Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"

Автор книги: Reo-sha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Мэтти! – голос Альфреда такой яркий, что Уильямс понимает – случилось что-то действительно выдающееся. – Вот ты где, я тебя уже минут десять ищу!

Альфред говорит это с таким укором, точно именно Мэттью виноват в собственной пропаже. Но Уильямс слишком занят сейчас своими мыслями, чтобы возмущаться или мягко поставить друга на место. А еще ему нужно отвлечься хоть на что-то, и Альфред лучший из вариантов.

– Что-то случилось? – Мэтт приподнимается на ступенях и ловит расплывчатые искры перед глазами. Пожалуй, с сигаретами пока пора завязывать.

– Ага, идем внутрь, а то здесь настоящий колотун, – Альфред словно в подтверждение своих слов торопливо растирает плечи.

Мэтт запоздало понимает, что тоже замерз, да и руки совсем окоченели. Он лишь кивает, тушит сигарету и бредет вслед за едва ли не подпрыгивающим от нетерпения Джонсом.

Альфреду хватает выдержки лишь на дорогу до диванов, где сейчас никого нет. Стоит Мэтту усесться с кружкой горячего какао на них, как терпение Джонса лопается, и весь словесный поток вырывается наружу одной единственной фразой:

– Ваня теперь мой парень! – Альфред говорит это с гордостью и, видимо, ждет аплодисментов и высших похвал.

Вот только Мэтт вскидывает бровь, отпивая из кружки, и смотрит на лучшего друга с долей снисхождения, гадая, как бы ему все же намекнуть, что желания и реальность несколько различаются.

– И почему же ты решил так на этот раз? – Мэтт говорит это слишком спокойно по мнению Альфреда, так что тот обиженно дует щеки.

– Не веришь, что ли? – шило в пятой точке Джонса, кажется, заводит свой моторчик еще сильнее.

– Верю, конечно, но мне кажется, тебе нужно дождаться согласия самого Вани и… – Мэтт отставляет кружку на столик и видит какой-то странный огонек в глазах лучшего друга. Он всматривается в счастливое лицо Альфреда, его широкую улыбку, а Джонс, верно расценив паузу, вставляет свои пять копеек.

– Он согласился, – Ал шепчет это на ухо Мэтту, но кажется, что хочет прокричать слова на весь коттедж, настолько его захлестывает эмоциями.

Уильямсу требуется секунда на полное осознание, после чего он искренне хлопает Джонса по плечу и крепко обнимает.

– Ал! Это же замечательно! Я так рад за тебя! – именно такой реакции довольный Альфред и ждал. Он стискивает Уильямса в объятиях и не может сдержать радостного смеха, шутка ли, парень его мечты ответил взаимностью! Да и как ответил… Джонс вспоминает утро, чуть заливается краской и торопится продолжить: – А еще мы… ну… в общем, я теперь не девственник, – Альфред несколько смущенно отводит в сторону взгляд, пока Мэтт становится значительно серьезнее.

– Ал, не слишком ли быстро? – его голос чуть притихает, а взгляду Уильямса сейчас позавидовал бы любой преподаватель со стажем. – В смысле, я знаю всю искренность твоих чувств, но Ване нужно привыкнуть…

– Да он сам начал, – отмахивается Альфред. Уильямс не перестает сверлить его взглядом, а потому Джонс торопливо продолжает: – В смысле, серьезно сам. Я был готов ждать сколько потребуется, но Ванечка… – его голос тонет в томном и мечтательном вздохе, прежде чем Альфред мыслями возвращается в реальность. – В общем, утро было очень горячим, – неловко завершает он.

Мэтт смотрит еще пару секунд, прежде чем рассмеяться и расслабиться. Он и правда искренне рад за друга, да и самого немного отпускает от размышлений.

– Значит, мы оба теперь с омегами, – не подумав, брякает он и откидывается на мягкую обивку дивана. Альфреду требуется секунда, чтобы осознать смысл слов, прежде чем его громогласное «ЧТО-О-О» разлетается по всему коттеджу.

– Кто это?! – Альфред, откашлявшись, говорит это тише, а Мэтт неловко отводит взгляд.

Он с секунду смотрит вокруг на коллег: Феликс с Феличиано болтают о чем-то рядом с окном, Людвиг за чашкой кофе беседует с Кику, а Гилберт и Доминик о чем-то активно спорят, – никто и не смотрит в их сторону, не пытается поинтересоваться внезапной эмоциональностью Джонса, она и без того обычно зашкаливает, и все давно привыкли.

– Джеймс, – Мэтт сглатывает, сам еще не до конца верит в это, но не может сдержать улыбки, когда думает об этом парне.

Альфред же, кажется, отчаянно ловит челюсть где-то на подлете к полу и пытается все осмыслить. В голове тысяча догадок, что злобный омега подкараулил Мэтта в темном коридоре и надругался, что Джеймс угрожал Уильямсу до тех пор, пока тот не согласился на эти узы и даже – ну а вдруг? – о приворотном зелье. Но все эти мысли разбиваются о мечтательную улыбку Мэтта и его счастливый взгляд.

– Ну, ты даешь… – выдает растеряно Альфред, когда мысли хоть немного упорядочиваются в голове. – Это ж и не ясно, кто из вас альфа, – тихо прыскает он.

Мэтт успевает влепить другу номинальный подзатыльник, прежде чем гостиная наполняется грохотом и чьим-то вскриком. И Джонс, и Уильямс моментально подскакивают с дивана и смотрят на двух сцепившихся бет, которые мутузят друг друга, не жалея сил. Им хватает пары секунд созерцания всей картины и взгляда на испуганные лица Феликса и Феличиано, которые пытаются словами утихомирить ребят, прежде чем броситься самим к Гилберту и Доминику и постараться разнять их. Задача та еще, хоть и Мэтта, и Альфреда тяжело назвать слабаками, но и парни не лыком шиты, несмотря на чужое вмешательство, все еще пытаются треснуть друг друга.

– Да прекратите вы… Что на вас нашло?! – Мэтт пытается докричаться через силу, когда они все же оттаскивают парней друг от друга. У Гилберта разбита губа, у Доминика набухает на скуле ссадина.

– Да этот… ЭТОТ посмел обвинить меня в трусости! – задыхается Гилберт и еще пытается вырваться из мертвой хватки Мэтта. – Пусти, я должен выбить эти слова из его нахальной головы!

– Хватит!

Уильямс одергивает Байльшмидта слишком резко и грубо. Встряска, кажется, действует как надо, и Гилберт с рыком обмякает в чужих руках и больше не пытается вырваться. Доминик напротив зло стряхивает с себя руки Альфреда и исчезает где-то в столовой, оставляя Гила на растерзание двух своих друзей.

– Ну и страсти у вас тут, – хмыкает Джеймс, который показывается на лестнице, встревоженный шумом.

Мэтт же, оценив, что Байльшмидт больше не сопротивляется и не бросится вслед за Хедервари, разжимает ладони.

– Тебе не стоило вмешиваться, – упрямо бурчит Гилберт. – Я бы размазал его по стенке с его бахвальством.

Уильямс едва ли сдерживает смешок. Гилберт, возмущающийся бахвальством, тогда как сам не прочь прихвастнуть, кажется забавным, вот только ситуация никак не располагает к смеху.

– Может, расскажешь уже из-за чего сыр-бор? – Альфред из всех окружающих выглядит менее всего обеспокоенным и едва ли может устоять на месте от нетерпения.

Гилберт недовольно оглядывается по сторонам, но омеги, не считая Джеймса, с которым Байльшмидт успел крепко сдружиться, уже потеряли к происходящему интерес, а никого больше рядом и нет. Альфреду, Мэтту и Джеймсу Гил доверяет всецело, а потому трет лоб и недовольно отводит в сторону нервный взгляд.

– Из-за Родериха, – говорит тихо он. – Мы с Домиником поспорили, кому тот ответит взаимностью и… Впрочем, вы сами видели, – отмахивается Байльшмидт.

– Может, пора уже просто признаться? – подумав, спрашивает Мэтт. Все смотрят на него удивленно, а Гилберт так и вовсе выглядит совсем потерянным. – Ну серьезно, сколько продолжается эта ваша влюбленность? Год? Пусть Родерих сам решит, с кем захочет связать свою жизнь, если вообще захочет, – пожимает плечами Уильямс.

– Быть может, ты прав, – Гилберт выглядит непривычно серьезным и собранным, без ухмылки на лице и вечно задорного взгляда. – Я пойду, пожалуй, подумаю над всем этим, – вдруг тихо хмыкает он. – Эти каникулы определенно станут веселыми…

Друзья смотрят, как неторопливо Байльшмидт поднимается обратно к комнатам, и невольно переглядываются между собой.

– Ну, а мы чем займемся? – подает голос Джеймс и смотрит в упор на Мэтта. – Я не намерен торчать весь день без дела в четырех стенах, поэтому…

– Тут есть лыжи, – чуть улыбается Уильямс. Он чувствует вызов в словах Джеймса, в самом его взгляде, но смотрит столь же мягко и уверенно. – А неподалеку очень красивое озеро, что скажешь?

Джеймс смотрит с некоторым скепсисом, хотя идея и кажется ему хорошей. Он не особо любит многолюдные места, а вот прогулка на лыжах по лесу должна быть просто идеальной. Поэтому он думает еще лишь пару секунд и медленно кивает.

– Окей, – соглашается он и переводит взгляд на Альфреда. – Ты с нами?

Но Джонс уже пялится в сторону кухни. Мэтту хватает пары секунд, чтобы заметить Брагинского в проеме и понять, что нет, Альфред с ними никуда не пойдет.

– Проведи хорошо время, – с улыбкой хлопает Мэттью друга по плечу.

– И вы тоже, – торопливо отзывается Ал. – И Джеймс, – Джонс на секунду замирает и смотрит на Уильямса слишком серьезно, что совсем ему не свойственно, – не вздумай навредить Мэтту, – бросает он прежде, чем торопливо уйти.

– Не бери в голову, – Мэтт от неловкости трет виски и проклинает в эту секунду лучшего друга. – Он чересчур сильно беспокоится обо мне.

– Да ладно? А то это же совсем незаметно, – фыркает Джеймс, но тут же тянет губы в усмешке. – Идем, если еще не передумал оставаться со мной один на один, – он усмехается весьма угрожающе, вот только Мэтт в ответ тепло и радостно улыбается.

– Не дождешься, – довольно говорит он. – Сейчас только переоденусь и вернусь.

Джеймс смотрит вслед Уильямсу и вздыхает. Как можно так спокойно реагировать на любые подколы, Джей пока совершенно не понимает.

***

– Вернулся?

Гилберт лениво валяется на кровати и пялится в потолок, когда открывается дверь общей комнаты и в проеме показывается Доминик. На его скуле красуется смачная отметина, что не без злорадства отмечает Байльшмидт, но все же от вспыхнувшей злости теперь не остается и следа.

– Ага, – Доминик так же не выглядит рассерженным, лишь валится на кровать рядом и так же впивается взглядом в потолок.

Они лежат в молчании, но о напряжении не идет и речи: оба слишком привыкли к обществу друг друга – шутка ли, они уже около десяти лет живут вместе! – как и привыкли к перепалкам. Это не первая драка и не последняя, оба прекрасно это знают, а потому смысла обижаться и раздувать из мухи слона попросту нет.

– Я погорячился, – спустя некоторое время говорит Доминик и вздыхает.

– Я тоже, – соглашается Гилберт.

Потолок как-то разом становится светлее и приятнее на вид, а Байльшмидт приподнимается на кровати и с ухмылкой смотрит на друга. Хедервари поступает так же и протягивает ладонь:

– Мир? – он еще сомневается, что Гилберт не выкинет сейчас чего-нибудь из ряда вон, но тот лишь сжимает руку и кивает:

– А как же.

Примирение можно считать исчерпывающим, а Гилберт тем временем обдумывает слова Уильямса. Он уже делает это минут двадцать и впервые думает о том, что ему самому не помешал бы советчик. Хедервари напротив как раз то, что нужно.

– Ник, давай начистоту, – голос Байльшмидта звучит непривычно серьезно, но Хедервари прекрасно знает, несмотря на кажущуюся расхлябность, Байльшмидт человек более чем рассудительный. – Тебе ведь нравится Родерих ничуть не меньше меня, верно?

Вопрос риторический – Гилберт лучше кого-либо знает, что Хедервари влюблен по уши и влюблен настолько, что никого другого и не замечает вовсе. И все же он отвечает:

– Да, – голос звучит чуть тише, но не дрожит, в конце концов оба не сильно тешатся надеждами на счет Эдельштайна – бетам в их мире было бы слишком самонадеянно мечтать об альфе.

– Тогда надо действовать, – Гилберт даже приосанивается немного и удивляется самому себе. Подумать только, любому другому он бы давно уже посоветовал брать быка за рога, а вот сам медлит непозволительно долго. – Я хочу признаться Родериху, и будь что будет.

Хедервари смотрит с секунду, в поисках подвоха, но такового не находит и кивает.

– Тогда я тоже, – он видит по взгляду Байльшмидта, что на другое тот и не рассчитывал, и невольно усмехается. – Мы снова соперники с тобой?

– Как и всю жизнь, – хмыкает в ответ Гилберт. – Но за таким соперником хоть в огонь, хоть в воду, – вдруг смеется он.

Хедервари подхватывает и хлопает лучшего друга по плечу. В конце концов, они и правда уже через столькое прошли, что сомневаться друг в друге просто непростительно.

– Чтобы не решил за нас Эдельштайн, ты от меня так просто не отделаешься, – чуть успокоившись, говорит он. Байльшмидт лишь расслабленно пялится в светлый потолок, а на губах лежит излом привычной ухмылки:

– Как и ты от меня, – подтверждает он. – Я так и останусь большущей занозой в твоей жизни, и никакая любовь этого не изменит.

Слова тонут в этом прохладном дне, а Доминик думает, что ближе Байльшмидта у него все равно никого нет. Как и у самого Гилберта Хедервари единственный настолько близкий человек.

Комментарий к Глава 15. Разборки

https://vk.com/wall-141841134_147

========== Глава 16. Разбор полетов ==========

Родерих Эдельштайн был человеком привыкшим ко многим странностям в этом мире в целом, и в их коллективе в частности. Он зачастую считал людей в их студии весьма неординарными, но это совершенно их не портило, хотя определенные трудности могло и доставлять. И все же даже у странностей должен был существовать свой предел, как считал сам Эдельштайн.

– То есть они просто так взяли и подрались? – так говорит Родерих, когда Людвиг без стука заходит к нему в комнату.

– Мне кажется, причина вполне ясна, – Людвиг лишь пожимает плечами и хмурится чуть сильнее обычного. – Ты не хочешь этого прекратить, наконец?

Эдельштайн качает головой. На деле, он уже давно решил все для себя, не хватает буквально самой малости, казалось бы, мелочи, но весьма важной. Ни Доминик, ни Гилберт так ни разу и не заикнулись о чувствах. А Родерих, вот незадача, сам этого делать совершенно не намерен, хотя опять же, уже давно все решил для себя.

– Ты настоящий садист, – Людвиг лишь трет виски и кивком головы зовет родственника выбраться из комнаты. – Оливер собирает всех на дневной чай, не хочешь присоединиться?

– Не откажусь, – Эдельштайн чуть усмехается, поправляет на себе одежду, которая хоть и далека от привычных костюмов, но сидит все так же великолепно, после чего идет вслед за Людвигом.

Они говорят о чем-то до противного обыденном, когда на дороге показывается вдруг взмыленный и явно запыхавшийся Байльшмидт. Он преграждает собой путь в узком коридоре, бешенным взглядом смотрит то на Родериха, то на Людвига, а потом разом приосанивается и ухмыляется как ни в чем не бывало.

– Родерих, можно тебя на пару слов? – уверенности в голосе Гилберта хоть отбавляй, а вот сам Родерих хмурится – он терпеть не может, когда его прерывают на середине разговора.

– Боюсь что… – он хочет уже послать Байльшмидта куда подальше, но в глазах того загорается нечто нечитаемое и очень интригующее.

– Всего пара слов, это важно, – перебивает снова он и смотрит уже на Людвига. – Ты не мог бы оставить нас наедине всего на минуту?

А вот от такой вопиющей наглости Эдельштайн буквально загорается негодованием. Но Людвиг, черт бы его побрал, соглашается и, перекинувшись с Гилбертом парой фраз, уходит, а вот Эдельштайн остается с тем один на один.

– У тебя должна быть очень веская причина, иначе я… – Родерих уже заводит свою шарманку, но Гилберт даже бровью не ведет. Он в два больших шага оказывается рядом, смотрит серьезно и выпаливает буквально на одном дыхании.

– Родерих, я люблю тебя, – слова чеканятся как заученные, а у Эдельштайна разом обрывается дыхание на полуслове, чем и пользуется Гилберт. – Я знаю, что альфы должны быть с омегами и все такое про пестики и тычинки, но все равно предлагаю тебе встречаться, – его взгляд чересчур серьезный, думает Эдельштайн, хочет уже вставить свои пять копеек, наконец, но его снова самым наглым образом прерывают, опустив ладонь на губы. – Не стоит торопиться с ответом. Подумай хорошенько над этим и скажи мне все вечером, – продолжает тараторить он, будто в голове включен таймер, во время которого Байльшмидт обязан уложиться. – А теперь бывай, и хорошего дня.

Он убегает так же быстро как и появляется. Эдельштайн только захлопывает рот, еще ощущая на нем грубую ладонь, и пялится улепетывающему силуэту вслед. Странные люди его порядком интригуют, а такое признание и вовсе из ряда вон. Он в задумчивости спускается вниз, где уже собираются почти все, слушает сетования Оливера на счет Джеймса с Мэттом, что те так не вовремя уехали гулять, а сам зарывается в свои мысли. Разговоры за столом катятся от одного к другому, Людвиг рассказывает что-то слишком заунывное, что становится отличным фоном для размышлений, и лишь к концу застолья Родерих выныривает из своей прострации, когда рядом раздается характерное покашливание.

Рядом с ним расслабленно стоит Доминик, но что-то в его позе порядком напрягает Эдельштайна.

– Хорошего дня, – здоровается с улыбкой тот и вдруг украдкой опускает на стол сложенный лист бумаги. Эдельштайн смотрит с непониманием, а Хедервари лишь наклоняется ниже и шепчет на ухо совсем тихо: – Дашь свой ответ вечером.

Он уходит, не объяснив ничего. Родерих испытывает странное чувство дежавю, когда тянется к листу и разворачивает его. На бумаге аккуратными буквами выведено признание и предложение встречаться. Эдельштайн сглатывает, торопливо комкает лист под удивленным взглядом Людвига и со злостью впивается вилкой в тортик.

– Клоуны чертовы, – шипит он. – Устроили тут спектакль… Ответ им вечером подавай! – он продолжает шипеть, отламывая кусочек ни в чем не повинного бисквита, а Людвиг вскидывает бровь:

– Что-то случилось? – уточняет он.

– О да, случилось, – кивает Эдельштайн и с важным видом отправляет лакомство себе в рот.

И хоть в данный момент он искренне злится, ответ у него уже готов абсолютно точно.

***

– Точно не устал? – Мэтт задает этот вопрос в очередной раз, а секундой позже чувствует, как в затылок врезается снежок.

– Спросишь это еще раз, и я столкну тебя в сугроб, – фыркает сзади Джеймс и угрожающе усмехается.

Вообще он кривит душой, подобная забота с какой-то стороны даже приятна. А если учитывать что и сама прогулка прошла более чем хорошо… Уильямс, признаться, подобного не ожидал. Ему казалось, что с Мэттом уже на десятой минуте обязательно должно стать скучно, вот только тот умудрялся не только поддерживать любые темы, но и самостоятельно рассказывать весьма интересные истории. И все это несмотря на достаточно быструю езду по лыжне.

Джеймс и сам не успел заметить, как они добрались до озера, как успели прогуляться там, поиграть в снежки, а теперь уже и виднеется впереди коттеджный поселок. Время пролетело совсем незаметно, а Мэтт даже и не думает надоедать, не говоря уже о том, что Джеймс не прочь был повторить такую поездку.

– Как будто я мало в сугробах валялся, – бурчит в ответ Мэтт, хотя на губах лежит улыбка.

Он и правда весь в снегу с ног до головы – Джеймс постарался, но Уильямса это не напрягает абсолютно. Напротив, он даже рад подобным заварушкам, рад играм в снежки и морозному воздуху, который щиплет за щеки. Приближение коттеджей даже немного расстраивает, но после нескольких часов на морозе все же стоит погреться.

Они тормозятся у нужного дома минут через десять и наспех стягивают с себя лыжи, не упуская возможности еще побросаться снежками друг в дружку. Мэтт заливисто хохочет, а Джеймсу даже нравится этот смех, да и сам он смеется. Уильямс не очень осознает, в какой момент притягивает вдруг резко к себе Мэтта за шарф и целует в ледяные губы. А когда понимает, лишь углубляет поцелуй и нахально усмехается смущению того.

– Не будь неженкой, Уильямс, и не забывай, что ты мой парень, – шепчет он горячо в губы. Мэтт только растерянно кивает, и черт знает, от мороза горит румянец на его щеках или от смущения.

Он говорит что-то про лыжи и бредет в подсобку, а Джеймс запоздало замечает в окне мелькнувший силуэт своего дяди. В голове ненароком мелькает мысль, что теперь придется объясняться, но отчего-то Джеймса это совсем не пугает.

***

– Так вот значит, кто тебе нужен был? – Оливер тянет это слишком слащаво, что у Джеймса невольно сводит судорогой челюсть. – Малыш Джей, неужели ты, наконец, внял моим словам?

– Вовсе нет, – Джеймс ожидал подобного, а потому, едва оказавшись рядом с дядей, лишь нахально плюхается перед ним на диван и скрещивает пальцы на руках. – Мы с Мэттом просто поспорили, – пытается увильнуть он, но взгляд Оливера слишком внимательный и пронизывающий насквозь.

– Поспорили, значит? – он тянет это елейно и нараспев. Джеймс иногда просто ненавидит эту манеру разговора. – Так значит, поцелуи теперь входят в споры, – Оливер прощупывает почву, Уильямс слишком хорошо знает эту его черту.

– Поцелуи входят в понятие отношений, – усмехается Джеймс. – А Мэтт теперь мой парень по нашему спору, так почему бы мне не воспользоваться этим? – от его слов тянет весомым, почти физически ощутимым холодом. Оливер разом перестает улыбаться и становится слишком серьезным.

– То есть ты ничего не испытываешь к нему? – уточняет Керкленд, надеясь еще, что его воспитанник просто неправильно выразился и на деле все куда приятнее, чем звучит.

– Именно так, – вопреки ожиданиям, кивает Джеймс. – Я хочу вывести его на чистую воду и не более.

Оливер смотрит почти с болью на Уильямса и тяжело вздыхает. Иногда он жалеет, что появился в жизни Джеймса так поздно и не смог предотвратить некоторых неприятных моментов в ней. Жалеет, но изменить этого никак не может, хотя пытался уладить все уже не единожды.

– Играть чужими жизнями нехорошо, Джей, – тихо звучат слова Оливера в повисшей тишине.

– Я не заставлял его идти на это, – пожимает плечами Уильямс. – Если захочет, всегда может уйти. И будь уверен, именно это и произойдет, – без сомнений отрезает он.

– Смотри, как бы такая игра тебе не аукнулась, – Керкленд лишь качает головой.

Джеймс хочет было уточнить, что тот имеет ввиду, но дядя лишь качает головой и переводит разговор в другое русло. Оливер слишком хорошо знает, что пока Джеймс сам не наступит на грабли, ни за что не поверит словам и предупреждениям.

***

– А если он отвергнет обоих? – Гилберт резко разворачивается на пятках и нарезает по комнате очередной, тысячный уже, наверное, круг.

Доминик смотрит на его мельтешения с долей скепсиса и тяжело вздыхает – Байльшмидт ведет себя так едва ли не с самого утра и это уже порядком нервирует. Он вдруг поднимается со своего места и хватает Гилберта за руку, заставляя остановиться.

– Хватит, – голос Хедервари звучит достаточно твердо, хотя он и сам порядком переживает. – Что сделано, то сделано, перестань мельтешить.

Гилберт вырывает ладонь и обиженно смотрит, но все же садится напротив и вздыхает. Он похож сейчас на побитого пса, хотя вряд ли кто-либо кроме Доминика это мог бы заметить. На губах Байльшмидта вечная ухмылка, в позе нет напряжения и только взгляд тревожный и потерянный. Таким же Гил был, когда его отвергла первая любовь – Хедервари тогда первым потащил друга в бар напиваться и забывать нежные чувства.

– Я понимаю, – Гилберт кивает слишком серьезно и смотрит вроде и на Доминика, а вроде сквозь него. – Но знаешь, меня беспокоит скорее не сам ответ Родериха, а его последствия.

– Ты что, боишься встречаться с ним? – Доминик не может сдержать улыбки от столь детского страха, но что-то в виде Байльшмидт его напрягает. – Или боишься, что твою Великую персону затмит моя? – он пытается хоть немного разрядить атмосферу, но Гилберт замирает и словно стекленеет.

Что-то тут не так. Доминик очень хорошо знает эту позу Байльшмидта, когда тот полностью погружается в себя и горит нестерпимым желанием сказать что-то важное. И в отличие от обычной Гилбертовой ерунды, это важное зачастую умудряется выбить почву из-под ног.

– Нам пора идти, – Гилберт все же выдавливает из себя подобие улыбки и спешит подняться и отвернуться. – И Ник…

– Что? – у Хедервари все внутри сжимается от неясного волнения, когда он подходит к другу сзади. Спина того едва заметно напряжена, ладонь уже лежит на ручке, словно Байльшмидт готовится к побегу, а больше всего Доминика напрягает тот факт, что он не видит лица Гилберта, не может прочитать его эмоций.

– Я предложу встречаться тебе, если Родерих нам откажет.

У Доминика перехватывает дыхание, а Гилберт уже толкает дверь и скрывается в коридоре. Хедервари смотрит вслед, думает, не ослышался ли он, а страх холодком ползет по телу. Гилберт Байльшмидт не тот, кто будет шутить подобными вещами. Гилберт Байльшмидт, черт возьми, не тот, кто станет предлагать подобное вообще без чувств. А значит…

Доминик трясет головой и торопится следом. В коридоре они идут в молчании, как на казнь, и в этом молчании нет привычного уюта и спокойствия. Это молчание накалено до предела, а у Доминика внутри расползается червями сомнение. Он любит Родериха и прекрасно это знает. Но Хедервари смотрит на Гилберта, пытается представить, как этот человек исчезает из его повседневности со своими перепалками, домашними делами на двоих, отвратительным и раздражающим характером, и ему становится действительно страшно, а сердце больно щемит в груди. Потому что Доминик не представляет себе жизни без Гилберта и понимает это только сейчас, когда уже признался другому. Просто Байльшмидт уже настолько въелся в собственную жизнь, что Хедервари фактически считает его неотъемлемой частью себя. Гилберт и есть часть его, и в сердце, в жизни и в разуме занимает столь весомое место, что становится откровенно не по себе.

За мыслями Доминик не замечает дороги. Он поднимает голову только когда Гилберт стучится в чужую дверь и когда отступать больше некуда. Впервые Хедервари задумывается над тем, что не прочь отказа от Эдельштайна, но голос того уже звучит из-за двери и приглашает войти.

– Так значит, вы даже сейчас решили прийти вдвоем. Как интересно, – Родерих сидит расслабленно в кресле с книгой в руках и едва ли поднимает взгляд вверх. – Присаживайтесь.

Эдельштайн кивает на свободные места на диванчике и перелистывает страницу. У Хедервари дух вышибает от этого жеста и настолько иррациональной ситуации. Он чувствует себя нашкодившим учеником, но держится статно, присаживается на диван рядом с Гилбертом и ловит его убитый взгляд на абсолютно надменном лице. Видимо в душе Байльшмидта то же смятение, что и у него самого. От мыслей отвлекает шорох книги, а следом и вцепившийся, изучающий взгляд Родериха. Любимый взгляд, от которого веет недосказанностью и недоступностью. А рядом по-своему родной Байльшмидт. Доминику завыть хочется от того, насколько в данный момент разрывает его душу, когда он не может определиться, с кем бы предпочел остаться и когда ждет решения своей судьбы. Из них троих спокоен, кажется, только Эдельштайн, и то Хедервари прекрасно видит, как нервно постукивает тот кончиками пальцев – верный признак того, что Родерих тоже на взводе, хоть и не покажет этого ни за что.

– Итак, – голос Родериха в наступившей тишине натягивает нервы еще сильнее. – Признаться, вы меня порядком удивили оба, хотя это и не отменяет того факта, что поступок был весьма глупым, – сердце пропускает удар и ухает вниз от одних лишь слов. «Глупым» – это режет больнее ножей, но Хедервари вздыхает свободнее – не будет Эдельштайна, но Гилберт точно останется рядом. – А потому я тоже не прочь совершить нечто странное и глупое.

Доминик непонимающе смотрит на Родериха, который неторопливо поднимается с места и откладывает в сторону очки. Он подходит медленно ближе, чуть щурится смотря на обоих снизу вверх и вдруг наклоняется ближе.

– Если хотите встречаться со мной, вам обоим придется очень сильно постараться… – Доминик сглатывает, ожидая продолжения, а Эдельштайн словно нарочно тянет. – Постараться не убить друг друга в совместном проживании. Потому что мне нравитесь вы оба, и я не намерен отказываться ни от одного из вас.

Доминику кажется, что этот чертов мир сошел с ума, когда Родерих тянется за коротким поцелуем сначала к Гилберту, а потом и к нему самому. Оба смотрят слишком ошарашенно на усмехающегося Эдельштайна, но Хедервари думает, что чудеса все-таки случается. Ведь только что его избавили от сложнейшего выбора в жизни. Как, к слову, и Гилберта.

========== Глава 17. Игры ==========

– Я вернусь через пару дней.

– Хорошо, пап.

Дверь тихо закрывается в прихожей, а Мэтт сонно трет глаза и озирается вокруг. Он уже при параде, готов идти на работу, особенно после затяжных каникул, и все же что-то не дает ему покоя. И к гадалке ходить не нужно, чтобы понять, что именно. Мэтт вздыхает, поправляет в очередной раз и так приглаженные волосы, перед тем как подхватить ключи и пойти одеваться.

На улице холодно, но приятно. Мэтт стоит пару секунд на пороге, вдыхает морозный колючий воздух и улыбается сильнее. Он обожает зиму, обожает нелюдимый январь в его белоснежном наряде и с радостью пошел бы сейчас пешком до работы, но, увы, времени в запасе не столь много. Мигают фары машины, Мэттью садится в салон и заводит мотор. Мыслями он все еще в своих каникулах, которые выдались весьма насыщенными и на приключения и на эмоции, а все дело в Джеймсе.

Машина выезжает на дорогу, Мэтт вливается в монотонный поток автомобилей и с улыбкой – без нее просто не может, – вспоминает все прогулки с Джеймсом. Их было не так много, но и этого для Мэтта более чем достаточно, ведь он наконец-то может разговаривать с ним, находиться рядом и проводить время вместе. А еще целовать, хотя здесь инициатива исходит полностью от Джеймса, в конце концов Мэтт прекрасно помнит, что он совсем тому не нравится и наседать с любого рода близостью не намерен. Да и подобная близость для Мэтта не так уж важна.

Дорога проходит незаметно, а Мэттью все прокручивает и прокручивает в голове на повторе одни и те же слова. Он до сих пор не может до конца разобраться, что движет Джеймсом, как ни пытается анализировать поведение того, но знает, что получил фактически единственный свой шанс быть с ним рядом. И Мэттью Уильямс этот шанс упускать так просто не намерен.

На работе в столь ранний час слишком пусто. Оно и не удивительно, первый день после отпуска далеко не у всех становится рабочим. Мэтт знает, что и съемок сегодня не будет, но все равно приезжает в привычное для себя время. Пустота, однако, все равно кажется слишком непривычной и странной. Не слышно ни разговоров, ни веселого смеха коллег, ни чьих-то перепалок. Мэтт для проформы обходит помещение и опускается на диванчик как раз в тот момент, когда открывается дверь.

– Мэтти, кексик мой, ты уже тут? – знакомый голос теплом отдается в душе, когда Мэтт разворачивается и здоровается с Керклендом. И тут же осекается, потому как сердце стремительно летит вниз. – Я пойду подготовлюсь, а вы, сладенькие, думаю найдете чем занять это время, – он подмигивает слишком понимающе и спешит к своему кабинету. А вот его спутник так и замирает около входа.