сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
— Тебе вообще как такая мысль в голову пришла? — ответил Саурон вопросом на вопрос. — Тебе обязательно надо было повести внука Финвэ смотреть на эти гадостные камни. Чего ты ждал? Теперь сиди тихо.
Натрон и Гватрен переглянулись, но, конечно, ни сейчас, ни потом никто не собирался сообщать Маэглину, что болезненное состояние Тургона вызвано не видом Сильмариллов, а тем, что Саурон поведал такое о его родном брате Фингоне.
Если Гватрен надеялся, что Саурон обозлится на Маэглина из-за того, что тот вторгся в его лабораторию, то теперь эти надежды оправдались вдвойне: Саурон явно был в бешенстве, и не только из-за того, что Мелькор дал Маэглину ключи от его покоев, но и из-за собственной ошибки. Ему хотелось похвалиться перед беззащитным эльфийским королём, но он не подумал, что из-за его неудачной реплики Тургону может стать так плохо.
— Этот… кудрявый меня ударил, — сказал Маэглин, потирая грудь. — Твои слуги совсем обнаглели. Они меня оскорбили.
— Как именно? — спросил Гортаур, и оба эльфа не без удовольствия повторили свои слова.
— Ай-яй-яй, как нехорошо. Натрон, я велю тебе в наказание вышить для князя Маэглина боевое знамя с надписью «принц горелых кирпичей». А тебе, Маэглин, я советую (я только советую, ты мне очень надоел) собрать свои вещи и убраться из этих комнат подальше. По крайней мере, до разрешения Тургона от бремени. Раз уж ты так хочешь вернуть отца.
— Куда убраться?.. — ответил Маэглин.
— Подальше и повыше убраться. Хоть на Элберетину звезду. Вон напротив кладовые со старыми доспехами, можешь расположиться там.
— Я… я же не виноват, — воскликнул Маэглин, ни к кому не обращаясь, — ты же… ты же… ты же меня… я же…
— Ты единственный эльда, пребывание которого в моих покоях я вспоминаю без удовольствия, — сказал Гортаур. — Тебя даже пытать неинтересно. Натрон, если тебе хотя бы покажется, что Тургону плохо, немедленно зови меня. Гватрен, это к тебе тоже относится. И Пенлоду прикажи то же самое.
— Я книги только соберу. И инструменты, — сказал Маэглин.
— И отдай, пожалуйста, ключ от моего кабинета, — добавил Саурон. — Оба ключа. Книги, кстати, тоже отдашь мне. Тебе книги явно не нужны.
Маэглин стал дрожащими руками копаться в кошельке на поясе, в карманах; он достал ключи, и Саурон, не дожидаясь его, сорвал свои ключи со связки, так что кольцо, на котором они висели, разлетелось на куски и остальные ключи рассыпались по полу.
— Инструменты тоже отдать?.. — спросил Маэглин, собирая рассыпавшиеся ключи и другую мелочь.
— Твоими инструментами только у тебя в заднице ковыряться, — презрительно ответил Саурон. — Ты совсем разучился работать, Маэглин. Возможно, Владыку очаровал твой богатый духовный мир: неудовлетворённые амбиции, грязненькие желания, зависть, обиды — для него ведь это всё сверкает, как алмазы, и пахнет, как лилии. Но я, милый Маэглин, — от тона, которым он это произнёс, всё похолодело внутри даже у Гватрена, — брал на службу кузнеца и металлурга, а не мелкую похотливую шваль. Натрон, на закате зайдёшь ко мне, отчитаешься.
С этими словами Саурон ушёл. Гватрен, облегчённо вздохнув, подмигнул Пенлоду, словно говоря: «ну что, я был прав»?
Натрон поправил подушку и прикрыл Тургона вторым одеялом — тот был бледен и его трясло от холода.
— Послушай, — начал Натрон, — это странно… я просто хочу знать… мне интересно просто… Ты действительно слышал голос Эола? Он действительно с тобой разговаривал?
— Да, действительно, — устало ответил король.
— А… а что означают другие даты в рукописи, ты знаешь? — неожиданно поинтересовался Натрон.
— Нет, — ответил Тургон. — Я… разговаривал с ним только два или три раза… вот сейчас тоже. Я решил, что нужно узнать у него хоть что-то, что поможет мне защититься от Маэглина. Пригодилось.
— Почему он вообще стал с тобой разговаривать? — спросил Натрон.
Тургон внимательно посмотрел на него.
— Ты не скажешь Пенлоду? — тихо спросил он.
— Нет, никогда. Ответь мне. Только мне, пожалуйста.
— Я хотел наложить на себя руки, — сказал Тургон. — Эол попросил меня этого не делать. Я этого не сделал, как видишь.
В комнату зашёл Пенлод с пачкой чистого белья в руках.
— Маэглин говорит, что теперь будет жить в комнатах напротив, — сказал Пенлод.
— Урод он, — неожиданно сказал Натрон. — Два дня тут пробыл, и сразу наш.
— А ты? — спросил Тургон.
— Я пришёл к Гортауру сам, — ответил авари. — Меня никто силком не тянул. Я определился, на чьей я стороне.
— Ты думаешь, что ты выдержал бы пытки? — сказал Тургон.
— Ничего я не думаю. А твоему племяннику только предлог был нужен. Его и не пытали по настоящему. Другим-то я по сотне швов накладывал и десятками зашивал порезы. И вообще…
— Ладно, — сказал от двери Гватрен, — не надо разговаривать на такие неприятные темы, здесь не место.
***
Зайдя в комнату, Маэглин подошёл к изголовью кровати Тургона. Он неловко присел на корточки и сказал:
— Поправляйся… я хочу сказать… даже если… даже если ты меня обманываешь, я всё равно… всё равно буду рад. — Он хотел сказать что-то вроде «рад нашему ребёнку» — но не смог, слишком уж нелепо это звучало.
Магэлин сжал слабую руку Тургона, может быть, надеясь прикоснуться хотя бы косвенно и к своему сыну. Потом он встал и вышел. Тургон слышал, как он раздражённым голосом что-то приказывает Пенлоду, собирая вещи.
Только сейчас Маэглин по-настоящему осознал, что на всём свете у него не осталось больше ни единого родного существа: Аредэль (мысленно он всегда называл мать по имени, так же, как сам Эол), дядя Фингон, дедушка Финголфин, отец — все они отдали свою жизнь за кого-то, в том числе и за него, а сейчас он чуть не убил Тургона — убил ещё раз, поскольку Маэглин не мог не видеть, что многое в нём уже умерло навеки после гибели Гондолина.
Маэглин устроился на полу в кладовке, чувствуя себя слабым и усталым. Ему подумалось, что он обречён до конца жизни чувствовать себя ребёнком. Как будто эти месяцы перед штурмом города и после него, когда Тургон был в его распоряжении, были единственной доставшейся ему возможностью стать взрослым, самому распоряжаться своей жизнью, сделать хоть что-нибудь — а сейчас его снова поставили на место, напомнив ему, кто он такой.
Он сам не мог понять, почему обходился с Тургоном так плохо. Да, это доставляло физическое удовольствие, но никакого чувства удовлетворения после этого не было. Маэглин пытался передать Саурону свои мысли, свои понятия о чистоте, целомудрии, невинности — его не поняли. Когда Саурон привёз Тургона, Маэглин пришёл в бешенство от того, что король Гондолина достался ему уже поруганным, грязным, униженным. Маэглину хотелось, чтобы Тургон и дальше жил в грязи моральной и физической, но тем самым он каждый раз причинял боль и самому себе, напоминая себе о том, что так и не получил того, чего хотел. В тот день он должен был сам побежать к Башне, должен был найти Тургона, должен был сам его забрать себе — но не смог. Маэглин смог достойно пережить Битву Бессчётных слёз, но тогда, летом, увидев, как рушатся стены родного города, как взрываясь, шипит вода в ароматных фонтанах, как в дыхании дракона превращаются в чёрные скелеты те, кого он знал много лет, он оцепенел от ужаса и большую часть дня провёл, забившись в угол сделанных им железных ворот. Его никто не искал — он уже не был нужен…
Правда была в том, что он не знал, кого любит больше — Идриль или Тургона.
Маэглин помнил момент, когда Тургон сказал ему, чтобы он больше не приходил к завтраку.
Обедали с королём многие, а за завтраком бывали только Тургон, Идриль и Маэглин, иногда — Эктелион, Пенголод или Пенлод, реже — другие нолдор. Тургон постарался мягко объяснить ему, что его присутствие не по нраву Идриль; потом дядя своими длинными белыми пальцами положил ему на блюдце большое, красивое ореховое пирожное, кристаллики сахара на котором радужно мерцали — в утешение, как маленькому ребёнку. Маэглин сидел за столом и плакал, безутешно плакал; расшитая серебром ткань белого домашнего платья Тургона, белый дворик его дома за окном, серебряная посуда — всё сливалось у него перед глазами в мерцающем тумане; он плакал о том, что никогда больше не увидит Тургона вот так, за столом в полурасстёгнутой рубашке и с распущенными волосами. Однажды он осмелился подняться по лестнице, которая вела из столовой, в спальню короля — в маленькую, белую, девичью спаленку с простой мебелью и с необыкновенным окном — с ажурным переплётом, инкрустированным перламутром, и стеклом — стеклом, которое переливалось радужным, опаловым блеском, иногда вспыхивая розовыми искрами; Маэглин ни до, ни после не видел такого стекла.
Как бы ему хотелось, чтобы предшествующие месяцы помнились, как время счастья, уюта, ласки…
Маэглин достал из кармана зелёное яблоко — и зло швырнул в стену. Оно раскололось и упало куда-то в масляную грязь среди старья в кладовке.
***
На ночь Пенлода оставили с Тургоном наедине; тому было велено ещё три дня не вставать с постели — пока не разрешит Гортаур. Пенлод попросил разрешения причесать и заплести ему волосы (сам Тургон был ещё очень слаб). Тургон, полуспящий, ответил — «да»; потом он проснулся и посмотрел на друга; Пенлод от этого взгляда почувствовал какой-то странный холод глубоко внутри; в нём всё сжалось от нежности и боли. Он опустил гребень и мягко прикоснулся рукой к его волосам, к щеке, ко лбу; он помнил, что Тургон не разрешил ему себя целовать, но сейчас это мимолётное, невинное прикосновение обоим показалось какой-то запретной близостью.
— Ты, наверное, жалеешь, что я не умер? — спросил Тургон.
— Почему? Нет, конечно, нет… Я же…
— Ты страдаешь за меня… и тебе за меня стыдно, я знаю…
— Ну что ты, — сказал Пенлод совсем тихо, — ты дорог мне, я счастлив видеть тебя живым… если ты только сам хотел прервать… своё существование.
Пенлод невольно подумал: смог бы он сам, как когда-то Фингон, брат Тургона, даже попытаться прекратить мучения любимого?
— Да, если… — Пенлод собрался с силами и продолжил, — я могу об этом жалеть, только если ты сам хотел уйти… уйти… и встретить тех, кого любил…
Пенлод так часто думал об этом, что сказал больше, чем хотел.
— Нет, — ответил Тургон. Он слегка тряхнул головой; его тёмные блестящие волосы разметались по подушке. — Нет… понимаешь, теперь… теперь всё кончено. Просто всё кончено. После того, что со мной случилось, я уже никогда не смогу встретиться с женой. Я не смогу показаться ей на глаза. Просто не смогу. Я не могу сказать, что я отвык любить, но… Сейчас всё полностью оборвалось. И… когда мы только начинали жизнь в Гондолине, я часто думал, что мой город должен стоять вечно… что я заново построил Тирион, что я заново дал своим подданным счастье и надежду на будущее… Потом моя вера стала таять, и после того, как не стало отца и брата, я понял, что могу только откладывать гибель и запустение — день за днём, потом ещё день, потом ещё один… Понимаешь… я думал, что чем дольше я живу, чем дольше я бесконечно одинок и потерян, чем дольше я не вижу тех, кто был мне дорог, тем дольше будут счастливы мои дети, жители Гондолина. А теперь я одинок навечно — где бы я ни был.
Пенлод молчал, прижав к губам его руку.
***
Под утро Тургон открыл глаза. Он услышал тихое сопение беспокойно спавшего на полу рядом с его кроватью Пенлода; повернул голову — всё кругом было засыпано снегом, лишь далеко за окном мерцал жёлтый огонёк в башне напротив; наверное, золотоволосая девушка уже проснулась.
- Тургон, — услышал он тихий голос Эола, — ты как там?
- Спасибо, хорошо, — ответил Тургон. — Я тебе очень благодарен, правда. Надеюсь, и тебе хорошо.
- Гватрен тебя замечательно кормит, — сказал Эол. — Это… мне это приятно. Не знаю, как сказать. А кстати, — вкрадчиво, как показалось Тургону, поинтересовался тёмный эльф, — что же ты не спросишь, какое впечатление на меня произвели изделия твоего дяди Феанора?
- А ты смог их… почувствовать?
- Да, — ответил Эол, — благодаря тебе — ты ведь так внимательно на них смотрел и даже прикоснулся. Я смог оценить.
- И как тебе, нравится? — спросил Тургон. В мыслях его была горечь, которую он не хотел в полной мере дать почувствовать Эолу.
Ответ Эола настолько его поразил, что если бы он не лежал на кровати — то, наверное, упал бы.
- Я не уверен, какое именно отношение Феанор имеет к тому, что вставлено в корону Моргота, — ответил Эол.
- Ты разве можешь узнать работу Феанора? — спросил Тургон.
- Я держал в руках вещи, созданные Феанором… кое-какие украшения твоей сестры… ещё у меня был кусок брони его старшего сына, забыл имя… Маэдрос, да; там была подпись Феанора. Эти камни… странные. Если их делал он, то не он один.
- Ну конечно, — Тургону было не по себе, но он пытался найти рациональное объяснение. — Ему же помогали сыновья… может быть, брат Пенлода или кто-то ещё…
- Там… там очень много от Гортаура, — сказал Эол. — Конечно, это может быть, это сама корона… а может быть… и, Тургон… мне очень не нравится то, из чего они сделаны. Свет… сам свет поразителен, я понимаю вас, калаквенди, что вы так хвалитесь тем, что годами купались в нём. Но оболочка… оболочка… я работал с множеством материалов… самых странных, но…
Эол замолчал. Тургон уже собирался вздохнуть с облегчением, но потом услышал голос Эола совсем тихий, какой-то тонкий, просящий; так Эол ещё к нему никогда не обращался:
- Мамочка…
- Да, милый? — подумал Тургон — осторожно, внимательно, так, как думал бы о своём внуке.
- Мамочка, я даже боюсь думать, из чего их делали.
- Не бойся, — сказал Тургон ласково. — Не бойся, дитя. Мы больше туда не пойдём. Давай ещё поспим? — ощутив тихое согласие ребёнка, Тургон положил голову на подушку и снова заснул.
***
В оставшиеся до окончания срока месяцы Пенлод в глубине души признавался себе, что счастлив — он радовался каждой минуте, которую мог проводить с Тургоном, радовался, что мог быть ему полезен, обеспечивать ему хотя бы минимальный уют и удобства. По крайней мере, ради этого можно и нужно было оставаться в живых.
Однажды Натрон послал Пенлода к Гортауру: тот должен был вернуть книги, которые брал из его книжного собрания, чтобы читать Тургону. Саурон как раз что-то читал у себя в библиотеке и что-то зарисовывал и записывал на карманной дощечке для письма. Он кивнул Пенлоду и спросил:
— Как там твой король?
— Он хорошо себя чувствует.
— Ладно. Осталась где-то неделя, давай уж потерпим, — Гортаур улыбнулся, как показалось Пенлоду, даже беззлобно.
Среди книг, которые в прошлый раз бросил ему Гортаур, наряду с любопытными, с точки зрения Пенлода, трактатами о красках и производстве стекла и двумя довольно скучными сборниками баллад на синдарине оказался словарь квенья. Пенлод сначала удивился этому: во-первых, как можно читать подряд словарь, и во-вторых, зачем Тургону словарь квенья — его родного языка? Но, прочтя несколько страниц, Пенлод изменил своё мнение. Эту книгу действительно можно было читать подряд: определения, которые давал автор словаря, были невероятно чёткими, остроумными, иногда забавными. На каждое слово приводилось несколько примеров, причём не только из анналов и поэм: здесь были пословицы, поговорки, шутки, какие-то обиходные выражения: многие из них Пенлод не слышал с тех пор, как покинул Валинор. Пенлода очаровало уже описание первого слова, aha, «ярость»:
«Слово aha употребляется ныне редко, ибо в отличие от других слов, связанных с понятием гнева или раздражения, таких, как ormë или rusë, оно предполагает определённую предварительную обдуманность как в выборе момента, так и в выборе предмета приложения гнева, а также некоторую праведность этого гнева. Rusë, напротив, предполагает внутреннее озлобление, зачастую несправедливое, а ormë — безрассудную и бессмысленную ярость. Любопытным примером является имя третьего сына Феанора, Tyelc-ormo: первая часть значит «быстрый», а вторая часть может трактоваться именно как «гневный, порывистый», хотя иные объясняют его, как «тот, кто встаёт»; в любом случае о каком бы то ни было обдумывании речь не идёт».
