Текст книги "Супруг Бога (СИ)"
Автор книги: РавиШанкаР
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Но ведь… это же… а вдруг у меня потом ничего не вырастет… – пролепетал несчастный мохнатик. – Мне же так нельзя… И вообще, под одеждой же не видно, какой я…
Нанэри с Литти переглянулись и очень ласково объяснили Анъяху, что одежду можно снять – случайно или намеренно, поэтому лучше не рисковать лишний раз, а, лишившись своей шёрстки, Анъях перестанет быть похожим на юпландца.
– Ты ведь хочешь домой добраться целым и невредимым? – спросил Литти.
Анъях горестно закивал.
– Вот и расскажешь потом своим, на какие лишения ты шёл, чтобы на родину вернуться. Ты герой настоящий. А шёрстка отрастёт, не волнуйся.
Анъях немного приободрился, старательно намылился и снова залез в озерко. Я отправился следом. Чудодейственное средство не подвело – на теле не осталось ни единой волосинки. А что касается Анъяха, то, перестав быть мохнатиком, он сделался совершенно неотличимым от человека – правда, кожа у него была нежно-розовая, что несказанно умилило Нанэри и Литти. Так мы и отправились обратно к фургонам, где нам пришлось пережить ещё одно чудесное превращение.
Тэмми умели работать весьма оперативно, и к нашему возвращению завтрак, который на этот раз готовил Туктук с таким видом, словно варил адские зелья – вот что значит полное вживание в образ! – был уже готов. На этот раз это было нечто, напоминавшее гречневую кашу с плавающими в ней кусочками непонятно чего интенсивно чёрного цвета. Варево было шустро разложено по мискам, полито сверху чем-то малиновым, но вкус у этой адской смеси оказался ещё лучше, чем вчера. Так что мы поблагодарили Туктука вполне искренне, на что он нахмурился и пошевелил совершенно брежневскими бровями с таким видом, словно в «каше» обреталась солидная порция цианистого калия. Как шепнул мне потом Литти, это значило, что Туктук доволен. Не хотел бы я видеть выражение его недовольства…
А затем Нанэри притащил мешок с нашей одеждой – действительно ставшей за ночь чистенькой и приятно пахнувшей чем-то вроде лаванды, а Литти – два кувшинчика. Нанэри затем сбегал в фургон, притащил оттуда мешочек с разноцветными лоскутками и шкатулку с нитками, иголками и ножницами. И они вместе с Амалом принялись быстро и ловко нашивать эти лоскутки на наши джибы, руководствуясь непонятно чем, с моей точки зрения, ибо никаких нормальных узоров и цветовых сочетаний в их работе не наблюдалось, хотя они советовались, какой лоскуток куда нашить, и даже спорили. А нас с Анъяхом усадили на пенёчки и велели закрыть глаза. Мы переглянулись, обречённо вздохнули и подчинились. Сначала нам красили волосы. Потом я почувствовал, как Нанэри пробежался по моему лицу тонкой кисточкой, потом чем-то вроде карандаша… А потом эти любители сюрпризов велели нам встать, не открывая глаз, и поднять руки. Нас облачили в наши же джибы и только потом разрешили открыть глаза. Я глянул прежде всего на Анъяха и чуть не хлопнулся в обморок. Мохнатика не узнала бы и родная мать. В разукрашенной пёстрыми лоскутками джибе, с чуть подведёнными бровями и подкрашенными ресницами и губами, с волосами того интенсивно малинового оттенка, который именуют «вырвиглаз», Анъях стал просто неузнаваем.
– Ничего себе, вот это да… – вырвалось у меня. А добрый Литти тут же поднёс мне большое металлическое зеркало. И я офигел вконец.
Из зеркала на меня таращилось существо совершенно непонятной половой принадлежности, с голубыми волосами, с какого-то перепугу ставшими длиной пониже плеч. Голубые волосы кудрявились, как шерсть у пуделя, и очень напоминали причёску Мальвины из фильма про Буратино. В остальном же макияж у меня был, как у Пьеро – «губки бантиком, бровки домиком…». Короче, как сказал бы один из моих знакомых по прежней жизни: «Это уже не секс, а натуральное блядство».
Однако я загнал все эмоции поглубже – люди ж для меня старались, нечего их зря обижать. И вообще, лучше гипс и кроватка, чем гранит и оградка. Если это действительно мне поможет улизнуть из Казашшана незамеченным, то так тому и быть. И я поблагодарил своих имиджмейкеров за выдумку и креативность.
После этого все пожитки были собраны с удивительной быстротой, кэпсы запряжены в фургоны, и мы двинулись по дороге, ведущей в порт Маррен. Но и на этом наши с Анъяхом мучения не закончились. Мехец заявил, что он нашёл подходящую пьесу, в которой у нас с Анъяхом будут вполне приличные роли, и что вечером на стоянке мы попробуем немного порепетировать. Засим мне сунули в руки толстую кипу листков из материала, сильно напоминающего промасленную кожу, которые были скреплены наподобие брошюры, и велели прочесть пьесу. Я уставился на первый лист, на котором крупно красовалось нечто написанное значками, сильно смахивающими на иероглифы, словно баран на новые ворота, но вдруг с удивлением понял, что смысл надписи я понимаю. Это было тем более удивительно, что в Храме написанное я не понял. Но, тем не менее, я довольно бойко смог прочесть: «Разлучённые сердца». Мехец одобрительно кивнул и отправился в первый фургон, а мы с Анъяхом заняли места в последнем, и я принялся читать вслух. Дело шло не без пауз и запинок, но чем дальше, тем у меня получалось лучше.
Сюжет пьесы был абсолютно незамысловат и более всего напоминал женский любовный роман с поправкой, разумеется, на местные реалии. Некий юный лашш – Нанэри, сидящий на облучке, разъяснил мне, что так в Казашшане именуют знатных людей – с красивым именем Патуран после смерти родителей остался под опекой своего дяди – человека жестокого и жаждущего присвоить себе наследство Патурана. Для этого он надумал заставить юношу заключить брак с собственным сыном – глупым, бестолковым и некрасивым. Однако Патуран случайно встречает прекрасного лашша Дютела, влюбляется в него. Дютел переодевается слугой, проникает в дом дяди Патурана, и влюблённые дурачат дядю и его сынка некоторое время. Однако дело близится к свадьбе, и Патуран с Дютелом решаются бежать. Они находят себе приют в доме лесного отшельника Пыхпыха и живут там некоторое время вполне счастливо. Между тем приближается совершеннолетие Патурана, и злодей дядя продолжает поиски с удвоенной силой – ведь, став совершеннолетним, Патуран может заключить брак по собственной воле и потребовать своё наследство. Случайно он нападает на след влюблённых, вместе со своими приспешниками и племянником врывается в дом Пыхпыха и забирает Патурана, а Дютела серьёзно ранит. Патурана запирают под замок, дядя готовится к свадьбе, и несчастный юноша произносит страстный монолог, прося своего старого слугу Турса раздобыть ему яду, ибо ему без любимого и жизнь не в жизнь. Турс отправляется на поиски яда, а в это время отшельник Пыхпых, придя в себя после удара по голове, обнаруживает рядом бездыханного Дютела и начинает молить пресветлую Богиню Тальяну, чтобы та не дала пропасть столь многообещающей любви. Тальяна внимает доброму отшельнику, спускается с небес и исцеляет раны Дютела, пообещав ему свою божественную поддержку.
В день свадьбы Патуран уже готовится принять принесённый слугой яд, но к нему врывается Дютел вместе со Стражей Правителя. Дядю и его сынка благополучно арестовывают, дядю сажают на кол, что подчёркивается особо, а сынка отправляют в ссылку.
Патуран и Дютел празднуют пышную свадьбу, на которой их благословляет сама Тальяна. Мир, дружба и всеобщее счастье.
Прочтя сей шедевр драматического искусства, я малость прифигел, тем более, что Анъях явно шмыгал носом, проникшись историей любви, и поинтересовался у Нанэри, какая роль мне отводится в этой чудной постановке. Нанэри хмыкнул и сказал, что злодеем-дядей, само собой, будет Туктук, он, Нанэри, будет играть роль Патурана, Амал – Дютела, Фиран – доброго отшельника Пыхпыха, Ан – почти безмолвную роль старого слуги, Тальяной будет Литти, так что методом исключения я понял, что мне досталась роль дубины стоеросовой – дядюшкиного сыночка. Многообещающее начало артистической карьеры, ничего не скажешь.
О том, что он погорячился с наказанием, которому был подвергнут брат расследователь, Главный Жрец понял уже на следующее утро, когда попытался организовать поиск Супруга Бога. У него не было ни должного опыта, ни таланта к этому делу, но было хотя бы достаточно мозгов, чтобы это понять. Поэтому он отдал несколько приказов, и три часа спустя бледный и осунувшийся, но способный передвигаться благодаря чудодейственным снадобьям брата лекаря, брат расследователь стоял перед ним. И никто бы не прочёл на его лице ничего, кроме исполнительности и преданности общему делу.
Мирзобиль посвятил брата расследователя в проблему, отвёл на её поиски два месяца, решив, что небольшой запас времени ему не помешает, и торжественно объявил брату расследователю, что если задача будет выполнена, то его наказание будет отменено полностью, более того, Великий Аллир непременно вознаградит сторицей столь усердного своего служителя.
Брат расследователь поклонился Главному Жрецу, не подавая виду, что каждое движение, несмотря на усилия брата лекаря, отдавалось жестокой болью в разодранной спине, заявил, что приложит все усилия по поиску Супруга Бога, и удалился организовывать поиски.
Поиски и впрямь были организованы весьма быстро и умело, но сети брат расследователь на сей раз ставил явно не там, где следовало бы. Однако понять этого никто не сумел. А сам брат расследователь спустился в подвалы Храма, где содержались Псы Истины, и долго смотрел на их вожака. А вожак смотрел на него.
====== Глава 11. Какой-то вы маньяк... несексуальный ======
Следующие два дня прошли без особых происшествий. Я даже стал привыкать к нашему странному распорядку – мы вставали рано, приводили себя в порядок и завтракали, собирали пожитки и отправлялись в путь. Один раз мне доверили готовить завтрак – оказалось – ничего сложного. Каша, она и есть каша, а готовить на костре я умел – в школе мы достаточно часто ходили в походы с физруком и трудовиком. Так что Нанэри только один раз показал мне всякие местные приправы и прочие продукты питания и объяснил, что к чему, и я запомнил. На память я не жаловался никогда, и сварганенное мной блюдо хоть и получилось с дымком, но вышло вполне съедобным и даже вкусным. А ещё я научился управлять кэпсами. В этих добродушных скотинок с плюшевыми мордами и мягкими губами, очень похожих на карикатурно нарисованных пузатеньких лошадок с толстыми короткими ножками, но с козьими изящными рожками и полосатых, словно тигры, я просто влюбился. А что? Нрава они были кроткого, неприхотливо лопали всё, что росло под ногами, а остатки каши, похлёбки или маленькие кусочки лепёшки воспринимали, как лакомство. Особенно мне нравилось, как они аккуратно, одними губами, брали кусочек лепёшки с ладони и доверчиво фыркали. Управлять ими было абсолютно несложно – примерно так же, как и нашими лошадьми – с помощью длинных вожжей кэпсы поворачивали вправо или влево, команда «фурр» обозначала «стоп», а команда «кэ!» – вперёд. Вот и вся премудрость. Так что я с удовольствием менялся с Нанэри или Литти и ехал в нашем фургоне в качестве возницы. А ещё я учил роль, репетировал по вечерам с другими, выслушивая строгие замечания Мехеца, откопал в фургоне с реквизитом странный струнный инструмент под названием «комба», немного похожий на гитару, но сделанный не из дерева, а из половинки какого-то местного гигантского овоща, выдолбленной и наполненной небольшими металлическими шариками. Похоже, именно такую комбу, только побольше размером, и раскурочил Анъях, когда устраивал свои пакости в Храме. Комба, конечно была тяжеловата, чтобы играть стоя, но звук у неё был очень интересный – на низких нотах похожий на рокот или гул моря, на высоких – нежный, как капель, а средний регистр звучал примерно так же, как наша гитара. К моему удивлению, знакомые мне мелодии на комбе получались очень даже оригинально и узнаваемо. А уж когда я спел пару песен из дворового репертуара и «Я свободен» Кипелова, то даже заработал аплодисменты от коллег, а немногословный Туктук, как обычно, с самой зверской физиономией, сказал, что я могу даже зарабатывать себе этим на хлеб. Как я понял, в его устах это была высшая похвала, и я её оценил.
А ещё я сунул нос в бухгалтерские книги Мехеца – да-да, профессиональная привычка взяла верх – и поразился тому, насколько громоздкая у них система счёта. Она напоминала древнеримскую, то есть, специальными значками обозначались числа 1, 5, 10, 50, 100 и 1000. Два записывалось, как «один плюс один», четыре – «пять минус один», а шесть – «пять плюс один». В первом случае значок, обозначающий единицу, ставился слева от пятёрки, во втором – справа. Чтобы записать число девяносто девять, нужно было написать один значок – пятьдесят, четыре – по десять, один – пять и четыре единички. А уж если сотен было больше… Короче, неудивительно, что торговлей и бухгалтерским учётом в этом мире занимались только весьма продвинутые ребята, а уж вычисления при наличии только сложения и вычитания превращались в аццкую пытку. Опытные купцы всегда носили с собой небольшие счёты, которые помогали подсчитывать нужное количество десятков и сотен без долгих нудных вычислений. То, с какой скоростью я считал в уме, привело Мехеца в состояние чуть ли не священного трепета, и вся бухгалтерия отныне была свалена на меня, благо, что их цифры не составляло никакого труда запомнить. Я привёл в порядок все записи в бухгалтерской книге, писать, кстати оказалось совсем не трудно, гусиными перьями здесь пользовались только охотники и лучники, а для письма существовали особые палочки, по форме напоминавшие карандаши и способные писать на любой поверхности и в любых условиях, хоть под водой. Тоже простенькие бытовые артефакты, как и мешок, очищающий одежду. В общем и целом мне всё пока нравилось – может, бродячая жизнь была именно тем, чего мне не хватало в прошлом?
В общем, расслабился я. Каюсь. Подзабыл, что в любом мире, и в нашем, и в этом, полно сволочей. Но обо всём по порядку.
На третий день я вполне уже освоил нехитрые мизансцены, слова своей роли знал назубок, и Мехец заявил, что пьесу необходимо начать обкатывать. Дескать, завтра мы остановимся на ночлег не в лесу, а в большом торговом селе, там и состоится премьера. Меня это повергло в состояние лёгкого шока, но все остальные по-доброму объяснили, что чем дальше от больших городов, тем невзыскательнее публика, а недостатки игры и самой пьесы лучше выяснить, так сказать, в процессе, и я вынужден был согласиться. На четвёртый день я наблюдал, как Нанэри и Литти, взяв в помощь Анъяха, приводят в порядок костюмы. Нет, костюмы были чистые – а волшебные мешочки на что? – но необходимо было посмотреть все бантики-кружева-пуговицы, а также подогнать всё под конкретного актёра, если была такая необходимость. Меня к этому процессу не допускали категорически, резонно опасаясь за сохранность костюмов, ибо к чему-чему, а к шитью у меня не было ровно никаких талантов. Так что мне досталось править кэпсами и повторять реплики из своей роли. Дело у парней спорилось, и уже к обеду, когда мы въехали в большое село с весьма своеобразным названием Забежский Пукальник, костюмы были полностью готовы. Мехец, который явно был знаком с этой местностью, уверенно показал нам, где находится постоялый двор, куда мы и направили наши фургоны.
И тут я понял, как тяжело бремя славы. Местный народ сбегался поглазеть на нас, бросая все дела, и обсуждал всё, что видел, не особо стесняясь, слышим мы или нет. За те десять минут, которые мы медленно двигались по селу, я услышал много комплиментов всем нам вообще и мне в частности. Народу явно нравилась и моя причёска, и цвет волос, и телосложение, а уж высказанных открытым текстом и не особо тихо желаний «разложить», «вдуть» и «поиметь» в собственный адрес я наслушался выше крыши. Но, поскольку Нанэри с Литти никак на это не реагировали, дежурно улыбаясь и приглашая всех на вечернее представление, мне оставалось только скрипеть зубами и улыбаться, как и они. Анъях же, возможно, поступил умнее нас всех, вместе взятых, моментально изобразив на лице непроходимый наив, к тому же выглядел мохнатик ещё совсем по-детски, несмотря на все свои тряпки и косметику, и даже у закоренелых похабников язык не поворачивался сказать что-нибудь этакое в его адрес.
Постоялым двором владел старый знакомый Мехеца и Туктука, которого они именовали дядюшка Фигвам. Услышав это имя в первый раз, я еле сдержался, чтоб не заржать. Хорошо, что сдержался, ибо это было не прозвище, а именно имя, и почтенный трактирщик мог и подальше нас послать после этого. А так он выглядел, как вполне классический трактирщик – невысокий, лысый, пузатый, в белом фартуке и жёлтой бандане, лихо повязанной на лысине. С трактирщиком Мехец сторговался быстро, тот выделил нам стоящий за трактиром здоровенный сарай, где имелись скамейки, поскольку селяне тут собирались для обсуждения каких-то местных нужд, и возвышение, которое при небольшой доработке могло сойти за сцену. В помощь нам дядюшка Фигвам выделил троих своих родичей – сына и двух племянников, которые не упускали случая кого-нибудь из нас зажать в углу и полапать, но работали, тем не менее, быстро и качественно. Так что почти полноценную сцену соорудили и пёстрые кулисы повесили в самые короткие сроки. А роль освещения в сарае играли большие белые шары, внутрь которых был засыпан какой-то порошок. На сей раз никакой магии – сплошная химия. Шар нужно было хорошенько встряхнуть и капнуть в дырочку сверху несколько капель самой обычной воды. Порошочек начинал светиться ярким белым светом и светился несколько часов напролёт. Как я понял, это был какой-то местный минерал, который для этой цели добывали в больших количествах, размалывали и пускали в продажу. Если учесть, что каждый такой шар мог служить несколько лет, то стоили они относительно недорого.
В общем, все проблемы с подготовкой сцены к вечернему представлению были решены, кулисы и задник, точнее, несколько задников, они периодически должны были подниматься и опускаться, поскольку действие происходило в разных местах, повешены, костюмы приготовлены, и Мехец заявил, что нам всем стоит хорошенько подкрепиться. И мы отправились в трактир, где, к счастью, было не так много посетителей.
Дядюшка Фигвам наложил нам полный стол самой разнообразной снеди, и мы наелись от души, но всё уничтожить так и не смогли. Остатки трактирщик велел прислуге завернуть нам с собой, и мы уже совсем было собрались покинуть трактир, когда дверь отворилась, и вошли несколько молодых людей, одетых очень богато, хотя и не слишком изысканно. На мой взгляд, слишком много золота, дорогих кружев, перстни на каждом пальце, ожерелья-воротники и прочие изыски местной моды превращали этих провинциальных щёголей в неумело украшенные новогодние ёлки. К тому же они разговаривали чересчур громко, вели себя чересчур нахально и слишком явно показывали, что они здесь – соль земли, а все прочие – грязь под ногами. Я эту породу богатеньких ублюдков неплохо изучил ещё в своём мире и ненавидел от всей души. Нашим эта компания тоже не слишком понравилась, и Мехец выразительно шевельнул бровями нам четверым – мол, убирайтесь, пока не поздно. Мы этот намёк поняли и быстренько проскользнули во входную дверь, но оказалось, что ещё двое из этой компании просто замешкались на входе. Именно к ним и угодил в лапы Анъях. Один из входивших быстренько ухватил за плечо пытавшегося проскользнуть мимо мохнатика и радостно заметил:
– Ой, какой хорошенький Тэмми! Пойдём, я покажу тебе любовь настоящего мужчины! – и похабно оскалился, сволочь такая.
– Я не могу, господин, – кротко отозвался мохнатик, пытаясь высвободиться. – У нас скоро представление.
– Представление! Да я тебе такое представлю – твоя задница век не забудет! Пошли, не ломайся, все Тэмми шлюхи! – расхохотался державший, и я с неудовольствием отметил, что он то ли пьян, то ли накурен. И, похоже, это явно представители местной знати, случайно завернувшие на сельские развлечения. А это значит, что за нас не заступятся, напротив, порадуются, что молодые господа потащат развлекаться заезжих Тэмми, а не своих родных кровиночек. За прошедшие три дня я немало наслушался от Тэмми об особенностях социального устройства Казашшана, и оно, то есть, это устройство, мне не особо понравилось. Но Ана оставить на растерзание этому придурку я не мог никак. Поэтому, подойдя поближе, я нахально улыбнулся и заметил:
– Молодой господин желает развлечься? Ан у нас ещё маленький, а вот я и небо в алмазах показать могу.
Парень уставился на меня заинтересованным взглядом, но, видимо, моя причёска и макияж навеки покорили его сердце, и он, схватив меня за руку, совсем некуртуазно повлёк наверх. Вот приспичило.
Однако я краем глаза отметил, что Литти утаскивает Ана с поля боя, а компания остальных молодых господ рассаживается выпить, более ни к кому не привязываясь. Я успел поймать взгляд Мехеца, который словно спрашивал, нужна ли мне помощь. Я еле заметно отрицательно мотнул головой, мол, всё в порядке, до представления успею.
Комната, в которую меня притащил озабоченный богатенький придурок, явно была из разряда тех, что сдаются по часам или на ночь. Широченная кровать, горшочек с чем-то вроде смазки на тумбочке, бутылка вина и какие-то фрукты, закуток с кувшином и тазом за занавеской. Явно добрейший дядюшка Фигвам не только пищу с питьём проезжающим предлагает. Но меня его способы заработка волнуют мало, меня больше волнует, как оставить с носом этого придурка озабоченного.
А придурок уже приступил к решительным действиям, стаскивает с меня джибу и требует обещанного неба в алмазах. Нет, парень вполне себе симпатичный – волосы тёмные, вьющиеся, кожа смуглая, глаза тёмные, такие иногда называют бархатными, и сложен неплохо. Если б всё было по согласию, я бы и сам не прочь, а то любоваться на постоянно обнимающихся Амала и Фирана и слушать их… разнообразные звуки – так у кого угодно крыша поедет. Но парень оказался из худшего сорта любовничков, джибу он с меня стащил, а затем, схватив за волосы, резко (и больно, между прочим!) потянул мою голову вниз, где из расстёгнутых штанов уже было готово выскочить его достоинство. Нехилое такое, скажу я вам…
Но долго раздумывать мне не дали, ублюдок почти ткнул меня носом к себе в ширинку и заявил:
– Работай, шлюха!
Угу, сейчас. И почему все идиоты считают, что называть парня шлюхой – это так круто? К тому же руки-то у меня свободны, чем я не преминул воспользоваться – просто нажал ему на одну точку с внутренней стороны колена, отчего распалённое копьё страсти стало напоминать жалкую тряпочку. Знание – сила, я этот способ откопал в своё время в Интернете и попробовал на себе. А вы как думаете – когда во время соревнований вокруг маячат потные, весьма даже симпатичные парни, а про общий душ вообще молчу – да меня б вечный стояк замучил. Или заметил бы кто – и тогда моя тайная склонность к парням стала бы явной, что могло бы очень печально кончиться.
Так что парня я быстренько обезвредил, и он завис, в ужасе глядя на падение своего гиганта. Так завис, что я смог спокойно высвободить волосы и толкнул его на кровать, на спину. А потом спокойно снял его же пояс и связал ему руки, притянув к спинке кровати. Только тут парень начал брыкаться и попытался голосить. Пришлось затолкать ему в рот полотняную салфетку, которой были накрыты фрукты.
Нет, конечно, будь этот красавчик в нормальном, а не в пьяном состоянии – фиг бы у меня всё это получилось, по крайней мере, так быстро и ловко. Но мне помогло то, что на грудь он принял уже немеряно, к тому же шок от падения ни разу не подводившего его органа был слишком велик. А узлы я умею хорошо вязать. Качественно. Никто не жаловался.
Я глянул ещё раз на cвою связанную жертву и решил, что урок не пойдёт впрок без дополнительного закрепления. Поэтому я окончательно стянул с начавшего извиваться и мычать парня штаны и взялся за горшочек со смазкой. Глаза у парня стали огромными, как у японца, увидевшего Годзиллу. Так, объект, кажется, созрел для воспитательной беседы. И я сказал:
– Не будешь орать – вытащу кляп и отвечу на все твои вопросы. Не будешь?
Парень отрицательно помотал головой и я рискнул вытащить салфетку.
– Отпусти меня немедленно! – заблажила жертва. – Да я! Я ж всех вас! На кол!
Я вернул салфетку на место и невозмутимо произнёс:
– Если уж на кол, так хоть, чтоб было за что, – и набрал немного смазки на пальцы.
Парень с ужасом посмотрел на меня и отчаянно замотал головой, а я издевательски пропел:
– Я же обещал тебе небо в алмазах… дорогой.
Парень замотал головой ещё отчаяннее, а в уголках глаз блеснули самые настоящие слёзы. Я хмыкнул:
– Не нравится меняться местами со шлюхой? А про то, что другие могут чувствовать, ты когда-нибудь думал?
Судя по выражению лица парня, это ему и в голову не приходило. Я брезгливо вытер руку о простыню и холодно сказал:
– Не бойся, я не насильник. Но прежде чем приставать к тем, кто не может послать тебя далеко и лесом, думай сначала, что они такие же люди, как и ты. Не всё продаётся, понял? Ладно, я пошёл. А трактирщику скажу, что ты спишь и просил не беспокоить до утра. Вымотался, бедный. Твои друзья вон – в трактире пьянствуют, не думаю, что они о тебе слишком быстро вспомнят. Так что удачи. Полежи, подумай.
Парень вновь задвигался, показывая всем видом, чтобы я его развязал. Я лишь усмехнулся:
– И не надейся. Вот штаны верну на место, не хочу тебя позорить. Но учти – попробуешь на мне или на ком-нибудь из наших отыграться – весь Казашшан узнает, что тебя трахал низкорожденный Тэмми, а ты подставлял ему задницу, и тебе это понравилось!
С этими словами я и покинул поле боя, за дверью наткнувшись на одного из племянников дядюшки Фигвама. В глазах его горело неподдельное восхищение, и я понял, что он всё слышал.
– Заложишь? – мрачно поинтересовался я.
– Да ты что? Крыльями Аллира клянусь – нет! – отозвался парень. – Я сначала думал, что ты просто шлюха, а ты молодец – так лхашша опустить. Уважаю.
– Раз уважаешь – позаботься о том, чтобы его не обнаружили, пока мы представление не закончим и не уедем. Моим лишние неприятности ни к чему.
– А то я не понимаю, – отозвался парень. – Сейчас дядьке мигну – он им винца нальёт особого. Хлопнутся и проспят до утра, как миленькие. Он и так собирался это сделать, чтобы они вам спектакль не испортили.
Ого! Недооценил я местное население!
Так что с Мартошем – так звали парня – мы расстались вполне довольные друг другом. А намёков насчёт картошки дров поджарить я наивно “не понял”.
Кстати, стоит ли отмечать, что спектакль прошёл «на ура», а я просто на крыльях летал, как бывало после любой удавшейся пакости?
====== Глава 12. И жнец, и игрец, да и вообще пипец... ======
Кстати, стоит ли отмечать, что спектакль прошёл «на ура», а я просто на крыльях летал, как бывало после любой удавшейся пакости?
Но ещё до этого, когда я покинул трактир, летя, как на крыльях, и дядюшка Фигвам явственно мне подмигнул, меня отловил Мехец.
– Ты как, Сайм? – обеспокоенно спросил он. – Он тебя не...
Я помотал головой, отвечая на невысказанный вопрос:
– Ничего у него не вышло. Сейчас он немного отдохнёт… до утра, а дядюшка Фигвам усыпит остальных. Так что сразу после спектакля нам, наверное, не стоит выходить на бис?
Мехец расхохотался:
– Ну, ты жук! Конечно, мы не будем дожидаться особой благодарности! Кэпсы успеют отдохнуть, а нам придётся править ими по очереди, чтобы к утру быть как можно дальше… Думаю, нам стоит свернуть на Дорогу Призраков… – задумчиво пробормотал он, – эти глупые лхашши суеверны все, как один, и туда уж точно не сунутся.
– Куда свернуть? – быстренько навострил уши я.
– Не твоя забота! – Мехец отвесил мне шлепок по филейной части. – Быстро одевайся, и пусть тебя Литти загримирует! Смотри, сколько публики собралось – не хотелось бы обманывать их ожидания!
Я со вздохом потёр пострадавшую часть тела, скорчил жалобную рожицу, вызвав у Мехеца ещё одну ехидную усмешку, и помчался переодеваться. Страх перед сценой исчез напрочь, и я только сейчас понял, почему получил в этой постановке роль конченого придурка – её невозможно было испортить по определению. Неуклюжесть, заикание и даже забытые слова и отсебятина – всё ложилось в роль. Так что в наш фургон я влетел радостный и, сбросив одежду и затолкав её в мешок, стал торопливо натягивать костюм идиота-женишка с соответствующим именем – Дюбин.
Анъях, уже переодетый слугой Турсом – в широкой серой джибе, с подушкой вместо живота, красным носом и нарисованными на щеках морщинами – стал мне помогать. Мохнатик был грустен и расстроен, и я поинтересовался у него, в чём дело.
– Но ведь… Ты же пошёл с этим человеком. Он тебя обижал, да? – всхлипнул мохнатик.
– Я сам кого хочешь обижу! – хмыкнул я и пересказал кратенько всю эпопею и Анъяху, и Нанэри с Литти. Ответом на мой рассказ был громкий хохот. Нанэри так ржал, что чуть было не выколол Литти глаз кисточкой с золотистыми тенями, которые он накладывал ему толстым слоем на веки, чтобы Богиня Тальяна явилась перед зрителями в должном блеске. Отхохотавшийся Литти отобрал кисточку у собрата по ремеслу и наложил тени сам, а потом эти два злодея принялись за меня, на ходу дополняя образ. Под конец наблюдавший за процессом Анъях уже сложился на мешках с одеждой и тихо всхлипывал, потому что хохотать уже не мог. Впрочем, проделывал он это весьма деликатно, чтобы не повредить собственный грим. А когда мне подсунули зеркало – заржал и я.
Сладкая парочка – Нанэри с Литти – нарисовала мне нездоровый желтоватый цвет лица и мешки под глазами, к тому же мои зубы они через один зачернили, и теперь мой рот напоминал прореженный частокол. Нос приобрёл весёленький пурпурный колер, куда более интенсивный, чем у старого слуги Турса, но и этого им показалось мало. На лбу, щеках, носу и подбородке эти поганцы нарисовали мне мириады весьма натурально выглядящих прыщей. Я понял бедного Патурана – от такого женишка не бежал бы со всех ног только слепой. Да и одежда не подкачала – красно-зелёный, с жёлтыми вставками камзол и сине-оранжевые штанишки дополняли высокие сапоги со слишком широкими голенищами, так что ноги мои в них болтались, как карандаш в стакане. И ещё килограмм фальшивых драгоценностей, которые за три шага невозможно было отличить от настоящих… Чучело чучелом…
Что же касается Нанэри, то он был одет в костюм с золотым шитьём и кружевами – красиво, но без перебора. Да и симпатичное личико ему так сильно гримировать не было нужды. Литти же был просто великолепен с накладными золотыми кудрями, осыпанными блестящим порошком, который таинственно мерцал в свете шаров, длиннющими чёрными накладными ресницами и алыми губами. Зелёное платье, ниспадающее струящимися складками, дополняло чарующий образ. Не знаю, как настоящая Тальяна, а Литти со сцены должен был казаться просто эталоном красоты и женственности.
