Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"
Автор книги: Reo-sha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Этой скользкой влаги еще совсем немного и все же хватает, чтобы жесткие подушечки пальцев скользили по коже почти с нежностью. Джеймс замирает от легких прикосновений к самому себе, вдыхает чуть глубже, выдыхает размереннее и продолжает мягко водить по коже и кайфовать от этого. Прохладные струи воды слабо щекочут тело, спадают вниз и громко бьются о ванну, но Джей их больше не слышит – в его голове мощным потоком уже звучит закипающая кровь.
Все раздражение разом отходит на задний план за возрастающим возбуждением. Оно накатывает мягкими приятными волнами, и Джеймс чувствует себя как в чертовом ахренительном океане. Он прикрывает глаза и полностью растворяется в том, прежде чем толкнуть внутрь сразу два пальца и хрипло простонать от прошившего спазма чистого наслаждения.
Мышцы поддаются без особых проблем, а дыхание сбивается окончательно. В голове целый ворох разных мыслей о чужих пальцах, быстрых движениях и неясных силуэтах за спиной. Собственные пальцы толкаются чуть сильнее, раздражают податливые стенки, и Джеймс распахивает глаза со стоном, сильнее впивается свободной рукой в стену и слабо двигает задом. Чертова природа. Чертовы пальцы. Чертовы ахренительные ощущения, которые катятся горячей волной по всему позвоночнику и сдавливают спазмами все внизу живота.
Этого мало.
Джеймс нехотя отрывает руку от себя и тянется вперед, прямиком к шкафчику, который висит рядом с ванной, благо не задернута шторка, и ничто не мешает спокойно достать до него.
Чертовски мало.
Джеймс вытягивает игрушку с полки и видит себя в еще не запотевшем зеркале у противоположной стены. Та еще картина, но он перехватывает вибратор удобнее, заводит его себе за спину и, не отводя от себя взгляда, хрипло стонет, когда тот постепенно оказывается внутри и растягивает отвыкшие мышцы.
Джеймс матерится и двигает рукой сильнее, закидывая голову назад. Мат тонет в новых стонах, Джеймс тонет в гребанном удовольствии и перестает соображать вообще. Он слишком любит заниматься подобным, как бы не проклинал свою природу, он слишком любит это удовольствие и снова покачивает бедрами и загоняет вибратор внутрь сильнее. Смазка каплями падает на пол ванной; по лицу, по открытым губам стекает прохладная вода, а дверь тихо скрипит и открывается.
– Ну и вид у тебя, – Стив хмыкает и замирает у косяка. У него даже мысли не возникает выйти, а у Джеймса прикрыться или задернуть шторку.
– Смотри, пока можешь, – с ухмылкой хрипит в ответ Джеймс и загоняет игрушку резче и жестче, так что по телу проходит приятная судорога. Он успевает сделать еще пару движений, прежде чем все тело сдавливает в оргазме, а перед глазами плывут мутные черные пятна.
– Вот, – говорит Стив минутами позже и протягивает таблетки. – Ты бы перестал принимать всякую синтетическую дрянь, а то уже сбил себе цикл, – слишком серьезно для самого себя говорит он.
– Я сам решу, как поступать, – качает головой Джеймс и запивает протянутые капсулы водой. Он и не думает одеться или накинуть на себя полотенце, так и стоит перед братом мокрый, со стекающими по бедрам каплями смазки.
– Зачем вообще идти в таком состоянии на работу?.. – несколько удивляется Стив.
– Потому что это первая работа, на которой мне хочется остаться, и я не собираюсь подводить всех из-за подобных пустяков, – чеканит Джеймс и прикрывает глаза.
– Смотри не переборщи, – напоследок предупреждает его брат, и выходит из ванной.
Джеймс тянется за полотенцем и тяжело вздыхает – будь его воля, он бы давно начал закидываться двойными дозами.
***
– И все же я никак не могу понять, что его не устраивает, – Гилберт ворчит сильнее обычного, когда убирает со стола посуду и торопливо моет ее в раковине. – Вот же сноб, к нему со всей душой, а он…
– Может ему вообще отвратительно наше внимание? – Доминик сонно клюет носом за столом и насильно вливает в себя очередную кружку с кофе, которая мало чем поможет. Во всяком случае, более бодрым он себя от кофе никогда не чувствует.
– Да ну, зная его, он бы давно уже послал нас к чертям, если бы ему не нравилось, – вздыхает Гилберт и косится на последнюю кружку, занятую Хедервари. – Эту домоешь сам, – предупреждает он и торопится за вещами в комнату.
За окном все еще темно, но в осеннее время ранних восходов ждать и не приходится, как и работу из-за сонного состояния никто не отменял. К ноябрю погода портится окончательно, и выползать из дома теперь не хочется абсолютно и все же такая необходимость есть.
– А может он, ну… не замечает нас? – Гилберт возвращается обратно на кухню с внезапной догадкой, а Доминик смотрит на него и не может сдержать смеха – на Байльшмидте штаны, продетые в одну штанину, не расправленный свитер из-под которого сикось-накось торчит задравшаяся футболка и один носок на худощавой ноге.
– Это ж насколько слепым надо быть, чтобы не заметить? – интересуется Доминик, и качает головой. – Скорее уж просто испытывает, – вздыхает тяжело он.
Гилберт вторит этому вздоху и приводит себя в окончательный порядок. За три месяца отношения с Родерихом не становятся лучше ни у кого из них, но и не ухудшаются. Они, кажется, совершенно не сдвигаются с мертвой точки, а Эдельштайн остается таким же отстраненным, как и прежде. Он вежливо принимает приглашения на кофе от каждого в стенах студии, язвит на комплименты, но стоит пригласить его на прогулки за пределами работы, и в голову точным выстрелом летит отказ. И так происходит и с Гилбертом, и с Домиником. Оба никак не могут взять в толк, чего же не хватает Эдельштайну, и даже в какой-то момент думают, что у того есть пара. Но нет, как говорит Людвиг, его двоюродный брат, Родерих абсолютно свободен и «вряд ли кому такой сдался». Вот только двоим он точно сдался, и именно такой, но Эдельштайн словно в упор не хочет этого видеть.
– Ладно уж, чего там гадать, – хмыкает Гилберт через пару минут. – Рано или поздно ему придется решить, а пока продолжим попытки.
– И то верно, – соглашается сонно Ник и наспех споласкивает свою чашку. – Захвати нам обед, я пока оденусь, – просит он, скрываясь за дверью кухни.
Гилберт усмехается и собирает обоим в рюкзаки бутерброды, приготовленные с вечера. Он в который раз ловит себя на мысли, что они с Домиником чертовски похожи на семейную пару, хотя тот куда больше напоминает надоедливого брата. Сложно не сблизиться настолько, когда знаешь человека буквально с пеленок и делишь вместе все радости и горести. Да даже любовь свою делишь, что уж там. Ник выходит спустя пару минут уже причесанный, одетый от иголочки, и подхватывает свой рюкзак. Вместе они закрывают дверь и бредут на работу, то и дело зевая и морщась от холодного ветра. А на работе, наверняка, на своем месте уже попивает кофе Эдельштайн…
***
– Ты сегодня поздно, – радостно говорит Феличиано Джеймсу, когда тот неторопливо заходит в студию после обеденного перерыва.
Съемки затягиваются, как видно по приглушенному свету, а потому он привычно уже садится на стул напротив зеркала и смотрит в сторону площадки.
– Проспал, – отмахивается от слов Джеймс и криво усмехается. Это почти сходит за улыбку, во всяком случае, именно она и подразумевается под кривым изломом губ.
– Больно ты ухоженный для проспавшего, чувак, – хмыкает рядом Феликс и тянется к неряшливо собранным волосам. – В прошлый раз даже футболка типа была наизнанку, – припоминает он.
Джеймс фырчит что-то неразборчивое, но отвлекается, когда с волос стягивают резинку.
– Это еще зачем? – удивляется он, когда светлые пряди падают на плечи, но Лукашевич уже взглядом указывает Феличиано на расческу, а тот понимает без слов и протягивает ее другу.
– А затем, что типа нужно следить за собой, – беззастенчиво говорит омежка.
Джеймс замирает от его ладоней, но не перечит. Его причесывал только папа-омега когда-то в очень далеком детстве – Уильямс даже сейчас помнит прикосновения его рук, которые собирали непослушные волосы в хвост. То время было слишком сказочным, и Джеймс почти верит, что все это лишь игра его воображения, давно забытая сказка или приятный сон. Но руки у Феликса нежные. Он расчесывает длинные пряди, подхватывает их ловко второй рукой и накручивает резинку. По сути, он не делает ничего необычного, и все же у Джеймса слабо щемит в сердце от тепла, особенно сейчас, когда все эмоции ощущаются куда острее.
– Вот, типа совсем другое дело, – отстраняется он и осматривает тугой хвост.
– Спасибо, – бурчит в ответ Джеймс и утыкает взгляд в пол.
Он и правда благодарен за эту малость. А еще он искренне рад, что ни Феликс, ни Феличиано ничего не говорят о его состоянии – значит, таблетки все еще помогают и наглухо перебивают характерный запах. Собственно не замечает пока никто, даже альфы, такие как Людвиг, которого он встретил по дороге, так что Уильямс окончательно успокаивается. Феличиано начинает что-то беззаботно щебетать рядом, и Джеймс расслабляется под его бесконечные, не всегда понятные речи.
– Поправишь, пожалуйста, макияж нашему гостю? – Мэтт появляется рядом внезапно, будто из ниоткуда, и Варгас тут же прерывает очередную свою историю и бодро вскакивает с места, прихватив свой чемоданчик.
– Конечно! – радостно откликается он.
Он уже семенит к площадке, но Мэтт, вместо того, чтобы тоже вернуться к работе, отчего-то замирает и смотрит в упор на Джеймса. Он стоит так не больше пары секунд, но Уильямсу становится откровенно не по себе от этого взгляда, будто пронизывающего насквозь. Однако альфа уже разворачивается и уходит прочь.
– Он, типа, прелесть, – усмехается рядом Феликс и присаживается на соседний стул.
– Обычный, бесхребетный альфа, – фыркает в ответ Джеймс. Лукашевич выглядит как минимум удивленным и заинтересованным от этих слов.
– С чего такие выводы? – спрашивает он. – Таких альф, как он, еще поискать надо.
– Да неужели? – Джеймс раздражается все сильнее, а из головы все не выходит этот слишком проницательный и понимающий, черт возьми, взгляд. – Он настоящий слабак, прогибается под всеми, всем угождает.
Каждое слово все больше отдается ядом, а Феликс скептично выгибает бровь и фыркает.
– Слабак, и прогибается под всеми? – переспрашивает он и качает головой. – Джей, ты бы типа разобрался сначала во всем и попробовал бы узнать его получше, прежде чем заявлять такое. Мэтт может и кажется простым, но у него типа куча своих тараканов, так что не торопись с выводами.
Он хлопает Уильямса по плечу и идет к площадке, с которой машет ему Варгас. Джеймс смотрит вслед несколько удивленно, а потом чувствует, как вибрирует телефон, на который приходит сообщение с незнакомого номера.
«Никто не запрещает брать отгулы во время течки. Не стоит из-за работы вредить своему здоровью».
Джеймс трижды перечитывает текст, пока сердце в замешательстве заходится битом в груди. Он вскидывает голову верх и успевает заметить, как соскальзывает с него настороженный взгляд фиолетовых глаз. Желание швырнуть телефон на пол Джеймс все же подавляет, но вот от вновь вспыхнувшего раздражения избавиться не получается.
Мэттью Уильямс, черт бы его побрал, бесит его до зубного скрежета.
***
– У тебя такое лицо, будто ты, по меньшей мере, увидел гнилого червя у себя в тарелке, – Людвиг заходит в небольшое помещение после короткого стука и опускает на стол неброский на вид пакет.
Родерих кривит губы от такого обращения, но тут же расслабляется и тянется к столу. Тисненная бумага упаковки бархатом ложится на руки, а на лице отдается явное довольство, которое не может скрыть ни несколько высокомерный взгляд, ни надменное выражение. Родерих с небрежным трепетом вытягивает из пакета темную коробку с золотой надписью, смотрит несколько секунд на нее и довольно кивает.
– Именно то, что было нужно, – Людвиг слышит в голосе двоюрного брата полное удовлетворение, без привычной брезгливости и ворчания. Такое случается достаточно редко, только когда Эдельштайн получает что-то действительно желаемое.
– Благодари Бернхарда за это, я лишь передаю его подарок, – вздыхает Людвиг и присаживается на соседнее с Эдельштайном место.
– Вот сам и передашь ему мое «спасибо», – Родерих прячет коробку обратно в пакет и бережно отставляет тот от себя, чтобы ненароком не зацепиться и не свалить на пол. Эдельштайн, несмотря на свою утонченность, порой бывает достаточно неуклюжим. – Сколь бы ни был я ему благодарен, но разговаривать с Бернхардом лично я не намерен.
Что ж, это Людвиг тоже ожидал услышать. Отношения его близнеца и Родериха всегда были более чем натянутыми со стороны последнего, а потому удивляться не приходится. Но натянутые отношения не отменяли того, что Эдельштайн зачастую пользовался этими родственными связями. Не во вред семье, конечно, хоть и не особо любимой, но все же родной, но порой весьма эгоистично.
Родерих вообще был эгоистом. Людвиг еще с детства замечал, что Эдельштайн куда меньше похож был на альф в типичном их представлении. Он старался избегать лишних драк, всегда предпочитал мозги и холодный расчет кулакам и спорам, а физически был хоть и не хиляком, но и до атлетичных и выносливых альф явно не дотягивал. Родерих следил за собой больше положенного, ценил красоту вокруг себя и вообще его можно было принять за натуру весьма утонченную, загадочную и трепетную, если бы не знать того слишком хорошо. Людвиг вот знал, и не рискнул бы переходить Эдельштайну дорогу, даже сложись так обстоятельства.
Родерих был игроком, и при том игроком весьма азартным. Эти слова не относились к таким «грязным» играм как карты и кости, они относились к чужим жизням. Эдельштайн умел находить выгоду для себя везде, и порой казалось, что и общался он со всеми исключительно из выгоды. Людвиг и впрямь долгое время был в этом уверен, но иллюзия рухнула, стоило ему однажды застать, как Родерих аккуратно прячет в книгу небольшую открытку, которую без подписи оставили у него на столе.
– «Зачем она тебе?» – удивленно спросил тогда Людвиг, не веря своим глазам.
– «Кто-то вложил свою душу в эти слова. Не могу же я отправить их в мусорку?» – с искренним недовольством ответил Эдельштайн и удалился с гордым видом.
Родерих вовсе не был бесчувственным, однако и скреплять свою жизнь с чужими абсолютно не спешил. Не тянулись к нему и люди, которые, едва взглянув, на аристократично холодного альфу обычно начинали сторониться его, как дорогого экспоната в музее. Почти все, кроме двух слишком настойчивых бет.
Доминик и Гилберт появились в жизни Эдельштайна весьма спонтанно еще в детстве. Двое мальчишек шутки ради забрались на территорию фамильной усадьбы Родериха, когда тот и сам был еще совсем ребенком. Он попытался тогда отчитать наглецов, но те, вместо того, чтобы уйти, со схожими улыбками предложили ему поиграть вместе. Родерих опешил тогда, попытался было увильнуть, но в итоге сам обнаружил себя смеющимся и бегающим за этими сорванцами. У Эдельштайна никогда не было особо близких друзей, он никогда не позволял себе тратить время без пользы, но тут искренне радовался обычным детским забавам.
Детство закончилось, все связи с теми мальчишками потерялись на долгие годы, а когда Родерих ступил за порог съемочной площадки и увидел двух грызущихся между собой парней, он едва ли был в состоянии удержаться от удивленного и совсем неподобающего выкрика на весь зал. Он лишь фыркнул, а вот Доминик с Гилбертом явно не стеснялись своих чувств и поспешили возвестить о них дружескими хлопками по плечу и крепкими рукопожатиями.
Теперь Людвиг мог наблюдать на столе мелкие вещички, оставшиеся от мужчин. Например, футляр для очков, который был совсем не во вкусе Эдельштайна, но был подарен Гилбертом, или личная кружка для кофе, которая досталась от Доминика. Людвиг только посмеивался, глядя на них, Эдельштайн постоянно кривил губы и отворачивался.
– Так долго это будет еще продолжаться? – Людвиг кивает в сторону кружки с футляром и смотрит с интересом на замешкавшегося брата. Тот, на удивление, не раздражается. – Может хватит уже использовать парней?
– А я их разве использую? – вскидывает брови Родерих. – Они сами решили увязаться за мной, так зачем мне мешать желаниям людей? – в его глазах едва заметно проскальзывают хитрые искры.
– Вот что, если они тебе не нравятся, лучше скажи об этом сразу, чем давай ложные надежды, – Людвиг со вздохом встает со своего места, собираясь уходить.
– А кто сказал, что они мне не нравятся? – слышится довольный голос Эдельштайна. – Но пусть еще немного покарячатся, – усмехается он.
Людвиг так и замирает от услышанного. Родерих впервые говорит, что ему кто-то нравится. Это и в правду удивляет.
– Ну ты и зараза иногда… – выдыхает он, хватаясь за дверную ручку.
– Так считаешь только ты, – ухмыляется в ответ Эдельштайн.
Комментарий к Глава 7. Надежды
https://vk.com/wall-141841134_113
========== Глава 8. Не ребенок ==========
Иван нервно теребит в руках ручку и старается вообще не смотреть в сторону. Рядом с ним, просто излучая восторг и жизнерадостность, сидит Джонс. Ну как сидит… шило в одном месте не дает ему удерживаться ровно в пространстве, поэтому Альфред вертится из стороны в сторону, смотрит то в окно служебного автомобиля, то, что еще хуже, на самого Ваню. Брагинский этого взгляда будто не замечает. Его взор намертво прикован к ручке в руках, потому как во всех иных направлениях его преследует чертов Джонс. Его силуэт отражается в оконном стекле, в зеркале заднего вида, а сбоку сидит он сам, широко улыбаясь и сверкая своим почти детским взглядом. Взглядом с таким обожанием, что Ивану всегда становится откровенно не по себе.
– Так что будет на этой встрече? – Альфред, нарочно конечно, заводит разговор о работе. Ваня мысленно проклинает Керкленда, который дал ему в напарники именно Ала – с любым другим сотрудником Ваня чувствовал бы себя более чем прекрасно.
– Ничего особенного, – Ваня даже не старается скрыть раздражение и недовольство в своем голосе, и даже привычная улыбка не лежит на его губах. – Обычная скучная беседа и обсуждение деталей интервью и публикации, – он пытается говорить это как можно зануднее, в надежде, что Джонс передумает и отправится назад.
– Как кру-у-уто, – вместо этого тянет Альфред и разгорается, кажется, еще большим интересом.
В общем, все попытки Брагинского соблюдать дистанцию с этим парнем с треском проваливаются в очередной раз.
Машина тормозит спустя полчаса перед высоченным бизнес-центром. Он принадлежит нескольким компаниям, в том числе и редакции журнала, и выглядит действительно впечатляюще. Комплекс из нескольких зданий уходит на много этажей в небо, которое отражается в причудливой зеркальной поверхности. Альфред замирает перед ним, как завороженный, а следом тянется за телефоном и делает пару кадров на память, чтобы запостить их чуть позже.
– Улыбочку, – говорит он секунду спустя, и Ваня даже сориентироваться не успевает, как довольный жизнью Джонс делает с ним селфи.
Брагинский готов впечатать ладонь себе в лицо, но вместо этого лишь поправляет галстук на шее и тянет Джонса внутрь – стоять на улице в нынешний мороз ему не хочется абсолютно, да и встреча начнется буквально через двадцать минут.
Надо сказать, что этой встречи Брагинский добивался достаточно долго. Главный редактор журнала, Штефан Калиш, был человеком хоть и открытым, но достаточно придирчивым к публикуемому материалу, а потому вызвать его интерес к программе стало достаточно сложно. Их шоу было маленьким, лишь на местном канале и не задействовало никаких известных людей. Несмотря на возрастающую популярность, тот же Альфред был еще совсем зеленым новичком, и даже съемки в рекламных роликах не помогали становиться ему более известным. Другое дело сам Оливер Керкленд – его проекты уже не единожды оказывались на телевидении, и все же сам он в программе участия не принимал, а потому Калиш согласился весьма нехотя и с натяжкой.
Теперь нужно было не оплошать перед ним, а потому перспектива проводить эту встречу в присутствии Альфреда Брагинского не радовала абсолютно. Джонс в его понимании был еще совсем ребенком, который не всегда осознавал свои поступки и их последствия. А потому он вполне мог и ляпнуть, не подумав, и сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, что вполне могло повлечь отказ Калиша от сотрудничества. Признаться честно, Брагинский не особо понимал, чем руководствовался Керкленд, когда давал свое согласие на присутствие Альфреда, потому как обычно, несмотря на внешнюю несерьезность, Оливер очень хорошо просчитывал ситуацию. Что же толкнуло его на этот раз, понять Ваня не мог абсолютно.
– Так, Альфред, слушай меня внимательно, – Джонс, кажется, даже светиться начинает от того, что Ваня, наконец, сам обращает на него свое внимание, а в глазах тут же загорается слепое обожание. – Калиш – человек достаточно серьезный и очень важный для нас, а потому постарайся просто сидеть тихонько рядышком и вести себя прилично, хорошо?
– Нет проблем, Ванечка, – яростно кивает Альфред. По правде говоря, Брагинский вообще не уверен, что Джонс его слушает, но все же отчаянно надеется на его благоразумие.
– Надеюсь, их и правда не будет, – бурчит себе под нос Ваня и входит в роскошный лифт с зеркалами и приятным золотым светом.
По закону жанра в лифте они совершенно одни. Брагинский уже мечтает, как вечером войдет в свой дом и просто смачно вслух обматерит всё и вся. Но пока до этого далеко, рядом стоит Альфред, а ехать им, как назло, на самую верхотуру. Однако, вопреки худшим ожиданиям Брагинского, Альфред и не пытается приставать. Он просто снова смотрит со слепым обожанием, но руки тянуть и не думает, за что Ваня мысленно благодарит небеса. В приемной пусто, лишь молоденький омежка-секретарь со скучающим видом попивает за столом кофе и лениво смотрит на вошедших.
– Мистер Брагинский? – уточняет он, сверившись со списком и дождавшись кивка. – Подождите пока на диванах, у мистера Калиша совещание.
Он кивает неопределенно в сторону, и Ваня, поблагодарив, следует в указанном направлении. Тут и правда стоят диваны, вполне удобные, так что Брагинский, не без удовольствия падает на их поверхность и закидывает рядом портфель с документами. Он хочет по привычке прикрыть глаза, вот только планы нарушаются глухим плюхом рядом от тушки Джонса. За эти две минуты тот вел себя так тихо, что Ваня, признаться, успел забыть о своем личном кошмаре. Он вообще удивляется, что Альфред, оказывается, умеет молчать. Но они сидят в тишине, и Брагинский впервые думает, что Джонс, на удивление, умеет быть ненавязчивым. Изредка.
– Опа, новые важные шишки к нашему директору?
В небольшое помещение врывается внезапно с размаху парень. Он среднего роста, смуглый, с черным вихрем волос на голове и в обычной футболке, хотя все здесь, включая секретаря, сидят в костюмах. Омежка за столом чуть морщится и поджимает губы, а излишне активный альфа уже опирается рядом и широко улыбается:
– Принеси мне, пожалуйста, кофе, – просит он, а после, без зазрения совести падает прямиком рядом с Альфредом. – Ну, кем будете, как вас величать? – от парня слабо тянет сигаретами, а Ваня отдаленно думает, что кого-то ему этот наглый ураган напоминает. Например, одного Джонса, который так же любит врываться куда не попадя и подкатывать с разговорами ко всем.
– Иван Брагинский, – весьма сухо, но с обманчивой улыбкой на губах, говорит Ваня.
– А я Альфред! – вот уж кому подобная ситуация точно приходится по душе. Джонс радостно жмет протянутую руку и улыбается абсолютно искренне.
– Так вот, значит, о ком с телевидения говорил Штеф, – усмехается парень и чешет затылок. – Я Драган, и, признаться, все эти официальные встречи меня раздражают – куда приятнее было бы сидеть в кафешке и говорить в дружеской атмосфере о делах, нежели обсуждать их за столом с кислыми минами.
– Полностью согласен! – Альфред напрочь забывает про свое обещание держать язык за зубами. Ему нравится этот смуглый парень, нравится его открытая улыбка и бойкий нрав, пусть Джонс и видит его в первый раз в жизни. – Так тут есть кафешка? Я жутко голодный на самом деле! – продолжает говорить он.
– Конечно есть, – ухмылка Драгана становится шире. – И там продаются потрясающие пончики.
Альфред уже почти подрывается с места, а потом, вдруг, вспоминает, зачем он вообще здесь. В груди разрываются два желания: остаться с Ваней и пойти на скучную встречу с главным редактором или же отправиться с этим интересным Драганом и купить вкусности себе и Ване. Душевные метания прерывает сам Брагинский.
– Ты можешь пойти в кафе и потом подождать меня здесь, – Брагинский, признаться, почти молится, чтобы так все и вышло. Альфред моментально загорается и радостно кивает.
– Хорошо! Тогда я куплю пончиков и тебе! – заявляет он и сам тянет Драгана за собой, хотя толком и не знает, куда идти.
Тот смеется, но направляет излишне активного паренька, а Ваня, наконец-то, вздыхает с облегчением. Кажется небеса его все-таки услышали.
***
– Иван, я прекрасно понимаю Вашу ситуацию и, все же, данная статья будет совершенно не интересна, – так говорит Калиш и отодвигает обратно к Брагинскому предложенный договор.
Тот тяжело вздыхает. Что ж, он и не ожидал, что легко будет уговорить этого омегу, и все же искренне радуется, что рядом нет Джонса, тот бы давно не сдержался и выкинул какую-нибудь хрень, что однозначно мешало бы думать здраво. Однако его отсутствие мало помогает в продвижении дела. Калиш достаточно упрям и слишком ценит репутацию своего журнала, чтобы печатать там нечто неинтересное. А именно таковым и будет жизнь неизвестного подростка.
– И все же я прошу вас подумать, – продолжает настаивать Брагинский. – Как я уже говорил, я могу обсудить с Оливером его участие в статье или…
За дверью раздается какой-то неясный шум, а следом идет громкий смех. Смеющихся явно двое, и Ваня с ужасом осознает, что один из них точно принадлежит Альфреду.
–… Попасть прямиком на съемки, – он пытается перекрыть то, что происходит в коридоре, но голоса все нарастают и приближаются.
Калиш смотрит на дверь почти с таким же обреченным видом, как и Ваня, и та, конечно же, распахивается настежь и являет взору двух парней. Брагинский едва сдерживается, чтобы не кинуть портфелем в Джонса и не скрыть его от внимательного взгляда редактора, но увы, ауру Альфреда какой-то там портфель точно не собьет.
– Привет! – радостно здоровается Джонс. – Драган сказал, что мы совсем не помешаем, если войдем сейчас, – доверчиво сообщает он и машет перед собой пончиками в аккуратном бумажном пакете. – Мы покушать принесли.
– Драган… – Калиш пытается осадить своего работника, но не выходит. Милошевич захлопывает за собой дверь, бойко проходит внутрь кабинета и совершенно нахально приобнимает Штефана за плечи со спины.
– Я посчитал, что так будет куда приятнее сидеть, – просто говорит он и плюхается на подлокотник кресла.
– Ваня, а можно я сделаю так же? – загорается Альфред, но Брагинский кидает на него такой убийственный взгляд, что Джонс просто притихше садится рядом и раскладывает перед всеми пончики на столе. – Вы ешьте, тут всем хватит, – дружелюбно говорит он и сам тащит один к себе в рот. Драган следует его примеру, а вот омеги мешкают и переводят удивленные взгляды с одного альфы на другого.
– Драган, что все это значит? – Штефан пытается быть серьезным, но выходит скорее удивленно и потерянно, он явно не понимает, что за хрень творится.
– Все просто, сворачивай всю эту болтовню и подписывай договор, я уже взял у этого парнишки интервью, – хмыкает Милошевич, как ни в чем не бывало и зажевывает ярко-фиолетовый пончик с черникой.
– Ты что?! – Штефан пытается поймать свою челюсть, но ту тянет к полу неземным притяжением. Сам Альфред, кажется, тоже не догоняет, что происходит, но во всяком случае, понимает теперь, к чему были все эти странные вопросы по дороге к кафешке и обратно.
– Что слышал, – Драган выкладывает на стол диктофон. – Этот малой весьма и весьма занимательный, а еще он единственный сын Хенрика Хансена, так что материал будет что надо.
– Ты… – Калиш хватает ртом воздух, а потом вдруг смеется и разом забирает у афигевшего Брагинского бумаги и ставит в них свою причудливую подпись. – Раз уж такое дело, и наш разговор закончился так быстро, предлагаю последовать совету вашего товарища и просто поесть пончиков, – не переставая смеяться, говорит он.
Драган подмигивает Альфреду и Ване, и тянет к себе Штефана, откусывая и от его пончика кусочек. Брагинский неверяще смотрит то на бумаги в своих руках, то на довольного Альфреда, который уже спешит познакомиться с Калишем. Его излишняя болтливость только что буквально спасла всю ситуацию, и Ваня до сих пор не может это осознать, но все же прячет бумаги в портфель и тянется за малиновым пончиком.
Он жует и не чувствует вкуса, зато впервые осознает, что Альфред и правда очень сильно притягивает к себе людей и, возможно, считать его просто навязчивым ребенком не совсем правильно.
***
– Господи, как тебе это удалось?
Ваня спрашивает это, когда они уже садятся в машину, а водитель, уставший за день безделья, наконец выворачивает с парковки. За окном уже совсем темно, хотя они приезжали еще в обеденное время, и Ваня только теперь осознает, сколько часов на самом деле прошло.
Несмотря на то, что официальная часть завершилась весьма быстро, хоть и очень спонтанно, Штефан предложил им отдохнуть и посидеть еще немного. Ваня просто не успел отказаться, вперед него вылез Альфред со своим радостным согласием. Чем больше они говорили, тем менее формальной становилась обстановка. Калиш оказался весьма неплохим парнем, а с Драганом, которого Ваня поначалу ошибочно посчитал копией Альфреда, у них нашлось нескончаемое множество тем для разговора. Милошевич даже на прощание оставил свой номер Ване и пообещал как-нибудь встретиться и просто поговорить за рюмочкой чего покрепче. Брагинский с радостью согласился, хотя ревнивый взгляд Альфреда буквально сверлил в нем очередную дырку.
Но все это осталось в бизнес-центре, а теперь за окном мелькал темный осенний город с голыми деревьями и слякотью на асфальте. Общество Альфреда больше даже не раздражало, что было весьма и весьма странным. Или же Ваня просто успел вымотаться за день и больше не обращал на такие мелочи внимания.
– Да сам не знаю. Мы просто разговорились с Драганом, и оно само собой сложилось, – пожимает плечами Джонс.
– Не думал, что скажу это, но ты молодец, – искренне хвалит его Брагинский. – Признаться, до твоего прихода Калиш уже готов был отказаться от сделки.
Альфред за секунду буквально зажигается радостью и оптимизмом. Осознание, что его хвалит Ваня, действует лучше любого энергетика, и Джонс, не помня себя от радости, вдруг бросается к тому и крепко обнимает.
