Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"
Автор книги: Reo-sha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
– Ты красивый, молодой альфа, – Ваня с горечью заводит свою любимую шарманку, и теребит край шарфа. – Тебе бы с моделями встречаться, показываться на красных дорожках. А что я? Никчемный. Ты добрый парень, но я не хочу, чтобы над тобой смеялись из-за меня.
Альфред слушает и не верит своим ушам. Каждое слово отдается болью на душе, а все эти рассуждения Брагинского о «других омегах» только разжигают ярость. Ярость на того, кто вообще вдолбил эти слова в голову Вани, ведь не из пустого же места они взялись. Альфред сам не замечает, как сжимает кулаки, а вот Ваня видит и грустно усмехается. Такой омега, как он, просто не может нравиться людям. Он ничтожен, он жалок и неуклюж, и лучше Альфред поймет это сейчас, чем выстроенный идеал рухнет через пару-тройку лет.
– Ты имеешь полное право злиться на меня, – в душе Вани расползается колючей проволокой боль.
– Прекрати… – шепчет Джонс и опускает взгляд в своей бессильной ярости. – Прекрати, слышишь меня?!
Его взгляд горит настоящим пламенем, когда он поднимает голову. Брагинскому становится не по себе – таким Джонса он видит впервые и не знает, хотел бы этого зрелища или нет. Но он видит, все происходит на самом деле, а сердце тем временем сдавливает все сильнее.
– А почему нет? – Ваня как можно небрежнее пожимает плечами. Пытается закрыться, спрятаться за маской безразличия и больше не вылезать из-за нее никогда. – Если ты сам не хочешь видеть правды, я открою ее тебе…
В тот момент, когда светлая макушка мелькает рядом, Брагинскому на секунду кажется, что его сейчас размажут по сидению. Вместо этого его неуклюже сгребают в объятия, утыкаются в изгиб шеи и прижимают к себе так крепко, что даже дышать становится тяжело.
– Не называй себя никчемным, – голос Альфреда дрожит. Брагинский удивленно косится на светлый вихрь волос, на подрагивающие плечи, но не видит лица, не может понять, что творится в голове у этого сумасшедшего альфы. – Мне убить сейчас хочется того, кто наговорил тебе этой чепухи. Кто посмел так исковеркать жизнь моего омеги и так поиздеваться над ним.
В Альфреде говорят инстинкты. Брагинский бы взбрыкнулся раньше любому, кто посмел бы назвать его своим, но от Альфреда хочется лишь услышать это снова. Природа ли, желание быть счастливым или какая-то иная чепуха – Брагинский не знает, но сам невольно тянется к альфе, вдыхает его запах и всем сердцем ощущает, что этот парень именно его. Кажется, в далеких детских сказках это называлось истинными парами. Почему-то сейчас Ване хочется поверить, что эти пары и правда существуют.
– Запомни раз и навсегда, – Альфред тем временем отстраняется, но ладони остаются на талии Вани, хотя сидеть так чертовски неудобно. – Ты прекрасен. Прекрасен не потому, что таких слов требует этикет и вся эта дурацкая мишура, а потому что я знаю кучи твоих привычек и они мне нравятся. Заметь, нравятся все от и до, даже то, как по утрам ты ворчливо шаркаешь тапочками по полу, а меня тянет от этого улыбаться, потому что это делаешь ты, – Альфред тихо смеется, и вся ярость в его глазах окончательно испаряется, сменяясь этой всепоглощающей влюбленностью. Нет, это не влюбленность. Любовь. Желание находиться рядом всегда и быть вместе.
– Дурень, – Ваня отводит взгляд и старается скрыть накатывающее смущение. – Не пожалей о своем выборе, – просит он.
– Если бы мне дали выбирать заново, я бы выбрал тоже самое и ни разу не пожалел бы. Так что не скрывай от меня своих переживаний, – улыбается Альфред во все свои тридцать два. – А теперь – поехали! Я жу-у-уть как проголодался.
От серьезного альфы не остается и следа, когда из Альфреда снова прет эта детская натура. Но Брагинский рад ей. Рад, что солнечный Джонс сидит рядом и вправляет ему мозги. Потому что словам Альфреда хочется верить. Ваня знает, что не сможет принять себя сразу, но почему-то ему кажется, что Джонс единственный, кто может помочь ему перебраться через эту пропасть.
***
– Сейчас снова пригорит, – елейный голос со смехом впивается в быстрые шаги и явный мат.
– Вот черт, – Доминик спешно убавляет огонь, неуклюже убирает с конфорки сковородку и едва ли не вываливает ее содержимое прямо на стол. Он снова матерится, а Гилберт рядом хохочет и потягивает пиво из стакана.
– Когда-нибудь ты привыкнешь, – со знанием дела говорит Гилберт и отставляет в сторону пустой теперь стакан.
Похожая неудача была и у него самого еще этим утро, потому как на старой квартире плита работала с перебоями и куда слабее, а вот на кухне Эдельштайна все пашет просто замечательно. Отсюда вытекают горелые через раз завтраки и ужины – обеды Родерих предпочитает готовить сам. В целом, за неделю они успевают порядком привыкнуть к новому обиталищу и новым распорядкам, как и Эдельштайн постепенно притирается к совместной жизни. Ему все еще в новинку, что по его дому расхаживают два новых тела, но именно этим телам он особенно рад.
– Заткнись и помоги сварганить что-нибудь быстрое.
Гилберт снова усмехается, но послушно встает со своего места и идет к шкафчикам. Никто из них привередой не является, разве что Родерих, но есть горелое не хочется никому. И пока Доминик осторожно срезает подгоревшую корочку с мяса и поджаривает его на самом тихом огне, Гилберт возится с макаронами и подливой – делать что-то вместе для них далеко не впервой.
– Хорошо, что Родерих задерживается, – задумчиво тянет Доминик, когда возня у плиты постепенно сходит на нет, а все следы неудачной кулинарии выброшены в мусорное ведро.
– Это точно, иначе бы ты выслушивал лекцию о внимательности к кухонной утвари и продуктам питания, – смеется Гилберт и хлопает друга по плечу.
– Иди ты, – Доминик лишь отмахивается и раскладывает все по тарелкам, после чего накрывает на стол.
Вообще, Байльшмидт преувеличивает. Эдельштайн, конечно, способен иногда пожурить за те или иные вещи, но свой статус зануды он опроверг для них уже очень давно. Родерих собран, когда это нужно, серьезен, если необходимо, но в остальное время назвать его занудливым язык просто не поворачивается.
Так на прошлой неделе они вместе смотрели какой-то боевик, после работы мотались в самое обычное кино, а ни какие-то там театры, а теперь на полке лежали билеты на концерт немецкой группы, которую любили все втроем. Несмотря на кажущуюся пропасть в статусах, общих интересов было более чем достаточно, и был лишь единственный момент, который порядком напрягал Доминика.
– Главное, чтобы он не сильно задерживался, не то все остынет, – сетует Байльшмидт и жадно смотрит на еду, но без Родериха начинать просто не хочет. – Что вообще можно так долго делать в магазине? – возмущается наигранно он.
Доминик пожимает плечами и смотрит в упор на Гилберта, размышляя над одной мыслью. Тот красивый, Хедервари нехотя признает это постоянно, глядя на точенный профиль, прямой заостренный нос и алые глаза. Светлый вихрь волос лишь дополняет этот потрясающий образ, и Доминик сглатывает, трясет головой и тянется переплести растрепавшийся хвост.
– Гил? – собственный голос кажется не своим, когда Хедервари все же начинает говорить.
– Чего? – Байльшмидт беззаботно откидывается на спинку стула и смотрит на Хедервари пронзительно ясно, словно не он только что выпил бутылку пива, не поделившись ни с кем.
– Родерих говорил, что нам придется терпеть друг друга, если мы хотим быть рядом с ним, так? – Доминик начинает издалека, потому что сказать напрямую даже у него не хватает смелости.
– Тоже мне проблема, я и так терплю тебя уже столько лет, – хмыкает Гилберт и удивленно смотрит, как совсем близко наклоняется Хедервари.
– Ты понимаешь, что это касается и постели? Не будем же мы спать с ним по расписанию в порядке живой очереди? – голос Доминика заметно садится.
Он пытается почувствовать в себе хоть долю отвращения от такой близости с Гилбертом, надеется, что сам Байльшмидт сейчас вмажет ему и скажет, что подобные разговоры под запретом. Но у Гилберта в голове не то хмель играет, не то давно уже есть ответ на этот вопрос.
– Конечно, нет, что за глупость? – пожимает плечами он.
– И тебя это не напрягает? – Хедервари цепляется за последнюю соломинку и дышит чуть чаще.
– Напрягает? – Гилберт как-то хитро склоняет голову на бок и косится на друга, почти брата. – Ник, хватит ходить вокруг да около…
Доминик чувствует ладонь на затылке и горячие губы на своих. Чувствует и не испытывает малейшего раздражения, лишь мягкий жар, который ползет по телу от поцелуя, совсем не дружеского. Мимолетно вспоминается и предложение Байльшмидта встречаться, если Родерих их отвергнет. Доминик не знает, значит ли это, что у Гилберта к нему чувства, но почему-то уверен – да, они имеют место быть.
Поцелуй затягивает все сильнее, сзади слышится довольный смешок, а следом Доминика тянут за длинный хвост и впиваются совсем иные губы, настойчивые, жадные. Гилберт поднимается с места и целует Доминику шею, пока Родерих терзает его губы.
– Вижу, вы нашли общий язык между собой, – усмехается Эдельштайн спустя пару секунд, не забыв поцеловать и Гилберта, после чего кладет пакет с покупками на пол, а сам усаживается за стол. – Выглядит вкусно.
– Старались, – Гилберт довольно ухмыляется и как ни в чем не бывало плюхается рядом, словно не произошло ничего из ряда вон.
Лишь Доминик немного подвисает и заторможенно опускается на свое место. До него только сейчас доходит, что Гилберт давно уже принял их двоих, как свою пару, как, собственно, и Эдельштайн. И только до Хедервари это осознание доходит слишком запоздало. Он утыкается взглядом в тарелку, режет свое мясо под вещание Гилберта с другого угла и вдруг усмехается. Лучше уж поздно, чем никогда.
Комментарий к Глава 19. Осознание
https://vk.com/wall-141841134_179
========== Глава 20. Прошлое ==========
– Все-е-е, я выдохся, – Мэтт падает на кровать в комнате Джеймса и смотрит в светлый потолок над головой.
Дыхание сбито, сердце в груди бешено колотится, а спортивная одежда липнет к телу – пробежка в этот раз была действительно долгой.
– Двинься, – Джеймс слабо тыкает Мэтта в бок и валится рядом, прикрывая глаза.
Он тоже дышит часто и не может сдержать довольной улыбки – та вообще в последнее время слишком сильно приклеивается к губам и отставать не желает, особенно если рядом Мэтт. А Мэтт рядом часто. И не то чтобы он навязывался, Джеймс во всяком случае такого припомнить не может, но то с ночевкой остается, то после работы подвозит, то в курилке они оказываются один на один или засиживаются вместе допоздна. Поначалу это Уильямса еще коробит, но сейчас, спустя полтора месяца, он даже привыкает, и если Мэтта рядом нет, то закрадывается странное чувство неправильности происходящего. Но ведь неправильно же привязываться так сильно к альфе, которого не любишь и с которым все вот-вот оборвется. Ведь Джеймс и ведет себя отвратительно, и поддевает постоянно, и огрызается, и вообще творит все то, что душе вздумается, абсолютно наплевав на чужие чувства. Так почему тогда Мэтт до сих пор рядом? Почему Джеймсу так чертовски хорошо с ним?
– Жду не дождусь весны или лета, – Мэтт часто начинает говорить о чем-то совсем отвлеченном, но приятном, и даже здесь вместо того, чтобы обрывать бессмысленный треп, Джеймс заслушивается, вникает в каждое слово. – Хочу свозить тебя за город к одному местечку. Я часто сам там бываю, иногда даже с папой, – задумчиво тянет он и прикрывает глаза. – Там небольшой пруд, поросший камышами, плакучие ивы на берегу и воздух чистый-чистый, а вокруг ни души.
Мэтт замолкает, а Джеймс сам додумывает и стрекоз над прудиком, и резную тень на земле от низких веток и даже откуда-то берется позеленевшая от времени лодка у берега. Картинка выстраивается красивой и солнечно-теплой, Джеймс вздыхает чуть глубже и прикрывает глаза, окунаясь в этот сказочный мир, созданный лишь парой фраз. Окунается и представляет, как будет там лежать с Мэттом на траве и смеяться над какой-то ерундой, а потом…
Джеймс сглатывает и старательно отгоняет от себя «не те» мысли. Он никогда не жаловался на отсутствие фантазии на пошлости, но в последнее время они всплывают все более откровенно и явно. Джеймс ворочается, втягивает носом воздух и куда явственнее, чем до этого, чувствует запах альфы. От Мэтта пахнет теплым деревом, жженым сахаром и еще чем-то, чего Джеймс пока все еще не может разобрать, хотя запах и стал сильнее. Но даже так аромат будоражит и безумно нравится.
Вообще чувствовать запахи снова оказывается весьма приятным, хотя Уильямс до сих пор не уверен, поступает ли он правильно. Но в голове снова звучит голос Мэтта, настойчивый, но не надоедающий. И этот голос просит больше не гробить свое здоровье таблетками, поберечь себя, тем же тоном, что и совсем недавно перед работой.
– Скажи это альфам, которые снова начнут лезть, – Джеймс огрызался тогда больше прежнего, вот только Мэтта это не волновало. Он лишь держал Уильямса за запястье, смотрел упрямо и настойчиво и качал головой.
– Ни один нормальный альфа не полезет к тебе, чувствуя запах другого, – тихо говорил он.
Джеймс тогда в очередной раз ответил какой-то грубостью, тщетно пытаясь скрыть за ней смущение. От него уже чувствовался запах Мэтта, и даже он оберегал, защищал от мира и остальных людей. Это смущало, но заставляло трепетать. Джеймс испытывал странное чувство правильности и бесился с него все сильнее. Ведь он хотел вывести Мэтта на чистую воду, а не привязаться. Найти ту грань терпения, после которой Уильямс взорвется, покажет сам себя и отстанет раз и навсегда. А хотел ли?
– Что ты делаешь? – Мэтт неторопливо приоткрывает глаза, когда Джеймс тянется поцелуем к шее и вдыхает глубже.
Для него запахи сродни наркотику, ведь Уильямс не чувствовал их уже добрых шесть лет. Запах Мэтта особенно яркий, он ближе всего, чаще находится рядом. Мэтт заметно притихает, пока Джеймс посасывает солоноватую кожу, а после рывком поднимается и седлает бедра альфы. Уильямс теряется окончательно. Обычно все ограничивается поцелуями на улице или при встрече. Но вот так – впервые.
А Джеймса ведет. Все естество трепещет от предвкушения и желания, потому что вот он – альфа, вот губы, которые можно терзать, вот подтянутое слаженное тело. Джеймс натягивает волосы на затылке Мэтта и целует глубоко, жадно. Горячий воздух вокруг плавится с новой силой, а Джеймс кайфует с запаха, который ощущает все отчетливее, кайфует с чужой податливости и чужого смущения. Ему вообще нравится смущать Мэтта, нравится играть с ним, и отрицать это становится попросту глупым.
Мэтт отвечает и дышит все чаще. Его ладони осторожно касаются талии Джеймса, очерчивают бока и мягко водят по позвоночнику. В отличие от омеги, который ведет себя развязно и грубо, у Мэтта в прикосновениях так и сквозит нежность. Ни намека на пошлость. Ладони даже не опускаются ниже поясницы.
– Неужели совсем не хочется меня полапать? – Джеймс усмехается прямо в губы и дразняще прикусывает нижнюю. – Я же чувствую, что ты не импотент, так почему не действуешь?
Джеймс и правда чувствует. Он сидит ровно на ширинке и ощущает, как напрягается под тканью плоть. Джеймс дразнит, скользит по ней с нажимом бедрами, а Мэтт вспыхивает еще сильнее. Чертовски мило. Уильямс жмурит глаза, цепляется за футболку Джеймса пальцами и дышит тяжело. Его ладони ощутимо подрагивают, но он так и лежит бревном, не предпринимая ничего.
– Эй, Мэтти, ты девственник? – шепот скользит рядом с ухом и кончается на шее вместе с новым поцелуем. – Омеги нужны, чтобы это исправлять…
Джеймс ощущает губами чужой быстрый пульс прямо на вене, прихватывает кожу зубами и довольствуется тихим, неразборчивым стоном. От одного этого звука все тело скручивает сильным спазмом, а внутри все буквально загорается желанием. Вот сейчас альфа сорвется, воспользуется им без намека на нежность и все будет кончено. Джеймс усмехается и вдавливает зубы сильнее в шею, пока ладонь очерчивает пах. Но сначала Уильямс урвет кусок близости с ним, ведь так давно никого не было…
– Джей, – голос хрипит, и в нем, помимо наслаждения, бьется слабая паника. На запястье сжимается ладонь Мэтта, и Джеймс замирает. Как и тогда с таблетками, его просто останавливают. Не пытаются ругать, приказывать или принуждать. Просто тормозят руку, а глаза и впрямь смотрят со страхом. – Не говори так.
– Но ведь ты же и правда девственник, – Джеймс усмехается почти жестоко, снова ведет бедрами по паху, вот только в душу закрадывается непонятная тревога. Что-то во взгляде Уильямса определенно не так.
– Я вовсе не об этом, – Мэтт пытается выровнять дыхание и слабо ерзает на кровати – член неприятно вжимается в ширинку, но, кажется, это последнее, что заботит сейчас Уильямса. – Омеги не игрушки для секса. Ты – не игрушка, и ничего делать без желания не обязан.
Джеймс стекленеет. Взгляд сиреневых глаз разом тухнет и утыкается в пространство, а перед глазами все те насмешки из школы, что он лишь подстилка и способ продолжить род, все домогательства молодых альф, все похотливые жадные взгляды, которые терпеть не может Джеймс.
– Говоришь одно, но тело-то откликается, – кончики пальцев снова обводят плоть и срывают с губ Уильямса тихий стон. – Что, неужели будешь и это отрицать?
– Ты мне нравишься, глупо отрицать, – Мэтт дышит все чаще, а соображать куда тяжелее, когда чужая ладонь так настойчиво обводит явный бугор на штанах. – Мне хочется близости с тобой, но для меня это не главное. Меньше всего мне хочется, чтобы ты себя к чему-либо принуждал, потому что так установлено пресловутыми стереотипами, так что…
Джеймс даже ответить на это толком не может. Он оторопело смотрит, как Мэтт мягко, но настойчиво отстраняет его от себя, в каком-то трансе наблюдает, как тот сползает с кровати с явным намерением уйти в душ. Кончики ушей слабо горят алым, до Джеймса доносится шумное дыхание, такое же, как после бега, а внутри все скручено плотным узлом до предела.
Мэтту так и не удается встать с кровати, его дергают за руку обратно, а крепкие ладони перехватывают поперек тела. Джеймс прижимается к его спине, кусает за шею, пока руки ползут по торсу вниз и спешно расправляются с ширинкой.
– Джеймс?..
– Просто. Заткнись, – Джеймс чеканит, рычит, а сам жадно вдыхает чужой запах, запускает ладонь в боксеры, а другой грубо натягивает светлые пряди волос и тянет за них вниз, заставляя запрокинуть голову.
И Мэтт подчиняется, закусывает собственную ладонь и пытается сдержать стоны, пока умелые пальцы торопливо водят по члену. Вверх-вниз, в такт вздохам у самого уха, в такт ноющей боли в затылке. Джеймс наслаждается стонами, наслаждается чужим удовольствием и даже думать не хочет о том, что сам творит. Мэтт рушит все его правила и принципы, установленные самому себе. Мэтт доверчиво прижимается ближе и полностью подчиняется каждому движению. И все внутри Джеймса просто трепещет от этой покорности.
***
– Я дома! – Оливер жизнерадостно толкает дверь в родной дом и не слышит в ответ ни слова.
Впрочем, это дело весьма привычное – Андре сложно назвать разговорчивым, но именно это Оливеру и нравится. Болтовни ему хватает на работе, лживых улыбок – в жизни, а вот таких серьезных и спокойных людей, как Бонфуа, Оливер встречает нечасто. Быть может, тут дело еще и в самом Андре.
Керкленд стаскивает с себя зимнюю одежду, когда в прихожей показывается его альфа. Он выглядит угрюмым, как и всегда, но Оливер замечает в глазах спокойствие и улыбается. Все в порядке.
– С возвращением.
Голос Андре привычно хриплый, негромкий, но твердый. Андре, видно, только вернулся с работы – на нем еще белая рубашка с закатанными рукавами, заутюженные Оливером брюки и аккуратно собранные в хвост волосы. Красоваться на работе ему не перед кем, его пациенты, увы, весьма неразговорчивы, и все же ради Керкленда Андре старается выглядеть приличнее. Во всяком случае сейчас его вид намного опрятнее, нежели в момент их знакомства.
– Спасибо, сладкий, – Оливер легко подходит к Андре и целует его в щеку.
– Я зашел за продуктами по дороге, – вместо ответа, произносит Бонфуа и неуклюже приобнимает за талию. Оливер от этого нелепого прикосновения моментально расцветает и тянет мужчину за руку.
– Значит, пойдем разбирать и готовить ужин.
За окном уже темно, но на кухне ярко горит заботливо вкрученная недавно лампочка. Здесь вообще все кажется слишком светлым и теплым – Оливер с радостью занимается всеми домашними делами и легко привносит в этот дом уют. Новая посуда блестит в шкафу, электрический чайник красуется покатыми боками, а на заварнике золотистая роспись. На столе сейчас стоят пакеты, и Оливер уже тянется к ним, безмолвно отдает часть продуктов Андре, а остальные раскидывает по полкам сам.
Они понимают друг друга даже без слов, работают слажено и быстро. Андре умеет улавливать мельчайшие желания Оливера, тот в свою очередь не упускает ни одного взгляда Андре. Их молчаливая идиллия многим кажется странной, вот только для них она лучшее, что может быть в этом мире.
Ужин появляется на столе достаточно быстро. К тому моменту Бонфуа уже успевает сменить брюки на домашние штаны, а Оливер красуется в розовом фартучке у плиты и что-то тихо напевает. Андре стоит рядом, положив голову тому на плечо и просто наслаждается чужим обществом, гадая, как ему вообще могло выпасть такое счастье.
Андре Бонфуа в свои сорок пять успел пережить немало потрясений и пакостей жизни. Потеря мужа, работа ради двоих детей, как результат перенапряжения – затяжной алкоголизм. И множество проблем связанных с последним. Если бы Оливер не появился на пороге их дома, Бонфуа уверен, что сдох бы в какой-нибудь подворотне при следующей же попойке. Если бы Оливер не взялся за дом, кто знает, как бы закончили дети.
Андре не без оснований считал себя просто отвратительным отцом, но детей все же по своему любил. Стив отвечал тем же и скидывал все ошибки на плохой период жизни, а вот Джеймс так и не смог простить отца за искалеченное детство. Он всегда был куда более твердым в своем мнении, нежели брат, и вообще куда больше походил на самого Андре. Бонфуа понимал свои ошибки куда лучше, чем считал Джеймс, но исправить их не мог. Проживи он эту жизнь заново, вообще не прикоснулся бы к бутылке, но, увы, второго шанса не было дано.
– Как Стив с Джеймсом? – Андре задает этот вопрос уже за столом, когда перед ним опускается тарелка с отбивной. Он часто интересуется детьми, но сам старается не влезать в их жизни, все что мог натворить в них, он уже натворил.
– Неплохо, – Оливер не прочь поговорить, пока греется чайник, а сам он наливает крепкий чай для Бонфуа. – Стив устроился фотографом в журнал, и у меня есть подозрение, что у него завелась пара, – Керкленд тихо усмехается, расплываясь в улыбке и вспоминая последний разговор с воспитанником. У Стива весьма отчетливо красовался засос на шее и лицо было намного более довольным, чем всегда, однако тот так и не раскололся.
– Надеюсь, омега его вытерпит, – Бонфуа слабо усмехается, заправляя волосы за ухо. – А Джеймс?
Оливер чуть хмурится и смотрит на кипящую в чайнике воду. Джеймс его беспокоит со всеми своими замашками и предвзятым отношением к людям. Беспокоит настолько, что Оливер как может пытается его наставить на путь истинный, когда выпадает такая возможность, но воспитанник легко уходит от ответов и упрямо делает все по своему. Керкленду жалко и Мэтта, но тот выглядит вполне довольным жизнью, что обнадеживает. Ведь зная Джеймса, ожидать можно чего угодно.
– Джеймс встречается с альфой, – тихо говорит Оливер. Андре даже бровь взгдергивает от удивления.
– Судя по твоему виду, либо этот альфа очень плохой вариант, либо Джей опять ломает кучу дров, – предполагает Андре.
– Альфа замечательный, – грустно отвечает Оливер, словно именно он виноват в том, что Уильямс ведет себя иногда по-свински. – Но Джеймс загнал себя в рамки, нахватался ложного мнения об альфах и… Ох, ну ты же знаешь его, Джей об стенку расшибется, но от своего мнения не отступится.
– Рискну предположить, что этому альфе достается, – вздыхает Андре. На душе несколько паршиво, потому что если бы не собственные ошибки, Джей относился бы к альфам спокойнее.
– Он хороший парень и не судит сгоряча, – потерянно отвечает Оливер. Чайник щелкает, и Керкленд торопится разлить воду по чашкам. – Напротив, он всегда старается докопаться до сути проблем и разрешить их.
– Значит Джеймс в надежных руках, – задумывается Андре. – Вот что, попроси Стива с ним поговорить, – выносит свой вердикт он.
– Джей не станет…
– Олли, я знаю, о чем говорю. Стив единственный, кому Джеймс доверяет всецело, и к его советам тот прислушается, – Бонфуа мягко касается грубой ладонью щеки Керкленда. – Просто выскажи Стиву все, что думаешь, а он сам решит, как донести это до брата.
– Хорошо, – Оливер слабо кивает и смотрит влюбленно на Андре.
И если Андре считает, что Оливер спас его жизнь, то Керкленд точно уверен – они вытащили друг друга.
Комментарий к Глава 20. Прошлое
https://vk.com/wall-141841134_184
========== Глава 21. Решение ==========
– Ал, ты дома?
Мэтт осторожно толкает дверь знакомого дома и торопливо стягивает с себя заснеженную шапку. Ключи от дома Альфреда у него имеются с незапамятных времен, а сегодня они еще и договорились встретиться здесь. Мэтту срочно нужен совет, а так как Гилберт пока несколько занят в связи с переездом, то выбор советчика автоматически падает на Джонса.
Со стороны кухни слышится какой-то шум, и Мэтт разумно предполагает, что друг находится именно там. А потому раздевшись и отряхнув от снега свои вещи, Уильямс неторопливо бредет по знакомому коридору, мельком осматривая новые фигурки с супергероями, которые красуются на многочисленных полках.
– Ал?
Мэтт замирает в дверях и осекается. Хозяин дома и впрямь стоит здесь, вот только в его объятиях Ваня, и он весьма жадно прижимается к чужим губам. Мэтт отступает было на шаг назад, но Брагинский отрывается от Джонса, трепет его по волосам, как ребенка, и указывает на Уильямса взглядом.
– К тебе пришли.
Мэтт готов поклясться, что звучит это почти насмешливо, а хитринки в Ваниных глазах так и отплясывают ламбаду, но Альфред ориентируется быстро, уже подскакивает к другу и крепко его обнимает, словно не его только что прервали от чего-то приятного.
– Мэтти, идем скорее в гостиную, я ждал тебя!
В Джонсе нет и капли недовольства, Ваня сзади посмеивается, но остается у плиты, а Мэтт готов со стыда сгореть – из-за придуманных проблем он мешает другу…
– О-о-о-о, я знаю это выражение лица, – Альфред хохочет и трепет Уильямса по волосам. – Мэтти, ничего не изменилось, я всегда рад тебя видеть, так что выкинь всю эту чушь из головы и выкладывай, что случилось.
Он с размаху плюхается на диван, тянет Мэтта за собой, а тот тяжело вздыхает, все еще чувствуя вину перед другом, который по-братски обнимает его за плечи. От этого тепла становится как-то спокойнее, Мэтт порядком соскучился по таким совместным посиделкам с Альфредом, которым, оказывается, не мешает даже наличие у их обоих пар.
– Ну, Мэтт? – Джонс смотрит выжидающе и с явным нетерпением. Уильямс окончательно расслабляется под этим взглядом, откидывается на диван и смотрит в потолок.
– Я запутался, Ал, – вздыхает он и сминает пальцы на руках. Спокойствие Мэтта – штука непоколебимая, но сейчас дает явный сбой, ведь Джонс знает его как облупленного, и скрываться перед ним глупо.
– Джеймс тебя обижает? – Альфред, кажется, уже готов рваться в бой, но Мэтт лишь качает головой.
– Пытается, – чуть улыбается он. – Хотя у меня складывается впечатление, что он попросту хочет отыграться на мне за всех альф вместе взятых, когда грубит, огрызается, уходит от прикосновений… Но вместе с тем я прекрасно вижу, как он тянется к чужому теплу, как он падок на нежность, – на лице Мэтта застывает мечтательное выражение: Альфред в нем видит сейчас себя – он так же плавает в своих мечтах, когда думает о Ване. – В это, наверное, сложно поверить, но Джеймс куда мягче, чем кажется на первый взгляд. Он словно привык защищаться от всех, и от того сам же замыкается в себе, не подпускает никого.
– Он тебе сам это говорил? – Альфред удивленно вскидывает бровь.
– Нет, но я знаю, что прав, – качает головой Мэтт. – Я так и не могу добиться от него ответа, что с ним произошло, а он… не знаю, как объяснить, словно ждет от меня чего-то плохого каждый раз, – Уильямс снова заламывает пальцы и смотрит перед собой в пустоту. – Ал, мне немного страшно, – слова словно сохнут на языке, впечатываются в сознание углями, и Мэтт замыкается в круговорот своих мыслей. – Он встречается со мной не по любви, это ясно, но не гонит прочь. Постоянно провоцирует, огрызается, а потом злится на себя, точно сам не может определиться, как поступить, и эта неопределенность его раздражает. Он недавно говорил, что обязанность омег – ублажать альф, и это… – Мэтт окончательно осекается и замирает.
Мысли подступают к точке невозврата, в которой Уильямса замыкает, слабо потряхивает и бьет давно забытой паникой и страхом. Альфред плохо разбирается в людях, в отличие от Мэтта, но сейчас ясно понимает, что творится с другом и прижимает его крепче к себе. Как бы Мэтт ни вел себя, каким бы самостоятельным ни был, ему всего девятнадцать, он еще ребенок по сути, а некоторые вещи не стираются из памяти с годами.
– Отец, да? – Джонс шепчет это на грани слышимости. Мэтт кивает, благодарный за то, что не приходится договаривать вслух – Ал и так все прекрасно знает, единственный, помимо папы-омеги и самого Мэтта.
В гостиную неторопливо заходит Ваня и ставит на журнальный столик две кружки с какао. Он кидает лишь мимолетный взгляд на альф и уходит прочь, понимая, что сейчас явно не стоит мешать выговариваться. Мэтт смотрит куда-то в пустоту, пока Джонс обдумывает, как лучше поступить. Он бы предложил забыть про Джеймса, как про страшный сон, так как этот тип до сих пор настораживает его и не внушает доверия, но видит по глазам, слышит по голосу Мэтта, насколько тот влюблен. Он не отступится, даже будучи отвергнутым. Альфред не сильно верит в детские сказки про истинные пары, но почему-то уверен, что его привязанность к Ване и Мэттова к Джеймсу – что-то сродни. А потому остаться без этого человека будет не смерти подобно, а чем-то куда более страшным.
– Мне кажется, он тебя просто испытывает, – тихо говорит Ал, спустя некоторое время. – Ну, знаешь, омегам часто достается от альф, и черт знает что выпало на его участь. Вот и теперь, кидается словами, потому как привык к совсем иному, может, хочет из равновесия вывести, доказать себе что-то, не знаю, – Альфред прикидывает все, что знает об этом человеке и кивает сам себе – это смотрится наиболее логично. – А так как ты на типичных альф не очень-то похож, то твои поступки кажутся ему странными, неправильными и настораживают еще сильнее. Потому он и злится.
