Текст книги "Золотой петух. Безумец"
Автор книги: Раффи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Глава вторая
Наутро, когда рассветные лучи озарили Баязет, глазам представилось ужасное зрелище. Повсюду были видны следы резни, чинимой варварами три дня и три ночи. В городе стояла мертвая тишина, время от времени нарушаемая зловещим карканьем воронья, которое, чуя поживу, стаями носилось по улицам.
Улицы несчастного города производили жуткое впечатление. Дома превратились в развалины. Кое-где еще дымились остатки строений. Возле домов валялись трупы стариков, юношей, женщин и детей… Вокруг них рыскали голодные псы, с рычаньем отгоняя прожорливых ворон. Отовсюду – из домов, со дворов, с базара – несло тяжелым смрадом…
Над мертвым городом, в ожидании рокового дня, высилась Баязетская крепость.
Осада усиливалась. Окрестные горы, овраги, холмы, луга и поля были наводнены многочисленными отрядами башибузуков. В лагере неприятеля ни на минуту не утихали шум и суета.
Кровожадного врага обуяла алчность. Согнав в одно место богатых горожан, курды подвергли их пыткам, добиваясь признания, где они спрятали золото. Несчастные с воплем и плачем клялись, что у них ничего не осталось. Но им не верили и, чтобы вырвать у них признание, на глазax у отцов убивали детей. В другом месте курды делили награбленное добро, а жены их проворно навьючивали на лошадей добычу. Тут же был дележ пленных. Нередко из за красивой девушки или женщины разгорался спор, и тогда в ход пускали сабли. Волки и стервятники, рыская вокруг лагеря, терзали неубранные трупы. Неподалеку от них воин-магометанин, преклонив колени, совершал утренний намаз и, простирая к небу руки, прославлял аллаха.
Дым костров, сливаясь с дымом выстрелов, застилал горизонт. Пушки оглушительно грохотали, могучие стены крепости содрогались от бомб, но она упорно стояла на высоком холме, равнодушная к ударам врага.
В лагере курдов общее внимание привлекал человек, который шел, приплясывая, и, хлопая в ладоши, напевал шуточную курдскую песню:
Обернулась ведьма-баба
Пучеглазой старой жабой.
Жаба к морю – прыг да скок,
Перерыла весь песок,
Золотой песок намыла,
На него козу купила,
Только козочка плоха,
Хромонога и глуха.
– Ой, коза, крутые рожки,
Отчего ты хромоножка?..
– Шут! – раздавались голоса. Окружив фигляра, курды требовали повторить песню.
И действительно, этот человек или был шутом, или прикидывался им. Он был одет так, как у нас обычно одеваются фигляры, сопровождающие канатных плясунов. Их называют «канатными шутами», так как они паясничают и потешают зрителей возле каната.
Человек, которого принимали за шута, был статный юноша, похожий на дикаря. На нем была нелепая войлочная шляпа, к которой были прикреплены бубенчики, звеневшие при каждом его движении. Лицо его, вымазанное сапожной ваксой, было к тому же еще разрисовано красной, синей, желтой и другими красками. Вся его одежда состояла из рваной солдатской шинели, накинутой прямо на голое тело и подпоясанной куском веревки. Он был босой.
– А ну-ка зареви ослом! – просили его.
Шут зажимал уши, перегибался, широко раскрывал рот и начинал реветь во всю глотку. Толпа потешалась; медные монеты сыпались к нему со всех сторон. Он подбирал их, с удивлением разглядывал, а затем, швырнув на землю, говорил: «Дайте хлеба». Когда ему подавали хлеб, он торопливо запихивал в рот громадные куски и, не разжевывая, проглатывал их.
– Ты, наверное, и по-медвежьи умеешь танцевать? А ну-ка покажи!
Шут кривлялся, ползал на четвереньках, ходил на голове и выкидывал множество нелепых шуток.
Весь день провел он в лагере курдов: паясничал, болтал по-курдски, проклинал русских, доказывал, что «гяуров» всех до одного надо вырезать. До поздней ночи не умолкал его голос. Однако на следующее утро в лагере его уже не оказалось.
Глава третья
Был душный и знойный полдень. В это время дня проезжие дороги обычно бывают безлюдны, – каждый старается укрыться в тени, чтоб спастись от зноя. По дороге, ведущей из Баязета в Алашкерт, шел одинокий путник. Дорога вилась между гор, она то круто шла вверх, то спускалась на дно ущелья, но путник, казалось, не чувствовал усталости. Он был бос, но шагал быстро, не останавливаясь, не глядя по сторонам, как будто что-то подгоняло его и каждая минута была ему дорога.
Путник был молод, и одежда его напоминала шутовской наряд: прямо на голое тело была накинута рваная солдатская шинель, подпоясанная веревкой; не хватало только войлочной шляпы с бубенцами, да с лица была стерта краска. От солнечных лучей его защищала шапка, сплетенная из листьев осоки, – такие самодельные шапки носят крестьяне во время жатвы. Этот незамысловатый, дедовских времен головной убор затенял его мужественное лицо, выражавшее в этот момент тайную грусть и глубокое внутреннее волнение. Путник выглядел удрученным и опечаленным.
Вдруг до него донеслось ржанье. Он остановился и внимательно посмотрел вокруг. Ржанье повторилось. Ему показалось, что оно доносится из ближайшего оврага. Свернув с дороги, он поднялся на холм и поглядел вниз. В овраге, заросшем травой, паслась оседланная лошадь. Неподалеку виднелись заросли кустарника. Всмотревшись пристальнее, путник заметил возле кустов воткнутое в землю копье, острие которого сверкало в солнечных лучах. «По-видимому, где-то здесь укрывается всадник, – подумал он. – Судя по всему, это курд, потому что копье и сбруя курдские. Вероятно, он спит, так как лошадь стреножена».
Вдруг его осенила какая-то мысль, и он спустился в овраг, Но дну оврага бежал маленький ручеек, по берегам которого рос густой тростник. Спрятавшись в тростнике, путник стал осторожно подползать к кустам. Он полз проворно, как змея. Легкий ветерок шелестел в тростнике, заглушая шорох его движений. Все обещало удачу. Наконец путник дополз до кустов, около которых было воткнуто копье; здесь он притаился и начал наблюдать. В нескольких шагах от себя он увидел человека, лежавшего в тени кустарника. Судя по одежде, это был курд. Спал ли он, или бодрствовал – трудно было сказать, так как он лежал спиной к путнику.
Путник продолжал наблюдать. Его беспокоила одна мысль: спит курд или нет. Волнение душило путника, глаза его загорелись гневом. Видимо, ему придется иметь дело с вооруженным с ног до головы противником. Сможет ли он, безоружный, одолеть его? Но время шло, и надо было принимать какое-то решение. Каждая минута была дорога… Но что предпринять, на что решиться?..
Пока путник размышлял, курд вдруг поднял голову, поискал глазами лошадь и, убедившись, что она мирно пасется, снова опустился на хурджин[24]24
Хурджин – дорожный ковровый мешок.
[Закрыть], служивший ему подушкой. «Значит, он не спит, а если и спал, то проснулся». Путник нахмурился, ноздри у него раздулись, губы задрожали. Взглянув на копье, он увидел, что оно находится как раз против того места, где он притаился. Это его немного успокоило, в глазах мелькнула радость. Оружия – вот чего ему не хватало! Одним прыжком, как пантера, выскочил он из-за кустов, выхватил копье и в мгновенье ока очутился перед курдом.
– Отдай оружие! – были его первые слова.
Увидев перед собой незнакомца в солдатских лохмотьях и несуразной шляпе, курд окинул его презрительным взглядом и, не меняя позы, потянулся за пистолетом. Он направил его в лицо путнику и сказал:
– На, получай!..
Грянул выстрел, но пуля пролетела мимо.
– Ах, бессовестный, ты еще смеешь сопротивляться! – крикнул путник и вонзил копье в горло курду. Горячая кровь хлынула на землю, тело курда содрогнулось, голова запрокинулась. Последним отчаянным усилием он пытался вытащить саблю из ножен, но силы изменили ему, и он выпустил ее.
– Собака, за что ты убил меня?.. – вырвался у него предсмертный возглас.
– Ты убил и ограбил многих армян. Это у вас я научился убивать!.. У вас научился грабить!.. Мне надо далеко ехать, но у меня нет ни одежды, ни лошади, ни оружия. Твоя одежда, оружие и добрый конь, который пасется здесь, мне необходимы. Я знал, что ты мне не отдашь их добровольно, поэтому решил убить тебя. Теперь ты лишен возможности грабить, но, будь спокоен, твои братья отлично поживились в Баязете…
Курд уже ничего не слышал, он лежал бездыханный.
Все это произошло в течение нескольких мгновений. Путник оттащил тело в тростник, прикрыл мертвеца своей изодранной шинелью, надел на себя его одежду, взял саблю, вскочил на резвого коня и ускакал.
Глава четвертая
На другой день после описанного происшествия какой-то всадник птицей влетел в лагерь Тер-Гукасова и заявил, что имеет очень важное письмо на имя генерала. Гонца провели к генеральской палатке. Дежурный офицер взял у него письмо и велел подождать у входа. В ожидании вызова всадник водил взад и вперед взмыленную лошадь. Через несколько минут его вызвали к генералу.
В палатке за столом сидел плотный военный среднего роста. Это был генерал Тер-Гукасов. Склонив над столом седую львиную голову, он держал в руках письмо и, читая его, непрерывно курил. Вид у него был взволнованный. Он повернулся к гонцу и спросил:
– Ты армянин?
– Да, я армянин, сын священника.
Генерал бросил проницательный взгляд на смелого юношу и продолжал допрос.
– Есть ли в крепости хлеб? – спросил он.
– Скоро начнут пожирать друг друга или же умрут голодной смертью…
– А как с водой?
– Воды нет. Чтобы достать ее, надо выйти из крепости; днем это невозможно, а вечером, как только стемнеет, за водой всякий раз отправляются десять–двадцать человек. Но курды проведали об этом и еще издали берут наших на прицел. Редко кто возвращается назад.
– А как с огнестрельными припасами?
– Было плохо, но один армянин, да будет благословенно его имя, нашел в крепости спрятанные турками оружие, ядра и порох. Пока обходятся этим.
– А как тебе удалось уйти из крепости?
– На рассвете я спустился по крепостной стене и направился прямо в лагерь курдов. Я провел у них целый день, потешал их песнями и плясками, выкидывал разные фокусы, повсюду побывал, все разузнал, потом распрощался с ними и ушел.
Генерал с удивлением смотрел на юношу.
– В своем ли ты уме? – воскликнул он. – Быть этого не может!
– Поверьте мне, ваше превосходительство, – спокойно ответил юноша, – мне всю жизнь приходилось играть роль полоумного… Нередко это избавляет от многих неприятностей. Вот и на этот раз, прикинувшись шутом, я пробрался в лагерь курдов.
И юноша пустился описывать свой шутовской наряд и все те уловки, с помощью которых он проник в стан врага.
На холодном лице генерала появилась легкая улыбка, и он уже более дружелюбно спросил:
– А где ты раздобыл этот курдский наряд?
– Бог послал. Встретил в пути одного курда и отнял у него одежду, оружие и коня, который сейчас стоит на привязи у вашей палатки.
И юноша тем же бесстрастным тоном рассказал, как он убил курда.
– Я вижу, что ты храбрый парень, – сказал генерал и спросил озабоченно: – А какова численность курдов?
– Говорят, больше двадцати тысяч, но среди них есть, и другие мусульманские племена. Каждый, у кого было оружие и лошадь, спешил на осаду Баязета, и сейчас там скопилось видимо-невидимо людей. По дороге сюда мне без конца попадались все новые отряды.
– А пушки есть у них?
– Есть.
– А каковы их намерения?
– Они спешат захватить Баязетскую крепость, потом собираются пойти на Ереван, а через неделю рассчитывают быть уже в Тифлисе: очень уж их привлекают грузинские и армянские девушки.
Генерал слабо усмехнулся и недоверчиво спросил:
– С двадцатитысячным войском они намерены идти на Тифлис? Это невероятно!
– Двадцать тысяч не мало, ваше превосходительство, если у противника нет и одной тысячи солдат. Кроме того, Измаил-паша стягивает к Баязету все новые соединения. Местные мусульмане с нетерпением ждут своих единоверцев и примут их с распростертыми объятиями.
Лицо генерала омрачилось: несмотря на все свое хладнокровие, он втайне был взволнован. Приложив руку ко лбу, словно отгоняя мрачные мысли, после минутного раздумья он поднял голову и спросил:
– А в самом Баязете ты был?
– Да, но в городе не осталось в живых ни одного христианина. Стариков, старух и детей убили, молодых женщин и юношей угнали в плен, дома разграбили и сожгли. Спаслось лишь около сотни армянских семей: зная, что Баязету угрожает опасность, они еще до прихода курдов бежали в пограничный город Магу. Людям этим сейчас не угрожает опасность, но все их имущество осталось в руках врага. Ах, как безжалостно поступили местные мусульмане с армянами!..
– Что ты имеешь в виду?
– Когда началась война и русские подошли к Баязету, местные мусульмане были сильно напуганы. Они думали, что русские придут и, так же как турки, всех вырежут и разорят. Поэтому они все свое добро спрятали у соседей армян. «Вы христиане, – говорили они, – русские нас не тронут, наше имущество будет у вас в сохранности». А когда пришли русские, они, конечно, ничего худого не сделали ни христианам, ни мусульманам. Мусульмане успокоились и забрали назад свое имущество. Потом, когда разнесся слух о наступлении курдов, мусульмане предложили армянам: «За добро мы хотим вам воздать добром, дайте нам на сохранение ваше имущество». Армяне доверили им все, что у них было. Многие из них вместе с женами и детьми укрывались в домах у соседей мусульман. Но когда курды вошли в город, мусульмане заговорили по-другому. «Уходите из наших домов, – сказали они, – если курды узнают, что мы вас прячем, они отомстят и нам». Они выдали несчастных армян врагам и завладели их имуществом.
Генерал слушал молча. Юноша продолжал:
– Ах, если бы вы знали, сколько хороших людей погибло в сражении за Баязет! Как вам известно, для обороны крепости был оставлен небольшой русский гарнизон, к которому присоединились ополченцы. Штоквич героически защищал крепость, а ополченские дружины – город. К нам давно уже доходили слухи, что отряды курдов во главе с шейхами Джалладином и Ибадулгаем двигаются на Баязет. Об этом предупреждали нас ванские армяне. Мы потребовали, чтобы крепость была спешно укреплена и сплочены все силы для отпора врагу. Однако нашлись люди, которые стали доказывать, что слухи эти ложные, что никаких мер предосторожности принимать не нужно. Чего добивались предатели, стремясь оставить нас неподготовленными к встрече с врагом, мне трудно сказать, – вы, конечно, со временем расследуете это, генерал. Скажу только одно: армяне всегда были верны русским.
Казалось, юноша что-то не договаривал. Генерал перебил его:
– Расскажи лучше, как вы защищали Баязет.
– Штоквич отважно сражался с курдами, но, потерпев неудачу, засел в крепости. Часть ополченцев осталась в городе, потому что в крепости не хватало для всех места и не было провианта. Кое-кто из ополченцев-тюрок бежали в Игдир и Персию, а мы, армяне, решили умереть, но не сдавать город. Нас было немного, но горожане пожелали присоединиться к нам, – несчастные прекрасно знали, какая участь их ждет, если турки снова овладеют Баязетом. Вы ведь знаете, генерал, с какой радостью встречали армяне победоносные русские войска, когда они впервые вступили в Баязет. Это не забудут и не простят нам османы. Они будут мстить армянскому народу, который предпочитает русского орла турецкому полумесяцу…
– Ты опять уклоняешься от ответа, – перебил его генерал. – Чем же кончилось дело?
Пересилив волнение, вызванное гнетущими воспоминаниями, юноша продолжал:
– Быть может, нам вместе с горожанами и удалось бы отстоять город, но у них не было оружия. Несмотря на это, все же многие присоединились к нам. Первое время, признаться, мы дрались отчаянно: наш маленький отряд сдерживал натиск врага, во много раз нас превосходившего. Бок о бок с нами бились добровольцы тюрки. Но вдруг в разгаре сражения они стали покидать поле битвы и побежали. Вероятно, им не хотелось стрелять в своих единоверцев… Мы, армяне, остались одни, но продолжали упорно защищаться. Сражение продолжалось несколько часов, пока у нас не кончились огнестрельные запасы. Завязался рукопашный бой. Многие пали, часть была захвачена в плен, остальные, видя, что сопротивление бесполезно, бежали. Только тогда враг овладел городом.
– Понятно… – проговорил генерал.
Он встал, вынул из маленькой шкатулки крест и, подойдя к юноше, собственноручно повесил ему на грудь.
– Ты заслужил этот крест, – сказал генерал, – и я постараюсь выхлопотать тебе чин и награду. Кроме того, предлагаю остаться у меня. Мне нужны такие храбрецы, как ты.
Склонив голову в знак благодарности, юноша указал на крест и сказал:
– Эта награда для меня большая честь. Но я буду вам очень признателен, если вы разрешите мне немедленно отправиться в путь.
Генерал, удивленный скромностью юноши, спросил его:
– Куда же ты спешишь?
– Я должен спасти одну жизнь, которая мне дороже всего на свете.
– Это, видимо, твоя тайна? – добродушно спросил генерал.
– Да, это тайна моего сердца…
– В таком случае прими от меня маленький подарок, он пригодится тебе. – С этими словами генерал протянул ему золотые монеты.
– Самая лучшая награда для меня сейчас – это свобода, – сказал юноша, отказываясь от денег.
– Ну иди, господь с тобой, – проговорил генерал и пожал ему руку.
Юноша поклонился и вышел.
Глава пятая
Заглянем в прошлое.
В районе Багревана, вблизи монастыря св. Иоанна (Уч-килиса), на берегу одного из верхних притоков Евфрата расположилась армянская деревня О… Она лежала в широкой долине, которую природа щедро украсила своими дарами. По обеим сторонам долины тянулись цепи гор, покрытые снегами, которые сжимали ее в своих прохладных объятиях. По дну долины, прихотливо извиваясь, катился приток Евфрата; местные жители называли его Ax-су, то есть Белая вода. Речка была такая прозрачная, что вполне заслуживала свое название. Горы, окружавшие долину, были богаты пастбищами, и на них паслись многочисленные стада. На склонах гор и в долине, всюду, где позволяла природа, росли пшеница, ячмень и другие злаки. К каждому клочку земли здесь прикоснулась рука труженика-земледельца. Несколько деревень, утопавших в густой листве садов, издали казались зелеными островками на этой голой, безлесной равнине.
Деревня О… стояла на самом краю долины, прижавшись к оврагу. Дом старосты Хачо (полное имя его было Хачатур) был самым большим и считался самым богатым в деревне. Каждое утро со двора Хачо выгоняли на пастбище около ста голов скота. Он был владельцем самых отменных в деревне коров, буйволов, быков и лошадей. Гурты его овец паслись под присмотром пастухов на окрестных горах. Хачо принадлежала деревенская маслобойня и прекрасная мельница в окрестностях деревни, жернова которой неутомимо вертелись весь год.
Но опорой богатства Хачо были семеро сыновей, на которых держалось все хозяйство.
Сыновья его были женаты: женаты были и некоторые из внуков старосты, так что в доме было полным-полно детворы. На глазах у старика Хачо выросло многочисленное потомство, которое обитало под его кровом и составляло отдельный маленький мир. О семье Хачо в деревне ходила поговорка: «У Хачо столько ребят, сколько телят».
Из семи сыновей Хачо не был женат только баловень отца Степаник, которому недавно исполнилось шестнадцать лет. Глядя на него, сразу бросалось в глаза, что он еще не достиг зрелости, присущей его возрасту, – особенно на юге, где юноши рано мужают.
Лицо у Степаника было нежное и миловидное, как у ребенка. Он чем-то напоминал юную девушку.
Каждый сын Хачо исполнял свои обязанности в хозяйстве: одни обрабатывали землю, другие заготовляли корм для скота… Исключение составлял только Степаник, которого не обременяли домашними делами. В семье он был на положении Иосифа Прекрасного, и старик отец души в нем не чаял.
Степаник был не только красив, умен и кроток, как Иосиф Прекрасный, – он, подобно этому юному израильтянину, отличался от братьев своим нарядом: на нем всегда был одет кафтан, сшитый из полосатой цветной алепской ткани, подпоясанный кирманским кушаком. Поверх кафтана он носил персикового цвета суконную накидку, расшитую золотом. Шаровары у него были из тонкого ванского шелка, а ноги были обуты в эрзерумские сапожки. Голову покрывала красная феска с черной шелковой кисточкой, повязанная цветным шелковым тюрбаном. Из-под фески красивыми прядями падали на плечи каштановые волосы. Только одно отличало Степаника от Иосифа Прекрасного: Иосифу братья завидовали, а Степаника братья любили.
Издали дом старосты Хачо походил на старинный замок. Он стоял на возвышенности и был построен с таким расчетом, чтобы в нем можно было жить, не опасаясь врагов. Дом окружали массивные каменные стены, которые, образуя четырехугольник, огораживали обширный двор. Издали виднелись только четыре башни, возвышавшиеся по углам стен. Вокруг дома размещались хозяйственные постройки и навесы: здесь были овчарни, хлевы, коровники, конюшни, сараи, сеновалы и амбары. Тут находились помещения, в которых жили пастухи и батраки с семьями. Все они были курды. Жены их прислуживали в доме, мужчины батрачили. Здесь обитала целая деревня, единственным хозяином и старшиной которой был старик Хачо.
Дом, в котором жила семья Хачо, своей неприхотливостью мало чем напоминал современные здания, на которых уже лежит отпечаток цивилизации. Он сохранял черты тех построек, в которых раньше жили целым родом, с той лишь разницей, что был сложен из кирпича.
Сыновья Хачо с женами и детьми жили в одной большой комнате, перекрытой громадными балками. Тут же разводили огонь, пекли, варили, ели и спали. В одной куче с детворой, наполнявшей дом шумом и гамом, можно было увидеть ягнят и козлят. Сюда же нередко забредали и куры. Дом напоминал Ноев ковчег, населенный различными существами.
Рядом с этой комнатой была другая, она отличалась от первой тем, что имела открытый фасад, выходивший прямо на двор. Это была галерея, в которой жили в летнее время. Дверь из галереи вела в главную комнату. К ней примыкала небольшая парадная комната, которую называли «одá»; двери ее открывались только к приезду гостей.
