сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Подумав, Пенлод решил не читать словарь Тургону, опасаясь, что книга вызовет у него грустные воспоминания. Хотя Пенлод прочёл очень много, он был уверен, что никогда не видел ничего, написанного автором этой книги: его стиль и лёгкий, дружелюбный тон были очень узнаваемы, и он бы, безусловно, запомнил его имя. Словарь был доведён лишь до половины — как раз до буквы ng, ngoldo, с которой начиналось слово «нолдо». В этой книге была и ещё одна странность — почерк: что-то говорило Пенлоду, что писавший сам не говорил на квенья, или, во всяком случае, учился писать не в школе, где говорили на этом языке.
И сейчас, посмотрев на бумаге на столе Гортаура, он осознал — вся книга написана почерком Саурона.
— Я хотел спросить… — начал Пенлод.
— Второго тома у меня нет, — сразу ответил Гортаур.
— Там нет автора… и я уверен, что никогда о нём не слышал, — сказал Пенлод.
— О многих, кто оказался здесь, уже никто ничего никогда не услышит, — сухо ответил айну.
В душе Пенлода появилась какая-то жуткая уверенность, что автор книги уже физически не мог взять в руки перо, и Саурон записывал за ним, пока… пока… Нет, лучше не думать.
— Гортаур… — Пенлод весь сжался, набравшись храбрости, — ты можешь мне сказать, что потом будет с Тургоном? Чего хочет Маэглин? Что вы с ним будете делать?
— Ну что я могу тебе сказать, — Гортаур откинулся в кресле, снял с головы венец и перебросил назад свои рыжие локоны. — Ничего хорошего. Изначально Маэглин хотел, чтобы Тургон произвёл на свет обоих его родителей. С Эолом это вроде бы получается, но я абсолютно не уверен, что-то же может получиться с Аредэль. Я действительно вызывал дух Эола, и кроме того, я дал Тургону съесть часть колдовской фигуры, в которой его дух, по моему понятию, оказался заключён. Аредэль вряд ли хочет возрождаться, тем более здесь. Я рассчитывал, что Маэглин попытается повторить попытку ещё один или два раза, а потом поймёт, что из этого ничего не выйдет. Конечно, Маэглин не должен был заставлять его беременеть сразу после изнасилования и травмы головы, но вроде бы мы это Маэглину обещали и сдержали слово. Здоровье Тургона сейчас, в общем, в хорошем состоянии. Если Тургон отдохнёт хотя бы месяца три-четыре, можно вести речь о следующем ребёнке. Что Маэглин изначально собирался делать с Тургоном после этого — позволить ему воспитывать этих детей или казнить его, как сам Тургон сделал это с Эолом, я не очень представляю. Но теперь, мой любезный лорд дома Серебристых кусточков… Изумрудных листочков… ах да, Снежной башни, мда, ну и названия, — всё обстоит иначе. Эльдар бессмертны; Мириэль, как мы знаем, умерла не от количества детей, а потому что Феанор был каким-то, гм, ненормальным с рождения; всё это веселье может повторяться хоть каждый год-полтора. Мелькор, видишь ли, внушил Маэглину идею продолжать семейную линию до бесконечности, и заселить руины Гондолина целым племенем потомков Маэглина.
Пенлод оцепенел.
— Идея хорошая, — продолжил Гортаур, — в орках мне нравится не всё, а домашнее племя нолдор — моя мечта; захваченные в бою всё-таки очень плохо адаптируются к нашим условиям. Идея, повторяю, мне нравится, но исполнение… Размножать Маэглина — увольте. Хорошо хоть я оставил Тургону мужские органы, можно будет как-то дальше это использовать, наверное.
— Какой ужас, — невольно выговорил Пенлод.
— Не говори, — отмахнулся Саурон. — Ты только представь, какими стервами будут их дочки, если они у них будут. Особенно если их будет двадцать пять, а то и тридцать. Мелькору, видимо, плевать, он не интересуется женщинами, а мне каково?
***
Пенлод прижался всем телом к стене. Он не знал, куда деваться. Это началось ещё утром. Сейчас летний день уже клонился к закату. Какое-то время назад он впервые услышал жалобный крик и стоны; ему была невыносима мысль о том, что его любимый кричит от боли, но сделать ничего было нельзя, и избавить его от муки пока было тоже нельзя. Сердце Пенлода разрывалось; он думал, что для Тургона лучше было бы умереть сейчас, — он боялся, что не успеет, не сможет избавить его от дальнейших издевательств, как он этого страстно желал; но в то же время ему очень хотелось, чтобы тот выжил.
Наконец, он услышал плач ребёнка. Пенлод понял сейчас, что на самом деле настолько не верил во всё происходящее — в беременность, в Эола, в роды — что поначалу никак не мог осознать, что же это за звук. Пенлод сжал кулаки, собрался и вернулся в комнату; в общем, никто не запрещал ему находиться там — он просто не смог.
Тургон метался на постели и стонал; он раздирал пальцами промокшую от пота, окровавленную местами рубашку, которую он, Пенлод, недавно сшил.
— Ладно, ладно, — сказал дрожащим голосом Натрон, — ладно, успокойся, всё кончилось уже.
Тургон снова отчаянно вскрикнул. Пенлод подошёл к нему, встал у изголовья кровати и взял его за руку.
— Сейчас всё пройдёт, всё позади, — тихо сказал ему Пенлод.
Гортаур расхохотался и наклонился к ним.
— Зря вы так думаете, милые мои, — потому что нам нужно ещё одно небольшое усилие.
Пенлод отвернулся от зрелища, которое его сознание вместить не могло; он уткнулся лицом в дрожащую руку Тургона, почувствовал, как по телу короля пробежала отчаянная дрожь; затем Тургон воскликнул:
— Да что же это такое!
— А ты не понял, что их двое? Интересные всё-таки вы какие! — Гортаур опять рассмеялся; он провёл рукой по лбу, перевязанному косынкой, — там осталось кровавое пятно. — Ещё одни близнецы в семье Финвэ, просто очаровательно! И именно поэтому это всё было для меня так интересно. Я это увидел, Натрон, когда ты меня сюда привёл, жалуясь на Маэглина. Иначе бы я тут не торчал днём и ночью.
— Но… но… если так… — Пенлод опять набрался храбрости обратиться к Саурону, — кто из них Эол? Кто из них разговаривал с Тургоном?
Гортаур пожал плечами.
— Ну вырастут — узнаем; раньше — вряд ли, они совершенно одинаковые.
— Судя по тому… по тому, что я знаю о близнецах, — простонал Тургон, — они успеют друг другу рассказать столько, что кто из них кто, от них вы не узнаете, если они сами того не захотят. — Тургон взглянул на Пенлода, и тот с удивлением понял, что тот улыбается.
Саурон рассмеялся снова.
— Я сначала думал, что это действительно Эол и Аредэль, хотя это противоречило бы, насколько я понимаю, законам и природе эльдар. Но потом я понял, что это два мальчика, и стало ещё любопытнее, — признался он.
— Знаешь, Ульфанг мне рассказывал, что у какого-то племени истерлингов существует обычай казнить близнецов разного пола — за участие в прелюбодеянии и их мать — за соучастие, — заметил Гватрен.
— Почему? — с ужасом спросил Тургон.
— Им кажется, что два существа разного пола, оказавшись в одном тесном помещении на несколько месяцев, должны прелюбодействовать. Люди, что с них возьмёшь, — вздохнул белокурый эльф.
***
— Послушай, — Натрон остановил Саурона в коридоре у выхода из комнаты, — это ты им говоришь, но ты ведь на самом деле знаешь, кто из них Эол?
— Я не думаю, что это надо выяснять, Натрон, — сказал Гватрен, беря его за рукав.
Гортаур вздохнул.
— Технически, Натрон, они оба являются Эолом. Вы, эльфы, придаёте чересчур большое значение душе и всему, что с ней связано. Однако душа привязана к телу, живёт в нём и является его продолжением. Когда рождаются близнецы — одинаковые близнецы, как в данном случае (так же дело обстояло и с сыновьями Феанора) — это, по сути дела, один зародыш, который разделился надвое. Так и тут: даже если физически их двое — это одна и та же личность в двух разных телах.
— Ох, — Гватрен покачал головой, — выходит, Маэглин обзавёлся двумя отцами? Он действительно этого хотел? Как я понимаю, Эол при жизни был довольно строгим, а если их двое?.. Пойду расскажу ему, — заключил он не без злорадства.
========== Глава 9. Козырь ==========
…never in Valinor would Turgon greet him…
В Валиноре Тургон никогда не здоровался с ним…
The Grey Annals, § 243
Пенлод знал, что Тургону уже должны были разрешать вставать с постели; он не был в его покоях почти неделю. За эти недели и месяцы Пенлод привык к его странному виду, к бледности, опухшим рукам и ногам, беспомощному взгляду; и перемена поразила его.
Тургон стоял у окна. Маленькое узкое окно в этих покоях выходило на другую башню; за окном побольше был только бесконечный, выжженный, серый туман над долиной. У этого окна стоял Тургон в старом сером халате и расчёсывал волосы костяным гребнем. Тургон поднял на него глаза и улыбнулся.
— Я очень скучал по тебе, — сказал он таким привычным и спокойным голосом.
Пенлоду было очень стыдно так думать, но на минуту ему захотелось снова увидеть Тургона испуганным и страдающим, чтобы услышать в его голосе чувство. Но он тут же понял, что на самом деле он не так уж спокоен; и он даже слегка испугался, потому что понял, как он переменился; что за этой лёгкостью, за блеском ласковых глаз скрывается что-то новое и незнакомое ему.
— Ну, что же ты, — сказал Тургон, положив гребень на окно.
— Мы… мы наверное, теперь будем реже видеться… повода нет, — сказал Пенлод. — Натрон прислал тебе ещё одежду.
Тургон скинул халат и принял из рук Пенлода новую одежду — сине-зелёное длинное, расшитое звёздами платье-мантию, и затянул пояс на тонком стане. Он стал суше и стройнее, чем его помнил Пенлод в последнее время; перед ним был тот юный принц, с которым он познакомился в Тирионе, чернобровый, с яркими синими глазами, хрупкий, со стройным станом и яркой белой кожей, который, несмотря на свой рост, казался таким открытым и беззащитным.
«Что же… что же теперь станет с ним… неужели всё начнётся снова?» — с ужасом думал Пенлод.
— Натрон сказал, что мне можно будет ещё увидеть тебя… — начал Пенлод. Он не был в силах ничего спрашивать, но Тургон сказал ему сам:
— Да; Гортаур попросил Маэглина не приближаться ко мне по крайней мере ещё три-четыре месяца. Что будет потом — я не знаю.
Тургон провёл рукой по волосам; он посмотрел в окно на смутно видневшиеся внизу камни и серый песок; из песка кое-где торчали кости и целые куски скелетов — позвоночники, конечности, черепа, — в основном принадлежавшие каким-то странным существам. Пенлод не мог понять, на что же он смотрит так пристально, потом застыл, осознав: он ни на что не смотрит — ему хочется броситься из окна вниз головой на эти камни.
Пенлод хотел сказать — «прикажи»; он знал, что если любит Тургона — то сейчас должен помочь ему быстро умереть; но он не мог.
— Вот видишь… — начал было Тургон, но замолчал.
— Турукано… — сказал Пенлод.
Он не выдержал; он просто больше не мог.
— Турукано… Туринкэ… - так, ласково, он смел называть его раньше только во сне, только в сладостных, мучительных снах, которые стали приходить к нему (и это после стольких лет любви к Тургону и преклонения перед ним) только там, в Гондолине, после того, как он снял со своего короля обувь. — Прости меня. Прости. Прости, пожалуйста.
— За что? Что ты сделал? …
— Прости. Прости, я люблю тебя. Я тебя люблю. Ты знаешь… я понимаю, тебе неприятна моя любовь, неприятно чувствовать её; как будто я хочу наложить на тебя какие-то путы вдобавок ко всему, что тебя мучает… но я люблю тебя безумно, я преклоняюсь перед тобой, я не просто твой друг — я твой раб, слуга, назови как хочешь. Я знаю, я лишился рассудка, — Пенлод опёрся о подоконник, ему стало трудно дышать, — я знаю, если бы я был твоим другом, сейчас я должен был бы помочь тебе умереть. Может быть, ты хочешь этого. Но я — влюблённый, который не может причинить тебе ни малейшего зла. Я слышал… балладу о человеке, который позволил себя казнить, когда его связали одним волоском его возлюбленной. И я… я не могу даже на волосок тебе повредить… Пусть… пусть… — он не смог говорить дальше.
Тургон опустил глаза, потом посмотрел на него; взгляд его немного растерянным, но ласковым.
— Я тебя люблю… Туринкэ… я не знаю, почему так случилось, но я люблю тебя с первой встречи, с первого взгляда, ни о ком никогда не мечтал… не думал, кроме тебя… ты сейчас думаешь обо мне очень плохо, я знаю, но…
— Почему? — спросил тот. — Почему — плохо? Просто…
— Нельзя… нельзя… — сказал Пенлод, обращаясь скорее к самому себе, — нельзя… — Он почувствовал, что плачет и в следующее мгновение произошло то, что было «нельзя»: он прижался губами к губам своего короля, он закрыл глаза, он целовал его, вплетая пальцы в мягкие локоны и поглаживая тёплый затылок и шею; а любимый сжал его в объятиях и тоже отчаянно целовал, отвечая ему.
Когда они остановились, Пенлод некоторое время не мог понять, где находится; перед глазами был туман от слёз и волнения.
— Ты никогда не примешь моей любви… — сказал он. — У меня нет права тебя любить…
— Почему же нет? — ответил Тургон. — Конечно, есть.
И теперь он сам поцеловал Пенлода.
Пенлоду казалось, что он сейчас умрёт от счастья; и одновременно, целуя его снова, он почувствовал что-то необыкновенное, странное, будто его уносит в какой-то водоворот, беспомощного, бессильного, или же будто в нём самом пробили какую-то артерию, и вся его кровь, вся сила, вся жизнь уходит Тургону; головокружительное ощущение слабости и одновременно мучительного, белого, как раскалённый очаг, жара. Пенлод вдруг осознал со стыдом и изумлением, что это то, что испытывают друг к другу муж и жена, что это жар взаимной супружеской любви, который не имеет ничего общего со свадьбой, обручальными драгоценностями и всем прочим; что-то в нём перевернулось, и он ощутил, что обратного пути уже нет.
— Любимый… — сказал Пенлод, задыхаясь, — навеки… навеки… единственный… любимый… как же так… как так можно?
— Я не знаю, — Тургон уткнулся лицом ему в плечо, его голос звучал глухо, — я не знаю… просто… это странно, да; я думаю, что раз со мной случилось такое, то, наверное, есть на свете кто-то и для женской половины моего естества, и этот кто-то – ты; и раз ты предназначен мне, то ты должен был оказаться здесь со мной. Наверное, так.
Пенлод про себя подивился этой странной логике; если так рассуждать, то получалось, что когда он влюблялся в Тургона — а это было невероятно давно, сотни лет назад — то что-то в нём должно было знать, что когда-нибудь Тургон отчасти станет женщиной. Впрочем, если это позволяло Тургону вот так его целовать и считать своим — он готов был принять любое объяснение.
Они почти всё время наедине проводили, целуя друг друга или держа за руки; лишь иногда они позволяли себе несколько целомудренных прикосновений. Пенлод никогда не требовал большего и не мечтал об этом. Но он был счастлив. Что касается Тургона, то его мысли были по-прежнему мрачными. Хотя они старались таиться, но Тургон был почти уверен, что Гватрен догадывается о его новой близости с Пенлодом, и не знал, что он может предпринять по этому поводу.
***
— Ты мог бы немного посмотреть за детьми? — спросил Гватрен однажды утром. — Они просто спят, тебе ничего не надо будет делать.
Как бы не так. Дети начали отчаянно плакать, и Тургону пришлось взять их на руки.
За те несколько раз, что он беседовал с Эолом во время беременности, прикасаясь к его сознанию и памяти, у Тургона возникло своего рода уважение к нему. В глубине души Тургон был благодарен ему за помощь. Но сейчас, когда Эол уже был не с ним, эти два крошечных существа казались ему совсем чужими. До того времени, когда дети вспомнят, кем они были, могло пройти много лет.
Он видел их не чаще раза в день; он заходил в комнату к Маэглину, смотрел на них; но ему совсем не хотелось их видеть. Точнее, он не хотел их любить, но чем дальше, тем труднее было сдержать родительскую привязанность. Сам он чувствовал, что дети хотят быть с ним; ему даже казалось, что они по нему скучают, и он знал, что они сразу перестают плакать, когда он берёт их на руки. И сейчас он ощутил тепло их маленьких тел, и, вздохнув, расположил обоих у себя на руках.
Он думал о том, что с родов прошло уже почти три месяца, и что через неделю или чуть меньше ему снова придётся терпеть в своей спальне Маэглина. И теперь он понял простую вещь, которую, видимо, ещё не понял (к счастью своему) Пенлод: Пенлод стал его супругом, они стали парой, настоящей эльфийской парой, и если Маэглин насильно осуществит свою власть над ним, как это бывало раньше, когда он был одинок, потерян и лишён рассудка — сейчас он, Тургон, уже этого не переживёт. Его ждёт смерть. Скорее всего.
Дети одновременно жалобно пискнули; он удивился, но вместе с тем ощутил то, что почувствовали и они — какой-то странный холод, дрожь, какую-то странную неуверенность в воздухе, в свете, в вещах; как будто всё кругом хотело убежать, провалиться, растаять. Он положил детей на кровать, поцеловал обоих (кажется, первый раз за всё это время) и встал.
