Текст книги "Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)"
Автор книги: Reo-sha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Тарелки постепенно пустеют, Ваня напевает себе под нос и пьет чай, пока украдкой смотрит на совсем уж поникшего Джонса. Он вздыхает и думает, что все-таки с этим парнем надо быть как-то помягче. И раз уж взрослый и более опытный в их паре именно он, то придется учить. А потому Брагинский неторопливо отставляет от себя кружку и подпирает руками подбородок.
– Альфред, – зовет Ваня.
Джонс моментально оживает, поднимает свой абсолютно забитый и провинившийся взгляд вверх и смотрит голубыми глазами с такой искренностью и влюбленностью, что впору захлебнуться этим потоком флаффа. Ваня топиться в чувствах пока не намерен, а потому делает голос чуть строже.
– Нам нужно серьезно поговорить.
То, что происходит следом, становится для Вани полнейшей неожиданностью. Он-то ждет вполне спокойного “хорошо”, “да”, на крайний случай “о чем?”, но не того, что Джонс на сверхзвуковой скорости вскочит на ноги, а потом ринется вниз на колени и прильнет к ногам.
– Ванечка, прости меня, я исправлюсь!
– Э-э-э…
Брагинский, признаться, знатно зависает. Ну, с Джонсом, конечно, все не как у людей, но не настолько же. До него смутно доходит, что слова “серьезно поговорить”, сказанные после весьма холодного приветствия и безответных звонков, могут быть расценены совсем неправильно. Что ж, за что боролся…
– Для начала встань и перестань лапать мои колени, – просит Ваня. Альфред выполняет молниеносно, так что Брагинский даже моргнуть не успевает. – А теперь сядь, – начинает произносить он, но, заметив, что Джонс намеревается плюхнуться обратно на пол, трескает себя по лбу. – Да рядом со мной на стул сядь, недоразумение! – выдыхает он.
– Ванечка…
– Цыц, – прижимает палец к губам Ваня и мягко целует Альфреда в макушку. Теперь тот абсолютно стекленеет и не понимает, что происходит. – А вот теперь, для начала, ты расскажешь мне, за что извинялся.
Повисает секундная пауза, пока Альфред осмысливает вопрос, подбирает нужный ответ, а заодно вдыхает побольше воздуха в легкие.
– Я просто подумал, что ты обиделся на меня, потому что я не смог съездить сегодня с тобой, хотя я и обещал всегда быть рядом и принимать активное участие в воспитании детей, – одним потоком выдает Джонс. – А теперь получается, что я совсем не выполняю этого обещания, и ты имеешь полное право злиться на меня, потому что я абсолютно провалился как альфа, будущий муж и отец.
– Э-э-эм… – Ваня искренне старается дышать спокойнее и не заржать в голос. Ну, детские мечты, они такие: светлые, желающие достигнуть идеала во всем. Винить Джонса в общем-то не в чем. – Начнем с того, что я ни капли не обижаюсь на тебя, – задумчиво тянет Брагинский.
– Правда? – Альфред аж на месте подскакивает, но серьезный взгляд его снова приковывает к стулу.
– Но я немного злюсь, – пресекает все его слишком позитивные мысли Ваня.
– Ванечка, я…
– Дослушай меня сначала, ладно? – просит Брагинский, прерывая новый бессмысленный поток извинений. – Ал, ты должен уяснить одну вещь – быть всегда рядом вовсе не значит ходить за мной по пятам ежесекундно, полностью пренебрегая своей личной жизнью. Я живу с тобой, сплю с тобой, рад быть с тобой, но и у тебя, и у меня есть работа, и ты не будешь ставить меня выше нее, если того не потребует ситуация, ты понял?
– Я…
– Ал! – Ваня немного повышает голос, и Джонс кивает:
– Да, понял.
– Отлично, – Брагинский успокаивается и вдыхает чуть потускневший аромат.
С некоторых пор он отчетливо чувствует по запаху, насколько сильно встревожен или расстроен Джонс. И сейчас тот абсолютно подавлен, так что хочется прижать его к себе, ткнуться носом в шею и сказать, что все это бред и пустое. Но Ваня как никто другой знает, что проблему лучше всего решать в зародыше, а не молчать, потакая прихотям.
– Потом, Ал, я ценю твою заботу, мне приятно, когда ты помогаешь мне, но ей-богу, не превращай помощь в цирк абсурда, – Брагинский знает, что Джонс попросту не поймет, если не объяснить. – Тебе не обязательно брать на себя все домашние обязанности, и ты не должен сажать меня на пьедестал и сдувать пылинки. Я, в конце-то концов, взрослый человек и могу позаботиться и о себе, и о тебе, и о доме, – Ваня высказывает это спокойно и без наездов. – И, что самое главное, мне нужен живой альфа, а не замотанный по самое немогу абсолютно всем. Ты же понимаешь, что в какой-то момент, станешь единственным работающим в семье человеком? – уточняет Ваня. Альфред неуверенно кивает. – Это хорошо, поэтому оставь дом на меня.
– Но ведь это тяжело, а тебе нельзя перенапрягаться! – все-таки вставляет свои пять копеек Джонс.
– Я так перенапрягаюсь, когда держу сковородку на плите, – с сарказмом тянет Ваня. – Тем более, ну пойми ты, наконец, мне тоже приятно заботиться о тебе, не лишай меня этого удовольствия.
Альфред окончательно виснет и смотрит куда-то в прострацию.
– Тебе приятно? – уточняет он зачем-то и разворачивается на него всем корпусом.
– Ну конечно, балда, – Ваня ворчит, но все же трепет Джонса по волосам и тянется к нему. – Мне не меньше твоего хочется тебе помогать. И давай договоримся, – он шепчет это куда мягче, рядом с ухом, – Ты не будешь переусердствовать со своей заботой, но если мне понадобится твоя помощь, я сам обязательно буду о ней просить?
– Хорошо! – радостно откликается Альфред.
– Вот и ладненько, – почему-то сейчас Ваня уверен, что Джонс все поймет правильно.
Они допивают чай за непринужденным разговором, Альфред активно делится сегодняшним рабочим днем и не упускает возможности прикоснуться к Ване, чмокнуть его в щечку или уголок губ и всячески нежничать. А Ваня и не против. Он успевает уже порядком привыкнуть ко всем этим постоянным касаниям, успевает привыкнуть к тому, что Джонс его действительно любит и теперь без него рядом становится даже тоскливо. В любом случае ужин заканчивается, в четыре руки они быстро прибираются на кухне, после чего идут в гостиную на диван – до сна еще достаточно времени, чтобы расслабиться перед телевизором.
Фильм в самом разгаре, когда в прихожей вдруг звякают ключи, а потом слышится чей-то голос и смех. Ваня так и замирает на месте, совершенно не представляя, кто это может быть, а вот Альфред вскакивает и улыбается во весь рот.
– Отец вернулся! – радостно говорит он и уже уносится в прихожую.
Дверь закрывается, теперь слышны только голоса Альфреда и Хенрика. Ваня знает об отце Джонса крайне немного. Тот актер, не самый востребованный, но достаточно известный, часто ездит по миру из-за работы и имеет весьма хорошую репутацию у прессы – вот и все, чем ограничиваются знания Брагинского. Альфред о нем почти не рассказывал, а сам Ваня как-то и не спрашивал вовсе.
– Отец, а это Ванечка, мы живем вместе и у нас скоро будут дети! – Альфред появляется в гостиной в сопровождении высокого статного человека.
У Вани от слов медленно отваливается челюсть. Да уж, ничего не скажешь, вот так узнать о том, что твое чадо, оказывается, повзрослело и уже семью планирует, наверное крайне неловко. Хенрик замирает на месте, всматривается в Ванино лицо так, словно готов разорвать Брагинского в клочья, и вдруг всю его стать и серьезность как рукой снимает за широченной улыбкой. Он с размаху хлопает сына по плечу, а сам уже пересекает гостиную и стискивает Ивана в дружеских, крепких объятиях.
– Добро пожаловать в нашу семью! – смеется он. – Вот уж не ожидал от Ала такой прыти, но я в сыне уверен. Думаю, мы сможем поладить!
У Вани невольно на лицо наползает улыбка. В Хенрике чувствуется такая же энергия, задор и уверенность, которая исходит и от Альфреда. Ваня наблюдает, как Хенрик уже трепет сына по голове, весело рассказывает ему что-то и тараторит быстро-быстро.
– Подумать только, я – и уже дедушка! – причитает он мельком, но в этих словах столько радости, что Ваня невольно хмыкает, опускаясь обратно на диван и расслабляясь.
Ему теперь ясно, в кого пошел Альфред своим неугомонным характером. А еще он точно уверен, что с будущим зятем точно найдет общий язык – с Альфредом же получилось без проблем.
Комментарий к Глава 25. Семья
https://vk.com/wall-141841134_225
========== Глава 26. Родные люди ==========
Джеймс просыпается ближе к полудню и не сразу понимает, где и с кем рядом находится. Он с трудом разлепляет глаза, пялится на незашторенное окно, за которым вовсю уже светит солнце, и со страдальческим стоном торопится перевернуться на другую сторону. И тут же едва ли не подскакивает с места, потому что рядом на кровати довольно посапывает Мэтт.
Все картинки прошедшей ночи кубарем катятся по воспоминаниям, и теперь Уильямс думает, что побег по утрам – вещь в общем-то неплохая. Есть только одна проблема – Джеймс находится в своем собственном доме и бежать ему попросту некуда.
А потому он лежит рядом, вдыхает приятный, но не такой яркий, как прошедшей ночью, аромат, и смотрит на плавные линии лица. Мэтт красивый. Джеймс впервые признается в этом себе столь спокойно и без каких-либо задних мыслей. С растрепанными волосами, заспанным лицом, в свете утреннего весеннего солнца Мэтт кажется кем-то настолько светлым и чистым, что Джеймс попросту млеет. И тут же вспоминает, как этот светлый образ был дополнен вчера похотью. Даже это его совершенно не портит. Даже засосы на шее, которые Джеймс и не помнит, когда успел оставить, смотрятся к месту. Все так, как и должно быть.
Джеймс ложится чуть удобнее и задумчиво смотрит перед собой. Сомнения, поселившиеся в душу еще перед сном, расползаются в душе все сильнее, заполняют постепенно все густой и вязкой чернотой. Кажется впервые Уильямс в полной мере понимает предостережения Оливера.
«Не пожалей потом».
Джеймс жалеет. Жалеет настолько, что будь возможность, он бы отмотал время до первой встречи и запихнул бы все свои слова и выпады в сторону Мэтта куда подальше, чтобы те и не думали срываться с языка. Но Джеймс не может вернуть сделанного, да и, признаться, не думает, что это хорошая мысль. Он в полной мере осознает, насколько дерьмово поступал все это время, но не собирается прикидываться дурачком и закрывать на это глаза. Ответственность за содеянное полностью на нем, и юлить просто не в правилах Джеймса, не говоря уже о том, что это мерзко по отношению к Мэтту.
Тот, к слову, ворочается от солнечного света, забавно жмурится во сне и приоткрывает глаза.
– Доброе утро, – зевает сладко Мэтт и, подумав с секунду, тянется ближе за поцелуем.
Джеймс удивленно отвечает и тонет в этой нежности, тонет настолько, что голова идет кругом, а все мысли забываются, пусть лишь на миг, лишь на мгновение. Джеймсу отчаянно хочется продлить эту секунду, остановиться в ней и заткнуть себе, желательно, рот, чтобы все же не высказывать всего, не ломать этот шаткий мостик понимания. Но понимания никогда не будет за ложью, Джеймс это знает. Знает, но все равно поддается чужим губам, чужим ладоням, которые зарываются в спутанные за ночь пряди и гладят мягко, с особым трепетом. Уильямс даже не замечает, когда Мэтт оказывается сверху, когда успевает перекатиться на кровати, настолько в его голове все одурманено этим поцелуем. Джеймс даже не замечает, что впервые, кажется, ведет не он, и от этого не противно, от этого только еще больше щемит сердце.
– Мэтт, Мэтти… – дыхание срывается на словах, никак не желающих вплетаться в реальность. – Надо поговорить…
Джеймсу нужно было сказать это твердо, нужно было сразу пресечь все, чтобы не делать Мэтту еще больнее. Но сейчас Джеймса ведет на запах, ведет на чертову нежность и он попросту плавится от нее. Виной тому не возбуждение – отчаянное желание быть ближе в эту секунду, быть хоть кому-то нужным.
– О чем? – Мэтт шепчет в губы.
Растрепанный, с поалевшими щеками и полностью раздетый – он выглядит просто потрясающе. Джеймс тихо стонет от одного лишь этого вида и впивается обратно в губы. Еще немного близости, совсем малость…
Сейчас все не так, как ночью. Вся похоть осталась под пеленой темного неба вместе с томительным ожиданием и диким желанием. Вместе с подчинением и этой странной игрой, где Мэтт всего лишь вещь. Сейчас Джеймс отдает всего себя, когда мягко скользит руками по телу и целует щеки. Сейчас ему отчаянно хочется быть нежнее.
– Ты как себя чувствуешь? – шепчет Джеймс, сползая поцелуями на шею, обводя языком синеющую вену.
– Нашел когда спрашивать, – отвечает с тихим смехом Мэтт. Ему на ягодицы опускаются ладони и разводят их в стороны, так что Уильямс тихо охает. – Мышцы немного ноют, – все же откликается он и роняет тихий стон. – Но в остальном – потрясающе…
– Хорошо… – Джеймс сглатывает и все же переворачивается вместе с Мэттом на кровати, нависает сверху.
Так в разы удобнее спускаться рваными поцелуями по телу вниз. Так лучше виден подрагивающий от возбуждения живот и грудная клетка, которая вздымается от частых вздохов. Джеймс больше не думает, когда очерчивает пах ладонью по коротким светлым волоскам. Не думает, когда вбирает в рот крупный член наполовину и старательно сосет. Если прикинуть, Джеймс еще ни разу, не считая прошедшей ночи, не отсасывал альфам и за такие предложения раньше вполне мог убить. Но сейчас ему все равно даже на это. Хочется сделать приятно, хочется, чтобы сдерживаемые стоны срывались с губ громче и слаще.
– Джей…
И Мэтт вторит желаниям, тихо стонет, когда язык ощутимо обводит уздечку и спускается вниз. Ловит воздух, когда плоть упирается в горло, а ладонь Джеймса взвешивает яички, мягко перебирает их, слабо оттягивает. Его волосы щекотно скользят по бедрам, но даже это приятно, даже от этого тело дрожит от возбуждения, а по нервам ползут миллиарды приятных импульсов.
– Джей, не могу больше…
Мэтт всхлипывает и прикрывает глаза. Ему хочется продлить это еще ненадолго, хочется растянуть это ощущение, удержать разрастающийся внутри ком. Но он просто не в силах сдерживаться, когда хорошо настолько, что перед глазами темными пятнами ползет потолок, а дыхание сбито ко всем чертям. А Джеймс не отстраняется, лишь втягивает член в рот усерднее, смотрит хитро из-под прикрытых наполовину век. И Мэтту стыдно, чертовски стыдно в эту секунду, когда тело резко сдавливает спазмом, а сперма каплями стекает по губам Уильямса. Тот поднимается, слизывает, словно напоказ, и вдруг дергает головой, точно избавляется от лишних мыслей. Мэтт видит, как скользит по лицу неясная тень и от этого становится откровенно не по себе.
– Джей? – Мэтти приподнимается, тянется было рукой к лицу, но Джеймс останавливает, сползает с коленей и садится на противоположный конец кровати, к самой спинке.
– Мэтти, нам правда надо поговорить, – его голос звучит глухо, немного хрипло, но тускло. Мэтта пробирает холодной дрожью от самого тона.
– В чем дело? – он старается сохранять спокойствие, сам подтягивает ноги к себе и смотрит выжидающе. Спокойный взгляд. Мягкий. Джеймс на секунду думает, что вот этот чистый взгляд для него и является всеми кругами ада, расплатой.
– Я… – Джеймс сглатывает, понимая, что вот она – точка невозврата. – Я использовал тебя с самого начала.
Слова отдаются в груди осколками битого стекла. Джеймс уверен, что в этот раз даже терпеливый и всепрощающий Мэтт не выдержит, в конце концов, такое терпеть не станет никто. Мэтт и правда сидит напротив молчаливо, но пока все так же спокойно. Джеймс проклинает себя, что так и не может прочесть по его лицу ни одной мысли.
– Я знал это, – слова звучат размеренно, и все же Джеймс чувствует в них отголоски боли. – Ты же начинал встречаться со мной, чтобы доказать что-то себе…
– Я хотел отыграться на тебе за всех альф вместе взятых, – почему-то Джеймса просто выбешивает это спокойствие, как и всегда. Хоть одна эмоция, хоть один явный всплеск, который докажет, что Мэтт не робот, запрограммированный на улыбки и понимание. – Я думал, что ты лишь прячешься за маской и на деле такой же как остальные, надеялся сорвать ее, вывести тебя на чистую воду!
Джеймс распаляется все сильнее и ненавидит сам себя. Он распаляется и молит хоть об одной эмоции, пощечине, ударе, которых он заслужил в полной мере. Хоть о чем-нибудь, что даст утихомирить ту огромную пустоту в груди, которая с каждым словом захватывает все сильнее и ярче.
– Я предполагал это, – повторят Мэтт. – И?
Мир Джеймса окончательно рушится. Мэтт знал, догадывался и все равно оставался рядом. Такие люди вообще могут существовать? Такие люди вообще имеют право жить в этом чертовом прогнившем мире? Джеймсу хочется взвыть и срочно сломать что-то и разорвать. Он ощущает, как сжимаются кулаки, как пульсирует в голове кровь.
– И мне не удалось, – скрепит зубами Джеймс. – Черт возьми, я поверить не могу, что снова начал встречаться с альфой после всего этого дерьма, – Уильямс продолжает, и вдруг замечает слабую тень на дрогнувшем лице Мэтта, но не придает ей значения. – Завести отношения так далеко, только чтобы узнать правду, – он закипает все сильнее. – Ненавижу себя. Если бы я только мог…
То, что в Мэтте что-то меняется настолько кардинально, Джеймс замечает лишь в ту секунду, когда видит отточенный замах ладони. Уже следом он ловит и потухший пустой взгляд всегда таких живых глаз, но даже не думает защищаться, потому что искренне верит, что заслуживает этот удар всецело, хотя тело инстинктивно и группируется, готовится к нападению. Удар сильный, глухой, отдается слабо в позвоночнике, а Джеймс с удивлением смотрит на кулак, влетевший в спинку кровати. Не в него. Зато пустой взгляд прожигает просто насквозь.
– Я больше не потревожу тебя, – чеканит Мэтт и поднимается с места.
Джеймс затуманенным взглядом смотрит, как Уильямс торопливо подбирает свои вещи, одевается, так и не подняв больше глаз, и тихо выходит. Он оторопело глядит на захлопнувшуюся дверь, а потом ненароком переводит взгляд на спинку кровати. На светлом дереве отчетливо виден алый развод – Мэтт разбил руку в кровь во время удара. Все естество Джеймса просто вопит, что нужно догнать, остановить, извиниться за весь этот балаган и предложить если не встречаться, то хотя бы продолжить общение. Сделать хоть что-нибудь, поступить импульсивно, как и всегда, нырнуть с головой в неизвестность. Но Джеймс считает, что просто не имеет на это права. Не с Мэттом, которому он и без того причинил слишком много боли.
***
В выходной день на улице слишком мало людей, несмотря на то, что время уже близится к обеду. Отвратительно яркое солнце слепит глаза, но Мэтт, бредущий вдоль улиц, не видит ни его, ни чего-либо вокруг. Его колотит всего с ног до головы, трясет неясной паникой и тревогой, и в груди расползается пустота, перемешанная со страхом. Детские переживания накатывают все сильнее, и Мэтт хлопает себя по щекам.
– Соберись. Надо добраться до дома, – проговаривает шепотом он.
Какой-то ребенок тыкает в него пальцем, отец-омега торопливо уводит того в сторону и что-то объясняет на ходу, но Мэтту сейчас все равно и на них. Он вытаскивает телефон из кармана толстовки, не глядя удаляет все пропущенные и находит номер такси. Разговор с диспетчером на секунду вгоняет в ступор – Мэтт даже не понимает, на какой улице находится, но все-таки ориентируется под недовольное сопение в трубке, называет адрес и сбрасывает звонок. Весеннее солнце светит все так же ярко, и Уильямс вздыхает, находя единственную свободную скамейку рядом. Дрожь во всем теле никак не унимается, но все мысли нужно оставить до дома – сейчас не время и не место. Мэтту даже с трудом удается выдавить из себя улыбку какому-то малышу, а потом он садится в такси и проваливается в дрему на заднем сиденье.
Таксист будит спустя полчаса и кивком указывает на знакомый фасад. Мэтти расплачивается, выползает на улицу и торопливо шаркает по родному участку с ровно положенной плиткой и идеальным газоном. Газона, правда, пока нет: снег едва ли сошел, и пожухлая трава еще не успела смениться зеленым покрывалом. Но уже сейчас виднеются и пригорки с клумбами и даже статуэтка с оленем, который гордо стоит летом среди цветов. Последних пока тоже нет.
Мэтт не торопится. Дома пустота и тишина, и все это будет однозначно давить. Он смотрит вокруг, отмечает и запылившуюся статуэтку, которую точно надо помыть, и размякающую землю, что нужно прополоть хорошенько перед засевом, и даже вспоминает, что газонокосилку так и не сдал в ремонт. Столько дел, которыми можно заняться прямо сейчас – просто красота. Но для начала нужно переодеться, принять душ и приготовить поесть – сил поутру не особо много.
Мэттью кивает самому себе и все же идет неторопливо в дом. Что ж, план на день у него есть, а на неделе он просто закопается с головой в работу и не будет ни о чем думать. Ведь это так просто за всеми делами и собственными обязанностями, верно?
Верно. Мэтт роется в кармане, вытягивает ключ, вставляет его в замок… Тот не подается, и Мэтту требуется секунда, чтобы понять, что дверь открыта.
– Вчера не закрыл? – спрашивает он у самого себя.
Не хватало еще разбираться с домушниками. Уильямс толкает с опаской дверь, но едва ступив за порог вздыхает спокойно и почти радостно. Не домушники. У порога стоят начищенные ботинки, на крючке знакомое пальто, а во всем доме приятно пахнет вафлями и сиропом.
– Папа… – Мэтти выдыхает это тихо, скидывает обувь, а знакомый силуэт уже выходит на шум с кухни с полотенцем в руках.
– Вы, молодой человек, могли бы и отвечать на звонки, – звучит родной, строгий голос.
Но вся эта строгость пропадает, едва лишь Мэтта сгребают в крепкие объятия, а сам он утыкается отцу в плечо.
– Прости, – шепчет он и жмурится от тепла родного человека. – И с возвращением.
– Я дома, Мэтти, – теплый голос сглаживает все утро. Уильямс слабо ощущает, что даже страх за ним постепенно отходит на второй план. Жаль, что всю боль нельзя стереть этими простыми объятиями.
Комментарий к Глава 26. Родные люди
https://vk.com/wall-141841134_229
========== Глава 27. Жизнь ==========
– Ух ты, нихрена ж себе, – Стив переступает порог родной гостиной и в первую секунду думает, что случайно провалился во временную петлю лет этак на пять назад.
Джеймс валяется на диване совершенно растрепанный, с бутылкой вискаря и кучей каких-то дешевых коктейлей под боком, и при этом вид его явно оставляет желать лучшего. Помнится, старший Уильямс не единожды в подростковом возрасте отчитывал брата за такое поведение, но сейчас и слов не надо, чтобы понять – Джеймса либо бросили, либо очень сильно ударили по больному.
– Привет, Стиви, – пьяный в хлам омега едва ли фокусирует взгляд, и Стив задумывается, как давно пьет, а главное сколько успел вылакать его дражайший братец. В любом случае, уже сейчас понятно, что это чудище будет проводить просто потрясающую ночь, хорошо еще если в обнимку с унитазом, а не на полу.
– Тебе совсем мозг отшибло? – интересуется зачем-то Стив, аккуратно переступая через банку из-под пива. – И сколько дряни ты в себе намешал?
– А черт его знает, – у Джеймса страшно заплетается язык и во рту такая каша, что слова сложно разобрать.
Стив все же пробирается к дивану, садится на самый край и опускает ладонь на лоб Джеймса. Горячий. И щеки от выпитого просто горят огнем. Стив смотрит на глупую ухмылку на губах, и понимает – даже она натянутая.
– Ну что, расскажешь, что произошло, или тебе подлить еще, пока язык не развяжется? – он так и гладит брата по голове, не убирает ладони, а Джеймс притихает, прикрывает глаза.
Это всегда странно – в повседневной жизни они ругаются слишком часто, постоянно подкалывают и посылают друг друга, стараются держаться подальше, потому что характеры у обоих взрывные. В детстве все сопровождалось еще и драками, но в какой-то момент Стив перестал поднимать руку на брата, а тот в свою очередь больше не задирал до такой степени. И все же стоит чему-нибудь произойти, и вся эта наигранная вражда исчезает за чем-то куда более крепким, нежели обычная ответственность перед родственником. Стив по-своему любит брата, как и тот полностью может положиться на старшего Уильямса. И именно в эти моменты оба кажутся по-настоящему близкими.
– Мы расстались, кажется, – шепчет Джеймс. Даже сквозь алкоголь в крови эта мысль больно бьется в грудной клетке, разрывается в самом сердце и идет черными трещинами в душе.
– Не ты ли этого хотел? – поднимает бровь Стив. Он знает ответ на этот вопрос и все же задает его. Быть может из надежды, что брат все-таки возьмет себя и ситуацию в руки и перестанет так безбожно спиваться.
– Я… – Джеймс сглатывает и осекается. – Не так я себе это представлял, Стив.
Совсем не так. Окажись Мэтт в итоге подонком, было бы хоть и больно, но проще. Окажись Мэтт хоть немного другим, и Джеймс не переживал бы так сильно, как теперь. Если подумать, то впервые в жизни его настолько сильно выбивают из колеи отношения. Хотя были и более длительные, и более насыщенные, но ни с одной парой не было так идеально, как с Мэттом. Джеймс впервые почувствовал, что человек действительно стал для него недостающим кусочком паззла, который теперь выдрали с корнем и оставили огромную дыру. Джеймс сам приложил усилия, чтобы оторвать его, и от этого еще паршивее.
– Эй, Джей? – Стив таращится удивленно, так что даже ладонь замирает на волосах.
Брат не трясется, не орет в голос, но под алкоголем вся стойкость и выдержка дают трещину, и по щекам катятся прозрачные капли. Стив не помнит, когда последний раз брат плакал при нем. Наверное, это было на похоронах папы, а может чуть погодя, когда начал спиваться Андре. Но после этого – ни разу, как бы плохо и больно не было.
– Не-не-не, тебе хватит… – Джеймс пытается нащупать бутылку, но Стив лишь перехватывает запястье и тянет осторожно брата на себя, усаживая его на диван.
– Меня сейчас вывернет, – сообщает ему младший.
– Поэтому идем в душ, надо привести твою тушу в порядок. О чем ты вообще думал, когда пил столько?..
Стив ворчит, но помогает Джеймсу подняться и старается обходиться без резких движений. Он почти на себе дотаскивает брата до ванной, запихивает внутрь и идет за солевым раствором. Процедура не из приятных, но и столько пить попросту вредно – не сделай это сейчас, и завтра Джеймс просто с кровати не встанет. А потому Стив возится как с нерадивым подростком, впервые нажравшимся в хлам на вечеринке. Поэтому он помогает привести себя в порядок, по ходу дела окончательно выясняет, что произошло, а потом тащит слабо сопротивляющуюся тушку на кухню и отпаивает уже крепким чаем.
– Как же паршиво, – шепчет Джеймс и смотрит в коричневую гладь кружки. – Знал бы…
– Если бы ты знал что-то изначально, все вообще могло не сложиться, – твердо говорит Стив. – Выше нос, Джей, кто из нас тут обычно горы готов свернуть из-за своего упрямства? – усмехается он. – Уж точно не я, я не такой баран.
– Ты просто скотина иногда, братец, – качает головой Джеймс.
– Зато эта скотина заботится о тебе, радуйся, – фыркает Стив.
Джеймс и вправду немного радуется в эту секунду. Во всяком случае, рядом со Стивом не настолько одиноко, и больше нет желания забраться на стену или в самый темный уголок.
– Он не простит меня ни за что, – Джеймс мысленно перебирает варианты, пытается найти хоть какую-нибудь лазейку. – Я бы не простил.
– Не равняй его с собой, – перечит Стив. – Мэтт уже доказал, что не оправдывает твоих ожиданий. Дай ему и себе остыть и действуй. Ломай дрова, иди напролом или что ты там обычно творишь?
– Херню, – вздыхает Джеймс.
– Вот ее и твори. Не верю я, что все так закончится. Только не в этот раз.
Голос Стива звучит слишком уверенно, и это вселяет слабую надежду. Но надежда гаснет, едва Джеймс вспоминает абсолютно потухший и убитый взгляд перед собой. Он ведь хотел держаться подальше, чтобы больше не делать больно? Тогда почему сердце в груди заходится таким отчаянным ритмом лишь от мысли, что есть возможность все вернуть? Но в одном Стив прав точно – нужно хоть немного времени, чтобы остыть им обоим.
***
– Не привык я это говорить, но это какой-то кошмар, – Гилберт падает на подоконник и тянется за зажигалкой, которую уже услужливо подставляет Доминик.
– Это еще мягко сказано, – присвистывает Хедервари и прикуривает сам.
Им обоим нужно хоть немного расслабиться, ведь нынешний рабочий день летит по наклонной вниз. Здесь же стоят и Феликс, и Феличиано, и Альфред, и даже Кику в кои-то веки не заперт в своем изоляционном кабинете. Компания немного непривычная, особенно если учесть, что не хватает Мэтта, который, слабо отшутившись, пошел за кофе, и Джеймса, смена которого еще не началась.
– И что мы будем дальше делать? – спрашивает Феликс, приподнимая светлые подкрашенные брови.
Вопрос виснет в воздухе и в общем напряжении. Весь день идет совсем кувырком. Вся слаженная работа рушится об одну единственную барахлящую шестерню, и имя ей – Мэтт. То, что кажется обыденным и уже давно привычным, оказывается все время крепко поддерживалось Уильямсом и теперь просто никак не может поймать знакомый ритм. А Мэтт косячит. За ним обычно не замечается ни единой ошибки, но теперь он абсолютно рассеянно смотрит на съемочную площадку, никак не может собраться с мыслями, подтолкнуть всех в нужный момент и настроить на рабочий лад. Он пытается, но все время замыкается в себе, словно вообще в данный момент находится не в этом мире. И это очень сильно мешает и сбивает с толку.
– Конечно, работать! – зажигается моментально Альфред. Он тоже видит всю эту неразбериху и откровенно переживает за друга. И все же… – Мэтт всегда становится для нас опорой, берет все на себя, пашет больше всех, так что ж, мы один раз не сможем обойтись без его помощи? У нас же есть это! – Альфред машет сценариями перед лицом собравшихся, довольный своей идеей.
– Но Мэтт координирует и выходы гостей, как мы?.. – Феличиано лепечет и совсем теряется, а Феликс забирает у Альфреда бумаги.
– Ну, мы типа знаем их по именам, знаем, после каких слов должны быть выходы, так что подтолкнем, – Лукашевич старательно изучает текст, запоминает за то небольшое время, которое дается на перерыв. – Альфи прав, неужто мы настолько беспомощные, что один раз не сможем подменить Мэтта?
– Хех, звучит интересно, – соглашается Байльшмидт. – Я согласен! Для начала работа, а потом уже разберемся, что там такое случилось у нашего милого Мэтти.
– А ты прямо эксперт по решению проблем, – хмыкает рядом Доминик. – То-то и видно, как со своими разбираешься.
– Завались, – беззлобно огрызается Гилберт, вспомнив недавний мелкий конфликт в семье, в итоге решенный вполне мирно с легкой руки Хедервари.
– А я могу поговорить с самим Мэттом, если позволите, – негромко вмешивается Хонда.
– Так и сделаем! – довольно хлопает в ладоши Альфред и тушит сигарету. – Тогда я пошел готовиться, чего и вам советую! – его оптимистичная натура заражает своим энтузиазмом и остальных, так что в курилке постепенно остаются только Гилберт и Доминик.
