Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"

Автор книги: Reo-sha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Мой дядя иногда слишком настойчивый, – Мэтт не очень понимает, к чему брошена эта сухая фраза, зато чувствует в ней явную неловкость и смущение. Джеймс, черт подери, смущается, и Мэтт прекрасно видит это по глазам.

– Да брось, он просто слишком заботливый, – Мэтт промаргивается, отходит от удивления и двигается на край дивана. – Чай будешь?

– И кто тут еще заботливый… – Джеймс сонно ворчит и зевает, но все же плюхается рядом. – Давай лучше кофе.

Мэтт кивает и подрывается с места. Он запросто находит чашку Джеймса среди остальных – ну, а кому еще придет в голову пить из чашки с висельником? – останавливается у кофе-машины и буквально чувствует, как цепляется за него чужой взгляд. У Джеймса вообще есть странная привычка постоянно рассматривать его. Словно он ищет что-то в Уильямсе, и никак не может этого найти, сколько не пытается. Мэтт уже как-то спрашивал, что именно Джеймса интересует, но тот лишь помотал головой и перевел тему.

– Вот, – Мэтт протягивает кружку с кофе, садится рядом и тянется за своим чаем.

– Спасибо, – это так же звучит ворчливо, но Уильямс уже научился по интонациям различать, когда Джеймс реально злится, а когда просто напускает на себя эту нелюдимую маску. И сейчас, определенно, последний случай.

– Да не за что, – Мэтт разваливается поудобнее на диване и с улыбкой смотрит в пустоту, пока на ум не приходит одна мысль. – Слушай, а ты свободен на выходных? – Уильямс спрашивает это быстрее, чем сам успевает подумать над вопросом и тысячу раз проклясть себя за него.

– Смотря, что ты предложишь, – Джеймс хмыкает и тянет губы в усмешке. – Если что-то слишком заунывное, то я, пожалуй, занят с братом на катке, – продолжает говорить он.

– Кино, – Мэтту такие угрозы не страшны.

Джеймс постоянно огрызается, ворчит, фыркает и вообще ведет себя так, словно ему до фени абсолютно на всех и, особенно, на Уильямса. Вот только Мэтт прекрасно знает, что не будь у Джеймса малейшей заинтересованности, он бы не сидел сейчас рядом, не терпел предыдущие несколько прогулок и не предложил бы встречаться. Джеймс просто не из таких людей, которые станут делать что-то совсем себе отвратительное, и Мэтт уже успевает это понять. И нагло пользуется его интересом. В конце концов, Джеймс предложил ему игру, и Мэттью не намерен проигрывать так просто.

– Какая-нибудь мелодрама, последний ряд и поцелуи? – Джеймс скептично выгибает бровь. – Ну уж нет, я пас, – он уже хочет встать с места, но Мэтт ловит его за руку.

– Еще чего, – голос Мэтта звучит как-то обиженно, словно он поверить не может, что его ассоциируют с таким набором. – 3D на вип-местах с попкорном и боевиком, что скажешь?

Джеймс молчит с секунду, а потом вдруг смеется и прикрывает ладонью лицо. Он словно не хочет, чтобы кто-либо вообще видел его лицо без хмурой мины или ухмылки, и прячется за собственной рукой. Мэтт смотрит на это слишком удивленно, не понимая, чем вообще вызван смех.

– Ты бы видел свое лицо, – Джеймс старательно корчит обиженную мордашку, но получается плохо. – Меня первый раз приглашают на свидание с таким выражением, – он все же успокаивается и, отставив чашку, откидывается на спинку дивана.

– Подумаешь… – Мэтт отводит в сторону взгляд. – Так что с кино? – настойчиво продолжает он.

– Ты не похож на того, кому нравятся боевики, – Джеймс пожимает плечами и привычно усмехается. – Прощупываешь почву, чтобы завоевать доверие? – Мэтт аж воздухом давится от такого предположения:

– Вот уж нет, – бурчит он. – Ты просто слишком плохо меня знаешь, – на губах уже тянется мягкая улыбка, но взгляд все такой же серьезный и уверенный.

– Вот как… – Джеймс оказывается слишком близко и мягко ведет грубой ладонью по скуле. Где-то сзади слышны голоса на лестнице. – Тогда один ноль в твою пользу, а брат с катком подождут еще недельку.

Мэтт никак не привыкнет к этим властным поцелуям. Он задыхается всякий раз, когда Уильямс накрывает его губы, тянет чуть ближе к себе и заставляет подчиняться. Так же он задыхается и сейчас. Сзади открывается дверь, и входят Альфред с Ваней. Но Мэтт не слышит, он полностью растворяется в этих губах и хвойном запахе, снова забитом лекарствами.

– Буду ждать тебя в субботу, – хмыкает Джеймс совсем рядом и прикусывает напоследок губу Мэтта, оттягивая ее. – А сейчас – удачного рабочего дня.

В его голосе снова усмешка, когда Уильямс поднимается с дивана и идет в кабинет к Оливеру. Мэтт сглатывает и смотрит куда-то в пустоту, стараясь угомонить бешенное сердцебиение. О работе в данный момент Уильямс думать точно не может, как и вообще обо всем мире вокруг.

– Ну вы даете, – этот самый мир сам врывается в мутное сознание в лице Альфреда. – Я уж думал вы прямо здесь… ну, того…

До Мэтта с трудом доходят слова, а когда доходят, лицо заливается ярко-алой краской смущения. Уильямс спешит закрыть его ладонями, а мозг, кажется, грозится испариться – столь горячей ощущается голова. Рядом останавливается Ваня и качает головой.

– Брось, у Альфреда просто слишком буйная фантазия, – он почти по-отечески трепет Мэтта по волосам под возмущенным взглядом Ала. – И все мысли только о сексе.

Звучит это как-то с подтекстом, причем, судя по недовольному сопению рядом, весьма явным. Мэтт не может удержаться от тихого смеха и кивает. Жар потихоньку отступает, хотя губы его до сих пор слабо горят от явного и желанного укуса.

***

– А у тебя тут уютно, – Доминик переступает через порог гостиной и торопливо осматривается.

Уютно, это еще мягко сказано. Просторное помещение светлое и отделано со вкусом. В центре его удобное кресло и диван, перед ними журнальный столик, а на стене большой телевизор. А еще Родерих очень любит дороговизну и фарс, поэтому все стеллажи и полки вдоль стен гармонично заставлены всякими цацками. Гилберт рядом так же озирается по сторонам с непривычно серьезным лицом.

– Обычная гостиная, – Родерих пожимает плечами, но его довольства не заметил бы только совсем глухой.

Обычная… Гилберт с Домиником переглядываются, думая примерно об одном и том же. Сами они живут даже не в доме – в съемной квартире, с одной комнатой, кухней, ванной и жалким подобием прихожей. Это не от скупости, хотя деньги есть и на более дорогое жилище, но им обоим достаточно и такого. Вот только сравнивая с двухэтажным домом Родериха, смотрится оно жалко. Настолько же жалко, как должно быть для Эдельштайна выглядит собственный дом в сравнении с фамильным имением – Доминик прекрасно помнит огромный фасад того здания, а потому может себе представить и внутреннее убранство. Вот только вход в фамильное гнездышко для Эдельштайна закрыт навсегда, как закрыт путь в свои дома и у Доминика с Гилбертом. И не то что бы кто-нибудь из них троих туда сильно стремился – приятного в прежних семьях мало у всех них.

– Вы так и будете стоять на месте? Может, выпьем чаю? – Родерих кивает в сторону кухни и оба мужчины согласно следуют за ним.

Доминику всегда кажется, что за Родерихом с его поставленными манерами, постоянно должна ходить стайка верных слуг и пылинки вокруг сдувать. Но Эдельштайн живет совсем один уже несколько лет и, кажется, жизнью более чем доволен. Несмотря на внешнее высокомерие он очень даже хозяйственный, хотя и несколько рассеянный. Он стоит сейчас на кухне, задумчиво включает чайник, достает чашки на всех и неторопливо насыпает сахар. От всех движений так и тянет плавностью и изяществом, и Доминик невольно засматривается, так же как и Гилберт на другом конце стола. Бывший аристократ, который ныне не более чем обычный работник студии со средним заработком. Хотя мог бы продолжить купаться в отцовских деньгах, если бы не гордость.

Доминик знает о Родерихе почти все. Что-то тот рассказывал сам, что-то было выужено из многочисленных газет и журналов. Семья Эдельштайнов достаточно популярна, и их имя всегда на слуху. Имя Родериха же ныне вычеркнуто из этой семьи и покоится только в старых выпусках газет.

Доминик иногда задумывается над тем, кому же с детством все-таки повезло больше. Они с Гилбертом хоть и жили впроголодь, воровали на улицах и дрались постоянно, были в меру свободны и не ограничены ни в чем. Родерих купался в роскоши, но был лишь еще одной дорогой игрушкой своего отца, которой тот вертел как вздумается. Иногда кажется, что Эдельштайн готов был променять все золото их семьи за нормальное детство и отсутствие четко проложенного пути. Впрочем, свою дорогу он в итоге пробил себе сам, когда отказался от брака по расчету и оказался выставлен за порог родительского дома. Отец надеялся, что Родерих одумается и вернется, не справившись в одиночку. Но младший Эдельштайн лишь упрямо направился на другой конец города, где давно уже было прикуплено в тайне от отца жилье, в котором хранились и собственные сбережения.

Родерих даже совестью не сильно терзался. Он обосновался там, нашел работу, а все свои обязанности скинул на младшего брата, следующего после него по праву наследования. Эдакое семейное недоразумение с выкрашенными в фиолетовый волосами и полную противоположность Родериха. Но это уже были проблемы отца, сам же Эдельштайн получил спокойную, свободную жизнь, хоть и не самую богатую, но более чем приемлемую. А теперь еще и личная жизнь была налажена, разве можно было мечтать о большем?

– Вы прямо как в музее, может расслабитесь уже? – Эдельштайн усмехается и вздергивает бровь, протягивая чашки своим гостям и усаживаясь напротив. Усмешка становится чуть мягче, ведь именно этим двоим Родерих и обязан многим.

Иногда он думает, что не появись в его дворе тогда эти двое мальчишек, он и не подумал бы о иной жизни. Следовать правилам отца тогда было уже привычным, но что Доминик, что Гилберт настолько отличались от этих правил, что Эдельштайн попросту не мог не заинтересоваться. Именно они показали ему впервые настоящую жизнь вне стен поместья, именно они, ворвавшись вихрем в сознание, привили Родериху те качества, которые никогда бы не показал ему отец. Гордость, самостоятельность, возможность идти своим путем. Все это было привито этими двумя, даже если они и сами того не подозревали. Поэтому встретившись с ними вновь, Родерих сразу решил, что это просто судьба. Он не доверился бы близко никому из людей, но с этими мужчинами без проблем заводил разговоры на протяжении полутора лет, без проблем оставался рядом и не ждал подвоха. Они были слишком открытыми, и Родериха тянуло к этой простоте, которой он сам вряд ли смог бы достигнуть.

– Мы вроде в первый раз у тебя в гостях, – усмехается Гилберт и тянется к чашке. – Не хотелось бы в первый же день быть выставленными за порог, – его алые глаза хитро щурятся, а Родерих слабо цокает, скорее обреченно чем недовольно.

– Вы вообще можете переехать сюда при желании, так к слову, – мимоходом отмечает он. Гилберт давится и выплевывает часть чая на стол, после чего спешит вытереть подбородок рукавом.

– Скажи мне, что у меня просто глюки, а то «Родерих Эдельштайн» и «жить вместе» как то не очень вяжутся в моей голове, – сквозь кашель пытается сказать Байльшмидт.

– А чай на столе это для лучшего понимания ситуации? – Эдельштайн даже не злится, лишь подцепляет тряпку и вытирает стол. – Я предложил встречаться и не отказываюсь от своих слов.

А еще одиночество становится совсем невыносимым, и Родерих безумно хочет, чтобы брошенное вскользь предложение, было воспринято всерьез. Доминик, кажется, видит это в его глазах, пока Байльшмидт пытается восстановить дыхание. Он вообще обычно замечает куда больше Гилберта, куда чаще зрит в корень. Вот и теперь он лишь простодушно кивает, хотя и сам порядком удивлен:

– А почему бы и нет? Надоедать своими физиономиями тебе – как смысл жизни, – он усмехается тепло и тянется вдруг ладонью к щеке Родериха, заправляет за ухо упавшую прядь волос, а после, как ни в чем не бывало, возвращается к чаю.

– Вы и без того делаете это уже полтора года, – Эдельштайн чуть отводит в сторону взгляд, но улыбается одними уголками губ. – Так чего ломаться теперь?

– Заметь, ты сам это предложил, – Гилберт с его хитрыми и наглыми глазами вдруг разваливается вальяжно на стуле, совсем как обычно дома. – Так что любые претензии отныне приниматься не будут! – это должно звучать угрожающе, но Родерих лишь скрещивает ладони.

– О, поверь, ты все равно начнешь сам учитывать все мои претензии, – довольно тянет он, чуть щуря фиолетовые глаза.

Доминик смотрит на это и тихо усмехается растерянному лицу Байльшмидта. Почему-то он не сомневается, что Эдельштайн всегда будет умудряться вывернуть все в свою сторону.

Комментарий к Глава 17. Игры

https://vk.com/wall-141841134_154

========== Глава 18. Мысли ==========

– Ты сегодня без машины? – Джеймс отрывается от перил крыльца и выбрасывает сигарету прямо на дорожку, где та чуть слышно шипит, едва касаясь снега, и гаснет.

– Нам идти недалеко, так зачем она нужна? – пожимает плечами Мэтт, и уже чувствует, как ладонь давит ему на затылок, а холодные губы с привкусом табака касаются его собственных.

Джеймс, как и обычно, не разменивается на нежности, но целует горячо, так что Мэтта ведет, хотя мог бы уже и привыкнуть – Джеймс целует его при любой удобной возможности, словно ему самому необходимы эти прикосновения. Мэтт не против.

– А как же все твои джентельменские замашки вроде того, что об омегах надо заботиться, холить их и лелеять? – Джеймс скептично выгибает бровь, а Мэтт тихо смеется.

– Ты меня первым и убьешь, если я только попробую заикнуться о лишней заботе, – качает головой он.

Джеймс так и осекается. Вообще-то это правда, если Уильямса вдруг переклинит, и он начнет видеть в нем трепетную и нежную омежку, Джеймс наглядным образом, не брезгуя физической силой, поспешит напомнить, что это совершенно не так. Не то чтобы ему не нужна забота совсем, но уж точно не милые ухаживания, цветочки и дорогие цацки. И Мэтт это прекрасно понимает и принимает.

Он вообще понимает куда больше положенного и уж точно куда больше того, чем хочет позволить сам Джеймс. И это понимание выбешивает ничуть не меньше, чем мягкость и правильность Уильямса. Выбешивает, но столь же сильно и манит точно сигнальным маячком, что вот он, твоя пара, будь с ним. Джеймс не хочет вестись на это, но ведется, тянется к Мэтту, целует при встречах и никак не может насытится этими поцелуями, никак не может утолить жажду в разговорах и в обществе Мэтта, хотя и продолжает огрызаться на него и проклинать. А еще он слишком боится обжечься.

Но сейчас они лишь идут в кино, на тот самый треклятый боевик на вип-местах с попкорном. Идут и разговаривают о чем-то отвлеченном, но от того не менее интересном. Джеймс до сих пор удивляется, насколько легко с Мэттом говорить. Да даже спорить интересно, Уильямс имеет на все свою точку зрения и спокойно высказывает ее без наездов, зато снабжая тонной аргументов «за». Джеймс злится, но прислушивается, усваивает все в своей голове, чтобы секундой позже продолжить гнуть свое с не меньшим интересом и увлеченностью. И эта борьба во всем, хотя порой Джеймсу попросту хочется согласится, но… Природное упрямство мешает и абсолютное нежелание иметь хоть что-то общее с Уильямсом помимо фамилии.

Дорога проходит совершенно незаметно, здание кинотеатра уже показывается впереди, а Джеймс смотрит на него удивленно, точно прикидывает, когда успело пройти двадцать минут пути по скрипучему снегу на асфальте. Но замерзшие щеки подсказывают, что времени прошло достаточно, а Мэтт уже тянет его внутрь, откуда разом опаляет горячий воздух холодную кожу.

– Газировку будешь?

– А как же!

Джеймс хмыкает и стоит чуть в стороне, пока Мэтт пробивает им попкорн и газировку. Билеты у него куплены заранее – это же чертов Уильямс, ему во всем и всегда нужно подготовиться преждевременно и с особой скрупулёзностью. Он даже иногда представляет, как Мэттью перед их встречами сидит и расписывает в блокнотике все свои диалоги и действия, вплоть до времени вдохов и выдохов. Представляет и хочет рассмеяться, но отчего-то даже эта лживая картинка умиляет. Лживая, потому как с Джеймсом никогда не получится действовать по плану, сколько ни готовься, и надо уметь уникальные способности экстрасенса, чтобы предугадать все. А Мэтт, хоть и кажется иногда не от мира сего, но на экстрасенса не тянет. Иначе зачем ему встречаться с Уильямсом, зная исход?

Джеймс мотает головой и идет за Мэттом. Он слишком много думает об этом парне в последнее время и это уже начинает бесить. Уильямс на работе, на прогулках, во снах, а теперь еще и прописался в мыслях. Джеймсу это решительно не нравится, поэтому он мысленно дает самому себе подзатыльника и настойчиво думает о фильме и плакатах по бокам. О чем угодно, только не о Мэтте, который уже рассказывает какие-то интересные факты.

В зале народу достаточно много и пока еще шумно – до сеанса всего пять минут, так что они приходят как раз вовремя. Джеймс плюхается на свое место и тянется за попкорном, Мэтт говорит что-то про то, что нужно бы оставить до фильма, но картонное ведро все равно протягивает, а стакан с газировкой ставит в выемку на подлокотнике.

Мэтт замолкает только когда гаснет свет. Замолкают и все в зале, только легкое копошение еще тихим шорохом катится по нему, но этот шорох тонет за звуками из колонок. Джеймс еще несколько напряжен: он не верит, что в походе в кино не подразумевалось ничего иного, но фильм начинается, Мэтт смотрит в экран и, кажется, даже внимания на вороватый косой взгляд Джеймса не обращает.

Фильм захватывает. Джеймс с восторгом смотрит вперед, но краем глаза замечает искренний восторг и интерес на лице Мэтта. Вот теперь он точно верит, что кино было выбрано не ради одобрения, а из личных интересов – такие эмоции изобразить не способен даже Мэтт. Это еще один плюс к его идеальному образу, но Джеймс отмахивается от этих мыслей и полностью погружается в происходящее на экране – зачем иначе было вообще идти в кино?

Фильм заканчивается спустя два часа вместе с включенным светом.

– Кру-у-у-то, – первым делом тянет рядом Мэтт и снимает с себя очки для 3D. Его глаза так и горят азартом и интересом, и Джеймс невольно засматривается, пока Уильямс подбирает пустые ведро и стакан, а заодно свою куртку.

– Я бы еще раз сходил, – хмыкает Джеймс, не подумав, и торопится встать с места – народ уже прессует в нешироком проходе и толпится на выход.

Кино закончено идеальный образ становится еще идеальнее, а Джеймс думает, что по всем законам жанра и свиданий, Мэтт просто обязан его потащить сейчас в ресторан, а потом, под каким-нибудь надуманным предлогом завалиться домой или затащить к себе, чтобы заняться весьма определенными вещами. И Джеймс считает секунды, до подобного предложения, чтобы в красках отказаться от скучного и нежелательного времяпрепровождения.

– Ты не проголодался? – звучит точно в подтверждение вопрос Мэтта. Джеймс внутренне ликует, а сам тянет губы в ленивой усмешке.

– Ну, допустим… – он уже натягивает на себя куртку, а Мэтт хватает его за руку и глаза его горят столь искренне и радостно, что Джеймс так и замирает.

– Я знаю здесь недалеко один бар, не хочешь пойти со мной? – слова так же звучат слишком заманчиво.

Джеймс смотрит в уверенные глаза, явно настроенные сегодня на личную победу, на мягкую улыбку, которая уже даже не раздражает, и ловит это слово «бар». И все вместе настолько завораживает, что Джеймс кивает, не думая, и только после понимает, что натворил. А Мэтт уже пользуется этой ошибкой, показывает куда-то через дорогу и переходит к обсуждению фильма. Оказывается даже фильмы обсуждать с Уильямсом здорово и не скучно.

Когда Мэтт говорил про бар, Джеймс почему-то представлял себе невзрачное тихое заведение. Но ожидание с реальностью различаются столь разительно, что Уильямс смотрит на яркую вывеску и думает, как бы так незаметно отскрести челюсть от поверхности земли. Спортивный бар, за стеклом которого собрались сегодня болельщики.

– Там сегодня хоккейный матч, – тихо говорит Мэтт, словно это плохо. – Я подумал, что…

– Почему мы еще здесь, а не внутри? – Джеймс прерывает все эти лепетания весьма грубо и резко, а Мэтт так и зажигается счастьем и торопится за дверь, откуда сразу накрывает гулом голосов.

Они находят себе место поближе к большому телевизору, заказывают дешевого пива на двоих и смотрят неотрывно в экран, попутно комментируя те или иные финты. Оба бывшие игроки, оба слишком любят хоккей и разбираются в нем чуть больше чем «отлично». А еще тихоня Мэтт с мягкой улыбкой оказывается весьма яростным и азартным фанатом. Он почти срывает глотку за просмотром, а после окончания игры и выигрыша любимой команды, заказывает еще пива с намерением отпраздновать. Джеймс не против, он и сам порядком хрипит и порядком пьян, а выброс эмоций здесь не хуже, чем на трибунах.

А потому они пьют и пьют много, совсем не считаясь со временем, которое уже постепенно катится к полуночи. Джеймс слишком поздно замечает, что перебрал, когда едва ли не падает при попытке встать, а весь мир страшно кружится вокруг своей оси. Ловит его, кто бы сомневался, Мэтт.

– В следующий раз я достану билеты на матч, – обещает он, продолжая прерванный разговор. На ногах он, к слову, держится значительно лучше Джеймса. – Я провожу тебя до дома?

– Не откажусь, – заплетающимся языком тянет Джеймс на все сразу.

Они неторопливо одеваются, Мэтт расплачивается за двоих под слабое возмущение Джеймса, а потом перекидывает его руку себе через плечо и помогает встать. Того знатно пошатывает и ноги заплетаются, но крепкая опора помогает удержать равновесие и двигаться вперед.

Джеймс прекрасно помнит, что он далеко не пушинка, и что вообще выше Уильямса. Но Мэтт идет, как ни в чем не бывало, и даже молчание с ним оказывается приятным и ненавязчивым.

– Хорошо, что ты не взял машину, – в тишине улицы хриплый голос Джеймса слышится слишком отчетливо.

– Вечерняя прогулка сейчас то, что надо, – тихо смеется Мэтт.

Даже в свете фонарей видно, как слабо горят румянцем от алкоголя его щеки, а перед глазами стоит мутная пелена. Джеймс искоса видит его лицо, и мысли, чертовы мысли, расползаются по голове окончательно, уносясь совсем не в те степи.

– Хочешь переночевать у меня? – он сам не верит, что предлагает это, нахрен посылая все принципы, слишком пьяный сейчас, чтобы думать здраво.

– Я мешаться не буду? – спрашивает в своей манере Мэтт и чуть крепче перехватывает Джеймса за талию, потому как тот ощутимо оскальзывается на заледенелом асфальте.

– Кому мешаться, дивану? Думаю, он будет не против, – Джеймс ржет в кулак и снова скользит по льду.

Зрелище жалкое, но Уильямсу в последнюю очередь сейчас хочется думать о внешнем виде – в голове приятный дурман, и в таком состоянии Джеймс сам себя не сильно контролирует, не говоря уже о собственных желаниях.

– Тогда я не против, – улыбается Мэтт. – И Джей, соберись, не так долго осталось.

Это «Джей» катится по нервам с особой нежностью. Не так как от Стива, который произносит это с издевкой и язвительностью. Не со слащавой интонацией от дядюшки Олли. По-своему, слишком мягко, что Джеймс попросту млеет, втягивает носом едва ощутимый в холодном воздухе запах и утыкается Мэтту в шею горячим дыханием.

– Джеймс? – Мэтт удивленно останавливается и приобнимает того за талию.

– Заткнись и погоди немного, – просит тот, прикрывая глаза и касаясь губами горячей кожи под шарфом.

Джеймс целует раз, два, впитывает в себя чужой сладковатый аромат и жмурится сильнее от досады. Даже так он не может разобрать запаха в полной мере, хотя даже та малость, которая ощущается, катится теплом по нервам. Джеймс снова трется носом о кожу, снова целует, прежде чем проклясть свою природу, отстраниться и опереться на плечо Мэтта. Тот стоит совсем растерянный, захмелевший и хлопает глазами.

– Пойдем, осталось совсем немного, – напоминает он и тихо хмыкает.

На язвительность не остается ни сил не желания. Сейчас, когда все можно списать на алкоголь, вылезает все то, чего Джеймсу хочется больше всего получить, за столько лет одиночества. Ему хочется чужого тепла рядом, чужой нежности и самой обычной заботы. Чтобы не полагаться только на себя, чтобы можно было встать за чью-то спину и сбросить с себя всю ответственность. Хочется, как бы это ни бесило, почувствовать себя омегой.

Дома тепло и нет брата. Джеймс не сразу попадает ключом в замок, но все же отворяет его, под чутким присмотром Мэтта раздевается и с его же помощью добирается до своей комнаты.

– Ты что, собираешься спать прямо так? – Мэтт скептично выгибает бровь, когда Джеймс падает на кровать прямо в одежде.

– Можешь раздеть меня и свалить на свой диван, он внизу, – лениво тянет тот.

Джеймс рассчитывает, что Мэтт и правда просто свалит вниз без лишних вопросов. Но он смотрит серьезно, опускается на край кровати и начинает расстегивать рубашку Джеймса.

– Какого черта?! – тот захлебывается возмущением, но мягкий поцелуй выбивает все негодование из головы.

– Я просто помогу тебе раздеться и свалю на свой диван, – тихо повторяет его же слова Мэтт.

Джеймс как-то разом притихает и обмякает на кровати. Он до последнего не верит, что Уильямс просто свалит вниз, ведь обычно альфы воспользовались бы ситуацией, особенно рядом с таким развязным омегой, как Джеймс. Особенно если учитывать, что у Мэтта явное преимущество, он хоть на ногах ровно стоять может, а Джеймс – нет. Но Уильямс стаскивает рубашку, помогает стянуть джинсы под едкие комментарии своего парня и накидывает на него сверху одеяло. И все. Нет никаких пошлостей, никаких приставаний, нет вообще ничего кроме того единственного нежного поцелуя.

Джеймсу кажется это попросту невозможным. Но невозможный Мэтт уже начинает подниматься с кровати и собирается уйти прочь, как и было велено. Джеймс сам ловит его ладонь, сам тянется за последним поцелуем и даже так, лежа, умудряется вести.

– Белье постельное в шкафу возьми, – заплетаясь в словах, шепчет он. – Полотенце есть в ванной.

– Угу, – кивает Мэтт. – Спокойной ночи.

Дверь за ним мягко закрывается, а Джеймс понимает, что завтра точно будет корить себя за излишнюю мягкость. Ведь это же не настоящие отношения, напоминает он сам себе. Обычная проверка, чтобы вывести альфу на чистую воду. Тогда почему сердце так болезненно щемит от подобных мыслей?

Комментарий к Глава 18. Мысли

https://vk.com/wall-141841134_155

========== Глава 19. Осознание ==========

– Так почему?

Этот вопрос Альфред задает, едва сев к Ване в машину и захлопнув дверцу. За окном настоящая морозилка, снег падает крупными хлопьями на заледеневший асфальт, а люди укутываются в теплые вещи, как могут. На самом Альфреде плотный вязаный шарф и смешные варежки, а дутая куртка и вовсе смотрится шариком из-за свитера под ней; Ваня выглядит куда солиднее в своем пальто, и все же даже он одет куда теплее, чем требует погода – Брагинский терпеть не может мороз.

Ваня молчит и заводит машину, а Альфред обиженно отводит взгляд и смотрит на белый мир вокруг. Он копается в себе, пытается понять, что делает не так, но никак не может найти ответа. Ваня наедине с ним ведет себя открыто, достаточно нежно и спокойно. Но стоит оказаться в обществе, как он моментально становится той еще колючкой. Эдакий ежик в шарфике, который хохлится, едва ли в поле зрения оказывается Ал. И Джонсу обидно, а еще его гложет любопытство. Ведь не просто же так щетинится Ваня, может боится его, а может…

Идея приходит Альфреду в голову сама собой, и он аж подскакивает, благо ремень безопасности не дает ему прыгнуть слишком высоко и врезаться в потолок машины.

– Ты меня стесняешься?! – вопрос звучит так громко и неожиданно, что Ваня вдавливает тормоз в пол и ошарашенно смотрит на Джонса, благо с парковки они еще не выехали.

– Совсем сдурел так водителя пугать? – ворчит Брагинский и старательно отводит взгляд в сторону.

– Тогда не уходи от вопроса и ответь, наконец! – у Альфреда сдают нервы. Он хочет, чтобы его омега был счастлив, он хочет делать все, чтобы Ивану было максимально комфортно, но тот прячется каждый раз, едва ли дело доходит до его счастья, отворачивается и игнорирует.

– Какой же настырный… – Иван пытается ворчать, но голос скорее растерянный, чем злой. – Ладно, – сдается он и опускает руки с руля на колени. – Что ты хотел узнать?

– Почему ты меня избегаешь? – вопрос срывается раньше, чем Альфред успевает четко сформулировать его. Как результат, бровь Ивана ползет вверх.

– Избегаю? – он хочет не то рассмеяться, не то смыться подальше от этого маньяка. – Ал, ты в своем уме? Мы живем вместе, постоянно болтаемся рядом на работе, в душ вместе ходим, не говоря уже о том, что спим чуть ли не через день, куда уж еще ближе-то быть? – Ваня искренне недоумевает, а Джонс хлопает себя по лбу и вздыхает.

– Не-не-не, я не про то, – тараторит он и заламывает ладони. Волнуется. Ваня знает что от волнения у Джонса всегда первыми страдают собственные пальцы или галстук. – На работе… Ты постоянно уходишь от поцелуев и объятий…

– Это же рабочее время, не место для подобного, – Ваня еще пытается увильнуть и прикусывает губу. Врет. Джонс тоже успел его хорошо изучить.

– Ты меня стесняешься? – напрямую спрашивает Альфред. – Я ребенок, веду себя часто странно, творю невесть что, конечно у тебя есть все основания меня…

Договорить не удается. Ваня одним ему ведомым образом моментально отцепляет ремень и притягивает Джонса к себе за грудки. Альфред ожидает удара, но вместо этого на губах тлеет нежный и трепетный поцелуй. Слишком мягкий и напористый.

– Просто заткнись и не неси чепухи, – Ваня просит это прямо в губы, перед тем как отпустить ошалевшего Альфреда и откинуться обратно на свое место. Он зарывается пальцами в свои светлые волосы и растрепывает их, а сам смотрит на пушистые хлопья снега. – Я никогда не буду стесняться тебя, что бы ты ни творил, – голос его звучит несколько отрешенно и потеряно.

Это правда, Брагинский благодарен Альфреду за то счастье, которое обретает рядом с ним, за то тепло, которое загорается всякий раз в глазах Джонса, едва он бросает взгляд на Ивана и все трепетные мягкие объятия. Брагинский не может вспомнить, когда еще он был настолько счастлив и был ли вообще, и именно это пугает.

– Тогда в чем дело? – Альфред сбавляет обороты и внимательно смотрит. Голубые глаза при дневном свете ясные, похожие на ледяное безоблачное небо. Только они в разы теплее, словно цвет вырван из яркого летнего денька.

– Я стесняюсь себя, – Ваня вздыхает и вырывает по кусочкам из сознания все те воспоминания, которые предпочел бы забыть.

Все те разы, когда его альфа называл Брагинского никчемным и неказистым, заставлял ходить в безразмерных вещах, лишь бы хоть немного скрыть изъяны крупной фигуры, совсем не омежьей. Ваня до сих пор помнит все унижения, и сколько бы ни прошло лет, сколько бы сеансов у психолога не проходило, эти комплексы, вбитые в голову, лишь притупляются, но не исчезают полностью.