Текст книги "Золотой петух. Безумец"
Автор книги: Раффи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Больше пяти лет отсутствовал Микаел и наконец вернулся в дом Масисяна. Все это время он жил в Москве, но ежегодно посещал Нижегородскую ярмарку, несколько раз ездил в Марсель, побывал и в других европейских городах.
Его появление в доме Масисяна вызвало такое же любопытство, как и много лет назад, когда он мальчиком впервые переступил порог этого дома.
Но тогда он был неотесанным и неуклюжим, каждое его слово, каждый жест вызывали смех, а теперь его нельзя было узнать. Воспитанный, образованный, просвещенный, он держался с достоинством и невольно внушал симпатию и уважение.
Многое изменилось и в доме Масисяна за эти пять лет: госпожа Мариам заметно постарела, горе и заботы иссушили ее; Гаяне своим видом напоминала пожилую монахиню, для полноты картины только не хватало черного одеяния и четок; Рипсиме еще больше расцвела и превратилась в стройную, красивую девушку; свойственная ей в детстве строптивость уступила место женственной мягкости. Она была в том счастливом возрасте, когда влюбляются и хотят быть любимыми. В остальном все в доме было по-старому, недоставало только хозяина.
Прошла неделя со дня приезда Микаела. Все это время он редко бывал дома, и домочадцы Масисяна почти не видели его. Целыми днями он занимался делами покойного. Рано утром выходил из дома и возвращался поздно ночью настолько утомленный, а подчас в таком раздраженном состоянии, что избегал разговоров. Микаелу отвели комнату Стефана. Всякий раз, когда он приходил домой, госпожа Мариам заглядывала к нему и нетерпеливо спрашивала:
– Ну что вам удалось сделать?
– Пока еще ничего… – неизменно отвечал он.
Как-то вечером он принялся писать Стефану подробное письмо:
«Дела вашего отца, как я и предполагал, оказались в плачевном состоянии: лавки почти пустые, все более или менее ценные товары похищены. И знаете, чьих рук это дело? Наиболее доверенных приказчиков вашего покойного отца.
Они воспользовались благоприятным моментом – его скоропостижной смертью – и расхитили все его состояние.
Я никого не обвиняю; ага часто повторял мне, что „умный человек непременно будет воровать“, он считал воровство одним из главных источников существования. Он сам же воспитал своих приказчиков ворами, ловкими и прожженными ворами, и не понимал того, бедняга, что оружие, которое он ковал против других, в один прекрасный день обернется против него самого.
Я встретился с немалыми трудностями, прежде чем мне удалось привести в порядок расстроенные дела вашего отца. Иные дела так запутаны, что вряд ли вообще удастся их распутать. Вся беда в том, что тут налицо уголовное преступление и, если его раскрыть, многих придется упечь в Сибирь, а это и вам и мне, я думаю, не доставит большого удовольствия.
Представьте себе такого рода подлог. У вашего отца был ходатай по делам (этого негодяя вы не знаете), – человек такого сорта, о которых говорят, что „все входы и выходы знает“, словом прожженный жулик, всю свою жизнь он занимал низкие должности, где в ходу лихоимство, где даже честный человек становится жуликом, – вот этот тип, будучи поверенным вашего отца, самым бесчестным образом вымогал деньги у его должников, а после смерти хозяина он сумел опутать вашу простодушную мать, стал ее доверенным лицом и опекуном ваших несовершеннолетних сестер: волк стал покровителем овечек. Затем этот разбойник в сговоре с приказчиками покойного совершил невероятные жульничества. Чтобы дать вам хотя бы малейшее представление о том, какие преступления они совершили, приведу несколько фактов. У многих людей оказались на руках фальшивые векселя на довольно крупные суммы денег, якобы выданные вашим отцом. Но я твердо знаю, что ага никогда не терпел недостатка в деньгах и не делал долгов. Откуда же взялись эти векселя? Ясно, что они были сфабрикованы приказчиками: они умели отлично подделывать подпись аги. Вы же знаете, что он был неграмотный, с большим трудом научился подписывать свою фамилию, так что подделать его подпись было нетрудно. Все эти векселя были предъявлены в суд для взыскания, а опекун сирот, он же доверенное лицо вашей матери, засвидетельствовал их подлинность.
Разобраться во всем этом и вывести на чистую воду мошенников не составило бы большого труда, но, как я уже говорил, совершено уголовное преступление, и многие, замешанные в этом деле, понесут тяжелое наказание. Решение этого вопроса я оставляю целиком на ваше усмотрение и буду ждать ваших указаний.
Я до сих пор помню, как вы мне сказали однажды в Москве: „То, что приносит поток, поток и уносит“. Так именно и случилось: богатство вашего отца было построено на такой шаткой основе, что иного конца и не могло быть, после его смерти оно должно было неминуемо рухнуть… Ваша мать в делах ровно ничего не понимает. Она стала бы владелицей всего после смерти мужа и сохранила бы оставленное им наследство, если бы из-за своей неопытности не попала в лапы хищников. Можно ли винить ее? Жена, которая при жизни мужа не была ему другом и помощником, жила взаперти, не знала и не разбиралась в делах мужа, когда его не стало, вполне понятно, не смогла спасти имущество от корыстолюбивых людей. Ваш отец сам подготовил свое разорение… Если оставались хотя бы счета, но и этого нет… Если даже они и были, кто-то успел прибрать их к рукам».
Далее он описывал, как Масисяну перед смертью привиделся «золотой петух» и что от его незримого покровителя, приносившего ему богатство, в руках у купца якобы осталось только золотое перо…
Сопоставляя это видение с действительностью, автор письма усматривал в ней некую аллегорию – «…от „золотого петуха“ осталось в руках вашего отца только золотое перо… точно так же от богатства, приносимого „золотым петухом“, уцелела лишь ничтожная часть.
Чем же на самом деле был этот „золотой петух“, который приносил счастье вашему дому и удачу в делах отца? Это всего лишь обман, плутовство, мошенничество, шарлатанство и прочие жульнические уловки, с помощью которых ваш отец наживал деньги… Умер ловкий делец, пришел конец и „золотому петуху“… Вот как я объясняю смысл вашего семейного предания, хотя суеверные люди думают иначе…»
В конце письма Микаел сообщал Стефану о его матери и сестрах, описывал, как похорошела Рипсиме, какой она стала очаровательной девушкой.
Он уже запечатывал письмо, когда в комнату с грустным видом вошла госпожа Мариам и села возле него.
– Вы написали Стефану, чтобы он скорее приезжал? – спросила она.
– Излишне напоминать ему об этом, он приедет, когда ему позволят дела, – ответил Микаел.
– Ах, что с нами будет, пока он приедет…
– Все будет хорошо. Стефан – ваше самое главное богатство, чего вам еще надо. Вы должны быть счастливы, имея такого сына.
– Я верю вам, – ответила утешенная его словами мать, – я согласна жить в бедности, есть один сухой хлеб, только бы он был со мной… Я боюсь, что не доживу до его приезда.
– Доживете, сударыня, он не заставит вас долго ждать.
– А что вы ему написали о нас?
– Многое… обо всем написал.
– А вы написали, что «золотой петух» погиб?
– Написал…
– Это такое большое несчастье, – всхлипнула она, прижимая платок к глазам.
– Стефан принесет вам новое счастье, нового «золотого петуха», но только совсем не похожего на прежнего, – ответил Микаел.
Госпожа Мариам вышла от него с просветленным лицом.
С того дня как приехал Микаел, Гаяне и Рипсиме ни разу не имели возможности поговорить с ним. Иногда он видел их издали, но стоило ему подойти поближе, как они тотчас убегали к себе в комнату. Микаела это не очень удивляло, он хорошо знал местные обычаи. Столько лет они провели под одним кровом, вместе росли, но сейчас держались так отчужденно, словно никогда друг друга не знали. Дело было не в долгой разлуке: обе девушки были уже в том возрасте, когда им не подобало находиться в обществе молодого человека.
В день приезда Микаела мать предупредила дочерей.
– Имейте в виду, что вы уже взрослые девушки, и хотя Микаел вам вроде брата, но все же вам не следует вступать с ним в разговоры, это не полагается.
Первые дни девушки, помня наставления матери, подчинялись ее требованию, но между собой они немало говорили об этом, и что-то похожее на протест просыпалось у них в душе.
– Ты знаешь, Гаяне, – рассказывала Рипсиме сестре, – сегодня, когда Микаел пришел, я стояла у ворот, он постучал, я открыла ему. «Здравствуй, Рипсиме», – сказал он и улыбнулся, а я ничего ему не ответила. Он опустил голову и прошел мимо меня. Потом мне стало стыдно, так стыдно… Ах, что он подумает теперь обо мне, скажет: «Вот дура!»
– Не скажет он этого, – холодно ответила Гаяне, – он прекрасно знает наши обычаи.
– При чем тут обычаи, – с досадой возразила Рипсиме, – разве он нам чужой, почему мы не должны разговаривать с ним?!
– Не чужой, сестричка, но что скажут посторонние?
– Что могут сказать? Кому какое дело до того, что мы у себя в доме будем разговаривать с человеком, с которым вместе росли.
Заметив, что сестра очень взволнована встречей с Микаелом, Гаяне наставительным тоном сказала:
– Ты права, в своем доме мы можем говорить с кем угодно, но не забывай, что и у стен есть уши. Стоит кому-нибудь услышать – сразу же станет всем известно.
– Ну и пусть!
– Тогда конец нашему доброму имени, пойдут всякие сплетни.
– Но ведь Микаел нам все равно что брат.
– Что с того, он же нам не родной.
– Признаюсь тебе, Гаяне, откровенно – мне очень хочется поговорить с ним. Ты заметила, какой он стал интересный.
– Заметила, – многозначительно ответила Гаяне.
– Я думаю, в нашем городе не найдется ему равного.
– Нет, конечно…
Во время этого разговора к ним подошла мать, и сестры сразу же умолкли.
Глава восьмаяПрошла зима, за ней весна, истекло полгода со дня смерти Масисяна.
Был воскресный день, знаменательный для всей семьи. В этот день кончился траур, и женщины могли наконец снять свои черные одежды. И для Микаела этот день имел особое значение, потому что Гаяне и Рипсиме сегодня в первый раз должны были надеть новые платья, которые он заказал для них в Москве и привез с собой.
С утра в дом Масисяна стали сходиться женщины, чтобы принять участие в этом обряде. Гостьи помогли хозяйкам переодеть траурные платья, затем вместе с ними отправились в церковь и на кладбище, где была отслужена панихида. С кладбища процессия направилась в пригородный фруктовый сад Масисянов, находившийся возле кладбища, так как решено было устроить там поминки.
Рипсиме и Гаяне были очень хороши в своих новых платьях. Из мужчин, кроме Микаела, никого не было, но и он держался в отдалении от женщин.
Придя в сад, гости собрались в беседке, затененной развесистыми абрикосовыми деревьями. Госпожа Мариам занялась обедом, несколько пожилых женщин, согласно местному обычаю, принялись ей помогать. Более молодые пошли погулять по саду, полакомиться фруктами до обеда. Гаяне и Рипсиме с подружками отделились от них и ушли в другой конец сада.
Положение Микаела было тягостное: никто, кроме старух, с ним не разговаривал, обычай не позволял ему присоединиться к обществу молодых женщин и девушек. Он ушел в глубь сада и, завидев садовника, вступил с ним в беседу.
– Здравствуй, Хачо, – приветствовал он его.
– Добрый день, барин, – ответил садовник.
– Ты не находишь, Хачо, что нынче очень мало плодов на деревьях?
– За наши грехи, барин. И виноград совсем не уродился, – огорченно ответил садовник.
– А отчего?
– Откуда мне знать… одному богу известно. Я человек темный, но знаю одно: с того дня, как умер Петрос-ага, божье благословение покинуло этот сад. Ты бы видел, каким он был раньше! Настоящий райский сад. От тяжести плодов ломились ветки, приходилось ставить подпорки. А про виноград и говорить нечего: кто ни приходил, наедался и с собой уносил, и столько еще оставалось, что каждый год более ста карасов[20]20
Карасы – огромные глиняные кувшины, в которых обычно хранят вино.
[Закрыть] вина выжимали, а сейчас не то…
– Я думаю, – сказал Микаел, – это просто оттого, что в этом году не взрыхлили землю около деревьев как следует. Ты посмотри, Хачо, как разрослись сорняки среди лоз. Их не пололи.
– Нет, барин, вовсе не от этого.
– Так отчего же?
– Ты, видно, не слышал, какая беда приключилась…
– Какая беда?
– «Золотой петух» погиб…
– Об этом я слышал.
– Теперь понимаешь, отчего. С того дня все пошло кувырком. Деревья не стали приносить плодов, лозы – винограда, сперва градом побило, а потом гусеница все попортила.
Микаел промолчал.
– Я работаю в этом саду более двадцати лет и люблю эти деревья, как родных детей. Вот этими руками я их все сажал и растил, – сказал старик, показывая свои мозолистые руки. – Но теперь, скажу откровенно, у меня ни к чему душа не лежит, ни на что бы не глядел, особенно с того дня, как до меня дошла эта печальная весть…
– Какая весть?
– Говорят, что сад продадут за долги. Как услышал я это – словно кинжал вонзили мне в сердце. Как могло это случиться! У аги было столько денег, что ими можно было запрудить Аракс. Что стало с его деньгами, куда они делись, почему приходится продавать сад…
– Не продадут, не горюй, Хачо, – утешил его Микаел.
– Хачо не переживет, если этот сад продадут, – вздохнул старик, вытирая слезы мозолистой рукой.
Тревога Хачо была не напрасной: сад должны были продать с торгов за долги. Но благодаря хлопотам Микаела торги были отложены на несколько месяцев.
Хотя Микаел был расстроен этим не меньше Хачо, он постарался утешить старика и ушел.
В саду веяло безмятежным покоем: воздух был неподвижен, на деревьях не шелохнулся ни единый листок. Жгучие лучи солнца, обдавая золотыми искрами густую листву, не могли проникнуть сквозь зеленые своды; под сенью деревьев было свежо и прохладно. Весело щебетали птицы, перелетая с ветки на ветку.
Но лучезарная природа не производила впечатления на Микаела, он не замечал ее. Словно неприкаянный, в одиночестве, грустно бродил он по саду, погруженный в задумчивость, и взгляд его рассеянно скользил по виноградным лозам, шпалерами стоявшим по обеим сторонам дорожек.
Вдалеке, как лесные феи, резвились между деревьями девушки. Он свернул в сторону, чтобы остаться незамеченным. Две девушки отделились от остальных и медленно направились в его сторону. Время от времени они нагибались и что-то срывали в траве: по-видимому, искали трилистник с четырьмя лепестками, который, по поверью, приносит счастье.
В одной из девушек Микаел узнал Рипсиме, другая была ему незнакома.
– Как ты усердно ищешь, Рипсиме? – спросила ее подруга.
– Ах, если бы мне удалось найти? – воскликнула Рипсиме, продолжая перебирать траву своими нежными пальцами.
– Ну скажи, для чего?
– Хочу попытать счастье…
Незнакомая девушка насмешливо улыбнулась и многозначительно произнесла:
– Ты уже достигла счастья, зачем тебе пытать его.
– Неправда, Назани, зря ты говоришь, – вспыхнула Рипсиме.
– Как неправда! Весь город об этом говорит.
– О чем говорит?
– О том, что ваш подопечный, я забыла, как его зовут, да, Микаел, влюблен в тебя.
– Но я этого не знаю, Назани, клянусь тебе святым крестом, не знаю.
– Ну, а ты любишь его?
– Я…
Но ответа Микаел не услышал, девушки направились в глубь сада. Этот разговор сильно подействовал на Микаела. Все это время он был так погружен в хлопоты по упорядочению дел покойного купца и озабочен тем, чтобы спасти его семью от разорения, что ему некогда было подумать о себе, заглянуть в свое сердце. До сегодняшнего дня он не проявлял особенного интереса к Рипсиме, не приглядывался к ней. Сегодня он словно впервые увидел ее, и она предстала перед ним во всем очаровании своей красоты.
Подошло обеденное время. Из всех уголков сада к беседке стали сходиться женщины и девушки. Там уже были накрыты столы. Микаел поджидал двух судейских чиновников, которые обещали ему прийти в сад и пообедать вместе с ним. Завидев их, Микаел пошел им навстречу.
– Мы, кажется, опоздали, – сказал один из них, здороваясь с Микаелом.
– Нисколько, женщины только что сели за стол, – ответил Микаел, указывая на беседку.
– Ого, да тут их целое общество! – воскликнул один из чиновников. – А мы разве не вместе будем обедать?
– Было бы недурно, но, к сожалению, нас туда не пустят, – сказал Микаел, и его грустное лицо дрогнуло.
– Ну, на что это похоже, посудите сами, обедать врозь!
– Впрочем, вряд ли общество наших женщин может доставить вам большое удовольствие. О чем можно с ними говорить! Ни они вас не поймут, ни вы их. Придется сидеть молча и смотреть на них. Пожалуй, своим присутствием мы только стесним их.
Говоря это, Микаел повел своих гостей к отдельному столу, накрытому для них под развесистым грушевым деревом. Им прислуживал старик садовник. Во время обеда шел разговор на злобу дня: о смерти аги, о «золотом петухе», о мошеннических проделках Симона Егорыча и приказчиков Масисяна, ставших в последнее время притчей во языцех всего города.
– А вы знаете, Микаел, – сказал один из чиновников, – сегодня всех четверых арестовали.
Речь шла о Симоне Егорыче и трех приказчиках Масисяна.
– Слишком поздно, – холодно ответил Микаел, – как говорится, «музыка заиграла после свадьбы»: большую часть награбленных товаров они уже сплавили.
– Но их ждет Сибирь…
– А что толку, наследники Масисяна от этого не станут богаче.
– Неслыханный разбой, мне даже не верится.
– Удивительно другое, почему эти разбойники до сих пор разгуливали на свободе, – с возмущением сказал Микаел. – Обиднее всего, что они выкрали шкатулку, в которой хранились векселя, и за ничтожное вознаграждение вернули их должникам, не говоря уже о том, что они состряпали фальшивые векселя на имя покойного и снабдили этими векселями всяких мошенников. Это прямое уголовное преступление, и если его расследовать как полагается, то раскроется еще многое другое, и будут разоблачены люди, которые находятся сейчас вне подозрений.
– Куда же эти негодяи девали такую уйму денег?
– Разве вы не знаете поговорку: «Вор вора кроет». Эти деньги попали в руки таких же воров, которые покрывают их… За счет несчастной семьи Масисяна поживились всякие проходимцы.
– Значит, эта семья совсем разорена?
– Пока не могу сказать ничего определенного, – ответил Микаел.
После обеда чиновники выразили желание выкупаться в реке, протекавшей возле сада. Микаелу пришлось пойти вместе с ними, хотя у него не было желания купаться.
Покончив с обедом, женщины пошли погулять по саду.
Проводив гостей, Микаел разлегся на берегу в тени орехового дерева и задумчиво следил, как волны с шумом разбивались о скалы и, кружа, пенясь, бежали дальше.
Глядя на эту реку, Микаел вспомнил родной Аракс, на берегах которого прошли лучшие дни его детства, вспомнил веселых и добрых товарищей, с которыми провел столько счастливых часов, бабушку Шушан и доброго дядю Авета, которых давно уже не было в живых. Картины детства проходили в его памяти, возникая и исчезая, как волны этой реки, уносимые течением.
Эта часть сада примыкала к высокому берегу реки, и кое-где деревья росли над самым обрывом. Внезапно до его слуха донеслись испуганный женский крик и возгласы. Микаел вскочил на ноги и кинулся в ту сторону, откуда доносился шум, предвещавший какую-то беду. Взору его предстало ужасное зрелище: Рипсиме лежала, распростертая на земле, бешеная собака упиралась лапами ей в грудь. Подружки Рипсиме в страхе попрятались за кустами. В мгновение ока Микаел вытащил шест, подпиравший одну из виноградных лоз, и опустил его на голову бешеной собаки, которая после второго удара свалилась замертво.
Рипсиме была невредима, если не считать того, что на правом плече у нее была ранка, из которой сочилась кровь, окрасившая рукав платья.
Зная, насколько опасен укус бешеной собаки, Микаел, не теряя времени, поднял на руки бесчувственную девушку и поспешил с ней к госпоже Мариам, которая так и обмерла, узнав о происшествии.
Ужас охватил гостей. Все заторопились домой, Рипсиме посадили на лошадь и повезли к врачу.
Глава девятаяРана Рипсиме оказалась не опасной: врач установил, что это не укус, а глубокая царапина от когтей собаки. Через неделю Рипсиме была уже на ногах, хотя еще чувствовала слабость: лицо у нее побледнело, глаза горели каким-то скрытым огнем.
Рана на плече у нее зажила, но в сердце девушки открылась другая, более глубокая рана…
До этого злополучного события сердце Рипсиме оставалось спокойным, а теперь ее будоражило какое-то смутное чувство, которому она сама не могла найти объяснения. Она была грустна, молчалива, избегала подруг, и ее красивые черные глаза часто затуманивались слезами.
Госпожа Мариам не могла не заметить внезапной перемены в любимой дочери. «Что с тобой, доченька?» – не раз спрашивала она, но Рипсиме неизменно отвечала: «Ничего».
Но тайну, которую не могла выведать мать, открыла Гаяне. Сестры были очень дружны и ничего не скрывали друг от друга.
Однажды, когда они сидели вдвоем в саду, Гаяне спросила:
– Скажи мне, Рипсиме, что с тобой, отчего ты сохнешь и желтеешь, как осенний лист?
– Я сама не знаю, сестричка, – ответила Рипсиме, потупившись.
– Нет, ты что-то от меня скрываешь… я знаю…
Рипсиме молчала и, потупившись, теребила траву, словно пытаясь рассеять душевную тоску.
– Значит, ты не хочешь мне признаться, Рипсиме? Ты думаешь, что я не догадываюсь? А хочешь, я сама тебе скажу, – шутливо пригрозила Гаяне.
– Что ты можешь сказать?
– Отчего ты так изводишься?
– Не хочу слышать, не говори ничего, – вскочила Рипсиме, порываясь убежать.
– Садись, не убегай, – сказала Гаяне, схватив ее за руку.
Рипсиме снова села рядом с сестрой.
– Рипсиме, сестричка, чего ты стыдишься, почему ты скрываешь от меня свое горе. Я ведь знаю, что ты любишь его…
Рипсиме ничего не ответила, но ее бледное лицо вспыхнуло, а в красивых глазах заблестел огонек. Этот загоревшийся взгляд многое сказал любопытной Гаяне. Она обняла сестру и поцеловала ее. Не поднимая головы, Рипсиме доверчиво прижалась к ней и тихо заплакала. Немного успокоившись, она наконец заговорила:
– Сестричка, клянусь тебе, я сама не знаю, люблю ли я его, или нет, но с того дня, как бешеная собака чуть не растерзала меня, я потеряла покой. Я его вижу и во сне и наяву. Он все время у меня перед глазами… я мысленно все время разговариваю с ним…
– Но наяву-то ты с ним не говоришь, – с улыбкой заметила Гаяне.
– Мысленно я все время с ним разговариваю, – продолжала Рипсиме, – но стоит мне увидеть его – язык перестает повиноваться, я теряюсь и не знаю, что ему сказать… Мне кажется, что он избегает меня, и это меня еще больше мучает. Ты заметила, что все эти дни он очень поздно возвращается домой и, как только приходит, запирается в своей комнате. По утрам его тоже не увидишь…
Речь шла о Микаеле. Сестры говорили о нем, пока не погасли последние лучи солнца и в тенистом саду не наступили сумерки. Спустился тихий прохладный летний вечер, когда так легко дышится после знойного дня и отрадное чувство переполняет грудь. Сидя на траве, сестры продолжали разговаривать. Они не заметили, что кто-то, притаившись за деревом, подслушивает их.
– Пора домой, – сказала Гаяне, поднимаясь.
– Еще рано, давай погуляем немного, мы очень долго сидели, предложила Рипсиме, внутренне взволнованная.
Они пошли но дорожке, серебрившейся от лунного света. А тот, кто, прятавшись за деревьями, подслушивал их, покинул свое убежище и быстрыми шагами направился в комнату госпожи Мариам.
Это был некогда отвергнутый, изгнанный член семьи Масисяна, много лет живший в забвении и за последнее время уже два раза появлявшийся в доме – один раз на похоронах хозяина и второй раз во время болезни Рипсиме. Это была несчастная дочь Масисяна, Нуне, имени которой он никогда не произносил без того, чтобы не разразиться бранью: «Бесстыжая…» Видя, что отец не помышляет выдавать ее замуж, она, влюбившись в одного из приказчиков отца, бежала с ним из родительского дома и обвенчалась с ним в деревенской церкви.
Войдя в комнату матери, Нуне застала ее одну. Свет лампы упал на ее красивую, стройную фигуру. Между ней и Рипсиме было удивительное сходство. Рипсиме была точной копией старшей сестры, только более яркой и свежей в сравнении с ней.
Нуне рассказала матери о разговоре Гаяне и Рипсиме, который она случайно подслушала в саду.
– Я давно уже замечаю, – сказала госпожа Мариам, – выслушав дочь, – но как тут быть?
– Ясное дело, что Рипсиме любит его, – ответила Нуне, подсаживаясь поближе к матери и понижая голос, – остается теперь выяснить, любит ли ее Микаел.
– Но как узнаешь, – с сомнением сказала мать. – Микаел такой скрытный, он и виду не подает.
– Любовь не скроешь: она сама даст о себе знать, как бы человек ни скрывал ее. Послушай, мама, надо обязательно довести это дело до конца.
На озабоченном лице матери попеременно отражались то радость, то тревога; сердце ее беспокойно билось, словно листок под порывами ветра.
– Ты думаешь, можно будет довести его до конца? – недоверчиво спросила она. – Сказать правду, я совсем ошарашена, ничего не могу придумать… Господи, что ждет мою Рипсиме, если ее надежды не сбудутся!..
– Не волнуйся, мама, они сами поладят между собой, – сказала Нуне с уверенностью более опытной и искушенной женщины, – предоставь их самим себе, и ты увидишь, что «вода сама найдет себе русло».
– Это не так-то просто, – с сомнением ответила мать, – за Микаелом сейчас многие охотятся, ему со всех сторон предлагают невест и каких невест… из хороших семей и с богатым приданым, а у нас ничего нет… Другое дело, если б был жив отец и наше положение было бы прежним…
При этих словах на глаза бедной женщины навернулись слезы. Нуне стала утешать мать:
– Я не думаю, чтоб Микаела могли соблазнить деньги. Рипсиме сама по себе сокровище.
– Эх, доченька, теперь деньги все решают. Видишь, на нас уже никто и смотреть не хочет, а раньше… раньше почитали за честь знаться с нами…
– Это верно, но, повторяю, мама, Микаел не такой человек, его деньгами не соблазнишь, говорят, что у него самого много денег.
– Лишний кусок брюхо не проткнет. Разве ты не знаешь, что человек никогда не бывает сыт деньгами. Микаел тоже не откажется от лишних денег.
– И все же я надеюсь на хороший конец, – ответила Нуне, – не надо отчаиваться.
– Увидим… – безнадежным тоном сказала мать, – увидим… быть может, бог явит нам свою милость.
В комнату вошли Рипсиме и Гаяне с оживленными, повеселевшими лицами. Мать и старшая дочь прервали свой разговор.
В это время Микаел сидел один в своей комнате. На его столе лежало распечатанное письмо. Он снова взял его и стал перечитывать. Это был ответ на его письмо, которое он послал Стефану несколько месяцев тому назад.
«От письма Стефана так и веет его великодушием, – думал Микаел, – но он все такой же строгий, непреклонный и непримиримый; я сообщил ему подробности о смерти отца, написал, что все имущество расхищено, и что же он мне отвечает: „На богатство своего отца я смотрю глазами медика: когда на теле больного появляется нарыв, я прилагаю все усилия, чтобы он созрел и прорвался, и, если это не помогает, пускаю в ход ланцет. Всякий нарыв опасен для организма и может привести к опасным последствиям. Богатство моего отца и было таким нарывом, скопищем всяких зол и мерзостей, а его приказчики, хотя и с корыстной целью, но совершили хирургическую операцию, вскрыли нарыв и выпустили гной… Больной не выдержал боли и умер… но зато наследники будут здоровы…“»
Через несколько строк он опять возвращался к вопросу о приказчиках: «Оставьте, ради бога, их в покое, они не виноваты; будучи учениками моего отца, они прекрасно восприняли его уроки… Кто обучал их воровству… Мне жалко этих бедняг. Пощадите их».
Открылась дверь, и вошла Рипсиме.
– Гм, в чем дело?
– Ужин готов, мама просила вас пожаловать, – пролепетала девушка.
– О, какая ты учтивая, Рипсиме, когда только научилась этому, – сказал Микаел, подойдя к ней и взяв ее за обе руки.
Рипсиме смутилась, потупилась и не нашлась что сказать.
– Шутки в сторону, я хочу предостеречь тебя, Рипсиме, ты очень беспечна; ты еще не оправилась от болезни, можешь снова слечь, если будешь так поздно гулять в саду. Там по вечерам сыро, особенно после дождя.
– Ты видел, как я гуляла в саду? – спросила Рипсиме, рискнув наконец взглянуть ему в лицо.
– Конечно, видел, ты была с Гаяне. Вы сперва сидели, а потом пошли гулять.
– Ты, наверное, слышал, о чем мы говорили? – спросила она с улыбкой.
– Я ничего не слышал, я не имею привычки подслушивать секретные разговоры молодых девиц. Этим занимается Нуне…
– Ах, вот как, – с досадой воскликнула Рипсиме, – значит, она нас подслушивала. Вот сатана…
Рипсиме, как говорится, «попалась на удочку». Проходя через сад, Микаел видел двух сестер, оживленно о чем-то разговаривавших, заметил и Нуне, притаившуюся за деревом и подслушивавшую их. Это его заинтересовало, он понимал, что без серьезного повода Нуне не стала бы шпионить за сестрами. Увидев, как смутилась и покраснела Рипсиме, он убедился, что подозрения его были основательны.
– Как ты видишь, мне все известно, – поддразнил он ее.
– Ничего ты не знаешь, – засмеялась девушка, – ты просто хочешь поймать меня на слове и выпытать.
– Что выпытать?
– Хочешь узнать, о чем мы говорили с Гаяне… но я не скажу, сколько бы ты ни просил, ничего не скажу.
– Ты не скажешь, зато Гаяне скажет, она добрая девушка.
– А я, значит, злая?
– Ты упрямая…
– Ну ладно, пойдем, нас давно ждут, – сказала Рипсиме и потащила Микаела за собой.
Теперь это была уже не та робкая и стыдливая девушка, какою она была несколько недель назад. Она вновь обрела присущую ей резвость и задор и вновь напоминала ту шуструю девочку, которая когда-то в праздник вознесения облила его водой и дерзко требовала, чтобы он надел новый костюм. Да и он стал другим. Она видела сейчас перед собой щеголевато одетого, учтивого юношу, во всем облике которого чувствовалась прямота честного и благородного человека.
Вместе с Рипсиме Микаел вошел в комнату, где за столом сидели госпожа Мариам и ее дочери.
После происшествия в саду взаимоотношения Микаела с семьей Масисяна заметно изменились, – он стал ее полноправным членом. Госпожа Мариам теперь часто повторяла ему: «У меня два сына – Стефан и ты, Микаел».
Гаяне, Рипсиме и Нуне перестали дичиться его, свободно входили к нему в комнату, убирали ее, наводили порядок и дружески болтали с ним.
Обедали и ужинали вместе, и если Микаел по утрам не спешил по делам, то и завтракали вместе. Стали привычными совместные прогулки по вечерам в саду. В эти вечерние часы Микаел много рассказывал о своих путешествиях, о московской жизни и Европе.
Но в этот вечер за ужином беседа шла вяло, Микаел сказал, что получил письмо от Стефана, и коротко сообщил его содержание.
