Текст книги "Золотой петух. Безумец"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

ЗОЛОТОЙ ПЕТУХ.
РОМАН

ЧАСТЬ I

Глава первая

деревне Б… общим расположением пользовался мальчуган, которому недавно исполнилось всего двенадцать лет. Крестьяне с восхищением слушали маленького певуна, когда он рано поутру гнал ягнят на пастбище и голос его звонко раздавался в полях.

Мальчика звали Галуст, но крестьяне называли его уменьшительным именем Кало.

Кало был крепыш, и можно было ожидать, что он станет дюжим парнем.

Мальчуган он был довольно пригожий: блестящие, с искорками глаза придавали живость его смуглому с правильными чертами лицу.

Кало был круглый сирота. Родители его, бедняки горемычные, умерли от холеры, оставив своего единственного сына в полной нищете. Его дядя с отцовской стороны, добросердечный Авет, «во спасение души» призрел сироту и заменил ему отца. Авет, которого все крестьяне называли «братцем», пользовался большим уважением у своих соседей. Это был трудолюбивый и степенный крестьянин, ему не раз случалось выступать посредником, улаживать споры, возникавшие между соседями.

Семья у Авета была небольшая: жена Егизабет и двое маленьких детей; главенствовала в доме старуха мать, семидесятилетняя бабушка Шушан, которая по праву старшинства пользовалась в доме неограниченной властью.

Старушки обычно бывают сердобольными; больше всего это относится к бабушке Шушан. Кало был ее баловнем, он казался ей живым портретом покойного сына, которого она очень любила.

Весной, летом и осенью маленький Кало помогал дяде по хозяйству, а зимой ходил к священнику, который учил его читать псалтырь, – вернее сказать, Кало, не зная ни одной буквы, наизусть заучивал псалмы, молитвы и песнопения.

По сравнению с тем как приходилось работать другим крестьянским ребятишкам, которые трудились наравне со взрослыми, Кало не очень обременяли домашними делами.

Утром он шел к роднику за водой, затем приносил дрова из сарая, убирал сени и помогал Егизабет доить коров. Обычно такую работу в деревне исполняют женщины, но дочерей у Авета не было, а сыновья у него были еще маленькие, поэтому единственным помощником Егизабет был Кало.

Когда работы в доме больше не оставалось, Кало обувал лапти, засовывал за пазуху ломоть сухого хлеба и с тяжелым, пастушьим посохом в руке, который был на две-три головы выше его, выгонял ягнят в поле. Редко случалось, чтобы Кало наказывали; он был удивительно послушный мальчик.

Все товарищи любили маленького пастушонка. Присоединившись к нему и согнав всех ягнят в кучу, они гурьбою шли на пастбище на берегу Аракса. Река протекала неподалеку от деревни.

Общество Кало приносило много радости его товарищам. Какие только игры он не затевал, какие только забавы не выдумывал! Порою он развлекал их своим пением или же принимался наигрывать на свирели, которую сам смастерил из тростника.

После того как он спас тонувшего в Араксе мальчика, Кало стал героем в глазах товарищей.

– Кало, иди поешь с нами, видишь, мать дала нам с собой масло и сливки, – наперебой предлагали ему дети, усаживаясь на зеленой траве, чтобы пополдничать.

Глава вторая

Была последняя неделя великого поста. В эту пору крестьяне везут на продажу в город все, что у них есть лучшего, чтобы богатые люди могли получше справить пасху.

Братец Авет встал с первыми петухами, засветил огонь, умылся и, перекрестившись, стал собираться в дорогу.

В доме все спали, кроме Егизабет: она помогала мужу.

Еще два дня тому назад она приготовила бурдюки с маслом, головку свежего сыра, две корзины яиц и несколько кур – все, что предназначалось для продажи в городе.

Такое знаменательное событие не могло не заинтересовать Кало: услышав шаги дяди, он высунул голову из-под одеяла и, широко раскрыв горевшие любопытством глаза, спросил:

– А меня разве ты не возьмешь с собой?

– Куда? – раздраженно спросил Авет.

– В город, – сказал Кало.

Обычно уравновешенный, Авет в эту ночь был чем-то раздражен; в таком состоянии люди срывают свою досаду на каждом, кто подвернется под руку.

– Замолчи, щенок, – закричал Авет, – только тебя там недоставало!

Кало опустил голову на подушку, уткнулся лицом в одеяло и тихо заплакал. Его плач разбудил бабушку Шушан, которая спала рядом.

– Что случилось, родимый, что ты плачешь? – спросила она.

Кало, всхлипывая, объяснил бабушке.

В это время в комнату вошел Авет, чтобы вынести оставшуюся поклажу.

– Авет, сынок, зачем ты обижаешь малого. Возьми его с собой.

– Не дорос еще, рано ему в город, – ответил Авет, немного смягчившись.

– Гоги Петросян берут, а мы с ним однолетки, – плачущим голосом сказал Кало.

– Возьми его с собой, сынок, – убеждала сына старуха, – возьми, он же не девочка, чтобы сидеть в четырех стенах. Хочется парню на божий свет посмотреть, уму-разуму набраться. Возьми!

Слова старухи поколебали решимость Авета, тем более что Егизабет тоже стала уговаривать мужа: Кало будет, мол, в дороге погонять ослов.

– Ну, коли так, собирайся, да только поживей, – сдался наконец Авет.

Попасть в город на пасху было для деревенских мальчиков большим удовольствием. Там им покупали архалуки, шапки, кожаные лапти, порой и гостинцы.

Кало впервые предстояло увидеть город, и радости его не было предела. Он птицей взвился с постели и несколько минут без толку сновал по комнате, а затем стал искать свой пастуший посох. Собирался Кало недолго, спал он всегда одетый. В одно мгновенье обул лапти – и вот уже готов в дорогу. Взяв в руки свой пастуший посох, он подошел к бабушке, обнял ее и спросил:

– Бабушка, а что тебе привезти из города?

Старуха молча поцеловала внука, и ее потухшие глаза наполнились слезами.

Во дворе уже стояли навьюченные ослы. Егизабет с лучиной в руках светила мужу. Авет вынес из овчарни двухмесячного ягненка и, привязывая его к седлу, подумал: «Это в подарок городскому барину».

Задолго до рассвета маленький караван тронулся в путь.

Глава третья

По дороге к Авету присоединились его односельчане, так же, как и он, ехавшие в город на базар. Караван постепенно увеличивался.

Ночь была тихая. Звезды ласково мигали на ясном небе. В воздухе чувствовалось свежее дыхание весны. Последние дни стояла дождливая погода, но дорога успела просохнуть, и тяжело навьюченные ослы шли, не останавливаясь.

Кало и его сверстники шагали впереди, погоняя ослов, а позади неторопливо брели их отцы и степенно беседовали.

– Интересно, в какой цене теперь масло?

– Говорят, подорожало, – заметил один из крестьян.

– Уж коли сейчас не продадим дорого, то когда же, – подхватил третий. – Всю зиму мы в глаза не видели снега, худо нам придется теперь летом… даже питьевой воды не будет.

– Хорошо, хоть дождь прошел, а то поля совсем пересохли!

– Мало пользы от такого дождя! Ложкой не напоишь верблюда. Видно, бог карает нас за грехи.

– И священник перестал святить поля, а то, может, бог смилостивился бы, – перекрестившись, сказал один из крестьян.

– Наш священник с целой торбой проклятий то и дело бегает к благочинному, и что ни день, то новый приказ: дайте то, дайте это… всю душу из нас вымотали… Не знаешь, кому угодить… Со всех сторон тянут… А нам проку ни на грош…

Эти слова рассердили благочестивого старика крестьянина.

– Все-то вы кощунствуете, потому бог от нас и отступился, – сказал он, – ни снега нам не посылает, ни дождя. Плох или хорош священник, а все же он наш отец духовный, наш заступник перед богом.

– Говорят, масло очень подорожало, – вернулся к прерванному разговору первый крестьянин. – Ты почем его продал, Маркос?

– По десять рублей.

– А яйца?

– По рублю за сотню.

– Неплохо.

Авет, который всю дорогу хранил молчание, вмешался в разговор:

– Зря только голову ломаете, дорого или дешево продадите, все одно с пустыми руками вернетесь домой. Все мы рабы горожан. Целый год работаем на них: сеем, пашем, жнем. Они едят наш хлеб, наше масло, наш сыр, а платят гроши, даром что карманы у них набиты деньгами. А наши недоимки растут изо дня в день. Едем в город нагруженные до отказа, а возвращаемся ни с чем. Стыдно в глаза смотреть женщинам и детям, когда они спрашивают нас: «Что вы привезли из города?»

Слова Авета заставили крестьян призадуматься. Ничто так больно не ранит сердце крестьянина, как напоминание о его недоимках. Это и было причиной негодования Авета, когда он несколько часов назад, собираясь в дорогу и навьючивая ослов, думал о том, что вся эта поклажа – плод его тяжелого труда – не принадлежит ему.

Кало и его сверстники, шедшие впереди, были заняты более веселым разговором. Их не тяготили заботы взрослых, над ними не висели недоимки.

– Сако, – обратился Кало к одному из товарищей, – ты же бывал в городе, скажи, где там пасут ягнят?

Сако, который был старше своих товарищей и несколько лет прожил в городе, ответил:

– Горожане не держат овец и не пасут ягнят.

– А чем же занимаются городские мальчики, если они не пасут ягнят? – полюбопытствовал Кало.

– Учатся.

– А священник их наказывает розгой, когда они не знают урока?

– Они учатся не у священника, а в школах.

– А что такое школа?

Сако трудно было ответить. Он пробормотал только:

– Школа, школа… Ну, не знаешь разве?

Другой мальчик спросил:

– Небось у городских мальчиков хорошие лапти?

– Они носят не лапти, а сапоги.

– А что такое сапоги?

– Это… городские лапти.

– А ежевика и ирга растут в городе? – спросил кто-то.

– Нет.

– Ой, а какие же они едят ягоды?

Сако не знал, как утолить любопытство мальчиков, которые со всех сторон забрасывали его вопросами. Он коротко описал городскую жизнь так, как он ее себе представлял: сказал, что там много больших домов, есть базар, вместо арб ходят фаэтоны, но впрягают в них не буйволов, а лошадей, и добавил, что городские мальчишки высмеивают деревенских ребят и при всяком удобном случае награждают их тумаками. Это замечание рассердило Кало. Он замахнулся своим длинным посохом и угрожающе сказал:

– Как начну лупить этой дубинкой по их тощим спинам, сразу запищат «мама».

Глава четвертая

Город Е… стоит на берегу реки, которая берет начало из озера Севан. Он относится к числу тех немногих городов, которые не испытали на себе персидского ига; здесь сильно чувствуется влияние турецких нравов. Женщины красят волосы хной, мужчины носят узкие шаровары и чувяки.

Вечером, на второй день пребывания в городе, братец Авет, понурившись, стоял перед дверьми большой лавки и, прижимая к груди свой длинный посох, робко посматривал на дверь, не решаясь туда зайти. В эту минуту он был похож на человека, который томится в ожидании судебного приговора. Долго простоял он так, надеясь, что его заметят и пригласят войти в лавку. У его ног покорно замер ягненок, которого он привез в подарок барину. Ягненок выглядел грустным и не резвился, как обычно, словно разделял беспокойство своего хозяина, погруженного в тяжелое раздумье. Возле ягненка сидел Кало и держал его за ногу, чтобы тот не убежал.

Только у Кало был беспечный вид, и он с любопытством поглядывал вокруг: все вызывало у него изумление и восторг.

– Дядя, у барина есть маленький сын?

– Нет, – рассеянно ответил Авет.

– А кто же будет играть с ягненком?

Авет ничего не ответил. В эту минуту кто-то окликнул его:

– А, это ты, братец Авет!

Авет встрепенулся и, оглянувшись, увидел приказчика из лавки. Он низко поклонился ему.

– Ты пришел повидать барина? – спросил приказчик.

– Как же я уеду, не повидав его, – ответил Авет.

– А это ты, наверно, для него привез, – сказал приказчик, указывая на ягненка.

Авет утвердительно кивнул головой. Приказчик вошел в лавку, и через несколько минут Авета позвали туда, а две жертвы остались ждать у порога.

С трепетом войдя в лавку, Авет еще с порога низко поклонился невысокому пожилому человеку, сидевшему за конторским столом и что-то искавшему среди бумаг.

Поклон Авета не был замечен: барин был слишком поглощен своим занятием. Почесав в смущении затылок, братец Авет нерешительно кашлянул, чтобы привлечь его внимание. Тот поднял голову и заметил посетителя. Авет отвесил ему низкий поклон.

Ага[2]2
  Ага – барин, господин.


[Закрыть] умел быть вежливым, особенно с теми, с кем у него были денежные расчеты. В таких случаях он становился даже угодливым. И сейчас при виде крестьянина притворная улыбка появилась на его угрюмом лице.

– Здравствуй, братец Авет, как живешь-можешь, как твои домашние, все ли здоровы? – проговорил он, хотя никого из семьи Авета не знал.

– Мы не перестаем молиться всевышнему за тебя, ага.

– Ну, а как скот, как нынче пашня?

– Скотина, слава богу, цела, а посевы погибают: зима выдалась бесснежная, и, как на грех, нынче дождей выпадает мало – видно, грешны очень… Ходили мы к священнику, он заглянул в эфрем-верди[3]3
  Эфрем-верди – старинный армянский календарь.


[Закрыть] и сказал, что бог прогневался на нас…

Суеверие крестьянина было на руку купцу. Он не преминул воспользоваться этим.

– Вот видишь, я был прав, – сказал он. – Сколько раз я предупреждал вас, что, когда берете в долг, нужно возвращать вовремя. Но вы глухи к моим словам, вот бог вас за это и наказывает. Недаром ведь говорится: «Бери и возвращай», а не «Бери и присваивай». Я не о тебе веду речь, братец Авет, ты человек хороший и твой покойный отец тоже был хороший человек. А вот этот негодяй Гео Татосов еще год назад занял у меня двадцать рублей и с тех пор глаз не кажет.

– Совестно ему, ага, – сказал Авет робко, – надо пожалеть беднягу, семья у него большая, – где он возьмет, если у него нет. Но он обязательно вернет долг, не возьмет греха на душу.

– А меня не надо пожалеть, а у меня нет семьи, – сердито ответил ага.

– Бог даровал вам все, божьей милостью пусть умножатся ваши богатства, а Гео – нищий.

– Послушай, братец Авет, ты человек умный, а не можешь понять одного, – мягко перебил его ага, – если каждый будет брать у меня и не возвращать, я буду таким же нищим, как и вы.

– Это вы правильно изволили молвить, ага, но все же этого беднягу Гео надо пожалеть; когда у него будут деньги, он вам вернет, не обманет. Ты наш отец, ага; на небе бог, а на земле ты, на тебя одного вся надежда… Недоедаем, недопиваем, последнее отнимаем у детей и отдаем тебе, чтобы освободить душу от долгов.

Ага начал рыться в куче бумаг, лежавших перед ним, и, найдя вексель Авета, передал его одному из своих приказчиков.

– Авет, как видно, принес деньги, – сказал он, – проверь, сколько он должен, и произведи с ним расчет.

Понимая, что ага не расположен продолжать беседу, Авет подошел к приказчику и, вытащив из-за пазухи кучу денег, не считая, положил их на прилавок.

Поручив приказчику произвести расчет с крестьянином, Масисян действовал по способу охотника, натравливающего свою легавую на дичь.

Пересчитав деньги Авета, приказчик проверил вексель, взял счеты и, постукав костяшками, сказал:

– Деньги, которые ты принес, покрывают только часть долга, за тобой остается еще пятьдесят рублей.

Авет пришел в ужас.

– Как же так, я всего-то должен пятьдесят рублей, – сказал он сдавленным голосом, – а деньги, которые я только что принес, куда пойдут?

– А проценты ты не считаешь? – грубо отрезал приказчик. – Эти деньги с трудом покроют проценты.

Видя, что между крестьянином и приказчиком разгорается спор, ага счел нужным вмешаться.

– Братец Авет, мы с тебя лишнего не возьмем, не надо сердиться. Григор, – обратился он к приказчику, – скинь-ка немного проценты. Авет свой человек, не надо его обижать. Дай ему кой-какого товарцу из лавки на подарки ребятишкам. Скоро пасха – пусть порадуются.

При подсчете купец и приказчик, конечно, обманули крестьянина, раздув его долг, а для отвода глаз всучили ему подарки. Это была обычная уловка Масисяна. Авету дали два цветных платка и несколько аршин дешевого ситца. Он был очень доволен подарками и благодарил барина.

Между тем приказчик написал новый вексель и передал его Авету, сказав ему, чтоб он приложил к нему палец, предварительно обмакнув его в чернила. Такова была «подпись», которую ставили неграмотные крестьяне на денежных документах. Авет покорно выполнил эту процедуру.

А тем временем Кало томился на улице в ожидании дяди. Он то и дело робко заглядывал в лавку и тотчас прятался, боясь, что его заметят.

Покончив с делами, Авет вспомнил о ягненке, которого он привез в подарок барину, и, кликнув Кало, велел принести его.

– A-а, это твой пасхальный подарок? Пошли тебе бог долгой жизни, – сказал Масисян, с любопытством глядя на Кало. – Чей это мальчик? – спросил он.

– Это сынок моего покойного брата.

– А ну-ка, подойди поближе, медвежонок, я хочу поглядеть на тебя, – сказал ага.

Кало от смущения в жар бросило: впервые в жизни приходилось ему разговаривать с таким важным господином.

– Сколько ему лет? – спросил ага, обращаясь к Авету.

– Недавно сравнялось двенадцать, – ответил Авет.

– А на вид ему можно дать все пятнадцать. Вот что значит привольная деревенская жизнь…

Интерес господина Масисяна к маленькому Кало не был праздным: жена давно уже просила его, чтобы он нанял в домашние слуги какого-нибудь мальчика, непременно деревенского, так как она считала, что все городские мальчишки – сорванцы, не чисты на руку и не заслуживают доверия, а деревенские – простодушные и честные.

Барину пришла в голову мысль забрать у Авета мальчика.

– Послушай, братец Авет, – начал он вкрадчивым тоном, – твой покойный брат был хорошим человеком, упокой господь его душу. Ты тоже хороший человек, но не такой, как он. В память о нем, чтобы заслужить спасение души, я решил сделать одно добре дело… понимаешь, доброе дело… взять к себе в дом его сына, чтоб из него со временем настоящий человек вышел, понимаешь, человек… такой, как я… чтоб не остался на всю жизнь невеждой крестьянином.

«Человеком», по мнению Масисяна, мог быть только купец, богатей; бедняк не мог быть человеком.

Слова барина привели Авета в замешательство. Он долго молчал, обдумывая предложение. Наконец он нерешительно произнес:

– Не знаю, что и сказать, Масисян-ага! Тебе виднее, – «умная голова сто голов кормит, а худая и себя не прокормит».

– Будь благословен, братец, я вижу, ты правильно понял меня, – многозначительно ответил ага. – Как человек умный, ты не захочешь мешать счастью племянника. Да и тебе прямая выгода, если этот мальчик будет жить у меня, разумеется, двери моего дома всегда будут открыты для тебя, приходи, ешь, пей на здоровье.

Кало не прислушивался к разговору взрослых и не подозревал, что в эту минуту решалась его судьба. Все его внимание было поглощено картонной лошадкой, укрепленной на деревянной доске.

– Какая хорошая лошадка! А что она ест? – спросил он у мальчика, прислуживавшего в лавке.

Мальчика рассмешила наивность Кало, и он велел не задавать впредь таких глупых вопросов.

– Надеюсь, тебе ясно, – продолжал между тем хозяин, обращаясь к Авету – Мальчика ты оставишь у меня. Я его буду одевать, кормить – словом, заботиться о нем, как о своем сыне. Когда он подрастет и научится уму-разуму, буду платить жалованье.

Авет, с одной стороны, был доволен, что счастье улыбнулось его племяннику и тот «выйдет в люди», но вместе с тем его беспокоила мысль, что он сам лишится расторопного работника, так как Кало был ему хорошим помощником. Но свои сомнения он не решался высказать вслух, чувствуя себя в долгу перед важным барином, а как говорится, «долг платежом красен».

Хотя ага и Авет как будто пришли к соглашению, но никаких письменных условий между ними не было заключено. Хозяин обещал одевать и кормить Кало и только со временем, если он окажется хорошим слугой, выплачивать ему жалованье. Таким образом, пришлось возложить все надежды на будущее…

Спросить у Кало, хочет ли он остаться у барина в услужении, не сочли нужным. Когда же Авет сказал ему об этом как о деле решенном, Кало запротестовал:

– Я здесь не останусь.

Авет принялся ласково увещевать племянника, говоря, что в городе лучше, чем в деревне, что в доме барина к нему будут хорошо относиться и он, Авет, будет часто навещать его. Авет приводил много всяких доводов, но мальчик настойчиво повторял:

– Я здесь не останусь, я вместе с тобой пойду домой.

Когда же Авет стал настаивать на своем решении, глаза Кало наполнились слезами. Эти слезы были как бы началом его печального будущего.

Кало насильно разлучили с дядей и отвели в дом почтенного купца.

Покинув город, Авет всю дорогу предавался грустным мыслям, что он скажет бабушке Шушан, вернувшись домой. Он знал, что старушка дня не может прожить без своего Кало.

– Взял с собой и потерял мое дитятко, – сказала она, выслушав Авета.

Глава пятая

На одной из отдаленных улиц города Е… стоял одноэтажный дом, который выделялся среди соседних домов своими обветшалыми стенами, низкой дверью и узкими оконцами, какие можно встретить только в тюрьмах.

Видимо, дом был выстроен еще в те времена, когда европейская архитектура не проникла в этот город, и хотя все соседние дома на этой улице уже успели изменить свой вид, он сохранял стародавний персидский стиль.

Узкая дверь вела в довольно обширный сад, где росли вековые тутовые деревья, до того трухлявые, что их гнилые дупла напоминали распоротые брюха чудовищ. Возле них в беспорядке стояли ореховые, ивовые и чахлые абрикосовые деревья. Густо разросшиеся виноградные лозы, обвившись вокруг стволов, поднимались до самых верхушек, прикрывая своей нарядной зеленой листвой их голые сучья. Хотя этот сад и примыкал к жилому дому, но, казалось, рука человека здесь ни к чему не прикасалась, и одичавшие растения буйно цвели и разрастались. В разных уголках этого заглохшего сада виднелись развалившиеся беседки, дополнявшие своим жалким видом общую картину запустения и разрушения.

Казалось, этот дом населяли не люди, а какие-то мифические существа, которые ревниво оберегали руины, стараясь сохранить их в полной неприкосновенности.

Этот дом принадлежал самому богатому человеку в городе, которого весь уезд называл «ага». В нем жил Петрос Масисян, – читатель познакомился с ним уже в предыдущей главе.

То, что дом Масисяна находился в таком запустении, объяснялось не его скупостью, а закоренелыми предрассудками. По его мнению, в каждом доме обитает таинственная сила, предопределяющая судьбу человека; иначе говоря, счастье или несчастье его зависит от сверхъестественных сил, обитающих в доме. Бывают дома, где обитает смерть, в них никто долго не живет – ни дети, ни взрослые. А в иных домах людей преследует нищета: если даже богач поселится в таком доме – его неминуемо ждет разорение. И напротив, есть счастливые дома.

Дом Масисяна относился к числу последних. Обычно «счастье» такого дама зависит якобы от таинственного существа, чаще всего змеи с бриллиантовым венцом на голове, которую редко кому удается увидеть.

Дому Масисяна приносил счастье «золотой петух», который время от времени являлся его предкам вместе с золотой курочкой и цыплятами.

При жизни отца Масисяна «золотой петух» исчез, счастье его, как говорится, «слежалось комом», он разорился, но сын его поправил дела, и при нем благодать «золотого петуха» опять осенила этот дом. Вот почему каждый источенный временем старый кирпич, каждая истлевшая доска были для него священными, и он оставил все в полной неприкосновенности, боясь, как бы не исчезла таинственная сила дома.

Масисян принадлежал к той породе богачей, которых у нас называют метким персидским словом «новкиса», то есть обладатель нового кошелька, иначе говоря, новоиспеченный богач. Такого рода богачи заметно отличаются от тех, кто получает богатство по наследству. Ослепленные блеском золота, они ценят только деньги, воображая, что за них можно купить ум, благородство, честь и знания, кичатся своим состоянием и любят выставлять его напоказ.

Такие люди поистине чудовища, они скрывают под золотым покровом свое нравственное убожество.

В отличие от них Масисян не кичился своим богатством и не чванился, напротив – держал себя очень скромно, старался ничем не выделяться и даже казаться беднее, чем был на самом деле.

«Лучше лишиться глаз, чем доброго имени», «В пустой бочке звону много», «Кто хвалится, тот с горы свалится» – этими и подобными поговорками он объяснял свое поведение.

О богатстве он рассуждал так: «Кому придет в голову хвастаться тем, что он имеет пару глаз, пару ушей и пару рук; все находят это вполне естественным. Незачем хвастаться и деньгами, без них человек не проживет, без них нельзя преуспеть».

Сколотив состояние благодаря предприимчивости и умению наживать деньги, то есть благодаря «золотому петуху», Масисян считал все пути к обогащению пригодными.

Меркой его нравственности и всего его поведения могла бы служить армянская поговорка: «Жизнь – это сало, а человек – нож», значит надо постараться отрезать кусок, чтобы не умереть с голоду, а каким способом – безразлично. Масисян нимало не стеснялся в выборе средств, находя все средства дозволенными, лишь бы они приводили к цели. Поступал он так не с намерением причинить кому-либо вред, а полагал, что это в порядке вещей, и поэтому совесть его всегда была спокойна.

Отец Масисяна был мясоторговцем. Мальчик с юных лет помогал отцу в его кровавом промысле. Мясник и палач мало чем отличаются друг от друга: один убивает людей, другой – животных. Может быть, этим и объяснялась свойственная характеру Масисяна жестокость, доходившая до изуверства.

Свой истинный нрав он проявлял чаще всего в семье, где не считал нужным сдерживаться. Он был из числа тех людей, о которых говорят: «С виду гладок, да на зуб не сладок». В семье он был деспот и зверь, а на людях прикидывался овцой. Когда этого требовали его интересы, он становился угодливым, льстивым, подобострастным. Он обладал всеми свойствами пресмыкающегося. Гибкий и изворотливый, как змея, он вился и ползал, затаив в своем жале яд…

Поступая так, Масисян вовсе не считал, что он хитрый лицемер и притворщик и что грешит против совести, – он был убежден, что иначе не проживешь, так уж устроен мир, и не только находил себе оправдание, но еще и поучал других: «Если войдешь в город и увидишь, что все жители его одноглазые, надо и себе выколоть глаз, чтобы не отличаться от других». «Хрупкая посуда быстрее бьется», – говорил он. «Чтобы уцелеть, надо быть гибким, податливым, изворотливым».

Рассуждая так, Масисян совершенно искренне был убежден в своей правоте. Он плыл по течению жизни и приноравливался к существующему порядку вещей, и если путь его был извилистым, то в этом был повинен не он, а тот поток жизни, который увлекал его за собой…

Не имея охоты продолжать отцовское дело, Масисян на первых порах занялся торговлей рогатым скотом; он скупал в деревнях у крестьян скот и продавал его в городе владельцам мясных лавок. Это своего рода работорговля. Кто знает, что представляет собою «чодар» – торговец скотом, тот согласится, что своими нравственными свойствами он мало чем отличается от работорговцев, ведущих позорную торговлю людьми на берегах Африки.

Сколотив капиталец, Масисян взялся за другие торговые дела. Ему во всем сопутствовала удача, и вскоре он стал одним из самых богатых людей в уезде.

Обычно те, кто, подобно Масисяну, вышли из низкого звания, стараются предать забвению свое происхождение и тем или иным способом облагородиться. Хотя Масисяну было чуждо тщеславие, но и он не устоял против соблазна иметь более звучную фамилию. Это не представляло особого труда, – стоило только заглянуть в армянские летописи и выбрать оттуда какое-нибудь историческое имя. Он выбрал имя Масис[4]4
  Масис – армянское название горы Арарат.


[Закрыть], оно понравилось ему больше, чем какое-нибудь другое.

Присваивать славные имена своих предков, не обладая ни их доблестью, ни их добродетелями, стало новым явлением среди армян. Все больше появляется громких фамилий – Аршакуни, Багратуни, Мамиконяны, Аматуни, Пахлавуни, Камсараканы, – вряд ли стоит продолжать этот перечень – словом, названия наших гор, долин и рек присваивают себе ничтожные люди, и если б наши летописцы вдруг воскресли, они были бы крайне удивлены, увидев, что в Армении возродилось давно исчезнувшее поколение нахараров[5]5
  Нахарары – армянские феодалы.


[Закрыть].