодрать губы и себя ненавидеть. До осознания чертового: ей не стоило. Нет.

– Окей, никакой жалости, – соглашается он, усмехается, небрежно вроде, будто плевать, будто не задела. А она тонет в горечи взгляда и в нем. Не хватит банального “прости”, “я не это имела в виду”, потому что нет, это. Слово в слово.

– Идешь? – спрашивает уже он, на ходу стягивая майку, шорты, и бежит туда. Падает в объятия волн с головой, мыслями, всем, чтобы смыть: нельзя, нельзя. Это прошлое, в прошлом.

– Я тоже думала о тебе, Скотт, – признается она, когда он ловит руку под водой, ведет туда, на глубину. Когда оказываются рядом, прижатые друг к другу океаном, ночью.

– Безумно хочу поцеловать тебя, Мал, – шепчет, и шепот отдается в висках, груди, низу живота.

– Так целуй, – в губы усмешкой. А там, глубже – мне так жаль, Скотт.

Потому что когда часом позже они занимаются любовью в его постели, Малия хочет почувствовать то же, но не может: вины груз топит вместе с предложением остаться.

Малия боится дышать.

Пахнет ими.

========== океан ==========

Комментарий к океан

Здесь – обоснуй релейшншипа. Наслаждайтесь :)

глава для DanaSolt.

Малия просыпается утром, когда солнце в зените, а простыни тепло уже не хранят. Чувствует запахи кондиционера для белья и блинчиков, стук мусороуборочной машины и отбивку какого-то известного радиошоу, а с этим вместе, как изголодалась по этому, как давно не ощущала, что вот оно, все на месте своем, так, как быть должно, как правильно.

Чувствует, а головой понимает, что нет, не так: не даст она ему того, что хочет, не сможет. Что не дом это, а они не семья и не вместе даже, и это просто. Это произошло. Так случается.

– Могу я принять душ? – Малия учится спрашивать. Думать, а затем говорить. Быть тактичной.

Скотт не роняет лопатку и от неожиданности не подскакивает, как Стайлз сделал бы. Скотт ее ощущает. Чувствует спиной: она не подходит ближе.

– Да… да, конечно, – как-то нелепо. Это не намек. Вопрос, и только. Банальная вежливость. Не в ее стиле.

Малия кивает. Малия не предлагает ему пойти с ней.

Скотт, в шортах одних, переворачивает очередной блинчик. Малия запрещает себе думать, что он делает это ради нее. Нет.

Она ступает босыми ступнями на кафель плитки и сбивает с себя его запах, смывает, сдирает. Альфа оставил метку на ней. Альфа привязал. За ошейник тянет, наброшенный, он, волк, а Скотт и не знает, что творит. Дисбаланс.

– Чем займемся сегодня?

Ему плевать, что, раздетый, он зверя дразнит, а ей, что грудь под тканью влажной его заводит. У Малии мокрые волосы, и капли стекают по шее, и Скотт хочет ее, хочет каждую минуту. Хочет заниматься с ней сексом утром, днем, вечером, потому что только тогда она смотрит на него так. Так, как он смотрит всегда.

Потому что только тогда она позволяет ему быть ближе. Ближе до ее дыхания на его шее. Ближе до того, чтобы быть в ней.

Потому что все не так в остальных случаях.

Все по-другому.

– Позавтракаем на пляже, ладно?

У Скотта на холодильнике рисунки, подписанные все одним: Элли. Скотт понимает: Малию это гложет.

– Окей, – пытается улыбнуться. Пытается. Она на него все равно не смотрит. – Сейчас, только возьму… все это.

Скотт не старался сделать их завтрак красивым, нет. Скотт. не. влюбленный. мальчишка.

– В общем, если ты не против, просто сходим в тот бар, – и это не романтический завтрак.

– Мне все равно, – отвечает Малия, и Скотт осознает: да.

Они садятся за тот же столик, что и вчера, и тот же бармен приносит им яичницу, и все то же: шейк-автомат, серферы и картошка фри в замасленных пакетах. Скотт салютует одному из загорелых парней и смеется над его шуткой, а Малия почему-то думает, что да, хотела бы, чтобы Скотт показал ей здесь все. Хотела бы, будь ей семнадцать и не будь того, что есть сейчас.

– Малия, – он опускается напротив. Взять за руку хочет, но не берет, нет, не сейчас. – Ты можешь рассказать мне.

Точь-в-точь как тогда. Он знал, он знает. Слишком хорошо, чтобы пытаться соврать.

– Я убила человека, – честно. Смотрит не на Скотта, нет. Туда, в океан бескрайний, подальше отсюда. – Потеряла контроль. Потом Питер нашел меня. Всунул твой адрес, но даже пары слов не связал, чтобы объяснить, какого черта произошло. А теперь, как видишь, я здесь. Так себе история, – усмехается, но ясно, ясно, что боится.

– Это сделала не ты, Малия. Я знаю.

– Скотт, это не случайность. Я опасна.

– Нет, Мал. Нет, если ты в стае. Койот представляет угрозу, только когда он один. Я… я читал кое-что об этом. Эмоциональная связь, человеческий якорь. Ты.. ты пыталась забыть Стайлза там, верно? Все то время.

– Стайлз не мой якорь. Теперь нет, – безразлично будто бы.

– Но кто?

– Ты.

Скотт думает, что взять за руку – правильно сейчас. Да, наверное. Может быть. Должно греть, а нет; улыбается ей слабо. Ты. Догадывался ли, что якорь? А значение имеет? Увы. Скотт не вписывается в ее жизнь. В стены лос-анджелесской квартирки-то едва.

У Малии Элли и Стайлз виной где-то в груди, а у него, Скотта, мальчишеская влюбленность в эту чертову девчонку. Глупо.

Он думает, не стоит, но кто тогда? И Скотт говорит:

– Она искала тебя, Малия. Элли. Крис рассказал мне. Искала твой запах. Арджент понятия не имел, что делать.

У Малии в глазах растерянность мешается с предсказуемостью нежелания выглядеть уязвленной. (Прости, я должен был).

– А потом? – держится.

– Стала старше, – Скотт улыбается виновато. Малию это раздражает: хватит, хватит. Говори, если хочешь. Расскажи о Стайлзе, Лидии, обо всем, что она пропустила. Давай, ну же.

Малия не знает, почему злится.

– Она так похожа на тебя, – Скотт океан осушил и сыплет соль. Соль на губах, соль на ранах. У Малии сердце все соляной завод – как-то банально даже. Неэффективное производство.

Она не отвечает. А что говорить: да, наверное, Скотт, она же моя дочь. По-идиотски. Конечно, нет. (Теоретически).

Малия глаза Волчицы (матери) когтями бы выдрала. А у Элли медовые капли в радужках – это от Стайлза. Помнит. Помнит всю ее, крошечную, беззащитную, на ее руках; помнит, как жалась к груди. Эта девочка не Хейл; Малия все бы отдала, чтобы скверна крови ублюдков не текла в ее венах. Элли не такая, как они.

У Скотта во взгляде: ты должна увидеть ее, Малия. Это не приказ, разумеется. И это не просьба и не предложение. Это от сердца. О себе-то не думает, он, Скотт МакКолл. У Малии морализм его в глотке застрял комом. Хочет уткнуться в рубашку, хочет рассказать больше, потому что это, мать его, Скотт. Жаль, не может. Мысль о том, что будет другая слезы по хлопку ткани растирать, на правах хозяина с тараканами вместе селится в черепной коробке. Малия не понимает: это Скотт, Элли и Стайлз. Это с мозгами вместе мешается в чертов шейк без молока. Малия не Белла, чтобы кровь из трубочки сосать. У нее в меню на завтрак песий взгляд и нетронутая яичница из белковых.

– Мал?

– Я в порядке.

– Хорошо, – у него улыбка натянута ее нервами. Режет, потому что Скотт не улыбается так. Это не его, не по нему. Скотту двадцать два, и он другой. Не семнадцатилетний оборотень-Супермен, нет. И Малия понимает: человеческое. В нем этого больше. То есть да, всегда было, но не в оговорке на альтруизм дело. Все эти четыре года Скотт держал волка в узде. Скотт, он. Вырос. Университет в Дейвисе, он учился, он был человеком, в то время как Малия разрывала глотки канадским собачкам.

Ее не должно быть здесь, не должно.

Малия поднимается, роняя вилку. Малия ни черта не знает.

– Эй, Мал. Малия, посмотри на меня, – Скотт не дает ей уйти. Ему плевать, что зеваки пялятся, ему. все. равно. – Расскажи мне.

– Я все сказала.

– Мал.

– Это не твое дело, – она вырывается, но она не уходит. Его победа с выеденным волчьими зубами сердцем. Как тривиально. Скотт МакКолл весь заштопанная овечка в коробке с ковбоем Вуди на гаражной распродаже.

– Ладно, знаешь что. Есть идея, – он темы менять учился у лучших. – Здесь недалеко один парень скидывает двадцатку за дайвинг. И мы можем взять его катер. Что думаешь?

– Почему бы и нет, – Малия пожимает плечами, но знает, что облажалась.

(В какой там раз?).

//

Катер глохнет в половину восьмого, когда тучи устраивают вечеринку с молниями и экшн-фильмами, где взрыв очередной тачки разносит громом по желейному небу. Скотт мокрый и злой; на карте расползается пятно от опрокинутого стаканчика с пивом.

– Прости, – извиняется он, заезжая кулаком по рулю. – Мне жаль. Я не должен был тащить тебя сюда.

– Скотт.

– Правда, Мал. Это моя вина. Я…

– Скотт! Скотт, заткнись. Все в порядке, ладно? Мне понравилось, – в самом деле, ей плевать на штормовое предупреждение. Ей плевать, потому что он заплатил двести баксов, чтобы показать ей свой мир. Они сбросили костюмы для дайвинга буквально полчаса назад, и у нее перед глазами рифы в его зрачках.

Ей плевать, потому что он, Скотт, заставил ее понять: она имеет право. Всевышний не зажимает вторые шансы. Здесь конвейер очередных попыток, что жизнью зовется. Здесь шум волн и соль на его губах.

Малия ее языком слизывает, прижимаясь к нему нагретым солнцем телом. От нее пахнет океаном; океан на коже, океан в волосах. Она в его руках вся океан. Дайте ему спасательный круг, вытащите, вытяните, он тонет, он ей задыхается.

– Мал, – Скотт стонет, когда она трется бедрами о его возбужденный член. У них катер для дайвинга и херова туча “но” с приписанным дерьмом в виде погодных условий и оговоркой на лучший секс. Они где-то посреди Тихого, где-то одни, с картой, пивом залитой, сдохшим мотором и единственным мобильником, севшим пару часов назад.

– Молчи, – Малия толкает его на скамью вдоль борта, садясь сверху. Целует в шею, ниже, ведя ладонями по его обнаженному торсу, зубами оттягивая резинку шорт. Они где-то посреди Тихого, и Малия впервые позволяет себе думать, что он – и есть дом.

========== о героях, супермамах и кексах с марихуаной ==========

Полицейский катер находит их, когда ночь переползает порог двенадцати, его рубашка на ней, плед на плечах, а звезды как в тех романах, что толкают в довесок к продуктам, лишь бы забрали, где-нибудь в Ньюпорте.

Нет света; темнокожий мужик светит в лицо фонариком, и Малия бесится, но Скотт говорит ей что-то вроде “все в порядке”, к себе прижимая, и они двое выглядят слишком помято, и второй из патрульных – парнишка лет двадцати – понимающе хмыкает, а старший в кулак кашляет и предпочитает очевидного не видеть.

– Чем занимались?

– Дайвингом, – (парнишка пончиком своим, бедный, давится). Затем главный шарманку заводит про шторм, красный флаг, закон. Малия раздражается; Скотт двигает ладонь ближе к ее животу. Шериф бросает беглый взгляд вниз, но не комментирует. В конце концов, она вырывается и перешагивает на другой борт, толкая патрульного локтем. Скотт неловко жмет плечами.

Они возвращаются в его квартиру в половину второго, когда дождь поливает, а кеды противно хлюпают на полосатом коврике перед дверью. Малия стягивает рубашку, едва переступив порог, и у нее на спине соли разводы и родинки, и Скотт смотрит, будто в первый раз. Она его. Его до ямочек на пояснице и остроты лопаток, которые целовал. Его вся.

– У меня есть кое-что, – говорит, оборачиваясь. Скотт не сразу понимает, что именно.

– Где ты это взяла? – пакетик с травкой. Не нужно быть спецом, чтобы узнать.

– На катере, – Малия пожимает плечами. Так, словно порядок вещей. Скотту бы от праведного возмущения задохнуться, но говорит только:

– Это не наше, – и добавляет, – у меня нет лишних пятидесяти баксов, чтобы заплатить.

– Брось. Тот парень все равно должен тебе за катер.

– Я думаю, это не лучшая идея.

– Скотт, – Малия закатывает глаза. – Засунь свои моральные принципы в задницу хотя бы на эту ночь. Прошу, – она облизывает губы. Между делом, а Скотт поклясться готов, что у него даже на это встает.

– Зачем?

– Ты всегда всему ищешь объяснение? – Малия вертит пакетик в руках, вышагивая вдоль барной стойки. – Ладно. Если тебя это утешит, мы оборотни, а, значит, с нами ничего не произойдет. Легче? – она издевается. Серьезно, она выводит его.

А Скотту будто снова двенадцать, и Стайлз просит спереть пропуск у Мелиссы, чтобы проскользнуть в морг. (Тройное убийство, чувак, их забили кухонным молотком!)

– Есть идея, – Малия пропадает за дверцей холодильника. Видно ноги только, босые, и край его шорт. Она их спереди завязала, чтобы не спадали; она их надела. Пустяк, а Скотта греет: Кира не носила его одежду.

Он отвлекается всего на пару секунд, а Малия уже хозяйничает на его кухне, сваливая на стойку венчики, форму для выпечки. Не так, как делает Лидия. Не так, как делает его мать. По-своему. Малия с заправленными за уши прядями, без рубашки выглядит уютно; уютно настолько, чтобы поцеловать, не имея на то причины. Нежно, как не умеет Альфа, но может Скотт МакКолл.

– Сначала кексы, – говорит она, прикладывая палец к его губам. – В детстве мы с Кайли часто готовили их.

– Кексы с марихуаной? – удивляется. Малия закатывает глаза.

– Шоколадные кексы.

– Я все еще думаю, что это плохая идея.

– Мне плевать, – Малия улыбается. Скотт качает головой, но он берет венчик, когда она просит его об этом. Они готовят вместе; они взбивают тесто, растапливают шоколад, и Малия облизывает его пальцы, и она целует его, размазывая крем по его лицу.

– Останься со мной, – просит Скотт, когда Малия отстраняется. Она теряется; ей хорошо с ним, да, но.

– Я не могу обещать, – признается честно.

– Я знаю, – горечью шепота щепоткой в непропеченное тесто души. Малия вся сырая.

Поднимается на ноги и меняет тему. Они в этом все преуспели.

– Хранишь ее рисунки?

– Каждый.

Малия снимает один, где Скотт – Капитан Америка, а Элли – крошечный Баки Барнс. Не Солдат – Баки. По-детски схематично, но узнаваемо.

– Разве маленькие девочки не повернуты на принцессах? – Малия помнит: она была. В принцев не верила (их не существует, Кайли!), но таскала платья у мамы и расспрашивала, не было ли в их семье кого-нибудь королевской крови.

Мама трепала по голове, улыбаясь. Мама не знала, что Хейлы жили в особняке с многомиллиардным состоянием. Мама ничего не знала.