Текст книги "Ups & Downs (СИ)"
Автор книги: Северная Изольда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Глава 38
Нет ничего важнее «здесь» и «сейчас». Нет ничего важнее ее страсти и его нужды. Она – потребность, получая которую, он чувствует, что живет. Он должен быть с ней немедленно. Потому что ждал этого целую вечность.
Его тело живет в данную секунду больше, чем когда-либо. Оно предвкушает сладостный момент соединения. Его кожа горит от нужды соприкоснуться с ее нежной и гладкой кожей. Одежда… чертова одежда не нужна им. Они были созданы друг для друга, и там не было чертовой ткани. Она мешает быть вместе, она разделяет.
Сейчас, совсем скоро.
О, эта маленькая женщина, что она делает с ним. Она – чувственное пламя в женском теле. Дразнит его, вызывает, молит движением своего тела, которое трется об него, доводя до грани. Ему уже больно терпеть эту грубую ткань, которую совсем скоро заменит собой ее нежная, тесная плоть.
Да, сейчас. Еще один миг.
Но ее губы… Этот сладкий рот невозможно оставить. Секунда, вздох, мгновение – это слишком долго для них.
Возьми.
Боги, он ждал это слово вечность. Он дышал, убивал, жил только ради этого слова, произнесенного ее голосом.
Он получил ее требовательное «хочу». Ее желанием отныне является только он. И он отдаст себя. Он уже ее, довольно давно. И потому она получит его в лучшем виде.
Уже скоро.
Им нужно только место. Место, где он сможет посвятить ей себя. Где он сможет показать степень тоски по ней, ту невыносимую одержимость, которая сводила его с ума все эти одинокие дни, не наполненные ее присутствием.
Никто не смеет смотреть на них. Он убьет за один взгляд на нее, сгорающую от удовольствия и страсти. Потому что это видеть может только он. Это то таинство, которое лишь он может наблюдать.
Дверь.
Помещение, в котором он оказался, все еще старательно целуя ее губы, доводя ее до того состояния, где она сможет лишь принимать, было наполнено темнотой. Редкие лучи уходящего дракона просачивались сквозь доски. Здесь пахло зерном, мукой и соломой.
Без разницы. Если учитывать степень их нужды друг в друге им нужно просто укромное место, где он сможет дать ей желаемое, где возьмет желаемое от нее.
Здесь тесно. Темно и тесно, а еще довольно прохладно. Он согреет ее. Своим телом, своим дыханием. Одежда не даст ей и половины того жара, который может дать ей он.
Красное. Он ненавидит красное. Он снимает с нее одежду с ненавистью, не заботясь о целостности ткани. Освобождает ее грудь, вырывая из губ девушки облегченный выдох.
– Прикоснись… – Шепчет его Шерри, принимая поцелуи.
Удерживая ее рядом с собой, Аарон избавляется от юбки, подтягивая женщину ближе к себе. Накрывая губами ее напряженную вершинку.
Женщина стонет. Она выгибается навстречу, а ее пальцы запутываются в его волосах.
– Это не подходящее ложе для тебя… – Его рычание глухое, тихое, когда он кладет ее на грубые мешки с зерном и мукой.
– Не останавливайся. Не останавливайся. – Молит она, выгибаясь навстречу, пока его торопливые поцелуи покрывают ее лицо, шею, грудь.
Останавливаться? Он умрет, если остановится.
На ней не должно остаться ничего от другого мужчины. Браслеты на запястьях, на лодыжках. Это ожерелье. Он оставит на ней свое клеймо. Но только когда она будет под ним такая, какой ее сотворила природа. Ничего лишнего.
Шерри нетерпеливо цепляется за ткань его рубашки, которая ее откровенно раздражает.
Одежда. Почему она не может просто исчезнуть…
Это продолжается не больше пяти секунд, пока он избавляется от ненужных вещей, что касаются ее и его. И все же это так долго. Так мучительно долго, когда речь идет о них.
Женщина встречает его страстно, нежно. Она встречает его как своего любимого мужчину, которого ждала веками. Словно дни разлуки показались ей вечностью. Словно она молилась об этом моменте и ее мольбу услышали.
Ее стон полон благодарности. Он такой тихий и нежный, когда его тело накрывает ее, когда его руки раскрывают ее влажные бедра. Она невероятно влажная там, жаркая, распаленная. Ее руки обнимают его, она прижимается к нему, все еще настойчиво двигая бедрами, ожидая его, приглашая.
И он целует ее, яростно и настойчиво, когда резко заполняет. Он поглощает губами ее крик восторга и облегчения.
Когда он отклоняется, она делает вожделенный вздох. Ее дыхание шумное и частое. Ее глаза приоткрыты, пока она наслаждается его видом, отдающего себя ей. Полностью, без остатка.
Он желает такой взгляд на себе. Он желает слышать в ее шумном дыхании свое имя. А еще те нежные слова, которыми она уведет его ярость и беспокойство.
Боги, он нашел ее. Она цела и невредима. Она с ним. Она в безопасности. Она получает наслаждение от его движений глубоко в ее теле. И она так хороша в этот момент, так прекрасна, что Аарон вынужден признать, что его Шерри – лучшее из всего созданного его Великой матерью за все времена. Его Шерри, получающая удовольствие, требующая наслаждения, с припухшими губами и напряженными розовыми сосками, манящими взгляд. Такая восхитительно тесная и жаркая. Такая сладкая и нежная. Страстная, любящая, чувственная. Только его. Великая мать создавала ее долго, наверное, поэтому он так долго ждал ее. Века. Но оно того стоило. Эти века – ничто по сравнению с тем, что он испытывает теперь.
Он жив. Только теперь он понимает значение этого слова. Он приближен к этому понятию сейчас больше чем когда-либо.
Странная ирония. Великая мать дала ему жизнь, но научить жить его может лишь его женщина. И она здесь. Она рядом. И он живет. Наконец.
* * *
Это опасно. Если Блэквуд поймет, в какую зависимость от него я попала, он сможет с легкостью мной манипулировать. И сопротивляться ему теперь будет невозможно. Этот мужчина что-то сделал с моим телом. Что-то произошло… изменение, причем настолько явное и резкое, что не заметить эти перемены было невозможно.
Он стал не просто нужным. Он стал жизненно необходимым и незаменимым.
Здесь было темно. И я знала, что давно бы замерзла, если бы не мужское невероятно горячее тело, которое находиться рядом со мной. Я не вижу его. Только чувствую прикосновения.
Аарон выбирает из моих волос зернышки и маленькие лучинки. Его губы касаются моего виска. Шеи. Он с тихим вздохом, полным благоговения и благодарности, спускается ниже. Я чувствую желанное соприкосновение кожи. И если бы не невероятное число пережитых оргазмов, я бы вновь просила мужчину прикоснуться ко мне там. Но сейчас я чувствую лишь удовлетворение, беззаботность и благодарность.
Единственное что меня волнует – как скоро наступит рассвет и как скоро хозяин этого сарайчика соберется его проверить.
Я тихо усмехаюсь, представляя себе эту реакцию.
От веселья не остается и следа, когда мужские губы невероятно бережно касаются моей груди. Все его движения пропитаны лаской, он невероятно нежен и осторожен. Теперь его действия призваны не возбудить до крайней степени, скорее это похоже на поклонение. На тихое восхищение и благодарность.
Он не просит отвечать. Только принимать и наслаждаться его ненормальной бережностью. Боже, я сейчас не верила, что этот мужчина способен на убийство. Это было трудно представить теперь, когда он касается с такой осторожностью. Его прикосновения были порой еле ощутимы, словно меня касались не пальцы мужчины, а сама тьма.
Я нежилась. Я была довольна. Я была исключительно удовлетворена. Мне было тепло и вполне уютно. Это было наивысшей точкой тихого блаженства. Это было примитивным подобием моей собственной нирваны.
И я не понимала. Как я могу чувствовать это рядом с ним? Ведь я не ощущала подобного покоя, душевного мира и сладостного телесного блаженства никогда, ни с кем.
Блэквуд странный. Он может доводить меня до крайностей.
Порой мне кажется, что изменение настроения этого мужчины может вызвать сильнейшую вспышку на солнце. Или же цунами, где-нибудь в Атлантическом океане. Или же песчаную бурю. Он выглядел абсолютно неукротимым. Ранее.
А теперь он где-то совсем рядом. Я просто не могу увидеть его, потому что он – сама темнота И он прикасается ко мне, и он поклоняется мне, забравшей его себе. И я не отдам его. Он принадлежит мне так же, как я принадлежу ему.
Млея под его прикосновениями, я думаю над тем, что я – осколок. Что давным-давно, отшлифованная, отделанная узорами, ограненная подобно драгоценному камню, я потерялась. Что Он потерял меня, и я оказалась так непозволительно далеко. Что я носилась по чужому миру, становилась тусклее, мои края делались неровными, оббитыми, правильность черт утрачивалась. От меня откалывалось понемногу, каждый новый прожитый день – по кусочку. Я утрачивала свою первоначальную совершенность, которую предал мне мастер. Я становилась все менее похожа на прежнюю себя, какой меня создали изначально.
И когда Он по воле случая вновь увидел меня, он меня не узнал. Он разглядел тот слабый блеск, который показался ему занятным и необычным. Но он не был достаточно внимателен, чтобы узнать во мне свою часть, давно утраченную и забытую.
Принимая его поцелуи, я думаю над тем, что мы знали друг друга давным-давно. Что мы просто ждали момента, когда сможем соединиться. Что огонь моей жизни стал слишком тусклым, под действием суетного мира, моего неугомонного безразличного города. А Он стал слишком угрюмым, мрачным и жестоким. И что я не узнала его. И что он не узнал меня. В тот момент, когда Судьба вновь столкнула нас, мы были слишком не похожи на тех прежних себя, чтобы отдаться радости этой встречи. Мы видели друг в друге чужих. Мы не хотели присматриваться. Потому что мы были отчаяньем, безразличием, отстраненностью.
А теперь… я так рада, что увидела его. Я так рада, что он, наконец, узнал меня.
Мне теперь не страшно. Я знаю, что у меня есть он. Что я принадлежу ему. А Аарон относиться к тому типу мужчин, кто готов защищать ценой собственной жизни то, что однозначно его.
Нежнейшие вершинки грудей опаляет его горячее дыхание. А потом их касается прохладный воздух ночи. Я ощущаю, как мурашки бегают по коже. Как кожу колют маленькие иглы.
Когда мой мужчина ложиться рядом, он кладет свою голову мне на плечо, утыкаясь в мою шею. Я чувствую его усталость. Опять же не тела. Он вынослив и силен, но его душа кажется измотанной, утомленной всем, что его окружает.
Его дыхание касается кожи, согревая, лаская.
Он ищет во мне пристанище, свет, утешение, спокойствие. Чтобы уже с восходом солнца вновь окунуться в суету, борьбу, в свою жизнь. Но пока главенствует мгла, он принадлежит лишь мне.
Он спокоен. Безмятежен как океан, после разрушающего шторма. Он похож на благословенную ночь, после жаркого палящего дня в пустыне.
– Шерри. Я говорил тебе, что ты самое красивое творение созданное Богами? – Его голос хриплый и тихий, такой сексуальный.
– Раз сто. – Улыбаюсь я, а все женское во мне трепещет от удовольствия. – Но тут слишком темно. Ты ведь не можешь…
– Среди тьмы, когда ночь касается тебя… Она лишь чуть дотрагивается до твоих волос и кожи. Среди этой первоначальной темноты я вижу тебя истинную. Какой ты была создана. Только темнота и ты. И темнота, она всегда прекрасна, эйки. Но она уступает тебе во всем. Ты такая теплая и нежная. – Его пальцы словно в подтверждение слов чуть задевают напряженные соски. – Ты неразгаданное творение самого искусного Создателя. Самое безупречное его творение.
Меня даже немного смутило такое поведение Блэквуда.
– Ты… льстишь мне? – Пробормотала я недоуменно.
– Я поклоняюсь тебе. Я восхваляю тебя. Ты – моя святыня. Ты – моя женщина. Я должен говорить тебе это.
– Ты… преувеличиваешь. – Бормочу я, не скрывая смущенной улыбки.
– Нет. Ты – вожделенное забвение. Страсть. Мир. Прощение. – Голос мужчины такой тихий, что мне кажется, будто слова рождаются в моей голове. – Я поклоняюсь. Я молюсь. Я восхваляю. Видишь, маленькая Шерри? Твой мужчина живет тобой.
Аарон кажется мне глубоко несчастным. В нем слишком много вины, горечи и мрака. Вина убивает его. Он что-то решает в этот самый момент. И через несколько секунд его дыхание опаляет кожу уха.
– Шерри, если бы я предложил тебе уйти. Если бы я предложил тебе свободу. Твой родной дом и землю, ты бы согласилась покинуть… свой нынешний дом. Меня. Оставить все здесь и вернуться?
Слова причиняют боль. Не понимаю, зачем он говорит это, ведь это невозможно.
– А ты…
– Нет. Просто вернуться. Без всего того, что имеет отношение к чужому для тебя миру.
Больно. Я вообще не хочу обо всем этом думать. К чему?
– Меня никто не отпустит… – Бормочу я.
– Ответь.
– Все равно ничто не стало бы прежним.
– Ответь. – Настаивает он.
Я вздыхаю. Он заставляет меня задуматься.
– Я… скучаю, Аарон. Я так скучаю. – Шепчу я тихо, чувствуя саднящую тоску в груди. Словно там разлили кислоту. Становиться горько, больно. Мне нужно утешение, потому я тянусь к мужчине, зная, что он уведет любое беспокойство. – Здесь все чужое. Я гасну здесь. Я таю. Я чувствую… как смерть дышит, стоя за моей спиной. Она говорит: «скоро». А я ничего не могу сказать ей на это, кроме… «не сейчас». – Повторяю я его слова, понимая их смысл только теперь. – Я не принадлежу себе. Я чужая. Я не своя. Я так тоскую…
Он целует меня. Крепко. Словно пытается стереть из моей памяти свои же слова. Словно он уже не хочет слышать от меня ответ, который несет в себе мысль об отдалении меня от него. В его движениях видна настойчивость, злость на самого себя и мой ответ, злость на весь мир, на Судьбу.
Ему удается. Я уже через минуту не помню суть нашего разговора. Уже через минуту умелых движений мужчины я становлюсь просто чувственной потребностью. Я опять ищу его тело своим. Мои руки уже не просто ласкают, они требуют. Мое ослабевшее тело подрагивает в предвкушении.
Он добивается желаемого. Потому, когда он вновь наполняет меня, я утрачиваю элементарные понятия мира, кроме «здесь» и «сейчас».
Глава 39
– Это выходит из-под контроля. – Взмахнул обреченно руками возмущенный парень лет семнадцати.
Я продолжаю гладить шерстку маленькой эйки, которая нежиться в моих руках, тихо урча. И я смотрю на то, как юный Владыка расхаживает по моей комнате.
Он уже вернул меня обратно, в свой дом, в привычную мне комнату. Я уже провела здесь целый день и ночь. И Он уже не единожды (и не дважды) приходил сюда, полный негодования и возмущения.
– Странно, не находишь, малышка Шерри? – Он не смотрел на меня. Просто беспокойно перемещался по комнате, напоминая своим поведением взволнованного юнца, чью маску, собственно, он и надел. – Всегда. Во всем. Есть подвох. Как бы тщательно ты не строил план, как бы точно ты не просчитывал ходы, всегда найдется «случай» и «непредвиденное». Это катастрофа. Мать вмешивается в мои дела. В последнее время слишком часто. – Он подошел к открытому окну, проорав: – И меня это бесит! Я, черт возьми, уже взрослый мальчик. – Он отвернулся. – Всегда есть подвох. Она смеется надо мной. Старая стерва.
Да, ясное дело, что Райт прекрасно знал о том, что я провела ту ночь, да и следующую за ней, со своим мужчиной. Что он нашел меня. Что вместо отчаянья и страха Аарон испытал эмоции иного рода. И Райта это бесило.
Но нужно сказать, что даже этот гнев был из разряда тех эмоций, которым Владыка был искренне рад. Эта злость была больше похожа на азарт. На желание новой битвы. На надежду игрока в покер отыграться.
Так что сейчас смысла его бояться не было. Этот гнев он желал. Этот гнев был для него так же приятен, как и момент искреннего счастья. А так как я не разу не видела (да и не представляла) Райта счастливым, ему оставался только вот такой гнев, который граничил с восхищенным возмущением.
– Он назвал меня ублюдком. – Да, я знала. Он говорил это уже в который раз, полный негодования и удивления. Я же думала о том, что Блэквуд окончательно свихнулся. Я была так же удивлена, что мужчина после этого еще ходит по своей земле. – Меня не называли ублюдком вот так прямо в глаза уже… – Он задумался. Но быстро бросил это дело. – Это слово было слышать в свою сторону довольно… неожиданно. – Ага. Неожиданно – подходящее слово. Прям, лучше и не скажешь. – И что мне делать? Что я получу от его смерти? Очередное гнилое бесполезное тело. Аарон – чертовски полезный раб. Его смерть ничего мне не даст. Мне нужно его отчаянье. Где мне его взять? – Он сжал и разжал ладони, словно пытался почувствовать это отчаянье на ощупь. – Может, ты мне подскажешь? – Крикнул он в сторону окна, явно обращаясь к своей Великой матери.
Та как всегда безмолвствовала, отвечая безразличностью синего небо. Ну, естественно. Было бы удивительно, если явился этот глас с небес. Или длань, которая бы указала Райту верное направление…
Я усмехнулась, чтобы в следующий момент быстро зажать рот рукой.
Что ж, мне с самого утра нездоровилось и я подозревала, что день назад перебрала с до красноты спелыми персиками. Наверняка это было отравление. Кто знает, что могло содержаться во фруктах этого мира, даже если земной аналог мне был отлично знаком.
Да, признаю, я не удержалась. Жадность фраера сгубила. Мой бич – вкусная еда. Не могу удержаться, когда вижу вазу с самыми сочными, аппетитными фруктами, которые мне когда-либо доводилось наблюдать.
Славно, я сдержала порыв освободить желудок, начиная глубоко дышать. Я умоляла свой организм успокоиться, сглатывая, но рот лишь наполнялся слюной. Тошнота становилась просто не мыслимой. Потому уже через полминуты я сорвалась с места, несясь к умывальнику.
Мне было безумно стыдно, однако я ничего не могла с собой поделать, стоя над этим умывальником еще минут пять.
Когда же спазмы закончились, когда мой желудок был пуст, и когда я больше не чувствовала порывов, я умылась холодной водой, делая маленький глоток. Осторожно дыша, все еще ожидая подвоха от своего тела, я медленно выпрямилась, нехотя возвращаясь в свою комнату.
Райт, кажется, был немного ошарашен. Он застыл напротив окна, с которым еще совсем недавно беседовал, рассматривая меня прищуренными глазами. Согласна, видок у меня был так себе. Взгляд Владыки лучше любого зеркала разъяснил, что выгляжу я… как и полагается человеку с отравлением.
– П-прости. – Пробормотала я сконфужено.
Эйки еще до сих пор фыркала, не довольная моим грубым поведением, когда я буквально сбросила ее со своих коленей.
Райт вновь осмотрел меня. С ног до головы, медленно. Потом повернулся к окну. Посмотрел на небо. Опять на меня. Себе под ноги. После чего выдохнул:
– Старая стерва.
* * *
Я готова была смеяться.
Он что серьезно? Серьезно думает, что я беременна?
Это же невозможно. Я так и говорю ему.
– Неужели. – Хмыкает Райт, сидя в кресле, пока при нем мне берут кровь для своеобразного анализа. – Я мужчина, малышка Шерри. Мужчина, у которого была женщина. Которая была беременна от меня. Так что различить беременна женщина или нет, я могу.
Я напугана. Его серьезностью и уверенностью. Если честно меня пугает сама мысль, что я могу быть беременной. Я в ужасе. Я не готова.
На меня сыплются сотни вопросов. И я не могу ответить ни на один из них.
Конечно, как каждая обычная, нормальная, человеческая женщина я хотела создать семью. Я хотела растить малышей, смотреть как они растут, воспитывать их.
Но… сейчас? Теперь? Я была чужаком, изгоем, да еще к тому же наложницей. Каким образом я смогу в подобной обстановке вырастить ребенка? В чужом, жестоком мире. Одна.
Я смотрю на нахмуренного Райта. На мужчину за тридцать, который скрестил руки на груди, ожидая ответа лекаря.
Он… убьет меня теперь? Или же убьет моего ребенка. Заставит меня согласиться на это убийство?
Черта с два. Я сдохну, но не отдам никому моего малыша.
Любовь. Привязанность. Связь. Все это внезапно наполняет меня Я прислушиваюсь к себе, к стуку своего сердца. И это завораживает. Это пугает и удивляет меня. Я кладу руку на свой живот, словно стараясь почувствовать еще одну жизнь внутри себя. А еще донести простую истину: «мамочка тебя защитит».
Ага. Как же. Мамочка сейчас даже себя защитить не в силах.
Мужчина. Мне нужен мой мужчина.
Я поднимаю свой взгляд на Райта, который, не меняя выражения своего лица, слушает бормотание врача.
– Ну… что? Что? – Требую я, переводя взгляд с одного на другого.
Райт одним небрежным взмахом руки приказывает пожилому мужчине удалиться со всеми своими шприцами и склянками.
– Мать. А еще меня называют коварным. – Бормочет Райт, прикрывая глаза. – Расслабься, малышка Шерри. Тебе теперь вредно волноваться.
Отлично. Он был прав. Конечно, Райт редко ошибается. Во всяком случае, я еще подобного не видела.
– Хм. С этим надо что-то делать… – Он встает.
Я же отвечаю мгновенно, не подумав. Это инстинкт. Чисто материнский.
– Ты его не тронешь. – Рычу я, кладя руку на свой живот.
Только через пару секунд я понимаю, что сказала. А главное, комуя это сказала.
Райт кажется удивленным, замирая и смотря на меня. Он еще долго изучает мое напряженное лицо, нахмуренные брови и отчаянную решимость в глазах.
То, что происходит дальше, шокирует меня. Ведь я уже приготовилась умереть.
А он улыбается. А потом начинает тихо смеяться. Смеяться по-настоящему.
Я ошарашена. Меня даже пугает этот звук, который мне еще не доводилось слышать.
– О, малышка Шерри. Аарон – счастливый сукин сын, не достойный тебя абсолютно. – Когда он отворачивается, я успеваю заметить тень, скользнувшую по его лицу.
Печаль. Искренняя печаль. Я заставила его вспомнить что-то такое, что когда-то сломило даже такого сильного мужчину.
Я переполнена волнениями, страхами и восторгами. Все это смешалось воедино, моя душа мне кажется комком из чувств, раскрашенных в самые немыслимые цвета. Я абсолютно не знаю что предпринять, потому так и сижу на краешке своей кровати, держа руку на животе.
Когда я поднимаю свою голову, Райт – пятилетний ребенок – бездумно рисует узоры на окне. Выражение его лица сосредоточено грустное… даже пустое. Он сейчас напоминает мне того Райта, которого я встретила впервые. Немого мальчика, оказавшегося внезапно, как будто по чистой случайности, в незнакомом, огромном, суетном городе. Совсем один, никем не понятый. Брошенный. Оставленный. Навсегда одинокий.
Я вновь опускаю голову, смотря на свои колени, накрытые красным полотном длинной юбки. Я думаю обо всем и ни о чем. Эмоции переполняют меня. Мысли в моей голове поражают своим обилием и настойчивостью. Словно прибавили громкость.
Мир так резко изменился в один момент. Меня пугают эти перемены.
Поднять голову меня заставляют невероятно частые шаги. Мелкие-мелкие и тихие-тихие.
Ко мне подходит свойственной детям неуверенной походкой совсем маленький мальчик. Ему чуть больше годика. Словно он совсем недавно научился ходить. Он так прекрасен в сумраке этой комнаты. Так невероятно хорош, что если бы я писала картину на религиозные мотивы, то рисовала бы с него маленьких ангелочков. Все маленькие ангелочки на моей картине имели бы лицо этого малыша. И еще я бы журила свою картину и себя за то, что не могу передать все совершенство этого детского личика.
Маленькие ручки ложатся мне на колени. Он заглядывает в мои глаза своими золотистыми, невероятно тоскливыми глазами.
Я смотрю на малыша, я любуюсь им, пока он в свою очередь глядит на меня.
Я думаю о том, что если бы у Райта был сын, он был бы похож на него. Что если бы его сыну было чуть больше года, то он бы выглядел именно так.
Вот он. Маленький. Убитый. Желанный.
То, что было отнято у него. То, что было уничтожено. Его счастье. Его любовь.
Я протягиваю руки, поднимая ребенка к себе на колени. И когда я прижимаю его к себе, я уже откровенно рыдаю. Я тихо всхлипываю, глотая слезы. Я чувствую так много и так сильно, что даже не могу толком объяснить, почему рыдаю. От счастья или от горя.
Я качаюсь взад вперед с малышом на руках, рыдая, воя, размазывая слезы по покрасневшим щекам. И я не понимаю, в чем причина этого гормонального взрыва. Возможно, так реагирует тело на изменения, происходящие в нем. А возможно, я чувствую вину перед этим мальчиком-мужчиной. За ту женщину, что оставила его, когда он был еще маленьким ребенком. За ту женщину, что убила его сына.
Мне кажется это не справедливым. Мне кажется это таким жестоким.
Я качаюсь туда-сюда на краешке кровати с ребеночком на руках, шмыгая носом и судорожно вздыхая. Я показываю ему самую худшую сторону своей женской слабой души. Я плачу навзрыд, не собираясь останавливаться. Не имея возможности остановиться.
Мужчина. Брошенный. Оставленный. Одинокий. Навечно. Как он живет с осознанием того, что так будет всегда?
– Не плачь, малышка Шерри. – Говорит его голос за моей спиной. Голос старика и юноши.
Я вздрагиваю, разжимая свои объятья. В моих руках пепел. Поток ветра из окна подхватывает его, унося прочь.
Я же онемевшая, напуганная и зареванная смотрю на свои руки, которые еще секунду назад прижимали к себе маленькое, хрупкое детское тельце.
– Не плачь. – Повторяет Райт, выходя из тени угла. Большой. Могущественный. Бездушный. – Просто сделай так, чтобы твой ребенок был самым счастливым существом этого бытия. Потому что мир потонет в жестокости, отчаянии и боли, если в нем появиться еще один выродок подобный мне. – Он направляется к окну, смотря на умирающий день. – Покажи ему любовь. Радость. Научи его смеяться. Научи его сочувствовать. Научи его бороться. Научи его самому доброму и светлому, что нашло приют в твоем сердце. Потому что самому темному и грязному его научит жизнь.
В моей голове звучит окончание фразы, которую придумала я сама: так как она научила меня.
Райт. Ничей сын, ничей мужчина, воспитанный жесткой жизнью.
Он оборачивается. Мрачный. Сильный. Опасный.
– Видишь, малышка Шерри. Спектакль, он заканчивается. Мораль так и осталась не известна. Сценарий наполовину сожжен. Актеры отказываются подчиняться постановщику. А оркестр, кажется, выпил накануне представления. – Он склонил голову набок. – Но… постановщик слишком упрям. Он все еще хочет донести до некоторых умов смысл, который остался так и не раскрыт.
Он смотрит на меня, словно собирается потребовать у меня что-то. В последний раз. Он как будто прощается со мной. И меня это пугает еще больше.
Я смотрю на него. Я жду его слов. Мне все равно, что он скажет. Все равно, потому что мой ответ на любую его просьбу (требование) будет одинаковым.
Да.
* * *
Спустя час.
Не говорить ему? Не говорить Ему?!
Райт, ты жестокая загадка.
И я вновь пытаюсь найти ответ, выбегая в ночь.
* * *
Из истории черных стен.
Кажется, я шел к истине всю свою жизни. И вот, она открылась мне. Эта правда жестокая, бьющая наотмашь. Эта правда заставляет ненавидеть себя. Она заставляет чувствовать себя предателем, которых еще не носила земля.
Оглядываясь назад, в прошлое, я с ужасом задаю себе этот вопрос: «Неужели это сделал я? Я, правда, это сделал?»
Вернул себе жизнь. Отогнал смерть. Получил обратно утраченное.
А когда посмотрел на это глазами истины…
Прожив века, понимаешь, что смысл жизни в другом. Что окружающее тебя – прах. Есть сила, которую в итоге превзойдет другая. Есть свобода, которая со временем становиться банальным одиночеством. Есть суть, которая станет частью рутины.
А есть Она. Истина и свет. Прощение и забвение. Страсть и наслаждение. Утешение и Мир. Мир, в том полном смысле слова, который никогда не поймут люди ее земли. Ведь они никогда не видели Ее. Не видели в Ней то, что открыто мне. Она – первоначальный Смысл мироздания.
Я нашел ее. Я обрел ее. Но я не могу дотянуться…
* * *
Почему она ответила мне «нет» в тот раз?
Я предложил ей себя, свою защиту, свой дом. Я предложил ей уйти от Него. Просто уйти. Отказаться. Оставить.
Почему она ответила мне «нет»?
Что заставило ее взгляд потускнеть от тихой грусти? Что чувствует она к Нему? Что открылось ей за все это время? Почему она так боится просто оставить Его?
Считает это предательством? Считает это подлостью?
Мне все равно. Я не хотел отдавать ее в очередной раз.
Но она все же ушла. Рассчитывала ли она на очередную встречу?
Ее прощание было нежным. А я так хотел просто забрать ее к себе. Даже против ее воли… Она должна быть со мной. Так как было задумано изначально. Не отдельно. Мы не можем жить отдельно. Только не после того, как нашли друг друга.
Но я заставил себя смотреть на то, как она уходит. И это было одной из тех видов пыток, которыми я себя тешу. Эту боль я заслужил.
* * *
Мать. Клянусь. Если я не увижу свою женщину по воле «случая», я завтра же отправлюсь в гребаный дом гребаного Владыки. И разнесу там все к чертям.
Время пошло.
* * *
– Г-госп-пожа?! – Недоумению и смятению управляющего не было конца.
Он встретил Шерри с порога. Запыхавшуюся, взволнованную, сбежавшую. Старик шел мимо главных врат, заметив беглянку. Она судорожно сжимала шаль, прикрывающую ее обнаженные плечи. Ее глаза лихорадочно блестели, а грудь тяжело вздымалась.
– Где? – Она задала один единственный вопрос, в нетерпении ожидая ответ.
– Повелитель… он… не… – Управляющий оглянулся назад, направляя взгляд в сторону черного входа в катакомбы подвала. И когда он обернулся, то весь его вид давал понять, что хозяин недоступен сейчас. И что ей следует просто терпеливо дождаться, а еще лучше, объяснить что происходит. Потому что он опасался худшего. Эта женщина могла накликать беду, гнев Владыки на их дом. Потому ей нужно… – Нет. Туда нельзя, госпожа. Вы не…
Женщина оставила его и его слова за своей спиной, стремясь к широкой каменной лестнице, ведущей в глубины древней тьмы, которая гостеприимно встретила ее. Глупая, она не взяла даже факел. Любой слабый источник света, который мог бы стать указателем, якорем, не давшим ей потеряться в темноте древнейших коридоров, в которых таится вечная тайна, сила и суть рода.
Холод и мрак окутали маленькую, незначительную фигурку, ощупывая, изучая.
Темнота двигалась, переливалась, приближаясь и отдаляясь. Она словно непокорное, взволнованное море накатывала на нее, подталкивая в спину. Или обрушивалась, заставляя отступать.
– Аарон! – Ее голос потух во тьме, словно ударившийся о невидимую стену. – Аарон! Аарон… Чертов Блэквуд!
– Женщина. Ты опять пришла сюда. – Шерри обернулась, смотря широко распахнутыми глазами и не видя ничего кроме все того же черного полотна.
Но теперь чувствовалось изменение. Жестокие волны тьмы отхлынули. Ее тело окутало тепло, надежность. Ее кожу теперь не терзал безжалостный ветер. Ее овевало чужое теплое, ласкающее дыхание.
– Сама. Шерри девочка. Ты пришла ко мне сама. – Шеден торопливо оглянулась, стоя на месте.
– Тебя влечет темнота, эйки? – Она почувствовала, как настойчивые мужские пальцы скользнули в копну ее волос, мягко оттягивая голову назад, открывая шею для мужских губ.
– Ты. – Шепчут женские губы, пока она ищет руками мужчину, который расточает умелые ласки.
