сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
— Откуда? Так ты знал, и не сказал мне? — Гортаур обернулся к нему. Его глаза стали из оранжевых почти алыми и пылали яростью. — Я же тебя спрашивал, сучонок. Как ты посмел промолчать?
— Ну это же просто… другое п-произношение…
— Когда ты поймёшь, что даже ползвука имеют значение! — ответил Гортаур. — О нет, теперь я не остановлюсь ни за что!
От куклы в его ладонях остался лишь небольшой, похожий на лепесток, комочек; его пальцы, светясь, горели изнутри. И этими пылающими пальцами он схватил Маэглина; Маэглин не понимал, то ли действительно его одежда пахнет жжёным, то ли это ему кажется, но Гортаур повалил его наземь и испачканное землёй острие его кинжала впилось ему в шею. Кровь Маэглина потекла среди камней, потекла в яму, в огонь, и Гортаур воскликнул:
— Юл! Говори со мной, иначе я убью твоего сына! Ты слышишь меня? Ты меня слышишь?..
И Магэлин услышал почти беззвучное:
— Прекрати… Тху… прекрати…
Гортаур выпрямился; Маэглин поднял глаза и увидел над ямой призрачные очертания фигуры отца; его голова была разбита и расколота, одного глаза не было; правая половина лица была закрыта чёрными волосами, слипшимися от крови; кровь текла у него изо рта, но несмотря на это, его голос звучал отчётливо.
— Что — прекрати? — рассмеялся Гортаур. — Ты же сам хотел его убить. А он вон как любит тебя, погляди-ка.
Эол протянул к ним руку. Ладонь безвольно болталась на полоске мяса; острие сломанной кости торчало из руки, направленное, как нож, в сердце Маэглина.
— Маэглин… мне плохо… оставь меня в покое, — проговорил Эол. — Я… я ошибся… Аредэль не была моей судьбой… Я не должен был. Не должен… я должен был довольствоваться тем, что имел… Маэглин… я так хотел бы снова быть с тобой, но не слушай его, не слушай, пожалуйста. Я не хочу родиться снова. Не надо! Не надо, это… это так… так противно! Я нерождённый эльф, я дитя Эру, я не хочу попасть в чужую утробу, я не хочу, чтобы…
— Хватит, — жестоко сказал Гортаур. И Маэглин увидел на лице Эола боль, которой он при его жизни не видел никогда; Саурон протянул к нему руку, Эол невольно дёрнулся, попытался в отчаянии закрыть лицо руками — и Магэлин увидел, как призрачный обломок кости вонзился в глаз Эола, превращая его лицо в кровавую маску.
Но Саурон не прикоснулся к нему. Он всего лишь раскрыл ладонь, на которой лежал комок, оставшийся от куклы — и Эол исчез.
***
Он вспомнил, как копьё пригвоздило его к стене.
«Я пропустил их… пропустил их к Башне Короля… Я не смог…».
Пенлод понял, что его куда-то тащат.
«Тургон, прости меня… прости меня… Если сможешь…».
В этот момент послышался чудовищный грохот; облако пыли прокатилось над ними; те, кто нёс его, бросили его на землю, закашлявшись; Пенлоду показалось, что его сейчас засыплет. Он понял, что Башня рухнула, и что Тургон погиб. Ему не хотелось открывать глаз, и он надеялся, что сейчас умрёт.
«Я так хотел тогда, на стене, поцеловать твою руку — и так и не посмел…»
Он снова потерял сознание.
— Умники, мать вашу так!.. — сказал Саурон, прибавив к этому ещё пару грубых слов, и ткнул Пенлода кончиком своего меча. — Ну что вы на меня пялитесь? Это не Пенголод, а Пенлод, который лорд дома Снежной Башни и дома Столпа. А мне нужен был учёный. Ответить нечего? Конечно, нечего, у меня-то матери нет! — он расхохотался. — Ты хоть читать-то умеешь, лорд Столпа?
— Да, — ответил Пенлод, хотя, наверное, следовало сказать «нет».
На самом деле он прочёл практически всё, что было в библиотеке Гондолина. После того, как они поселились в Гондолине, Пенлод проводил с племянником целые часы, записывая и обсуждая стихи или переплетая книги.
— Ну ладно, пригодится; позаботьтесь, чтобы он не умер; остальные лорды вроде все погибли или сбежали. Андвир, это я тебе поручаю: у тебя он будет цел и невредим, так что теперь он твой пленник и в твоём распоряжении. И собери книги, которые ещё можно найти. Как можно больше. Скажи, что я буду за них платить.
Саурон повернул коня и поехал прочь. За ним следовал Натрон. Гватрен, только что подъехавший и отчитавшийся хозяину о своей поездке на Запад, хмуро смотрел вдаль, на горящие руины. Они подъехали к высокой каменной пирамиде, где был похоронен Финголфин.
— Ну, как, Натрон, ты доволен?
— Как тебе сказать. Наверное, да.
— Вот ты — считаешь себя отмщённым? Ты ведь не любишь нолдор?
— Не люблю, — ответил Натрон. — Не знаю уж, до такой ли степени, но не люблю. А отмщённым… не знаю. Всё равно ведь… — он замолчал.
— А ты, Гватрен? — продолжал Гортаур. — Тебе это всё нравится?
— Так же, как и тебе, — Гватрен прикусил губу и криво улыбнулся.
— То есть нет. Ты знаешь, что я был против этого?
— Теперь, конечно, ты можешь это утверждать, а после того, как мы, как я слышал, потеряли несколько балрогов, не говоря уж о прочей живой силе — даже должен, — пожал плечами Гватрен. — И ты, насколько я понял, так гордишься Маэглином, что вряд ли смог бы не использовать его.
— Видишь ли, Гватрен, если бы этим занимался только я, то Маэглин бы просто отравил Тургона. Они много раз бывали вместе, Тургон не отказывался принимать пищу в его доме (вот я бы на его месте не стал). В идеале ему надо было отравить Тургона и Эарендила, или Тургона и Идриль (не всех сразу), и тогда у Маэглина был бы прекрасный шанс захватить корону или, по крайней мере, расколоть город надвое. А сейчас — горы трупов, горящие развалины, и сожжённые книги, а я, вопреки общему мнению, отнюдь не прихожу от этого в восторг. После того, как Маэглин показал мне путь в город, его участие, в сущности, больше не требовалось; то, что он вроде подавал Тургону какие-то там неправильные советы, не имело особого значения — устоять перед штурмом город всё равно не мог бы; вопрос лишь в том, уцелел бы лично Тургон или нет. Кстати, это тоже следует проверить.
— Даже странно, что Маэглин — внук Финголфина, — покачал головой Натрон, глядя на белый курган.
— Вот уж ничего странного, — ответил Саурон. — Каждый сам за себя. Но нашему господину это почему-то лестно. Он вот очень полюбил Маэглина.
И Саурон поехал обратно, к развалинам Гондолина.
— Ты и вправду… отмщён? — спросил тихо Гватрен. — Ты говорил, что у тебя есть причина ненавидеть нолдор…
— Да, — ответил Натрон. — Они… они убили… убили мою любовь. Просто так. Мимоходом. Им всем безразличны чувства других эльдар. Я это вижу. Чем их меньше, тем лучше. А ты? .. У тебя ведь тоже есть причины ненавидеть, правда?
— Есть, — ответил Гватрен. — Есть. И много.
И, поворачивая коня, он плюнул на могилу Финголфина со словами:
— Проклятый лжец!
Комментарий к Глава 2. Ставки сделаны
Насколько я знаю, автор говорил, что имя Эола ничего не значит. Тем не менее, в одном из ранних вариантов квенья ("Этимологии", созданные в 1930-х годах) есть корень yul-, обозначающий "жар, огонь" и такие слова, как yúla "раскалённые угли" и yulme "жар, дымящееся пламя". Мне кажется, это вполне подходящее имя для кузнеца и металлурга.
Пенлод упоминается, кажется, только в "Падении Гондолина" и нигде прямо не сказано, какое отношение он имеет к учёному Пенголоду (и имеет ли). Придуманный мной вариант мне лично нравится ещё и тем, что объясняет, почему Пенлод был главой двух домов Гондолина: просто у Пенголода всё время уходило на науку :)
========== Глава 3. Игра началась ==========
Комментарий к Глава 3. Игра началась
Те, кому неприятно насилие - могут пропустить эту и следующую главу.
Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никому никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла.
Г. К. Честертон
К великому сожалению Пенлода, он всё-таки выздоровел, причём довольно быстро.
Гортаур допрашивал его много раз; сначала Пенлод отказывался отвечать на вопросы, но потом понял, что упрямиться бесполезно. Всё равно всё уже было потеряно. Пенлод всё же не хотел рассказывать то, что знал о металлах и эльфийском оружии, и просил Гортаура обратиться за этим к Маэглину (ему было неприятно даже произносить его имя). Но тогда его снова начинали мучить, и через несколько часов он всё же — кроме одного или двух случаев — сдавался. Постепенно Пенлод понял, что одна из целей Гортаура — методично проверить всё, что он узнал от Маэглина; айну не имел оснований доверять предателю.
Может быть, Пенлод смог бы молчать на допросе всегда — если бы не ошейник, который на него надели сразу после того, как Гортаур приказал его вылечить.
Ошейники были побочным продуктом экспериментов Саурона в области некромантии и повелевания душами: они подавляли волю к сопротивлению, вселяли отупение, вялость, безволие; всё казалось ненужным, неважным, бессмысленным. Они не только превращали своих носителей почти что в беспомощных кукол, но и, как утверждал Гортаур, мешали душе покинуть тело даже в момент невыносимой муки, когда свободный эльда давно умер бы. Снять ошейник самостоятельно без ключа было невозможно — он словно въедался в кожу. И рассчитаны они были в основном на эльдар: на людей, как сам Саурон несколько раз убедился, они почти не действовали.
Саурона действительно интересовали книги. Пенлода поразила его коллекция трактатов о минералах и травах; пленнику показывали рукописи не только из библиотеки Гондолина, но и из других захваченных Морготом королевских резиденций. Саурон расспрашивал, как правильно читается то или иное слово; что именно кроется за описанием того или иного процесса, как именно следует понимать тот или иной термин («Нагревание? Прогревание? Прокаливание?»).
Андвир потом также стал расспрашивать его, уже наедине: его интересовало, где можно найти какие-либо ценные вещи, принадлежавшие жителям Гондолина или другим эльфам, а также всевозможные сведения о месторождениях золота и драгоценных камней, которые можно было найти в книгах, особенно в переводах гномьих описаний гор и торговых путей. Андвир был грубым, заставлял прислуживать себе, плохо кормил и одевал, но всё-таки Пенлод сознавал, что могло бы быть хуже. Несмотря на ежедневно мучившую его боль потери, его утешало то, что Тургон погиб и не видел, что происходило с его бывшими подданными.
Он видел. Немного, но видел. Ему хватило бы уже и того, как на его глазах юноша-нолдо разбил себе голову, изо всех сил ударившись виском об обломок колонны. Но он успел увидеть не только это.
***
Однажды Андвир вернулся к себе в покои, посмотрел на Пенлода и полез в сундук. Он достал оттуда старую грязную рубашку и штаны.
— Ладно, этого уж совсем не жалко, — сказал он. — Переодевайся.
— Зачем?
Была поздняя осень, дырявая рубашка и кафтан и так грели плохо, а то, что дал ему Андвир, было просто истёртым куском тонкого полотна.
— Пойдёшь со мной. Я проигрался. Хочу тебя поставить на кон. Всё же ты принадлежишь мне. Ну да, Гортаур велел мне за тобой присмотреть. Но я ведь даже не вывожу тебя из Ангбанда, ты никуда не денешься, — объяснил Андвир.
Пенлод и раньше должен был подумать хотя бы о том, что Андвир смертен, что просто рабство не продлится для него вечно, и что когда-нибудь он может попасть в руки тех, кто превратит несвободу в вечное унижение и боль. Андвир увидел испуг в его глазах и правильно его истолковал.
— Ты что, думал, что никто не… — следующего слова Пенлод не знал; в синдарине его не было. Это было человеческое слово. Андвир поправился и повторил, — думал, никто тебя не поимеет? Так извини. Да ладно тебе, больно немножко будет, и всё, это не то, что пальцы в тиски зажимать. Ты же мужчина, ваши мужчины с этого сразу не помирают, не то что женщины.
Да, не помирают. Если не успевают разбить себе голову. Это Пенлод уже понял. Он не знал, нарочно ли Саурон внушил эту идею своим людям, или она просто распространилась среди них естественным (если это вообще можно так назвать) образом. Андвир однажды обмолвился, что среди многих народов истерлингов такое в обычае.
Пенлод отвернулся и стал переодеваться.
«Когда я умру, и… ну когда-нибудь же я умру… я так хотел увидеть Тургона… Теперь я, наверное, не смогу. Не смогу даже заговорить с ним… он умер с оружием в руках, а я… Я в этом ошейнике, я действительно стал рабом. Я не смогу ему этого объяснить. Пусть лучше моя душа навеки останется тут…».
***
— Ты что, хочешь поставить его против всего этого? — с презрением сказал Натрон, показывая на столик, где лежали драгоценности. — Он не стоит того… — высокий авари пристально оглядел Пенлода.
— Какой же красивый… — сказал кто-то.
Пенлод не мог поднять взгляда и не видел, кто что говорит; он не хотел смотреть на них и гадать, кто станет его следующим хозяином, не хотел прийти в ужас от мысли, что его получит тот, кто покажется ему самым отвратительным.
— Он девственник, — сказал Андвир.
— Да не может быть, через полгода после взятия города? Брось, — ответили ему с презрением.
— Ты же знаешь, что я не любитель этого дела. Можешь убедиться, — бросил Андвир; он стащил с эльфа одежду, развязал завязки на штанах, и те упали на пол. Пенлод почувствовал, что его щёки мучительно краснеют: чужие руки ощупывали его тело в самых тайных местах.
— По крайней мере, он ещё способен краснеть, — фыркнул Натрон.
— Не знаю, может быть, полгода назад его и трахнули разок, но на ощупь сейчас он как девственник, — сказал тот, кто его трогал.
— Высокий-то какой, на стул залезать придётся, чтобы его поиметь.
— Да ладно, у кого-нибудь обязательно найдётся что-нибудь подходящей длины.
Его, наконец, отпустили, но одежду не вернули; его посадили на столик, где стояли светильники и лежали другие вещи, которые были на кону: тяжёлый золотой браслет, усыпанный изумрудами, ожерелья, огромные круглые броши, костяной резной ларчик и другие сокровища. Андвир, желая лучше показать его красоту, распустил его чёрные косы. Через несколько минут Пенлод понял, что если наклонить голову пониже, то длинные локоны закроют то, что ему стыднее всего было выставлять напоказ; он смотрел себе в колени и не слышал голосов играющих. Это продолжалось, как показалось ему, очень недолго; раздался громкий стук, и Пенлод услышал голос Натрона:
— Ну всё, он мой, и этот браслет тоже.
— Нет, я отыграться хочу, — сказал Андвир.
— Тебе нечем отыгрываться, и он мой. Как тебя зовут? — и тут же, не ожидая, что пленник ответит, Натрон спросил бывшего хозяина, — Андвир, как его там зовут?
— Пенлод, — неохотно ответил тот. — Он один из бывших гондолинских лордов, глав Двенадцати Домов. Я же говорил.
Натрон подал своему (теперь уже своему) пленнику его одежду. Только теперь Пенлод осознал, как ему холодно.
— Ну это-то моё, — вмешался Андвир.
— Не мелочись, — презрительно сказал Натрон.
— Если бы это хоть было то, в чём его взяли в плен, то понятно, там у любого воина вооружение стоило дороже, чем вся земля твоего деда, — презрительно сказал кто-то из игроков, — а уж за вооружение, украшения и одежды гондолинского лорда можно всё твоё племя купить с потрохами. А ты собачишься из-за грязных тряпок. Что ж ты всё время всё здесь просаживаешь, раз ты такой жадный?
— Люди, — пожал плечами в ответ Натрон. — Кровь кипит, каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет — и всё. Хочется всё перепробовать, а на самом деле нет ни сил, ни терпения. Ладно, Андвир, не злись — возьми браслет, только хоть сегодня уж не играй больше.
Андвир раздражённо сплюнул, забирая браслет со стола, но на самом деле он был благодарен Натрону.
— Тебе ведь тоже хочется кое-что попробовать, а, Натрон? — спросил Андвир.
— Не без этого, — ответил Натрон.
Натрон накинул на пленника свой кафтан (он был с ним почти одного роста) и увёл с собой.
***
— Раздевайся и ложись, — сказал Натрон, приведя его к себе в комнату.
До этой минуты Пенлод надеялся, что новое рабство будет просто несвободой, что над ним не надругаются. Теперь его надежды рухнули. Он не мог ослушаться; не мог, наверное, из-за ошейника, но и так — не мог, потому что понимал, что сопротивляться здесь бессмысленно. Он думал, что можно сделать так же, как он делал в комнате, где шла игра, — закрыть глаза, замереть, уйти внутрь себя. Ему пришлось лечь; но когда руки Натрона начали изучать его тело, он не выдержал.
— Нет… — простонал он. — Нет… нет… не надо. Не трогай…
Он мог только сжиматься в комочек, застыть, превратиться в статую; конечно, это не помешало бы насилию, ведь сопротивляться он почти не мог.
— Перестань, — сказал ему Натрон, заставляя Пенлода смотреть ему в лицо. Натрон зло поджал губы; одна рука его была в волосах Пенлода, другой он взялся за его колено. — Ты должен меня слушаться. Ложись как следует.
