Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"

Автор книги: Reo-sha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Я, в конце концов, пришел сюда работать, и изучил вчера все, что только было возможно, включая старые шаблоны программ, – сухо чеканит он, и Мэтт осекается. – Хотя пару моментов я и не знал, но постоянный надзор мне точно не нужен, – Джеймс отрезает это особенно грубо.

Мэтта что-то незначимое цепляет в этой фразе и тоне голоса, но он перебарывает себя и улыбается, вставая с места.

– Что ж, в таком случае доверяю это тебе, – мягко произносит он и идет к двери. – Если потребуется помощь, всегда можешь обратиться ко мне, а старые материалы пока оставь у себя, вдруг пригодятся, – бросает на прощание Мэтт.

Дверь за ним закрывается, и Джеймс тихо рычит в тишину от злости.

– И это непонятное существо альфа?! – мягкость Мэтта, его отзывчивость и абсолютная бесхребетность, как считает сам Джеймс, его абсолютно вымораживают и выводят из себя.

– Какой странный омега… – тянет тихо Мэттью, привалившись к стене и тщательно анализируя каждый пустой и настороженный взгляд в свою сторону.

Кем бы там ни был Джеймс Уильямс, но Мэтту теперь просто интересно узнать, что же он из себя представляет.

Комментарий к Глава 2. Какого черта?

https://vk.com/wall-141841134_58

========== Глава 3. Дела сердечные ==========

– И куда ты прешься в такую рань? – Доминик сонно зевает и выползает на кухню, завернутый в одно лишь одеяло.

Он растрепанный спросонья, чуть щурится от яркого солнца, которое противно бьет в окно, и пытается откинуть с лица волосы, которые так и норовят упасть на глаза.

– Рань? Уже полдень, дурень, – усмехается Гилберт и убирает на место домытую посуду.

В отличие от Хедервари, он бодр и весел, хотя проснулся едва ли не в семь. Подобный режим выработан еще с детства и никуда не девается, как не девается и привычка бегать по утрам в ближайшем парке, невзирая на погоду на улице. После пробежки обязательный душ, завтрак на двоих и уборка на кухне. Ужин всегда остается за Хедервари, так как он привык ложиться за полночь, а вот утренние дела лежат на Байльшмидте. В их общем домике все обязанности строго распределены пополам, дабы не было лишних ссор. Их и без того хватает, оба мужчины слишком упрямые, чтобы отступаться от своего мнения, а потому часто вступают в яростные дебаты друг с другом и зачастую заканчивают если не драками, то оплеухами.

Но сегодняшнее утро мирное. У Гилберта слишком хорошее настроение, чтобы ругаться с сожителем, а тот в свою очередь не горит желанием начинать день с ругани и недопониманий.

– И все же, куда идешь? – Доминик тянется к сковородке и включает под ней плиту – завтрак готов уже давно и к этому времени точно успел остыть.

– Ты прямо ревнивый муженек, – беззлобно смеется Гилберт. Хедервари чуть фыркает, но молчит. – Иду развлекаться с двумя прелестными молодыми альфами, – словно назло мурлычет он.

– То есть в кино с Мэттом и Альфредом? – Доминик и сам усмехается. Чтобы там ни говорил Байльшмидт, но Хедервари знает его как облупленного, а за их многолетнюю странную не то дружбу, не то вражду, уже успел привыкнуть ко всем выходкам Гила и его привычкам. – Передавай ребятам привет, – заканчивает он и переворачивает зашкварчавшие макароны на сковороде.

– А где же пожелания про задний ряд? Ну ты и зануда, – паясничает Гилберт, вытирая руки полотенцем. – Удачного дня! – бросает он на прощание и скрывается за дверью кухни.

Одевается Гилберт быстро и четко, как уже выработано привычками, хотя торопиться, в общем-то, некуда. Он и правда всего лишь идет в кино с этими альфами, потому как оба его хорошие друзья. Ни о какой романтике речи даже не идет, хотя было время несколько лет назад, когда Мэтт и правда был его парнем.

Гилберт выползает на улицу и тут же прячет за очками взгляд от слишком яркого солнца. Отношения с Мэттом были милыми, по-детски наивными со стороны альфы и не привели, в общем-то, ни к чему. Байльшмидт и правда увлекся тогда Мэттом и его детской непосредственностью, увлекся и серьезной его стороной, но дальше поцелуев, свиданий и редких ужимок не зашло. С Мэттом было хорошо, как и Уильямсу было хорошо с Гилбертом, но больше как друзьям, нежели как паре.

Теперь Гилберт думает об этом с теплотой, хотя поначалу после разлада еще была некая скованность. Мэтт, кажется, и не думает вовсе, увлеченный своей работой и людьми вокруг. У Гилберта же появилась другая заноза, которая влечет его с каждым днем все больше, но которая находится слишком недосягаемо.

Заноза носит имя Родерих и работает совсем рядом с ним. Эдельштайну бы пошло быть начальником какого-нибудь офиса или заведующим банка, чтобы со своей утонченной миной копаться в бумажках, но вместо этого он занимается звуком в дешевом шоу. И даже перед пультом он выглядит эффектно. Даже, черт возьми, перед ним умудряется быть высокомерным и изысканным, словно в данный момент сидит, по меньшей мере, на приеме у королевы. Или королева на приеме у него, это уж как посмотреть. Эдельштайн, по нескромному мнению Гилберта, абсолютно невыносим. Потому что Байльшмидт постоянно снисходит до того, чтобы оказать ему какие-либо знаки внимания или отвесить какой-нибудь завуалированный комплемент, но Родериху до лампочки. Он смотрит высокомерно, иногда вздергивает раздраженно бровь и кривит губы. И, черт возьми, Гилберта это бесит настолько же, насколько подковывает интерес.

Доминик смеется над ним по вечерам после таких неудач, а потом и сам грустно замолкает. Жизнь – штука забавная, особенно когда твой друг, твой враг и сожитель по совместительству испытывает интерес к тому же, к кому и ты. Гилберт в первый момент после признания Доминика решил было, что у того стало совсем плохо с чувством юмора. Ну не могло быть у них все настолько схожим, что даже этот сноб приглянулся в один момент. И все же в это приходится поверить, когда Доминик в студии начинает воротить те же ошибки, что и Байльшмидт. Те же завуалированные комплименты, те же попытки вытянуть на разговор. Гилберт бы хохотал над этим до колик, если бы сам не был в идентичной ситуации.

Гилберт перебегает улицу на мигающий зеленый и поправляет задравшуюся осеннюю куртку. Погода для осени просто потрясающая, самое то для прогулок с друзьями или наедине с собой. Последний вариант Байльшмидт однозначно отметает: он – душа компании, и гулять в одиночку равносильно самоубийству. Благо друзей и знакомых у Гилберта хоть отбавляй, хотя, признаться, далеко не с каждым Байльшмидту интересно. С Мэттом и Альфредом, например, здорово, хотя казалось бы, разница в возрасте весьма ощутимая. Ему, Гилберту, уже перевалило за двадцать шесть, тогда когда Алу, например, только-только стукнуло двадцать один. Про Мэтта и говорить нечего, он вообще самый младший в их коллективе, а заодно самый младший друг Байльшмидта.

– И никого… – Гилберт останавливается рядом с высоким зданием и оглядывается по сторонам.

Ни Уильямса, ни Джонса пока нет, а потому Байльшмидт тянется за сигаретой и прикуривает. В пачке их осталось всего пара штук, а потому он, кинув мимолетный взгляд на время, хмыкает и идет до ближайшего магазина – все равно с привычкой Джонса долго спать, а Мэтта заезжать за другом и расталкивать его, точно ко времени никто не появится.

Гилберт успевает дойти до ларька и купить себе пару пачек, а потом еще и бесцельно побродить по ближайшим палаткам ярмарки. Овощи и конфеты его интересуют в последнюю очередь, однако заняться все равно нечем, а созерцание кабачков хоть немного скрашивает реальность.

– Так вот ты где, Гил! – светловолосый вихрь по имени Альфред появляется внезапно, стремительно и радостно.

Байльшмидт хохочет и обнимает друга, а рядом уже стоит запыхавшийся Мэтт, который старательно поправляет сползшие очки.

– Ну что, герой, какие свершения задержали тебя на этот раз? – подначивает Гилберт, а Альфред растягивает губы в улыбке.

– Я ждал этого вопроса! Ты просто не поверишь!.. – так начинается каждый рассказ Джонса, и Гилберт кивает: в его фантазии поверить и правда сложно, но от их детской непосредственности становится слишком тепло на душе.

Пока Альфред рассказывает очередное импровизированное оправдание, которое явно выдумывает на ходу, они успевают пересечь обратно площадь и зайти в здание кинотеатра, где покупают билеты. Мэтт и Гилберт иногда беззлобно подтрунивают над словами Джонса, который, забывшись, несет полную несуразицу, но в целом слушают с интересом – Альфред умеет заинтересовать даже откровенной ложью, а врожденного обаяния у него точно не отнять.

Кино смотрят, не отрываясь, но не обходясь без комментариев Байльшмидта. Они более чем уместные и смешные, а потому к концу фильма все втроем уже утирают слезы от непрекращающегося смеха. Такой же веселой компанией они заваливаются и в ресторан, где, наконец, становятся немного серьезнее – меню позволяет успокоиться и сосредоточиться на выборе.

– Все-е-е, сил больше смеяться нет, – Мэтт откидывается на мягкую спинку диванчика после того, как от их столика отходит официант с заказом, и прикрывает глаза.

Щеки уже болят от непрекращающейся улыбки, а в голову все лезут веселые мысли. Уильямс тянется за пачкой сигарет, выуживает одну и прикуривает, чтобы хоть немного успокоиться, благо в этом зале курить не запрещено.

– Зато фильм был афигенным, – мечтательно тянет Джонс. – Эх, вытащить бы туда Ваню…

Улыбка его становится чуть шире, а Гилберт с Мэттом переглядываются и вздыхают. Джонс просто помешан на Брагинском, почти с первых дней его работы в студии. Казалось бы достаточно серьезный, солидный омега, ростом выше Альфреда чуть ли не на пол головы, вообще не мог привлечь внимания того, однако… Джонс в буквальном смысле этого слова втрескался в Ивана, о чем не преминул тут же сообщить на радостях самому Брагинскому. Сокрушительный отказ ничуть его пыл не остудил, а упорства и самоуверенности Альфреду было не занимать. По его словам зачастую можно было подумать, что Брагинский уже принадлежит только ему, вот только самому Ване такая перспектива не нравилась совсем. Он увиливал от слишком активного альфы, старался даже меньше смотреть в его сторону, не говоря уже о сведенных к минимуму разговорах, но разве ж Джонса останавливали подобные мелочи? Не останавливали совершенно. Альфред лишь продолжал наседать после каждого отказа, а Ваня мрачнел все сильнее.

Мэтт, по правде сказать, поражался выдержке Брагинского и тому, что Иван до сих пор не поставил зазнавшегося Альфреда на место. Было ли тут дело в терпении Вани или обаянии Альфреда, сказать было сложно. Однако сколько бы Брагинский не противился подобному вниманию Джонса, сколько бы не посылал его со своими чувствами, но их странные отношения продолжались, а Альфред даже не думал сдаваться, искренне веря, что добьется своего.

Вот и сейчас он уже явно строит новые планы по захвату сердца Вани, пока Гилберт и Мэтт смотрят едва ли не с жалостью – настойчивости Альфреда можно только позавидовать.

– Может, ты найдешь уже себе кого-то более доступного? – выдает их общую мысль Байльшмидт, спустя некоторое время. – Ваня, знаешь ли, старше тебя, куда серьезнее, да и вряд ли подходит такому как ты, – у Гилберта нет намерения обидеть, просто он искренне беспокоится о Джонсе, который и правда слишком сильно зацикливается на Брагинском.

– Серьезный?! – Альфред вдруг заливается смехом, совсем не обиженным. – Да Ваня в душе сама мягкость и простота! – улыбается широко он. – Нет уж, я нашел свой идеал и теперь никуда его не отпущу, – уверенность в его голосе слышна слишком хорошо.

Гилберт пожимает плечами, но решает не вмешиваться – в конце концов, это дело Альфреда, а сам он, если что, всегда окажется рядом и поддержит. Мэтт смотрит на друга с такими же мыслями и чуть улыбается – в тайне он и правда мечтает, что у Джонса все сложится в итоге в лучшем виде. Хотя бы потому, что Мэтт знает Брагинского достаточно хорошо и прекрасно понимает, будь Альфред тому настолько неприятен, его навязчивость уже давно была бы пресечена самым жестким и безаппеляционным способом.

К этому моменту как раз приносят поздний обед и несколько кружек с выпивкой. Официант косится на Мэтта и Ала с подозрением, когда ставит перед ними алкогольные коктейли, но ничего не говорит, в конце концов заказ оформлял Байльшмидт, а у того уж точно нет ограничений по возрасту.

Друзья выпивают и постепенно расслабляются окончательно. Веселье отступает на второй план, уступая место более умиротворенному общению, а время летит слишком незаметно. В этом ресторанчике царит приятный полумрак, и нет лишних изысков и помпезности – все погружено в рыжий свет ламп, а темное дерево, которым обиты стены, только сильнее расслабляет. Алкоголь тоже делает свое дело, развязывая языки чуть больше. Никому из них нечего скрывать от остальных, все знают друг друга уже столько лет, что никаких тайн давно не осталось. Гилберт вообще иногда считает ребят своими младшими братьями, настолько странные чувства привязанности испытывает он к этим двоим.

– А что на счет тебя, Мэттью? – этот вопрос звучит уже под вечер, когда друзья выходят из ресторана, а разговор снова заходит об отношениях.

Мэтт смотрит задумчиво на темнеющее небо и качает головой с мягкой улыбкой. Мир немного кружится перед глазами, в теле приятная усталость и нега, а горло уже чуть хрипит от разговоров.

– Ничего, – говорит он, хватаясь за пустую пачку и отправляя ее в ближайший бак. – Полный и беспросветный штиль.

На деле Мэтта это даже не сильно заботит. Несмотря на то, что он был бы не против отношений, Уильямс никогда не стремился к ним с особым остервенением, предпочитая плыть по течению, а не искать себе специально связей. Те же отношения с Гилбертом были скорее подростковой влюбленностью и самым обычным любопытством, нежели чем-то большим.

– Странно, мне казалось, омеги в тебе души не чают, – усмехнулся Гилберт, протягивая другу сигарету.

– Ага, особенно Феликс и Феличиано, так и липнут на каждом перерыве, – поддакивает Альфред, и несколько морщится от запаха дыма.

В этом есть доля правды – Мэттью и правда манит к себе омег, не только с работы, но и в жизни, однако те в основном видят в нем интересного собеседника и советчика, и никогда не рассматривают в плане пары, как и Мэтт их. Уильямс за своей наивностью, кажется, вообще не сильно интересуется омегами и отношениями с ними. По сути, он в жизни и встречался только с бетами, коим был и сам Гилберт. В чем крылась причина этого, ни Байльшмидт, ни Альфред не знали.

– Бросьте, мы просто дружим с ребятами, – отмахивается Мэтт, выдыхая в воздух терпкий дым.

– Ну, в этом тоже есть свои плюсы, – вдруг говорит Гилберт. – Не нужно мучиться ни с душевными терзаниями, ни с прочими малоприятными аспектами, – кому-кому, а Байльшмидту об этом известно достаточно, опыт у него ого-го какой.

Мэтт согласно кивает. Они говорят еще некоторое время по пути, прежде чем разойтись. Мэтт с Альфредом идут в сторону центра, а Гилберт к своей окраине. Он чуть задумчиво скользит взглядом по ряду домов и размышляет. Мысли все крутятся вокруг Мэтта и его круга интересов. Байльшмидт все пытается подобрать в голове тот идеал, который подошел бы Уильямсу стопроцентно. Кто-то самоуверенный, достаточно сильный, но требующий заботы. В голове вдруг всплывает образ Джеймса, и Гилберт отмахивается, тихо смеясь себе под нос.

– Бред какой-то, – бурчит он и идет дальше, возвращая мысли в более спокойное и отвлеченное русло. Например, о единственном выходном и делах, которыми можно на нем заняться.

Комментарий к Глава 3. Дела сердечные

https://vk.com/wall-141841134_65

========== Глава 4. Незадавшийся день ==========

– Так, все, перерыв.

Громкий голос Мэтта разлетается через рупор по всей студии, и Альфред прикусывает губу, виновато смотря на всю съемочную команду.

– Но я еще могу… – он пытается натянуть на губы привычную улыбку, но Мэттью только качает головой и распускает ребят на заслуженный получасовой отдых.

– Ал, не стоит выдавливать из себя эмоции, очень видно на камере, – Уильямс хлопает друга по плечу и мягко улыбается ему. – Отдохни хорошенько, взбодрись, и продолжим с новыми силами.

Альфред без особой радости кивает, но не спорит. Если даже Мэттью считает, что нужен отдых, значит, со стороны все выглядит и правда паршиво. Надо сказать, Джонса больше всего выбивают из колеи такие ошибки и собственные ляпы. А потому он понуро идет к диванчикам и падает на их мягкую обивку.

Помещение студии наполняется гулом разных голосов. Ребятам из массовки есть о чем поговорить, да и никто не упускает возможности размять конечности. Тонкая цепочка людей уже тянется в курилку, где в такие дни совершенно невозможно протолкнуться. Альфред только отрешенно радуется тому, что привычки курить в перерывах у него нет, и грустно смотрит в светлый потолок со встроенными лампами.

Его день не задается с самого утра, когда подводит чертов будильник, когда таксист путает адрес и когда Джонс, запыхавшийся и вымотанный утренней спешкой, с размаху летит через порог студии на пол. Благо парень он крепкий, так что отделывается парой синяков, однако настроение портится окончательно и восстанавливаться не желает абсолютно. Особенно после начала съемок. Альфред, который обычно чеканит текст без запинки и запросто выпутывается за счет умения импровизировать, то и дело сбивается, путает темы, а вместе с ними имена и фамилии гостей. Столько дублей на одну программу они не убивали уже очень давно, и Джонса откровенно коробит осознание, что все это из-за него.

А ведь Альфред давно привык к камере и своей работе. Джонс на площадке с самого детства, еще когда отец приводил с собой сына на съемки за неимением возможности оставить ребенка с кем-либо еще. И, надо сказать, Альфреда это более чем устраивало. Первый раз в камеру он попал случайно вместе с Мэттом, когда внезапно не пришли двое детей для рекламы. Им было дано сыграть братьев и представить новую игрушку, и даже в такой, казалось бы, незаурядной роли, Альфред показал себя просто потрясающе. Если Уильямс несколько стеснялся чужого столь пристального внимания, то для Джонса это было настолько привычным, что он без труда обыграл даже заминку друга.

С того момента для Альфреда и началась его карьера. Жизнерадостный, от природы веселый мальчишка запросто очаровывал абсолютно всех, и многие порочили Джонсу прекрасное актерское будущее. Однако же Альфред никогда не следовал чужим ожиданиям.

– Не интересно играть других персонажей, – говорил тогда он лучшему другу. – Я хочу, чтобы сначала люди узнали меня самого, а не ассоциировали с кем-то мне абсолютно чуждым.

Мэтт, как и следовало ожидать, друга поддержал. Помимо всего прочего, актерская жизнь была столь загруженной, что Джонсу, с его свободолюбивой натурой, было попросту не по себе от мысли, что придется поставить крест на всех своих многочисленных увлечениях. В этом смысле их шоу было просто потрясающим местом.

–Твоей кислой миной можно типа народ на улице пугать, – рядом с Альфредом вдруг прогибается диван и слабо доносится запах сигаретного дыма. – Ну-ка, улыбочку…

Феликс умеет вторгаться в чужое личное пространство без спросу, а потому сейчас губы Альфреда растягивают за щеки в неестественной кривой улыбке, а сам Лукашевич недовольно и брезгливо хмурится.

– Н-да, чувак, стало только хуже, – говорит он с таким укором, словно Альфред сам заставил Феликса заниматься этим. – Ну что, так и будешь тухнуть или все же развеешься?

– Буду тухнуть, – Альфред обиженно дуется и расплывается аморфной массой по диванчику.

Его жизнерадостность, как и рабочая активность, почти на нуле, а потому он предпочитает зарыться от всех в свой временный уголок тлена и грусти, чем, собственно, и занимается. Надо сказать, грустит он один. Гилберт и Доминик вон совсем не парятся, а вовсю подкатывают к Родериху, успевая между делом еще и поцапаться между собой, Феличиано весело щебечет рядом с Джеймсом, который едва ли успевает прийти, но уже, кажется, мечтает оказаться где подальше, а Феликс растекается рядом с ним и совершенно точно мешает растекаться и грустить ему.

– Я Альфред, и я типа не хочу ничего решать, а хочу копаться в себе и быть букой, – дразнится он, в точности копируя Джонса.

– Да иди ты! – Альфред пытается огрызнуться, правда пытается, но на губы все же ложится слабая улыбка, больно уж забавно выглядит Феликс, когда дурачится.

По нему вообще сложно сказать, что возраст этого омеги уже стремится к тридцати. Феликс серьезный, когда это нужно, но по большей части он ведет себя совсем как беззаботный ребенок. Возможно, именно поэтому Альфреду так легко рядом с ним, а все невзгоды разом забываются, стоит только Лукашевичу оказаться рядом и начать придуриваться.

– Вот, уже лучше, чувак! – подбадривает он. – А теперь добавь типа еще немного эмоций, перестань меня посылать, и вообще будет афигенно!

Альфред еще пару секунд хмурится, хотя брови слабо подрагивают от напряжения, а потом не выдерживает и смеется. Всю грусть как рукой снимает от безмятежности Феликса, а тот чмокает альфу в щеку и сам улыбается.

– Другое дело, а то устроил тут драмтеатр, – фыркает тот и вскакивает с дивана. – Пойдем, подберем тебе чего-нибудь интересного из реквизита, а то даже шмотье какое-то мрачное сегодня. Все равно с начала все переснимать.

Лукашевич утягивает его в гардеробную, а Альфред совсем не сопротивляется – это помещение студии он любит едва ли не больше, чем съемочную площадку.

К тому моменту, как заканчивается перерыв, настроение Джонса бьет мощным фонтаном и цепляет собой всех окружающих. Он успевает перемерить с дюжину различных нарядов, а Феликс под конец даже идет на уступки и позволяет выбрать костюм на передачу самостоятельно. Цветастый пиджак с зауженными джинсами смотрится и правда эффектно, а потому Феликс насильно выталкивает Альфреда к Феличиано, а тот быстро поправляет потускневший мейк.

– Иди и сверкай, звездочка, – «посылает» его Феликс и смачно хлопает по плечу. Вот чего-чего, а силы в его казалось бы хрупком тельце предостаточно.

Альфред и правда сверкает. Он забирается обратно на сцену, эффектно поправляет бабочку и с ослепительной улыбкой начинает программу.

В этот раз все идет не просто значительно лучше, а вообще идеально. Слова отскакивают у Альфреда от зубов и он, наконец, полностью вливается в рабочий ритм. За ним зажигается энтузиазмом и вся команда, так что съемки проходят легко и весь материал отснимают буквально за пару часов.

– Все, свободны! – радостно объявляет Мэтт, который следит за видеорядом по монитору.

На этот раз его все более чем устраивает: от Альфреда больше не чувствуется фальши, а потому и выглядит все просто замечательно.

Люди постепенно расходятся, а в студию вдруг приоткрывается дверь и входит неторопливо Иван.

– Уже закончили? – интересуется он у Мэтта, с которым едва ли не сталкивается на пороге.

– Да! – отчитывается Уильямс и жмет Ване в приветствии руку. – Ты к Оливеру? – спрашивает он, и Брагинский с мягкой улыбкой кивает.

Он вообще приятный малый, как считает сам Мэтт. Вежливый, спокойный, терпеливый и не назойливый. Брагинский производит впечатление состоятельного взрослого человека, которым, впрочем, и является.

– Он отлучился ненадолго, но скоро вернется, подожди пока в кабинете, – советует Мэтт.

– Хорошо, – Ваня кивает и подтягивает на шее галстук, прежде чем скрыться за дверью.

– О чем вы говорили?!

Проходит не больше секунды с момента как за Брагинским закрывается дверь, а на Мэтта уже в упор смотрят голубые глаза лучшего друга. Благо он сам к этим глазам прилагается и стоит здесь же, но у Мэтта все равно мимолетно душа берет рейд до пяток и столь же стремительно возвращается назад.

– Ал, блин! – Уильямс едва ли на месте не подскакивает от неожиданности и держится за сердце. – Ни о чем мы не говорили, Ваня Оливера ждет.

– Ах вот оно как, – Альфреду, кажется, достаточно даже этого, потому как рот его растягивается в более чем довольной улыбке, а сам он уже идет к двери из студии.

– Ал, только не говори, что ты пойдешь к нему… – без особой надежды кричит Джонсу вслед Мэтт. Тот разворачивается на пятках и звонко хохочет:

– Хорошо, не скажу! – подмигивает он. – Тем более ты и сам это прекрасно знаешь.

Мэтт только тяжело вздыхает и прикладывает ладони к вискам. Что ж, настойчивости Альфреда можно только позавидовать. А заодно понадеяться, что у Брагинского терпение титановое и выдержит этого слишком активного парня. Мэтт во всяком случае очень хочет в это верить.

***

Ваня сидит в давно знакомом кабинете и все же невольно морщится от обилия розового, голубого и других ярких тонов в этом месте. Кабинет гендиректора больше походит на дешевую гримерку или детскую комнату, нежели на серьезное помещение для взрослого человека. Но в этом весь Оливер. Во всей этой цветастости, несерьезности, но при том не дюжих умениях и неуемной фантазии. Ваня считает Керкленда гением, и все же этот гений иногда кажется безумцем.

Дверь почти неслышно открывается, и Брагинский в первую секунду радуется, что ожидание его было столь непродолжительным. Но секунда проходит, вместо плавной походки гендиректора внутрь залетает настоящий ураган, и вот уже Брагинский готов материть всех и вся за это белобрысое чудовище, которое снова стоит напротив него.

– Надо же, какая встреча! – улыбается широко Альфред и по-хозяйски плюхается в единственное свободное кресло. Оно, к слову, принадлежит Оливеру и обшито золотыми звездочками, но разве ж Джонса это волнует? – Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь, должно быть это судьба.

Ваня только закатывает глаза и скрещивает на груди руки. Словам Альфреда поверит разве что пятилетка, да и тот засомневается в правдивости их, уж слишком сильно Джонс улыбается и слишком довольным выглядит. На его лице даже легкого удивления нет, а потому не приходится сомневаться в том, что он точно знал, что Брагинский сидит здесь.

Его это, к слову, совсем не радует. Альфред, черт бы его побрал, Джонс вообще успевает уже порядком приесться для взгляда Брагинского. Потому что Альфред везде и его слишком много, что Ваню очень и очень сильно настораживает.

– Я бы обошелся без нее, – холодно бурчит Ваня.

Весь его холод разбивается о теплый… Да что уж там – пылающий! – взгляд. Альфред как всегда находится на своей волне и слушать не желает других. Особенно какие-то там холодные отказы или ледяное недовольство. Они же не для него писаны. Брагинскому кажется иногда, что они с Альфредом на разных языках говорят, или что Джонс попросту глухой и слова его слышит совсем неправильно. Во всяком случае после каждого «пошел к черту» или, что еще хуже, после посыла на святое мужское начало, Джонса становится чуть ли не в десять раз больше на ближайшие несколько дней. Ваня даже по ночам думает, что у Ала там армия клонов, которых он ставит во всех местах, где проходит Брагинский.

На деле он, конечно, знает, что это не так. Ване и одного Альфреда с шилом в пятой точке хватает сильнее, чем «более чем», а уж от армии их, да даже от пары, он бы точно повесился на ближайшей люстре в виде цветочка. К слову, смотрелось бы миленько. Розовый кабинет, голубенькие шторки, трупик менеджера на цветочке… и никаких больше Альфредов! Идиллия просто. Но Ваня даже в этом случае не без оснований опасался, что Джонс достанет и в загробном мире. Черта у него была такая – доставать везде, даже где достать в принципе было нереально.

– Да ладно тебе, Ванечка, день хороший, птички за окном поют, солнышко светит, самое то для встреч.

Где там Джонс нашел птичек в середине-то сентября, и солнце среди проливного дождя для Вани так и остается загадкой. По всей видимости те устраивают веселую вечеринку в голове у Альфреда, потому как лицо его выглядит просто до неприличия довольным, аж зубы от этого довольства сводит. Ваня вдыхает поглубже и ловит ускользающий дзен. Раз мороженка, два мороженка… Но образ Альфреда вплетается даже в ровный счет сладостей и деться от него никак не удается.

– Да когда ж ты отвяжешься?

Ваня даже больше не посылает. Предыдущей сотни раз хватило, чтобы понять, что на Альфреда оно либо не действует совсем, либо работает с точностью до наоборот. Он просто покорно терпит и надеется, что Оливер вернется поскорее и прогонит обнаглевшего ведущего со своего кресла и из этого кабинета. В идеале еще и из жизни Брагинского, но на это рассчитывать не приходится.

– Когда ты согласишься встречаться со мной! – радостно отвечает Джонс. Хмурая мина на лице Ивана его явно совсем не смущает, как и откровенно нервный тик.

– А с чего ты вообще взял, что я соглашусь? – делать все равно нечего, а молчать себе дороже – Альфред ведь тогда продолжит дальше заливать про своих птичек и неземную любовь.

– Потому что ты сам этого захочешь, – Ваня удивляется, как от такой широкой улыбки еще не трескается лицо Джонса. Удивляться наглости не приходится – Альфред вообще сгусток наглости и самоуверенности, такой, что и Гилберту фору даст.

– Вот уж боже упаси, – отнекивается Ваня как раз вовремя.

– Меня ждете, птенчики?

В кабинет вплывает гендиректор, и Брагинский выдыхает со слишком явным облегчением. Оливер пару секунд косится на занятое собственное кресло, а потом почти нежно выставляет Джонса за шкирку из своего кабинета. Ваня с чистой совестью начинает говорить о работе, и только в мыслях молится, чтобы к окончанию разговора Альфред не ждал его за дверью кабинета. Почему-то вариант выйти через окно по пожарной лестнице кажется не таким уж плохим.

Комментарий к Глава 4. Незадавшийся день

https://vk.com/wall-141841134_75

========== Глава 5. Странные ==========

– Я вижу, ты уже неплохо освоился, – после окончания рабочего дня заходит Мэтт в кабинет к Джеймсу, от которого как обычно чувствуется слабый горьковатый запах, забитый раздражающей синтетикой лекарств. Уильямс чуть дергает головой, стараясь не обращать на это внимания и направляется к полкам.

Так уж выходит, что склад старой и не особо важной документации находится именно здесь, а потому Мэтт зачастую навещает Джеймса. Конечно, иногда он заходит и просто так, помня о просьбе Оливера, но в такие моменты Уильямс, и без того нелюдимый, вообще готов метать молнии и убивать взглядом.

– Каким идиотом нужно быть, чтобы не освоиться за месяц? – фыркает в ответ Джеймс, не отрывая взгляда от монитора. В этой язвительности и грубости весь он.

За окном уже совсем темно. Вся съемочная группа уже давно расходится по домам к тому моменту, разве что Гилберт еще задерживается в студии под предлогом проверки техники, которая знатно барахлила на записи. Из-за этого сейчас сидит дольше обычного и Джеймс – весь материал скачет, и вместо привычных шаблонов заниматься им приходится вручную.