Текст книги "Золотой петух. Безумец"

Автор книги: Раффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Глава шестая

Семья у Масисяна была небольшая. Под его кровом жили сын и две младшие дочери. Старшая дочь умерла при самых трагических обстоятельствах, – она повесилась на перекладине в дровяном сарае. Чтобы не оскорбить память несчастной жертвы, умолчим о причине ее смерти…

Вторая дочь долго ждала, надеясь, что отец выдаст ее замуж, но годы шли, проходила молодость, и она сбежала с одним из приказчиков отца и тайно обвенчалась с ним в деревенской церкви. Отец проклял ее, вычеркнул из сердца, а если и вспоминал, то называл ее не иначе, как «бесстыжая». Она была навсегда изгнана из отцовского дома и всего лишь несколько раз тайком посетила его, чтобы повидаться с матерью, которую очень любила.

Сын Стефан окончил гимназию. Отец запретил ему поступать в университет, считая, что учение окажет на него пагубное влияние и окончательно собьет с толку. Вернувшись в отцовский дом, Стефан несколько лет болтался без дела, продолжая носить гимназическую форму и преследуя отца неотступной просьбой послать его учиться дальше. Но отец об этом и слышать не хотел и требовал, чтобы сын сидел в лавке и учился торговому делу. Это положило начало разногласиям между отцом и сыном и стало причиной их глубокой взаимной неприязни.

Одну из младших дочерей Масисяна звали Гаяне, другую – Рипсиме. Гаяне было десять лет, Рипсиме – семь. Сестры были совершенно не похожи друг на друга, словно природа задалась целью создать два существа, наделив одну из них красотой, а другую обезобразив. Характеры у них тоже были разные: некрасивая Гаяне была очень доброй и жалостливой девочкой, а красивая Рипсиме – высокомерной и злой. Гаяне была хромоножка, и когда она ходила, все тело ее колыхалось из стороны в сторону, что еще больше уродовало ее. Люди с физическими недостатками обычно бывают злоязычными, и Гаяне, несмотря на свое доброе сердце, тоже не была лишена этого недостатка.

Жену Масисяна звали Мариам. Очень часто судьба, провидение, фортуна, словом называйте как хотите, играет злую шутку с супружескими парами: красивой женщине достается в мужья невзрачный мужчина, а красивому мужчине – дурнушка, а бывает и так, что умная женщина выходит замуж за глупца, а умный мужчина женится на глупой женщине. Иной раз видишь, что мужчина-коротышка женат на высокой женщине, а у рослого мужчины – миниатюрная жена. Словом, судьба не терпит гармонии в супружеской жизни. Та же участь постигла и бедняжку Мариам. Насколько ее супруг был суровый и жестокий человек, настолько же она была кротка и добра. Гаяне унаследовала материнскую доброту, а у Рипсиме в характере были отцовские черточки, зато сын Стефан вышел не в своих родителей.

Вот в эту-то семью и попал Кало, этот беспечный и веселый деревенский птенчик. С этой семьей было связано его будущее, которое и является главной темой нашего романа.

До появления Кало в семье Масисяна не держали мужской прислуги, особенно после того злосчастного случая, когда одна из его дочерей сбежала с приказчиком. С тех пор Масисян закаялся пускать в дом мужчин. Все, что требовалось для хозяйства, он покупал сам. Часто можно было видеть, как он, завернув в платок мясо, зелень и фрукты, нес их с рынка домой. А если случалось, что он отправлял покупки с приказчиком, тот не имел права заходить в дом, а должен был передать узелок через дверь.

Масисян строго придерживался этого правила и ревниво охранял свой очаг от вторжения посторонних мужчин. При магазине у него на побегушках были мальчики лет двенадцати – пятнадцати, в том невинном возрасте, когда их допускают даже в персидские гаремы. Возраст Кало позволял использовать его в роли домашнего слуги.

Когда Кало впервые появился в доме Масисяна, – в один из вечеров великого поста, – вид этого маленького простолюдина рассмешил всех.

– Это и есть наш новый слуга? – насмешливо спросила госпожа Мариам, оглядев с головы до ног удивленно озиравшегося Кало.

– А что, не нравится тебе? – благодушно спросил муж. – Ты погляди, какой здоровяк, за восьмерых будет работать, взгляни на его руки и ноги, он похож на откормленного бычка, только что выпущенного из хлева[6]6
  Отъевшихся и потучневших за зиму быков весной выводят из хлева и используют на пахоте. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Слова Масисяна обидели Кало, и он, насупившись, сказал:

– Я не бык.

Супруги пристально поглядели на мальчика и ничего не ответили. Они велели отвести Кало на кухню и накормить его.

– Как видно, у него длинный язык, – заметил Масисян. – Неотесанный еще, не узнал вкуса затрещин, но работник будет хороший.

– Работать-то будет, дай бог, чтобы не воровал, – ответила жена.

– Первое время он, конечно, воровать не будет, пока еще птенец, но пообвыкнет немного, научится и этому.

– Я не допущу, чтобы он воровал, – сказала жена.

Масисян недоверчиво покачал головой и насмешливо заявил:

– Ты не позволишь, а он все равно будет воровать. Мы многое запрещаем, но люди сами учатся этому. Попробуй запрети утенку лезть в воду, – стоит ему вылупиться из яйца, он уже бежит к речке. Его ведь никто не учил плавать.

Этот разговор происходил во дворе. Супруги сидели на тахте, покрытой паласом, стоявшей под недавно распустившимся ивовым деревом. Недалеко от них Стефан, присев на корточки возле грядки, рассматривал в лупу какое-то насекомое. Услышав последнее замечание отца, он вмешался в разговор:

– Утенок тянется к воде инстинктивно, а у человека нет инстинкта воровства. Этот порок в нем развивается благодаря неблагоприятным условиям жизни, нужде и другим обстоятельствам.

Отец, конечно, не понял сына и, бросив на него суровый взгляд, угрюмо сказал:

– Это не твоего ума дела, молчи.

Глава седьмая

Претерпев горькую разлуку с привольной деревенской жизнью, Кало первое время сильно тосковал по своим сверстникам и долго не мог забыть любимых овец, но постепенно этот дикий «медвежонок», как назвал его ага при первой встрече, втянулся в новую жизнь.

Если читатель помнит, Кало появился в этой семье накануне пасхи, а в праздничные дни даже собакам и кошкам перепадают крохи с барского стола.

Жили Масисяны весьма скромно, но деревенскому мальчику из бедной крестьянской семьи дом их казался полной чашей.

Вначале к маленькому слуге относились с любопытством, он забавлял всех своей неотесанностью, каждое его движение вызывало смех. Но мало-помалу начали его воспитывать и учить новым обязанностям. Этим занималась главным образом госпожа Мариам.

Через несколько дней Кало нельзя было узнать: внешний вид его совершенно изменился. Вместо лохматой папахи он носил теперь старую форменную фуражку Стефана, вместо лаптей на ногах у него болтались стоптанные коши[7]7
  Коши – обувь без задников.


[Закрыть] хозяина, которые мешали ходить. Поверх ветхого архалуха на него надели поношенную хозяйскую кабу[8]8
  Каба – верхняя мужская одежда наподобие кафтана.


[Закрыть], доходившую ему до пят и сидевшую на нем мешком. Он туго перетягивал ее черным ремешком и носил с напуском.

Словом, Кало преобразился с головы до ног, – ему переменили даже имя. Вместо уменьшительного деревенского прозвища Кало его стали называть Микаелом. Но хотя с виду Кало изменился, в душе он оставался тем же простодушным, веселым мальчуганом и сохранял деревенскую грубоватость, – как тот самородок, который в умелых руках мастера может приобрести драгоценный блеск.

Кончились пасхальные праздники, пришел конец и веселым дням.

Хотя Масисян и обещал Авету держать Кало при лавке и обучать его торговому делу, чтобы «вывести в люди», но он не сдержал своего обещания.

Кало стал домашним слугой. Для мелких домашних услуг он оказался слишком неумелым и неуклюжим. Все валилось у него из рук, ломалось, билось; он не мог донести стакан чаю, не расплескав его. Но если он нес полный бочонок с водой, то отлично справлялся с этим.

Микаелу, которого впредь мы будем так называть, его неуклюжесть причиняла много неприятностей. В наказание за разбитую посуду, за испорченную вещь его оставляли без еды на целый день. Начиная с хозяина и кончая последней служанкой, все попрекали его; словечки «медвежонок», «деревенский осел» и прочие так и сыпались на него. Не проходило дня, чтобы он не получал колотушек.

Его единственной заступницей в доме была госпожа Мариам, которая, жалея мальчика, прощала ему его неопытность и старалась скрыть от мужа его оплошности, чтобы спасти от побоев.

Нам известно, что у Микаела был приятный голос и, живя в деревне, он очень любил петь. Но этот сладкоголосый птенчик умолк, попав по воле злой судьбы в тесную железную клетку.

С отчаянья он несколько раз решался на побег: хотел добраться пешком до родной деревни, вернуться к бабушке, к любимым товарищам, туда, где его никто не бил. Но госпожа Мариам возвращала беглеца с дороги, ласково увещевала и утешала его.

Дружелюбно относилась к Микаелу и Гаяне. Хотя она порой подтрунивала над ним, но, когда ей доставались гостинцы, всегда делилась с ним. Зато ее сестра Рипсиме была несносным созданием. Эта красивая и высокомерная девочка питала к Кало какую-то жгучую ненависть и так изводила бедняжку, что он вынужден был жаловаться госпоже Мариам.

Один Стефан любил его, как брата. Он купил для Кало учебник и в свободные часы занимался с ним. Но как-то раз ага застал их с книгой, вырвал ее из рук Микаела и, обращаясь к сыну, сурово сказал: «Хочешь сбить его с толку, чтобы он стал таким же, как ты, непутевым…»

Большое утешение доставляли Микаелу встречи с односельчанами, приезжавшими в город на базар. Как-то раз, идя по базару, он увидел одного из своих деревенских товарищей.

– Эй, Тун! – крикнул он, подбегая к товарищу.

Товарищ не узнал его.

Микаел бросился ему на шею и горячо расцеловал.

– Вот так дела, не признал тебя, Кало, – оправдывался парень, – Разодели тебя, прямо как чамчи-хатун[9]9
  Чамчи-хатун – чучело женщины, которое носят по улице во время засухи, чтобы вызвать дождь.


[Закрыть].

– Что поделаешь, Туни-джан[10]10
  Джан – ласкательное обращение: милый, дорогой


[Закрыть], в городе все так одеваются, – объяснил Микаел. – Мне даже имя переменили, меня не называют больше Кало. Скажи-ка лучше, милый Туни, как живут наши, как бабушка, что поделывают малыши? Кичин небось вырос, а Папин, наверное, уже начал ходить. (Так звали маленьких двоюродных братьев Кало.)

Не дожидаясь ответа товарища, Микаел продолжал:

– А ты как живешь, Туни-джан? Небось каждый день купаешься в реке? А мне даже близко не разрешают подойти к воде… А у вас там, наверное, уже сенокос? Хотел бы я знать, кто вяжет сейчас наши снопы? Я пришел на базар за зеленью, велели еще хлеба купить, говорят, учись торговать. – И тут же перевел разговор на другое. – Небось наши сливы уже поспели? А как там наша собака, не знаешь? А кто пасет сейчас наших овец? Здесь плохо, Туни-джан, сердце у меня изболелось, не знаю, что и делать. Ты скажи бабушке, что видел меня. Ты с кем пришел? Когда ты уходишь обратно? Здесь очень плохо, Туни-джан…

Микаел так ошарашил товарища градом вопросов, что тот не знал, на какой из них отвечать.

– Я здесь с отцом, – сказал он. – Привезли продавать сыр. Сегодня собираемся обратно.

– А ты не голоден? Вот возьми попробуй сдобной городской булки, ее нынче утром мне дала госпожа, но я припрятал ее, не стал есть, вот, видишь, пригодилась.

Сказав это, Микаел вытащил из-за пазухи ломоть назуки[11]11
  Назуки – сдобный хлеб, замешанный на масле.


[Закрыть] и протянул его товарищу.

Тот охотно взял и, набив полный рот, сдавленным голосом произнес:

– Как вкусно! Ты каждый день ешь его?

– А кто мне будет давать каждый день. Это мне сегодня тайком от хозяина сунула госпожа, – грустно произнес Микаел. – Сухой хлеб и то жалеют. Никогда не наедаюсь досыта.

Глаза Микаела наполнились слезами, но он отвернулся, чтобы скрыть их. Товарищ спросил его:

– Когда ты приедешь в деревню? Знаешь, Кало, наша дыня уже поспела, едим до отвала, отец ни слова не говорит. Я спрячу твою долю, скажи, когда придешь.

– Разве меня отпустят, Туни-джан? – грустно ответил Микаел. – Мне так хочется в деревню, повидать бабушку, жить там, но меня не пускают, говорят: «Медвежонок, не можешь забыть свою берлогу». А разве я могу забыть деревню? Что здесь хорошего… все дома, дома… Здесь нас, деревенских, за людей не считают… называют ослами… откроешь рот, чтоб ответить, а в ответ получаешь затрещину.

Туни был старше Микаела на несколько лет, он от души пожалел товарища и решил помочь ему.

– Пойдем, я отведу тебя в деревню, – решительно сказал он.

– Как же можно, дядя мне шею намнет, скажет, зачем явился. Нет, Туни-джан, мне остается одно – пойти и утопиться.

Туни стал утешать товарища и обещал, что он уговорит дядю Авета забрать Кало в деревню.

Микаел обрадовался, и ему захотелось чем-нибудь отблагодарить товарища. Он с детским простодушием сказал ему:

– Ты знаешь, какая мне пришла в голову мысль? Я зарыл бабки у самых дверей нашего хлева, там, где лежит колода, пойди и выкопай их. Там больше ста штук. Возьми себе сколько хочешь, а остальные раздай товарищам. Мне они сейчас не нужны, играйте вы.

– Томасу я не дам ни одной бабки, – сказал обрадованный Туни, – он драчун, мы вчера опять подрались с ним.

– Нет, дай и ему, он ведь наш товарищ, помирись с ним, – наставительным тоном сказал Микаел. – Что ж такого, – продолжал он, – на то и товарищи: подеретесь и помиритесь. Вот прошлой ночью я поссорился с Логосом и так сильно ударил его палкой, что расшиб ему голову до крови.

– С Логосом? – удивленно спросил Туни. – А что здесь делает Логос?

– Я во сне видел, что подрался с ним. Проснувшись, я заплакал, так мне стало его жалко. Скажи правду, Туни-джан, не случилось ли с ним чего?

– Ничего не случилось, я видел его третьего дня, мы у них в саду ели абрикосы.

Разговор маленьких приятелей был прерван появлением отца Туни, который издали окликнул сына:

– Довольно тебе балясы точить. Пора идти.

– Туни-джан, – сказал Микаел, схватив товарища за подол, – раз ты уходишь, кланяйся от меня бабушке, дяде, всем-всем, скажи им, что ты видел меня.

– Скажу, – ответил Туни и, попрощавшись, ушел.

Микаел долго смотрел ему вслед, но потом вспомнил, что время уже позднее, и опрометью бросился бежать домой.

Глава восьмая

Прошло три года.

За эти три года в судьбе Микаела произошел неожиданный поворот. Из домашнего слуги он превратился в «ученика» при лавке. Чем он был обязан этому повышению?

Непостижимые предрассудки бывают у людей, подобных Масисяну. Приобретет ли такой человек лошадь[12]12
  Лошади, собаки, кошки и вообще все домашние животные имеют особые приметы, по которым узнают об их влиянии на судьбу человека. У нас еще будет повод поговорить подробно об этих суевериях, которые, несомненно, имеют глубокую связь с нашим языческим прошлым. (Прим. автора.)


[Закрыть], заведет ли в доме собаку или кошку, и ненароком дела его в это время начинают идти на лад, он говорит, что животное «впрок хозяину», и уже не расстается с ним. Животное это делается для него священным, мирно несет свою службу до самой старости, а после смерти голову его зарывают под порогом главной двери дома.

Такие же приметы приписываются и людям.

Допустим, что после женитьбы у человека дела пошли на лад, – значит, у жены «легкая рука», она пришлась ко двору, и потому муж души в ней не чает. Бывает и наоборот, жена приносит в дом несчастье, при ней одни неудачи, – значит, у нее «недобрый глаз», и муж относится к ней с неприязнью…

Есть приметы, связанные с рождением детей: одни приносят счастье, другие – несчастье. О человеке, который приносит в дом счастье, говорят: «С ним связано благоденствие дома». Это тоже своего рода «золотой петух».

Но оставим в стороне всякого рода суеверия, скажем лишь то, что с момента появления Микаела в доме Масисяна дела последнего пошли в гору. Суеверный Масисян придавал этому очень большое значение, и его отношение к Микаелу резко изменилось. Он стал благоволить к маленькому слуге и решил перевести его в лавку. Вот таким-то образом в положении Микаела произошла перемена к лучшему, и он стал учиться торговому делу.

Теперь Микаел не был уже тем неотесанным и наивным деревенским парнем, как три года тому назад. Изменилась и его внешность. Жизнь в городе притушила его яркий деревенский румянец, он похудел, черты лица у него сделались тоньше, кожа нежнее. Только глаза были все те же – большие, искрящиеся.

Все покупатели лавки Масисяна хорошо знали Микаела. Этот смышленый, приветливый юноша невольно возбуждал их любопытство. Заходя в магазин, они охотно вступали с ним в разговор, так как Микаел отличался редкой услужливостью. Стоило кому-нибудь скрутить папиросу, он уже подносил спички, проворно отмеривал и отвешивал, ловко завертывал покупки и даже иногда помогал донести их до дому, не дожидаясь, когда его об этом попросят.

Но порою между Микаелом и господином Масисяном возникали небольшие разногласия. Это вытекало из их несходства во взглядах. Например, заходит в магазин покупательница. Ей нужно купить несколько аршин ситцу или пару фунтов чаю. Масисян затевает с ней длинный разговор, уверяет покупательницу, что ее покойный муж был его хорошим другом, что из уважения к нему он отпустит ей самый лучший товар, сделает уступку в цене и прочее. Затем, обращаясь к Микаелу, Масисян говорит:

– А ну-ка, парень, принеси самый лучший товар.

Микаел приносит самый лучший товар, но хозяин, метнув на него грозный взгляд, сердито восклицает:

– Дурень, разве это самый лучший! Когда же ты научишься разбираться в товарах!

– Лучшего у нас нет, ага, – простодушно отвечает Микаел.

– Как это нет, щенок, – свирепеет хозяин и сам идет за товаром.

– Это же плохой, – говорит Микаел.

Хозяин, не обращая на него ровно никакого внимания, сам отмеривает или взвешивает товар и, выпроводив покупателя, принимается распекать Микаела:

– Негодник, когда же ты станешь человеком? Когда научишься торговать? Если тебе говорят принеси «лучший» – это значит «худший»… Понимаешь?!

– Как не понять! Хорошее есть хорошее, а плохое есть плохое. Я хорошо разбираюсь в товаре.

– Покупателю показывают хороший товар, а продают ему плохой… Понял?!

«Нет, этого я никогда не пойму, – бормотал про себя Микаел. – Ведь это значит взять грех на душу, загубить ее».

А хозяин принимался отчитывать его.

Глава девятая

Лавка Масисяна и все его торговое предприятие ввиду своего своеобразия заслуживают более подробного описания.

Лавка его напоминала собою скорее большой склад, набитый самыми разнообразными товарами. Здесь можно было найти все, начиная с самых дорогих видов мануфактуры и ценных предметов галантереи, вплоть до листового железа, вплоть до всех сортов кожи, вплоть до керосина, чая, сахара, игрушек и прочего. Здесь можно было увидеть вперемежку с рыбой и сальянской тешкой ящики с московскими конфетами, европейские вина различных марок и местную водку. Словом, здесь можно было найти все, за исключением разве только птичьего молока. Повар мог приобрести здесь крупу и яйца для своей стряпни, а щеголиха – бриллиантин для волос. Здесь не было недостатка в хинине и мятных каплях для больных. Все это лежало в таком причудливом беспорядке, что лавка Масисяна стала притчей во языцех для всего уезда, и когда заходила речь о каком-нибудь запутанном деле, то говорили: «Все равно как в лавке Масисяна».

Масисян был круглым неучем.

Книги он считал порождением сатаны и питал к ним лютую ненависть. То, что принято называть счетоводством, Масисян не признавал: он исповедовал только одну истину: «Купил – плати». Торговли в «кредит» он тоже не признавал. Счетов он не вел, приходо-расходной книгой всех его торговых операций была его собственная голова. Память, надо оказать, у него была исключительная. С изумительной отчетливостью он хранил в ней все: сколько сортов товара у него в лавке, сколько на сегодня продано и сколько осталось, стоимость каждого товара и почем нужно продавать, чтобы получить прибыль, – словом, он помнил все. Единственные письменные документы, которые он хранил, были векселя должников – и в этом случае память его творила чудеса.

Представьте себе шкатулку, в которой в таком же беспорядке, как товары в его лавке, лежали клочки бумаг – векселя его должников; не умея читать, он прекрасно помнил, какой из них кому принадлежит, и когда появлялся должник, Масисян тотчас извлекал вексель из груды бумажек и безошибочно говорил, на сколько он просрочен, стоимость процентов и общую сумму долга. Он легко мог вычислить в уме с точностью до одной копейки проценты с векселя десятилетней давности. Все события своей жизни, даже самые незначительные, он помнил с удивительной ясностью и мог точно сказать, когда и где оно произошло, в каком месяце, в какой день и час, кто был при этом, о чем говорили и прочее. При такой необыкновенной памяти он не нуждался в счетоводстве. Ничто не могло укрыться от его зоркого глаза – была ли то недостача в деньгах, или в товарах. В делах Масисян сочетал решительность с крайней осмотрительностью.

Еще до того как первый церковный колокол призывал к заутрене, Масисян был уже на ногах. Выйдя из дому, он, верный своей неизменной привычке, прежде всего отправлялся в церковь. Отстояв заутреню, он шел на базар. К тому времени солнце еще только начинало всходить (в этом краю заутрени бывают короткие).

Микаел с большой корзиной на плече уже поджидал его на базарной площади. Масисян начинал с того, что обходил весь базар, высматривая, что привезли на продажу крестьяне. Он знал всех крестьян поименно, знал имена их отцов, детей и даже жен. Масисян ласково заговаривал с каждым, расспрашивал о житье-бытье, справлялся о ценах даже на те продукты, которые не собирался покупать.

Крестьян подкупало, что такой важный господин держится с ними запросто и обращается как с равными. Но «медведь знает, зачем он повадился ходить вокруг улья». Стоило Масисяну увидеть на базаре «новичка», который привез на продажу масло, сыр, рыбу или кур, он тотчас подходил к нему и заводил разговор. Он начинал уверять крестьянина, что знал еще его покойного отца и был с ним в дружбе, что не раз оказывал ему услуги и прочее – словом, до того заговаривал зубы бедняге, что выторговывал на несколько копеек ниже обычной цены.

Масисян предпочитал сам покупать провизию для дома. «Чужими руками хорошо только шипы собирать», – повторял он свою излюбленную поговорку.

Закупив все, что было нужно на базаре, он обходил мясные, хлебные, фруктовые лавки и, до отказа нагрузив Микаела покупками, посылал его домой. После этого он направлялся в свою лавку. Здесь в ожидании его перед дверьми лавки стояли приказчики. Сначала он проверял, целы ли восковая печать на дверях и замки, потом передавал ключи старшему приказчику, и тот открывал двери. Перекрестившись, Масисян входил в лавку.

Микаел, птицей долетев до дому и отдав провизию госпоже, уже успевал к этому времени вернуться в лавку и принимался подметать мостовую перед лавкой, обрызгивал ее водой, сметал пыль с товаров и помогал приказчикам раскладывать их.

Масисян, как и большинство армянских купцов, имел привычку каждое утро заново раскладывать товары на полках, чтобы привлечь покупателей и внушить им мысль, что они только что получены. Занятие это не очень-то обременяло приказчиков, тем более что Масисян не разрешал мыть окна в лавке. «Чем темнее, тем лучше выглядят товары», – говорил он.

Весь этот ритуал соблюдался ежедневно, без перемен, с неизменной точностью. Масисян отличался педантизмом и был очень требователен, особенно по отношению к тем, с кого имел право требовать, зато от выполнения своих обязательств всегда уклонялся.

В любое время года, в холод ли (лавка никогда не отапливалась), в жару ли, Масисян неотлучно находился в лавке. Он ни на минуту не расставался со своими любимыми товарами. Крайне подозрительный, он не доверял никому – даже жене, сыну, дочерям, – он не верил ни одному человеку, считая, что все кругом воры. По его мнению, единственно, кто не воровал – это крестьяне, потому что – пентюхи, мало что смыслят, а тот, кто с умом – непременно вор. Это и заставляло Масисяна неусыпно наблюдать за лавкой.

Ничто не могло укрыться от его зоркого глаза, он все успевал заприметить. Как только товар был продан, ему тотчас отдавали деньги, и он прятал их в «кассу».

Касса эта напоминала кружку для бедных, которые часто можно увидеть на дверях часовен и церквей: закрытые на замок и запечатанные, они имеют узкую щель, куда благочестивые прихожане опускают свои копейки.

Кассу свою Масисян называл «драхл», то есть «приход», и опускал в нее в течение недели все вырученные от торговли деньги. Открывал он ее только один раз в неделю, по субботам, чтобы подсчитать «приход». В остальные дни он не имел привычки заглядывать в свою «кассу» и производить траты.

Сила предрассудков у Масисяна проявлялась во всем. Например, в понедельник утром у него нельзя было выпросить ни одного гроша, так как он верил, что понедельник несчастливый день, и если в этот день истратить деньги, то всю неделю будут только расходы и – никакой прибыли.

Весь день, как уже говорилось, Масисян проводил в лавке, и его зоркие глаза следили за каждым движением приказчиков. Только летом, в очень знойные дни, его железная воля немного ослабевала, и он, сидя на месте, начинал дремать, но и в этом случае трудно было сказать, спит он или бодрствует, так как стоило покупателю появиться в лавке, он тотчас открывал глаза и, если приказчики почему-либо мешкали, принимался их распекать: «Эй, щенки, ослепли вы, что ли, не видите – покупатель пришел!»

Но однажды, несмотря на всю свою бдительность, он был жестоко обманут.

Внезапно умер один из его близких знакомых, и он счел своим долгом присутствовать на его похоронах. (Масисян был крайне благочестив). С похорон он вернулся утомленный и застал в лавке одного Микаела; остальные приказчики ушли по делам. Велев Микаелу присматривать за лавкой, Масисян пошел и сел на свое обычное место. День выдался невыносимо жаркий; усталость и пережитые волнения скоро взяли свое, и Масисян задремал. Играли тут роль и несколько лишних бокалов вина, которые он выпил на поминках. В это время в лавку вошел довольно хорошо одетый молодой человек. Оглядевшись и заметив хозяина, он спокойно подошел к нему. При звуке его шагов Масисян встрепенулся.

– Купите вот эту вещицу, – сказал незнакомец, протягивая ему золотые часы. – Дайте мне за них, сколько найдете нужным. Дело в том, что мне крайне нужны деньги: моя жена при смерти, я тороплюсь к врачу.

Масисян внимательно оглядел незнакомца, посмотрел на часы и сказал:

– Они стоят не больше пятидесяти рублей.

– Давайте пятьдесят, и да благословит вас бог, но знайте, что я заплатил за них в Москве восемьдесят рублей, – сказал незнакомец торопливо.

Отсчитав пятьдесят рублей, Масисян вручил их незнакомцу, и тот поспешно ушел. Как только за незнакомцем закрылась дверь, Микаел, с удивлением наблюдавший эту сцену, сказал:

– Этот человек был здесь час тому назад, попросил показать ему часы, долго вертел их в руках, но не купил, сказал, что его интересует только цена: у меня, говорит, есть часы, я хочу их продать.

– Он украл у меня пятьдесят рублей! – вскрикнул Масисян.

– Как это украл? – удивился Микаел.

– Надул меня, вот так и украл, – огрызнулся Масисян, – это наши часы.

– Неужели он украл их! Боже мой! Такой человек может быть вором, так хорошо одет, такой приличный с виду.

– Да, вот именно такие приличные люди и бывают ворами, а не такие дураки, как ты, – сердито ответил Масисян. – Но какой молодец, – продолжал он уже другим тоном, как бы говоря сам с собою, – видно, впрок пошло ему молоко матери! Никому еще не удавалось меня так ловко обмануть. Если бы он согласился пойти ко мне в услужение, я бы тысячу рублей не пожалел, чтобы заполучить такого молодца! – воскликнул Масисян и обратился к Микаелу: – Видел, щенок! Вот таким молодчиной и надо быть, – ухитриться вырвать ресницу так, чтобы человек моргнуть не успел… Понял?..

Микаел ничего не ответил.