Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"

Автор книги: Reo-sha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Но слова… – Мэтт хочет возразить, но доводы Альфреда кажется вполне разумными.

– Всего лишь слова, – говорит Джонс. – Ты сам говоришь, что он разительно отличается от образа, который создает себе. Джеймс не похож на мазохиста, чтобы из упрямства встречаться с тем, кто ему противен, так что… – Альфред разжимает объятия и тянется за кружкой, которую тут же всовывает Мэтту в прохладные ладони. – Мне кажется, нет поводов для беспокойства и нужно лишь время, чтобы он привык к тебе. Пей, это вкусно, – он кивает взглядом на чашку.

– Ладно, – соглашается Мэтт. – Тогда просто подожду, – он поджимает губы и неторопливо глотает горячий напиток. – Вкусно, – благодарно шепчет он.

Остаток вечера проходит куда приятнее за какао и расслабляющей болтовней. В какой-то момент к ним присоединяется Ваня, и даже с ним Мэтт быстро находит общий язык. Он уходит из дома далеко за полночь, хотя Альфред и настаивает на ночевке. Но Уильямсу сейчас необходимо обдумать все до конца, взвесить свои поступки и поведение Джеймса, чтобы понимать, в каком направлении двигаться. Ну, и он совершенно не хочет мешать Алу еще и ночью.

***

– Славный парень, – Ваня домывает посуду, когда на кухне показывается задумчивый Альфред.

– Мне хочется хорошенько встряхнуть этого Джеймса, чтобы он, наконец, прозрел, – вздыхает Джонс, подходя ближе к Брагинскому и втягивая успокаивающий медовый аромат в легкие. – Но Мэтт меня убьет, если хоть пальцем его трону, – останавливает сам себя он.

– И будет прав, – пожимает плечами Ваня. – Они должны разобраться со всем сами, а любое вмешательство со стороны только усугубит ситуацию.

– Я знаю, – Альфред соглашается, но не перестает кусать губы.

Он дышит глубоко, и все явственнее пропитывается этим запахом, словно сливается с ним. Ваня убирает тарелки наверх и совсем не возражает, когда Джонс утыкается носом в загривок, а его горячие ладони опускаются на мягкие бока. Запах Альфреда тоже везде, и Брагинского все сильнее ведет с каждым вздохом, все больше наполняет естество и сворачивает все внутри в тягучее, томительное ожидание. Кончик носа Джонса щекотно водит по шее. В голове зыбкий, пустой туман, а тарелка выскальзывает из пальцев в раковину, но не разбивается.

– Ох…

Ваня успевает схватиться за край раковины, когда слабая судорога проходит яркой волной по всему телу. Перед глазами ползут черные пятна от разом прилившей к голове крови, а Альфред сзади сразу как-то замирает, принюхивается, столбенеет. Ваня прекрасно понимает, что это означает, и первой мыслью бьется паническое желание сбежать. Ведь кто знает, как отреагирует Альфред на такого Брагинского, который не контролирует себя, вообще себе не принадлежит, бьется в чужих руках. Но мысли о побеге выбиваются вместе с дрогнувшими на боках ладонями, вместе с сильнее втянутым воздухом у самого основания шеи, отчего сладко и ощутимо ползет слабая дрожь.

– Ваня?..

Альфред кажется слишком потерянным и, одновременно, увлеченным. Он точно сам не до конца осознает разом всколыхнувшиеся внутри ощущения. Одно дело видеть течных омег на улице, другое, когда это твой омега, от которого и в обычной жизни сносит крышу, а так… Альфред снова жадно втягивает воздух в легкие и прижимается крепче к напряженной спине. Он повинуется странному порыву и осторожно проводит по всему позвоночнику вниз ладонью, широко, неторопливо, до самых ягодиц. И Ваня ведется за касанием, расправляет окаменевшие плечи, подается чуть назад, утыкается бедрами прямо в пах.

– Вань?..

Это еще не течка, только самый первый горячий спазм, и слабое ощущение тревоги. Первый звоночек для омег, что пора сматываться из людных мест, пока еще есть возможность, пока альфы еще не чувствуют. Но Альфред стоит вплотную и ощущает мельчайшие изменения запаха. Альфред с каким-то благоговейным трепетом приобнимает одной рукой за талию, скользит ладонью по животу, но не держит, не принуждает, так что Ваня вполне может уйти. Может, но отдаленно, за нежным касанием понимает – не хочет. Не из-за зверского желания – его пока еще нет и в помине, – а потому, что это именно Джонс, беззаботный, веселый, иногда слишком серьезный, но такой уже родной. Ване все еще немного страшно доверяться, но Альфред – исключение, Альфреду хочется верить, и Ваня попросту прикрывает глаза и позволяет себе раствориться в этих мягких прикосновениях на животе.

– М? – он отзывается запоздало и покорно опускает вниз голову. Ваня все еще не видит лица Ала, но слышит его дыхание и может представить, как подрагивают пересохшие губы.

– Я… Черт, – Джонс осекается и сглатывает, словно мысли разом разбежались в голове. – Я могу остаться с тобой? – тихо шепчет он. – В смысле я и так с тобой, встречаюсь там, все дела, но вот в данный момент? А то мне и идти некуда особо, а в одном доме я точно не выдержу. Господи, ты же и так обычно просто потрясающе пахнешь, а тут у меня совсем крышу снесет и я…

– Альфред, – Иван тихо смеется и прерывает весь этот бессмысленный треп. Растерянный Альфред вместо раздражения вызывает только умиленную улыбку, а то, как он тараторит, Ваню и вовсе забавляет. – Не стану же я выпроваживать тебя из собственного дома, – Брагинский все же осторожно разворачивается к Алу лицом, и мир немного плывет перед глазами.

– Черт…

На щеках Джонса горит яркий румянец, а глаза смотрят с таким восторгом и обожанием, что Ваня окончательно отбрасывает все сомнения. Одного этого нежного взгляда достаточно, чтобы понять – Альфред попросту не позволит себе ничего такого, что не понравилось бы Ване. Джонс и так всегда готов сделать все, чтобы Брагинскому было хорошо, а теперь во взгляде и вовсе только тепло и забота. Ваня знает, что это только пока – скоро Альфреда захлестнет желание, ничуть не меньшее, чем у него самого. Но пока он попросту очарован и растерян – для него быть столь близко с течным омегой впервые.

– Думаю, стоит пойти в комнату, – Ваня берет управление ситуацией на себя, а ладонью мягко проводит по щеке Джонса и заправляет за ухо растрепанные волосы. Бессмысленно, те снова падают на щеку, но от нежности Альфред млеет еще больше, тянется ближе и коротко целует.

– Пойдем, – соглашается он, и голос хрипит за расползшимися мыслями.

Ваня ощущает в теле едва уловимую слабость. Но пока еще все более чем терпимо, хотя присутствие альфы столь близко и подначивает общее состояние, ускоряет то, что обычно протекает по меньшей мере час. Альфред идет молча, но не перестает принюхиваться. Это инстинкты, та часть их общества и отношений между альфами и омегами, которая не меняет веками, тысячелетиями. Зов природы, на который не откликнуться парам попросту невозможно. Естественный толчок к продолжению рода.

Ваня запинается об эти мысли, вспоминая недавний разговор с Альфредом, заходивший уже не единожды. Джонс спрашивал о детях и говорил при этом столь серьезно, что смог прорвать непоколебимую уверенность Вани, что для этого рано. Брагинский не давал своего согласия, но после доводов не смог и сказать четкого и категоричного «нет». Ваня сам удивлялся, как у этого настырного ребенка порой легко получалось управлять им даже при том, что Альфред никогда не давил. Просто он умел быть убедительным.

– У тебя такое мечтательное лицо, что меня так и тянет смеяться, – Ваня правда не может сдержать улыбки, когда усаживается на край кровати.

Он не дожидается, пока Альфред соберется с мыслями, а просто тянется к нему и прижимается головой к животу, прикрывая глаза и втягивая запах своего альфы. Тепло. По волосам медленно ползет ладонь, перебирает светлые пряди и едва ощутимо касается загривка. По коже растекается тонкими иголочками дрожь, а Ваня млеет от нее все сильнее.

– Так смейся, я что, против? – мягкий голос Альфреда звучит совсем тихо, а сам он все больше втягивается в эту странную картину.

Он привык к холодному и непреступному Ване, привык к тому, кто не прочь подколоть или пошутить над ним, привык к его страсти, привык к некому покровительству и заботе, как более опытного и взрослого. Но вот такой Брагинский, который попросту жмется к нему в поисках тепла и нежности был непривычным, странным. Но определенно не менее привлекательным, чем все остальные. Альфред вообще давно уже решил для себя, что примет этого человека любым.

И он не упускает возможности и теперь. С волос пальцы мягко переползают на шею и водят кончиками и по ней. Торопиться некуда, и Альфред, наверное, впервые в жизни усмиряет всю свою импульсивность, чтобы продлить этот момент близости. Он будоражит сильнее самых страстных поцелуев. Он подливает раскаленной лавы в кровь, но возбуждает не сильным цунами, а легкой волной неги. Ваня выдыхает чуть более шумно, немного ерзает, а запах становится сильнее.

Альфред сглатывает, но не может отвести взгляда от Брагинского. Весь мир потихоньку теряет свое значение перед его омегой, который жмется теснее, дышит не слажено, вразнобой и трется головой о ткань футболки. Альфреду хочется иметь под рукой камеру и снимать все это, настолько пробирает такое простое движение, но вместо этого он сползает ладонями на плечи, очерчивает оголенную до воротника кожу и запоминает абсолютно все.

– Поцелуй меня.

Ваня просит это тихо, но Ал слышит все. В тишине комнаты, где кроме дыхания и шелеста ткани нет больше звуков, невозможно не услышать. По позвоночнику вновь сползает вниз жаркий спазм, и на этот раз он куда сильнее, чем вначале. Природа чувствует альфу рядом, природа подначивает к действиям.

Губы Альфреда сухие, но горячие, накрывают все с тем же трепетом одновременно с тем, как Джонс мягко опрокидывает Ваню на широкую кровать. Он отдается всецело этому поцелую, изучает языком чужой рот, скользит по губам и все больше тонет в чужом запахе. Мед мешается с теплой, домашней выпечкой, запах поля и скошенной травы вплетается в него и дополняет картину, и мир окончательно исчезает за ласками языка, за новым спазмом в теле и первым тихим стоном.

Альфред не помнит, когда еще у него было такое нестерпимое желание касаться. Но сейчас, в эту секунду, в этот миг, ему кажется, что контакт попросту необходим, что без него рухнет вся эта странная, всепоглощающая сказка. И он ведет ладонями по Ваниному телу вниз, зарывается в волосы, ползет под футболку, снова ощущая все мягкие изгибы, и никак не может прервать поцелуй. Он тонет в нем, тонет в Ване, задыхается и погружается все дальше. В эту секунду кажется, что единение душ впервые достигает своего пика, хотя еще толком ничего не происходит.

Температура в комнате повышается, когда Ваня сам тянется под футболку Альфреда и оставляет красные следы на его спине. Пожар внутри становится все сильнее, разрастается незримым шаром и от этого настолько же приятно, насколько нестерпимо. Брагинский чувствует все прикосновения, тянется за ними, вжимается в ладонь и теряет постепенно все свои предрассудки. Мысли отходят на второй план, когда с новым спазмом с губ срывается шумный стон, а сам Ваня жмурится, переживая яркое удовольствие. В этот раз первые признаки проявляются слишком быстро.

Альфред столбенеет и разрывает поцелуй, вглядываясь в начинающий алеть румянец. Он смотрит всего секунду, прежде чем чужая волна удовольствия сносит и его, прежде чем он прикасается губами к шее и одновременно выше задирает футболку, чтобы в открытую касаться кожи, этих мягких боков. Не толстых, но ощутимых, потрясающих, теплых. Потому что так нравится Джонсу, потому что именно так Ваня выгибается сильнее, подается рукам и притягивает голову Ала ближе к себе. Все так, как должно быть.

Брагинский утопает в удовольствии. Он отвык быть с кем-то во время течек, и теперь все внутри не просто трепещет от возможности оказаться вновь с альфой – Ваню разрывает такими ощущениями, которых он вообще прежде не испытывал ни с кем. Виной ли тому эта трепетная нежность и желание Ала заласкать его везде, или долгое воздержание – Ваня не думает и знать не хочет. Зато он явно чувствует, как губы сползают на сосок и смыкаются на нем, как язык быстро и сногсшибательно скользит, а пальцы мягко теребят второй. И Ваня стонет. Стонет уже в голос, подбрасывает вверх бедра, между которыми уже ощущает влагу. Черт возьми, ему слишком все это нравится. Ему слишком приятно от этой близости, от Альфреда, от летящей прочь футболки и штанов.

Короткие поцелуи задерживаются особенно долго на животе. Та часть, которой Ваня дико смущается в себе, неидеальная для омеги, и на которую так залипает всегда Ал. Чертов фетишист, он касается губами каждого миллиметра кожи, мягко очерчивает пальцами, знает ведь где, чтобы Ваню повело окончательно. И ведь ведет же. Это приятно всегда, а сейчас в сто, в тысячу раз лучше, ведь нервы натянуты до предела, ведь каждое прикосновение вызывает дрожь, а такие и вовсе сносят крышу от наслаждения.

– Ал, черт возьми.

Ваня задыхается и хнычет, потому что это пытка, приятная, невероятная, но такая тягучая и яркая, что сил себя сдерживать нет. В голове тот самый туман, который мешает обычно соображать, яркое марево из желания и удовольствия.

– Мне хочется коснуться тебя везде.

Ал отрывается на секунду и жарко дышит на кожу, облизывает ее и втягивает между губ. Он не оставляет засосов, но щекотно посасывает, а Брагинский думает лишь о том, как ему вообще мог попасться такой извращенный ребенок. Но ведь нравится же. Кто из них более извращенный, он не решился бы судить.

– Так коснись ниже.

Ваня не верит, что сам это говорит. Он обычно не против прелюдий и долгих игр, но теперь в голове лишь одно желание – ощутить в себе Альфреда целиком, сильно, быстро. А Джонс вскидывает голову и смотрит. В его глазах все та же нежность плотно спутана теперь с желанием, и Ваня не выдерживает, стонет снова, пытается подбросить бедра выше и потереться о чужой стояк. Ведь так сильно этого хочется.

– Быстрее же, ну.

Тепло Альфреда исчезает, но его губы снова на животе. Резинка трусов сползает все ниже, а вслед за ней тянутся и поцелуи, короткие, но ощутимые, горячие, но недостаточные. Они обходят вокруг небольшого омежьего члена, дразнят кожу на бедрах, у коленки. Ваня не понимает, в какой вселенной он находится, когда по плоти все же проходит широко язык, а между ягодиц мимолетно скользят пальцы. Точно не в этой, ведь здесь не могут так мерцать перед глазами все звезды вселенной.

– Господи… – Альфред задыхается и снова облизывает член, втягивает его в рот, посасывает. – Господи, – повторяет он и разводит ноги шире, скользя взглядом по нежной коже. – Так влажно, и запах… Мне кажется, я кончить могу просто от запаха, – Джонс тихо стонет и не сдерживает очередного порыва.

Его язык скользит все ниже, слизывает набегающую смазку, пока руки сминают крупные ягодицы, мягкие, округлые. Ваня теряет самого себя и давит в себе желание свести бедра вместе.

– Что же ты делаешь со мной…

Он задыхается, расслабляется и пытается не вилять так откровенно задницей. Он знает, что по коже скоро будет попросту течь, но язык Альфреда, то, что он вытворяет им, когда проталкивает его внутрь и помогает себе пальцами – это нечто. Он отвлекает от всего, отвлекает от смущения, от всех тех мыслей, что это должно быть не очень приятно Алу. Но Джонс вылизывает усердно, с нажимом и таким азартом, что сомневаться в его удовольствии просто не приходится. Ваня чувствует себя заполненным до краев шаром, который вот-вот лопнет от переизбытка эмоций и ощущений. Но и этого не выходит. Он срывает голос, мечется по кровати, шепчет это навязчивое «хочу» и думает, как бы провалиться за грань, чуть уменьшить это огромное напряжение, ослабить ахренительный запах альфы.

– Вань, я сейчас…

Легкая передышка становится сущей пыткой, пока Джонс дрожащими пальцами скидывает с себя штаны и белье. На футболку просто нет времени, он нависает сверху, целует шею Вани, трется головкой о промежность.

– Ты убьешь меня, – безумно и сбивчиво шепчет он, даже сейчас умудряясь судорожно о чем-то соображать. – Но я очень хочу детей от тебя. Вань?

Брагинский в эту секунду и правда думает, что убьет. Во всяком случае руки, уже опущенные на плечи, сжимаются крепче, до синяков, а сам он снова скользит по головке, которая так близко, но чертов Ал.

– Ты издеваешься, – голос Вани давно уже сорван от стонов и хрипит слишком сладко. – У меня уже есть один ребенок, куда еще.

– Что? Почему я о нем не знал?! – Ал, кажется, даже трезвеет на секунду.

– Это ты, балда, – Ваня кусает за шею Джонса, чтобы хоть немного ослабить то огромное нечто, что разрывает его изнутри. Он давно хочет семью, давно хочет все это испытать, но не думал, что все будет происходить именно так. Однако же с Алом все выходит не как у людей, так почему бы и нет? – Ладно, – в Ване горит не желание, когда он соглашается, а вполне трезвый разум, что удивительно. – Ладно, я хочу детей. Хочу, чтобы ты был их отцом, – взгляд Альфреда проясняется от этого осознания, на губах тянется ошеломленная, но счастливая улыбка. – Но только попробуй смыться. Найду и самолично придушу.

Угроза тонет в собственном стоне, потому что крупная головка осторожно толкается внутрь. Все трепещет и скручивает плотным узлом, Ваня запрокидывает голову назад и сам резко подается вперед, чтобы сильно и до упора, чтобы разом вышибить из легких воздух.

– Я никуда не уйду, – Альфред притормаживает лишь на секунду, чтобы самому справиться с возбуждением. – Никуда от тебя не денусь, всегда буду рядом, всегда буду с тобой.

Его сбивчивый шепот утопает в толчках, и Ваня лишь кивает и жмурится сильнее. Мышцы поддаются легко, растягиваются, а все это ощущение заполненности окончательно вычеркивает из головы все. Ваня, не стесняясь, подмахивает и хрипло стонет. Ваня хнычет от ярких укусов и нежных поцелуев, и думает, что он в гребаном извращенном раю. Ведь настолько хорошо ему не было еще никогда. Ведь так горячо и одновременно трепетно, не было ни с кем и не будет. Потому что Ал, будет рядом, потому что только ему позволено творить абсолютно все.

– Люблю тебя, – Ваня шепчет это сбивчиво, в порыве защемившей в сердце нежности и обожания к этому человеку. Не мимолетное чувство, окрыленное желанием и похотью, а что-то куда более глубокое и вечное.

Джонс сбивается, а в следующую секунду толкается сильнее и ладонью накрывает член. Он уже на грани, запах сводит с ума и подначивает все сильнее, раскрывается в полной мере, добавляя еще и едва уловимый летний аромат ягод.

– Ванечка… – мир тонет в последнем обращении Ала и Ванином стоне, переходящем в хрип.

Его выгибает на кровати, подбрасывает и разом скручивает все внутренности сильным спазмом. Ваня еще ощущает, как внутри разливается влага и как набухает крупный узел, распирая все сильнее. Чувствует и перекатывается набок вместе с Альфредом, понимая, что теперь назад дороги точно нет.

– Если так будет все пять дней, я, пожалуй, даже предпочту забыть про еду, – Альфред нежится в кровати и мягко гладит Ваню по волосам, пока тот доверчиво жмется к нему головой.

– Джонс, ты кончил только что, умерь хоть ненадолго аппетиты, ненасытное ты чудовище, – Брагинский ворчит, но Альфред без особых проблем различает в его голосе довольство. Что бы там Ваня ни говорил, а в аппетитах такого плана он Альфреду ни разу не уступает.

– Сложно удержаться, когда попадается такой лакомый кусочек.

Джонс облизывается и тихо смеется, когда Ваня ощутимо тыкает его в бок. Спорить сейчас слишком лениво, да и позднее время сказывается – Брагинского сильно тянет в сон. Он лишь крепче прижимается к Альфреду и нежится в его тепле. Утихомирившееся желание еще гуляет по телу слабыми отголосками, но Ваня точно знает – это еще не конец, завтра его накроет снова, и Альфред будет рядом. Эта мысль греет особенно сильно, как и оберегающие объятия на плечах. А потому он так и засыпает, пробурчав что-то милое напоследок и наплевав даже на включенный ночник. Ведь все равно на весь этот мир, если рядом Ал.

Комментарий к Глава 21. Решение

https://vk.com/wall-141841134_194

========== Глава 22. Предложение ==========

– Джеймс, харе перед теликом мельтишить, мешаешь! – Стив лениво жует яблоко и пытается разглядеть хотя бы урывками историческую передачу.

Урывками, потому как его родной брат, его плоть и кровь, с самого утра, как заведенный, нарезает круги по гостиной и успевает уже порядком задолбать не только своей кислой, взъерошенной физиономией, но и всеми отдельными частями тела вместе взятыми.

– Завались.

Содержательный ответ становится последней каплей в чаше возмущения Стива. Джеймс, по всей видимости, сейчас точно не в этой вселенной, иначе с чего ему вести себя так по-идиотски? Но он ведет, идет на очередной круг, и Стив не выдерживает.

Опрокинуть брата за руку с размаху на диван оказывается делом слишком легким. Джеймс кажется, даже не сразу осознает, что только что произошло, но физиономия брата, который нависает сверху и весьма недвусмысленно придавливает к поверхности, говорит сама за себя. Джеймс приходит в чувство быстро, бьет со всей дури по плечу, брыкается и в итоге падает вместе со Стивом на пол, уже прижимая к полу его.

– Какого хрена ты творишь?! – Джеймс кричит, наставляет кулак прямо в лицо, но Стив лишь хохочет:

– Это я должен спрашивать, – давится смехом он. – Ты похож на гребаную истеричную омегу, не в твоем духе, братец.

Джеймс стекленеет и смотрит в это усмехающееся лицо. Весь запал разом остывает, возвращая прежнее место странным мыслям и он снова чертыхается и матерится себе под нос.

– Не понимаю, о чем ты, – пытается увильнуть он и встать поскорее, чтобы смыться. Не тут-то было, Стив крепко хватает за запястье и не дает уйти:

– Еще как понимаешь, – голос становится тихим, но угрожающим. – Выкладывай, в чем дело.

Джеймс дергается снова для проформы и вздыхает – так просто его явно не отпустят, Стив, если понадобится, и дверь в спальню выбьет, чтобы добиться ответов.

Старший Уильямс разжимает ладонь лишь когда убеждается, что брат никуда от него не денется. Джеймс потирает запястье и ушибленную в полете коленку и с размаху плюхается на диван, прикрывая глаза.

– Я. Не. Понимаю, – чеканит он четко, а заодно трет виски. На этот раз Стив догадывается, что слова относятся вовсе не к нему, а потому покорно садится рядом и ждет, пока брат соберется с мыслями. – Как он может так спокойно воспринимать все? Черт возьми, да я веду себя с ним хуже, чем со всеми альфами вместе взятыми. Хуже, чем с тобой! – голос Джеймса снова повышается до крика.

– Я тебя тоже люблю, братец, – Стив усмехается в кулак, но взгляд становится куда серьезнее. – Рискну предположить, что «он» – это Мэтт?

– Ну, а кто еще меня может настолько бесить? – рычит Джеймс.

Он кривит душой. Младший Уильямс и впрямь сейчас бесится, как бесился и все утро, но злость скорее направлена на себя, нежели на Мэтта. Хотя и его вина тут имеется – нельзя вести себя настолько спокойно и терпимо. Так в этом мире попросту не бывает!

– Примерно все население земли за исключением редких счастливчиков, – хмыкает Стив. – Однако ни на кого больше ты бы не стал обращать столько внимания, – чертовски правильно подмечает он.

Джеймс и правда не стал бы. Его не парит судьба мира, толпы тупиц на улицах и во всякого рода заведениях. Его не парит и чужое мнение о нем. Зато очень даже парит Мэтт.

Мэтта. Слишком. Много.

– Серьезно, как можно быть настолько спокойным? – Джеймс продолжает негодовать и лишь чудом заставляет себя не вскочить и не начать вновь мерить шагами комнату. – Может он дефектный какой? На умственно-отсталого не сильно похож… Но он даже пристать ко мне сам ни разу не попробовал! Он же альфа, в конце-то концов. А у них у всех на уме только… – Джеймс осекается под пристальным взглядом брата. – Не смотри так, ты мой родственник.

– Отец тоже, – слова вылетают как-то жестко. – Однако я ни разу к тебе не приставал, разве что в шутку. Так у всех ли на уме только одно?

– Исключения слишком редки, – Джеймс не знает, почему на него столь сильно действуют слова Стива. Это, возможно единственный альфа, которого он готов слушать и которому он верит. Наверное от того, что именно Стив, а не отец, заботился о нем все детство, да и до сих пор продолжает. – В любом случае, чаша терпения Мэтта должна когда-нибудь перевеситься.

– И что тогда? – Стив вскидывает бровь. – Тебе станет легче? Спокойнее? Свободнее? – он задает эти вопросы, а Джеймс все больше погружается в себя. – Тебе будет паршиво, бро. И сколько бы ты сейчас на меня не косился, первым делом ты пойдешь напиваться.

– И сам буду виноват, – чеканит Джеймс. – Зато, хотя бы буду уверен, что вся эта его хорошенькая и милая игра – лишь наглая ложь.

– А ты не предполагал, что он просто любит тебя? Поэтому не пристает и всячески бережет? – Стив видит, как мимолетно дергаются плечи брата, как Джеймс лишь на миг, но отводит взгляд в сторону, а потом, вдруг заливается истерическим смехом.

– Любит? Ты серьезно? Ты вроде не слепой, брат, – Джеймс не может успокоиться, но смех смахивает на истерический. – Мэтт, конечно, долбанутый, но не настолько, чтобы влюбиться в это все, – омега мимолетно обводит себя взглядом. – Он из приличной семьи, хороший мальчик, тихоня, наверняка в прошлом отличник и имеет блестящее будущее, – Джеймс сам не замечает, как перечисляет все то, что обычно считает «маской». – И кто я рядом с ним? Угрюмый заморыш, который даже на омегу не похож? Наверняка просто решил поиграться, – фыркает младший Уильямс.

– Твоя вера в человечество, как всегда на высоте, – Стив вздыхает и качает головой. – Когда ты уже поймешь, что для любви любые социальные нормы вообще по барабану? Единственный слепой тут – ты, Джей.

– Я просто не хочу больше, чтобы мной пользовались. Особенно альфы, – огрызается он. Стив, размышляющий о любви, это что-то новое и непривычное.

– Баран ты, братец, – фыркает старший Уильямс. – Вот что, ты хотел, чтобы чаша терпения Мэтта переполнилась? – в его глазах вдруг мелькает хитрый огонек.

– Что-то вроде, – Джеймс смотрит удивленно.

– А еще ты говорил, что у тебя давно никого не было, – Стив еще ходит вокруг да около, а Джеймс снова щетинится.

– Ну уж нет, никогда не стану изменять, пока я еще в отношениях, – пытается сказать он, но брат лишь качает головой.

– Предложи Мэтту переспать, – слова звучат, как гром среди ясного неба.

– Ты с ума сошел?! Да я никогда в жизни через себя не переступлю, чтобы просто стелиться перед альфами… – на рот резко прилетает чужая ладонь:

– Ты меня не понял, Джеймс, – голос Стива становится совсем уж вкрадчивым. – Предложи переспать так, как ты сам любишь.

Глаза Джеймса загораются пониманием спустя секунду, и он тянется к ладони на губах, на которых уже расползается довольная ухмылка.

– Ни один альфа не согласится на подобное. Даже он не станет подобного терпеть,– хмыкает тот.

– А если согласится, то это точно судьба, – вторит ему Стив.

Но Джеймс уже не слушает. Он полностью уверен, что Мэтт ему откажет и пошлет на все четыре стороны. И хотя эта мысль отчего-то не сильно радует, Джеймс знает, что лучше пусть будет так, нежели затяжные отношения с известным концом.

***

Гилберт сонно потягивается прямо на рабочем месте и сладко зевает. Съемки закончились только что и теперь можно, наконец-то расслабиться, что Байльшмидт и делает.

– Я схожу за кофе.

Доминик рядом проходит не менее сонный, но жизнью вполне довольный. Во всяком случае он выглядит точно лучше самого Байльшмидта, который не особо привык ложиться поздно, хотя в данном случае он не сильно жалеет.

Если бы раньше кто-нибудь сказал Гилберту, что отношения на троих могут быть такими слаженными и афигенными, он бы первым делом рассмеялся выдумщику в лицо. Гилберт был собственником, и при том весьма ревнивым, а потому делить свое обычно не был намерен ни с кем. Однако судьба пошутила и подбросила ему двух людей, без которых Байльшмидт не мог жить. И эти двое прекрасно уживались как с ним, так и между собой.

Прошлая ночь выдалась куда горячее предыдущих. Гилберт и представить себе не мог, что смотреть фильмы дома может быть таким приятным занятием. И если поначалу дело ограничивалось обычной нежностью, то потом… Возбужденный Эдельштайн был красив, доведенный Доминик нетерпелив, а самого Гилберта буквально разрывало изнутри желанием. И хотя дальше обычных ласк дело все же не зашло из-за позднего времени, сон после них как рукой отбило, а огромная кровать Эдельштайна стала замечательным пристанищем для всех троих. Родерих даже не возмущался тому, что двое бет курят прямо в комнате, то ли ему было в принципе все равно, то ли слишком лень именно в тот момент.

В любом случае разговоры перетекли далеко за полночь, спать под одним одеялом было несколько неудобно, но тепло, как и прижиматься к Эдельштайну во сне. А с утра разбудил не привычный будильник, а горячий поцелуй Доминика, который с пофгизмом сообщал своим парням, что они все благополучно проспали.

Рабочий день, однако, никто не отменял. Съемки начались из-за опоздавших позже на полчаса, номинальный подзатыльник от Оливера и укор от Мэтта, – сказанный, однако, с каким-то понимающим теплом, – уже были получены, а сама работа прошла на ура. Теперь можно было расслабиться, чем Гилберт, собственно, и занимался.

– Не хочешь покурить? – Мэтт оказывается рядом внезапно и тихо, как всегда, так что Гилберт невольно вздрагивает.

– Мое сердце однажды точно не выдержит таких внезапных подходов, – усмехается Гилберт, но все же кофту свою подхватывает и идет следом за другом.

– Выдержит, еще как, – Мэтт лишь смеется и уже перебирает пальцами пачку сигарет, пока Байльшмидт с удивлением смотрит на шею того.

– У вас с Джеймсом сдвинулось с мертвой точки? – в курилке никого больше нет, и Гилберт задает этот вопрос без опаски. Мэтт разом напрягается, рука дергается к шее, а сам он слабо краснеет.

– Ну, немного, – Уильямс чуть отводит взгляд, вспоминая, как Джеймс еще два дня назад зажал его у стены перед выходом и оставил смачный засос. – У тебя, видимо, тоже, – чуть улыбается Мэтт.

– Не то слово, – Гилберт смеется и поправляет футболку, которая почти скрывает похожее алое пятно, над которым постарался Доминик. – Хотя я бы предпочел, чтобы оно сдвинулось еще сильнее, – усмехается он и вдруг чувствует, как на плечо ложится ладонь.

– Думаю, это можно устроить, – за спиной, ухмыляясь, возвышается Хедервари. Он медлит лишь секунду, прежде чем чуть отодвинуть ворот футболки, очертить алое пятно на коже, а следом получить недовольный тычок локтем под ребра.

– Не при детях, Ник, – словно с укором говорит Байльшмидт, но в его голосе слишком отчетливо слышится улыбка.