Текст книги "Танцы с Арлекином (СИ)"

Автор книги: РавиШанкаР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Марина Арнольдовна! С вами всё в порядке?

Никакого ответа. Тогда Шаманка вытащила пистолет и осторожно прошла в квартиру, отметив, что жильё Маловой явно превосходило размерами и роскошью среднестатистическое.

Просторная прихожая была пуста, как и кухня. А вот в ванной… Шаманка осторожно заглянула туда, увидела огромную ванну-джакузи, наполненную сейчас красно-бурой пенистой жидкостью, копну чёрных растрепанных волос и руку со скрюченными пальцами, торчавшую из пены, тут же отпрянула назад и сказала консьержке:

– Нужно вызвать полицию. Малова мертва.

========== Глава 31. Дела давно минувших дней. Часть первая ==========

Внимание, пока не бечено!

Вадим всё-таки появился не вечером, а гораздо раньше. Не утерпел. И даже ноутбук принёс, хотя и ворчал, что не следует Максу перенапрягаться.

– Вадь, – улыбался Макс, – ну ты же меня знаешь – я от ничегонеделания со скуки сдохну. А так по Сети поброжу, байки всякие поищу. Тихо, мирно, безопасно… И тебе волноваться нечего.

Вадим подозрительно косился на такое Максово благодушие, но возразить было особо нечего, и вожделенный ноут остался в полном распоряжении выздоравливающего. Однако так быстро, как хотелось, к поиску данных в Сети приступить не удалось. Во-первых, стоило успокоить Вадима, во-вторых, непременно поговорить с Малым, которого в токсикологию не пустили, но пожелать Максу скорейшего выздоровления он от этого жаждать не перестал, в–третьих, нужно было пообщаться с мальчишками, к тому же Макс понял, что у Даньки возникли какие-то проблемы. Намекнул на это Андрей, намекнул втихаря, и сказал, что обязательно объяснит всё Максу, когда тот выпишется и возьмёт за жабры очередного упыря.

В общем, встреча прошла в тёплой, дружественной обстановке, единственное, о чём переживали мальчишки – что нельзя было привезти Максу Олесиных пирожков и прочих вкусностей – как сказал доктор, даже после выписки Максу не меньше недели была показана строгая диета.

Так что только немалое время спустя, сердечно распростившись со всеми заинтересованными лицами, Макс всё-таки сунул нос в Сеть, набрал адрес сайта Соседнегородского музея и начал искать на нём информацию об архитекторе Скоропове и его предках.

Информация нашлась быстро и в довольно-таки большом количестве.

Яков Якимович Скоропов действительно родился крепостным богатого помещика Ивана Готлибовича Моргауза. А вот что касается его родителей… Точнее отца… О его несчастной судьбе можно было бы написать авантюрный роман.

Но если брать по порядку, то началась эта история так…

Батюшка Ивана Готлибовича – Готлиб Фридрихович Моргауз – был потомком одного из тех немцев, точнее курляндцев, что приехали на Русь ещё при императрице Анне Иоанновне в свите её и её фаворита герцога Бирона. Предок Моргаузов получил от императрицы «за усердие и всепреданность» довольно много разных милостей и даров, в том числе и богатейшее поместье возле нынешнего Соседнего Города, а тогда просто Уездного Городка, с десятью тысячами душ крепостных крестьян. Далее Моргаузы неизменно служили престолу и приумножали семейное благосостояние, что же касается Готлиба Фридриховича, то он прервал свою военную карьеру ввиду тяжёлого ранения, полученного в альпийском походе, который прошёл бок о бок с великим Суворовым. И даже Суворов, не любивший немцев, не мог не признать, что Готлиб Моргауз – командир дельный и толковый.

Выйдя в отставку, новоиспечённый помещик поселился в имении и занялся семьёй и хозяйством. Надо сказать, что он был большим сторонником порядка, и крепостные его не голодали даже в голодные годы и не отдавали последнее алчному хозяину. Более того, Моргауз заботился о том, чтобы его крещёная собственность жила в неплохих условиях, хорошо питалась и не изнуряла себя непосильным трудом. Он даже открыл школу для крестьянских детей, в которой обучались не только мальчики, но и девочки.

Соседи-помещики только пальцем у виска крутили на такие нововведения, но, как ни удивительно, все расходы Моргауза вернулись к нему сторицею. Крестьяне трудились усердно, бунтовать и не думали, даже несмотря на то, что за разные провинности, лень и пьянство бывали по приказу помещика по-отечески выпороты. А уж теплицы, сады и цветники имения Моргауза вызывали зависть даже у самого губернатора.

Однако в личной жизни, как водится, не сложилось. Не было на белом свете более неподходящей пары, чем Готлиб Фридрихович и законная его супруга Варвара Иннокентьевна из древнего, хоть обедневшего боярского рода Лопушковых-Захарьиных. Он – жизнелюбивый, громогласный, обожающий зазывать в имение гостей, но вместе с тем рачительный хозяин и справедливый судия, и она – тихая, мечтательная и богомольная, более думающая об Отце Небесном, чем о законном супруге и делах поместья.

Но всё же, помня о своём долге, она родила-таки Готлибу наследника – сына Иоганна, или, как его предпочитали все называть – Ванечку, после чего муж от неё более ничего и не требовал – позволял десять месяцев в году кататься по богомольям и святым местам, исправно снабжал деньгами и провизией, говоря при случае:

– Ну что ж, видать судьба так распорядилась… Что я нагрешу – то замолит богомолка моя…

И надо отдать должное – грешил… Хотя, мало кто осуждало его за эти грешки – мужчина видный, в самом соку – как тут без женского внимания и ласки? Да и то сказать – на фоне забав некоторых помещиков грешки Готлиба Моргауза были невинными детским шалостями.

Ну, завёл себе красавицу-экономку Дарью, от которой прижил дочку Марьюшку, ну захаживает по временам в девичью… И что ж? Марьюшку по его приказу баловали, как самую настоящую дворяночку, одевали в шёлк и бархат, учили французскому и игре на фортепиано, пению, вышиванию и рисованию – и вообще всему, что должна была знать приличная провинциальная барышня. Экономке Дарье дворовые кланялись в ноги, за глаза именуя «ночной барыней», а если уж от походов бодрого Готлиба в девичью и приключался какой конфуз в виде нежданно появившейся полноты которой-нибудь из девок – так оконфузившаяся немедля выдавалась замуж с хорошим приданым, и старосте деревни, в которой поселялись молодые, давался строгий наказ – следить, чтоб муж жену и приплод её не забижал без меры.

В общем – не жизнь – а просто пасторальная благодать.

Сыну и наследнику Готлиб тоже уделял достаточно внимания, и наружно мальчик рос именно таким, каким хотел его видеть отец – он был умён, неплохо учился, был в разговоре разумен и боек, со старшими – уважителен, с равными – приятен, вместе с отцом ездил на охоты и балы в Дворянском собрании и, казалось, был идеальным юношей своего поколения. Никто и не догадывался, каких демонов сумел взрастить в своей душе этот приятный и обходительный юноша, совсем ещё мальчик с виду…

Отца своего он возненавидел за то, что тот открыто нарушал святость брака, мать же любил… и одновременно презирал за её кроткий нрав и христианское всепрощение. Но более всего ненависть у него вызывала наглая простолюдинка, похитившая любовь отца у матери – экономка Дарья. А вот к Марьюшке… к Марьюшке, своей единокровной сестре, Иван питал далеко не братские чувства. Но пока отец был в силе – поделать с царящими в доме нравами Иван ничего не мог. И до поры до времени играл роль любящего сына и приличного молодого человека.

Готлиб Моргауз действительно любил Дарью и свою незаконнорожденную дочь Марьюшку и прекрасно понимал, что он не вечен. Посему он заранее позаботился с составлением завещания, в котором весь основной свой капитал оставлял сыну, а вот в приложении к завещанию были приписаны две вольные – для Дарьи и Марьюшки и энная, весьма неплохая сумма денег на жизнь. Дарья о завещании прекрасно знала и о дальнейшей судьбе – своей и дочери – не беспокоилась.

Но человек предполагает, а бог располагает… По возвращении из Свято-Троицкого монастыря, с очередного богомолья, Варвара Иннокентьевна неожиданно слегла в тяжёлой горячке. Не помогли ни святая вода, ни свечки от Чудотворной иконы, ни спешно вызванный из Уездного Городка немецкий доктор, констатировавший быстрое развитие у больной воспаления лёгких, вылечить которое тогдашняя медицина была просто не в силах. Через неделю больная скончалась и была похоронена, оплакиваемая мужем, сыном, соседями и многочисленной дворней.

Ванечка загоревал после смерти матери всерьёз. Она была единственным человеком, которого он по-настоящему любил, а отца, под влиянием этой внезапной смерти, возненавидел ещё сильнее. Тем более, что после полугодового траура, Готлиб Моргауз решил завести в поместье крепостной театр, подобно Шереметевым с Юсуповыми.

Сказано – сделано. Набрали по деревням красивых девок и голосистых парней приглядной внешности, наняли учителей – двух итальянцев и француза, обучили оркестрантов, выстроили прекрасное здание… Совершенно неожиданно примой нового театра стала Марьюшка, чьё пение стали называть «воистину ангельским». Девушка легко освоила итальянскую партитуру и уже в первом же спектакле обратила на себя внимание провинциальных театралов. И не только пением. Девушка была редкостно красива, умна и хорошо воспитана. С обычной крепостной актёркой воздыхатели не стали бы церемониться, но дочь свою Готлиб в обиду не давал, так что ещё два года пролетели вполне мирно и счастливо. Тем более, что Иоганн уехал в Петербург и поступил на службу по гражданской части…

Однако, счастье длилось недолго. Во время одного пира с продолжительным и немереным возлиянием Готлиба хватил удар, отнялась правая половина тела, рот перекосило, говорить он почти не мог, издавая какие-то жалкие звуки. Пролежал он так недолго, но безо всякой надежды на выздоровление. Поправить здоровье уже ничто не могло, и Готлиб Моргауз скончался через несколько месяцев «от последствий апоплексического удара».

Так в судьбе Дарьи и Марьюшки произошёл крутой поворот, который впоследствии привёл к той самой трагедии.

========== Глава 32. Дела давно минувших дней. Часть вторая ==========

Внимание, пока не бечено!

– Максим Генрихович, вы ужинать собираетесь? – оторвал Макса от экрана голос дежурной медсестры.

Макс встряхнул головой. Неужели уже вечер, а он так увлёкся историей давно прошедшего времени, что и не заметил ничего? Похоже, что так.

– Простите, увлёкся, – улыбнулся он медсестре. Это была уже другая женщина, постарше, видимо, молодая успела смениться.

– Ничего, бывает, – элегически отозвалась медсестра. – Как самочувствие, Максим Генрихович? Желудок не болит? Голова не кружится?

– Нет, – отозвался Макс, в самом деле, ощущая себя вполне нормально, – всё в порядке.

– Крепкий у вас организм, – улыбнулась женщина. – Ну что ж, поешьте тогда, потом я вам таблетки принесу и укол сделаю. И не засиживайтесь долго за компьютером – вам необходимо больше отдыхать.

– Да-да, – кивнул Макс, – спасибо.

Затем он проглотил непонятное безвкусное нечто на тарелке, запил слабеньким чаем, вытерпел все манипуляции, которые проделала дотошная медсестра, и вновь устроился с ноутом в кровати в надежде дочитать историю родителей архитектора Скоропова.

***

Когда Готлиб Моргауз скончался от «последствий апоплексического удара», Ванечка тут же прилетел из столицы – следовало достойно похоронить родителя и вступить в наследственные права.

Встретившаяся ему в коридоре родительской усадьбы Марьюшка, показалась молодому человеку настолько похорошевшей, что прежние чувства вспыхнули в нём со страшной силой. «Эта женщина будет моей!» – решил Ванечка, и никакие соображения о родственных узах не могли остановить его. Тем более что в глазах закона Марьюшка продолжала оставаться крепостной девкой, которую барин волен был казнить и миловать по собственной прихоти, ни у кого не спрашивая позволения.

Отшумели пышные похороны и богатые поминки, и все, даже самые злоязычные, соседи не могли не согласиться с тем, что безвременно усопшего родителя наследник схоронил достойно. Более того, он отписал по месту службы прошение об отставке, мотивируя это необходимостью разобраться в делах наследственных.

На самом деле особой необходимости в этом не было, Готлиб Моргауз вёл дела поместья с немецкой точностью, все доходы и расходы были расписаны до последнего грошика, все распоряжения сделаны, да и о завещании он заранее позаботился. Просто Ванечке хотелось мести… мести и исполнения своего низменного желания.

Экономка Дарья была сразу же вызвана молодым барином для разговора и не замедлила завести речь о вольных для неё и Марьюшки, которые – она точно знала – покойный Готлиб составил и приложил к завещанию. Однако вольные злобно смеющийся Ванечка порвал в клочки на её глазах, а потом заявил, что она, как женщина самого подлого происхождения и помыслов слишком долго обманывала его отца, но с ним это не пройдёт. После этого несчастную женщину по приказу мерзавца выпороли посреди двора плетьми, предварительно раздев догола, и заперли в холодную – специальную неотапливаемую комнату в подвале, в которую при покойном Готлибе запирали перепивших дворовых мужиков с тем, чтобы они протрезвлялись поскорее.

Перепуганная Марьюшка бросилась к барину – просить за мать… и тут-то он объяснил ей, на каких условиях отныне она сможет обеспечить матери сносное существование. Марьюшка ужаснулась. Её собственное рождение не было для неё тайной, и она не замедлила напомнить Ивану, что то, чего он хочет от неё – ужасный грех, ибо они единокровные брат и сестра.

Иван только зубами заскрипел и рявкнул, что у него не может быть сестры – крепостной девки, что отец его терпел их с матерью только из милости и что в глазах закона Марьюшка – его полная собственность.

Девушка ответила в том духе, что есть ещё и закон Божий, который барин сейчас нарушает, и что с него непременно за это спросится на Божьем суде. Дальнейший разговор вёлся по-французски, так что подслушивавшие у дверей дворовые девки более не поняли ни словечка, поняли только, что Марьюшка отказалась подчиняться «брату», после чего была заперта в своих комнатах и посажена на хлеб и воду.

Прошло несколько дней. И едва только несчастная Дарья оправилась от порки, барин велел назначить женщине новое наказание, приказав собрать всю дворню и непокорную дочь бывшей экономки. Дарью было велено привязать к столбу и дать сто плетей. Фактически это было самое настоящее убийство, сто плетей мог выдержать не всякий крепкий мужик, что уж говорить о слабой, еле-еле оправившейся от наказания женщине.

Естественно, Марьюшка не выдержала и сдалась. После этого Дарью отослали в дальний монастырь и дали дожить век в покое, а Марьюшка стала при сыне играть ту же роль, что мать её играла при отце. С той только разницей, что Дарья относилась к Готлибу как любимому мужу, а Марьюшка ненавидела Ивана и вынужденно подчинялась его притязаниям. Никакие попытки помириться, никакие подарки не могли вызвать в ней тёплых чувств к нему. Иван же озлоблялся ещё больше, ибо ему пришлось понять, что получить тело и получить душу – это далеко не одно и то же.

Прошёл год. Наружно в имении Моргауза всё было прекрасно, даже знаменитый театр, основанный ещё его батюшкой продолжал давать спектакли, неизменной звездой которых оставалась Марьюшка, всё больше и больше хорошевшая с годами, несмотря ни на что. Соседи восхищались красотой и статью Ивановой фаворитки, но в речах их всё больше звучали намёки на то, что столь родовитому и богатому барину следует жениться и обзавестись наследником. Иван понимал, что в их речах есть резон, поэтому вскоре он посватался к дочери местного городского головы Авксентия Сергеевича Брищ-Задунайского, отставного бригадного генерала и весьма богатого помещика. Отказывать столь лакомому жениху никто и не думал, договорились о свадьбе на следующий год, и счастливый жених с большой свитой отправился в Италию – для поправления здоровья перед свадьбой.

Естественно, что в этой свите была и Марьюшка, которую Иван, едва они пересекли границу, стал именовать «кузиной Мари». С какой целью он стал выдавать крепостную «сестру» за свободную женщину, Ванечка и сам бы вдруг не ответил. Скорее всего, он хотел уязвить её побольнее – чтобы, почувствовав вкус свободы, Марьюшке было бы ещё труднее и больнее возвращаться к своему рабскому состоянию. Тем не менее, ей пришлось подчиниться, ибо на какие садистские забавы был способен приятный, хорошо воспитанный русский помещик, знала только эта несчастная.

Иван Моргауз путешествовал по Италии почти год – бывал он и на Везувии, и в только что открытых Помпеях, и Колизеем любовался, и слушал знаменитых итальянских теноров в миланском «Ла Скала»… И в Венеции он тоже задумал побывать. Да, в Венеции…

Именно там, прогуливаясь по площади Сан-Марко, и встретили Иван и Марьюшка нищего художника по имени Джакомо Скоропео (как понял Макс, этот самый Джакомо был одним из уцелевших потомков некогда могущественного рода Скорпетти). Скоропео был молод, красив и талантлив, созданный им портрет Марьюшки был столь хорош, что женщина на нём казалась живой, неудивительно, что бедный художник влюбился в свою модель, а модель… модель ответила взаимностью художнику.

Но это была ещё не беда. Беда началась, когда Иван понял, что Марьюшка, искренне и глубоко ненавидевшая его, влюбилась в нищего художника… Первым его побуждением было покинуть солнечную Италию, вернуться в Россию, засечь мерзкую девку до полусмерти и посадить на цепи в холодной на хлеб и воду, пока не сдохнет. Но Ванечка сумел сдержать этот порыв, успокоился и решил отомстить тоньше и красивее… Так, чтобы проклятая Марья, отвергнувшая его любовь, страдала бы и мучилась всю жизнь.

А придумав свой план, он стал закрывать глаза на общение Марьюшки и Джакомо, более того, пригласил его в свой особняк – якобы для реставрации нескольких приобретённых в Италии картин старых мастеров. Влюблённые с головой ушли друг в друга. Их не страшило настоящее, не мучило прошлое и не расстраивало будущее – для них всё было только здесь и сейчас.

Очень скоро общение Марьюшки и Джакомо дало свои плоды – девушка понесла. Влюблённые оказались в сложном положении, но Иван переговорил с Джакомо и заявил, что не имеет ничего против замужества свой «кузины Мари», единственное его условие состоит в том, чтобы сразу же после венчания они уехали вместе с ним в Россию. Более того, он даже согласился даже дать реверсалий*, чтобы венчание Марьюшки и Джакомо прошло по католическому обряду, добавив только, что в России процедуру следует повторить по обряду православному.

Наивный Джакомо был восхищён благородством родственника любимой женщины и с радостью согласился.

Венчание прошло быстро, и бледность невесты Джакомо списал на её положение и свадебное волнение. А уже на следующий день молодые вместе со своим старшим родственником выехали в Россию.

В дороге Джакомо почти не общался с Марьюшкой – ему объяснили, что она плохо переносит беременность, и при встречах их обязательно кто-нибудь присутствовал – то доктор, то доверенный слуга Моргауза, а то и сам Иван. Джакомо и это не насторожило – он посчитал, что таким образом Иван пытается, хоть и запоздало, блюсти честь своей родственницы…

Иван же Готлибович очень спешил вернуться, и дорога в родное имение заняла рекордно короткое время – чуть более трёх недель. Сразу же по приезде был приглашён православный священник, повторно обвенчавший Марьюшку и Джакомо, и после скромного свадебного ужина довольный Иван Готлибович пригласил молодых в свой кабинет, где и объяснил Джакомо, в какой ужасной ловушке оказался юный итальянец.

Ошеломлённый Джакомо узнал, что его прекрасная возлюбленная по сути просто одушевлённая собственность Ивана Моргауза, и что по законам Российской империи свободный мужчина, заключивший брак с крепостной девушкой, равно как и свободная женщина, вышедшая замуж за крепостного, закрепощались сами**. Таким образом, благодаря браку (двойному браку, если учесть католическое венчание!) Джакомо Скоропео превратился в крепостного Ивана Моргауза Якима Скоропова.

Можно ли представить себе большее потрясение и более изощрённую месть?

*Реверсалий – разрешение старшего из родственников на венчание представителей двух разных конфессий по одному обряду, как правило, не по той вере, в которой состоит дающий такое разрешение. Так же реверсалий может даваться одним из родителей в браке представителей двух разных конфессий на воспитание детей в вере супруга(супруги).

** Да, да, так и было, многочисленны упоминания об этом в художественной литературе XIX века, в частности у Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине». Скорее всего, иностранцев это правило не касалось, да только кто разъяснит такие тонкости бедному парню, оказавшемуся в глубинке тогдашней России?

========== Глава 33. Дела давно минувших дней. Часть третья ==========

Внимание, пока не бечено!

К чести Джакомо, стоит отметить, что он не винил в своём отчаянном положении Марьюшку – то, что она не могла ничего поделать в сложившейся ситуации, он понял слишком быстро. Дарья, которая жила в монастыре в относительной безопасности, была слишком мощным средством воздействия на дочь. К тому же Джакомо продолжал любить Марьюшку и сделал ещё одну роковую ошибку – попробовал договориться с мучителем.

Возможно, если бы Джакомо повёл себя по-другому – стал бы проклинать Марьюшку, издеваться над ней и вымещать своё рабское положение, Моргауз обошёлся бы с ним совершенно по-другому. Но итальянец не собирался отказываться от своей любви, и это определило его судьбу. По приказу барина, Джакомо примерно наказали на глазах у возлюбленной, а потом отвезли на дальний хутор, фактически заточив в темницу. Возможно, Иван и продолжил бы свои издевательства, если бы не приближавшаяся свадьба с юной Соломонидой Авксентьевной Брищ-Задунайской. Иван Готлибович умел хоронить концы, и подмоченная репутация ему вовсе была не нужна. Но одно дело творить бесчинства в окружении своих крепостных, которые в глазах закона вовсе не являются свидетелями, и совсем другое – если в качестве свидетеля сможет выступить свободнорожденный… Поэтому Джакомо был надёжно заперт на дальнем хуторе, Марьюшку Иван заставил молчать, угрожая его жизни и жизни Дарьи, к тому же беременная женщина была слишком слаба, часто падала в обмороки, что мешало, к сожалению мерзавца, качественно над ней издеваться. Так что подготовка к свадьбе на время приостановила развитие этой непростой истории.

Прошло несколько месяцев. Свадьба была великолепна, молодая жена блистала, словно ангел небесный в роскошнейших кружевах и бриллиантах, вызывая всеобщее восхищение и зависть. Нет, Соломонида Авксентьевна не была идеальной красавицей, но она была вполне мила и симпатична, а уж в день свадьбы любая девушка выглядит королевой.

Пышная свадьба отгремела, молодые водворились в поместье, и Моргауз не нашёл ничего лучшего, чем приставить в горничные к молодой жене немного оправившуюся Марьюшку – ему казалось, что это очень остроумно – его «сестра» и бывшая любовница играет роль прислуги при законной жене.

Надо сказать, что юная супруга Ивана была весьма неглупой барышней, и она очень быстро поняла, что в поместье творится что-то неладное, однако застращанная барином дворня молчала вмёртвую. К тому же при жене Иван был вынужден смирять свой злобный нрав – за обиду любимой дочери отставной бригадный генерал вполне мог разобраться с зятьком по-свойски. К тому же Иван начал испытывать в постели проблемы совершенно определенного свойства, мешавшие зачать наследника. Не помогал даже тогдашний аналог виагры – шпанская мушка. Неизвестно, как, но Иван понял, что единственное, что помогает ему пару ночей держаться достойно в постели – это причинение боли кому-либо. Пытать дворню и издеваться над Марьюшкой в поместье он остерегался – Соломонида бы такого не потерпела. Отставной генерал Брищ-Задунайский, даже служа в армии, стремился избегать телесных наказаний в отношении нижних чинов, что для тогдашней военной элиты было, прямо скажем, редким исключением, и подобное же отношение он привил дочери.

С тех пор не менее раза в неделю Моргауз посещал отдалённый хутор в сопровождении одного из своих доверенных слуг – того самого, что часто исполнял в поместье роль палача для провинившихся. Что уж он проделывал там с несчастным пленником – история умалчивает, но приезжал он с хутора неизменно довольный, свежий и отдохнувший.

Итогом этого было то, что вскоре молодая барыня почувствовала себя в тягости. За это время она очень привязалась к Марьюшке – не будучи дурной от природы, Соломонида понимала, что её горничная глубоко несчастна и сочувствовала ей, не давая в обиду мужу. Однако Марьюшка догадывалась, зачем барин ездит на дальний хутор, и как она мучилась и страдала – известно только одному Богу. Такие переживания не могли не сказаться на её собственной беременности, и роды начались намного раньше срока. Промучившись ночь напролёт, Марьюшка родила крошечного, слабенького и едва живого мальчика, который даже не кричал, а лишь разевал маленький розовый ротик и слабо попискивал, как котёнок. Барыня, от души сочувствовавшая своей горничной, поняла, что та очень плоха после родов и не проживёт долго, и послала за священником – соборовать роженицу и крестить новорожденного – слишком уж слабым выглядел малютка.

На смертном одре только и успела Марьюшка шепнуть несколько французских слов барыне, прося позаботиться о сыне, и умолить мужа отпустить Джакомо. Потом она хоть и пребывала в сознании, но говорить не могла, лишь смотрела умоляющими глазами то на барыню, то на лежащего рядом крошечного сына, пока священник соборовал её. А потом закрыла глаза и просто, тихо, без мучений умерла. Несчастной жертве чужой жестокости едва-едва исполнилось двадцать лет…

Соломонида поклялась самой себе заботиться о ребёнке Марьюшки и, хотя муж хотел отдать его «в дети» в какую-нибудь бедную семью, сразу же проявила твёрдость, приставив к малышу кормилицу и няньку и заявив, что расти мальчик будет в усадьбе, у неё на глазах и сколько Бог даст. Более того, она к мужу приступила с расспросами, о каком Джакомо, умирая, твердила её горничная. Естественно, Иван ни в чём не признался жене, отговорившись бредом умирающей женщины, однако сам решил послать слугу окончательно расправиться с юношей. Живой Джакомо отныне представлял для него смертельную опасность, учитывая способность жены думать и задавать неудобные расспросы. А законная жена-дворянка – не крепостная девка, её так просто не заткнёшь, да и батюшка в обиду не даст.

Слуга отправился на дальний хутор и вернулся весь бледный и растерянный. Оказалось, что несчастный итальянец каким-то образом исчез из запертого погреба, не оставив никаких следов и просто растворился в воздухе. Иван перепугался. Ведь, если каким-нибудь чудом Джакомо сможет добраться до властей – ещё неизвестно, как обернётся эта история.

Некоторое время он вздрагивал от каждого шороха, но потом успокоился, решив, что Джакомо всё-таки погиб и кости его растащили лесные звери.

Между тем, время шло, Соломонида родила сына, названного уже совершенно по-русски – Фёдор Иванович. Что же касается сына Марьюшки, крещёного Яковом, то он не только не умер в младенчестве, но и сумел выправиться, выровняться и годам к четырём был уже на диво здоров и смышлён.

Соломонида сдержала слово, данное Марьюшке – она заботилась о мальчике, он стал товарищем по играм для маленького Фёдора, их обучали одни и те же учителя, и она не раз просила мужа дать Якову вольную, тем более, что с детства он рос способным, особенно ко всякого рода искусствам. Иван же Готлибович всякий раз отказывал. Неизвестно, что двигало им – то ли затянувшаяся месть, то ли остатки любви к женщине, чью жизнь, как и жизнь её возлюбленного, он загубил своими руками.

Между тем маленький Яков проявлял столь удивительные для его возраста способности к живописи, что Соломонида пригласила заниматься с ним специального учителя, который через год заявил: «Видит Бог – мне его учить более нечему! Хоть сейчас в Академию Художеств!» Соломониде понравилась эта мысль, и она похлопотала через отца о том, чтобы одиннадцатилетний Яков Скоропов, дворовый человек Ивана Готлибовича Моргауза был допущен к экзаменам в помянутую Академию. И что самое интересное – был принят.*

Шесть лет обучался он в Академии, а на седьмой год академическое начальство испросило разрешения послать Якова Скоропова в Италию, как одного из самых успешных выпускников, для продолжения обучения за казённый счёт. Иван Готлибович, под влиянием благоразумной и строгой жены сильно исправивший свой дурной характер и уже успевший прослыть меценатом и филантропом, не нашёл повода для отказа, да и Соломонида Авксентьевна была весьма довольна успехами воспитанника, так что семнадцатилетний Яков отправился в Италию, где и обучался в течение пяти лет живописи и архитектуре. Вернулся он в Уездный Городок уже взрослым человеком, очень остро ощутил своё подневольно состояние. Вольные нравы в Академии, свободная жизнь в Италии не позволяли Якову до сей поры осознать свое рабское состояние. Но вот теперь…

Конечно, он питал самую живую благодарность к Соломониде Авксентьевне, да и Фёдор, его бывший товарищ по детским играм, делавший ныне успешную военную карьеру, вырос слишком либеральным, чтобы попрекать Якова его происхождением, но… Не понять, кто он отныне такой, Яков не мог. К тому же, в Италии произошла некая встреча, которая позволила Якову по-иному взглянуть на жизнь.

Тем не менее, юноша с головой ушёл в работу, поражая обитателей Уездного Городка новомодным для провинции классическим стилем. По его проекту был перестроен городской особняк Моргауза, затем – дом помещика Пичугина, после было возведено новое здание Дворянского Собрания, городской театр… Заказы сыпались на юного архитектора, как из рога изобилия, и, надо сказать, он вполне заслуживал своей провинциальной славы.

Работа юного таланта щедро оплачивалась, но получал оплату его хозяин – Иван Готлибович. Конечно, Яков пользовался куда большими привилегиями, чем любой другой крепостной, у него были хорошо обставленные комнаты, удобная мастерская, прекрасная, современная одежда, кое-какие деньги, он даже порой обедал за одним столом с хозяевами… но сам собой он распоряжаться был не волен. Видя страдания юноши, Соломонида, давно желавшая видеть его свободным, вновь приступила к мужу с требованием дать Якову вольную, но тот упёрся.

Почему? На этот вопрос и сам Иван не мог бы уже дать внятного ответа. Роковые страсти молодости давно улеглись в нём, теперь это был абсолютно обычный богатый провинциальный помещик, совершенно не склонный к мучительству и тиранству, слегка побаивающийся свою жену и искренне любящий сына и дочь, но…