Текст книги "Золотой петух. Безумец"
Автор книги: Раффи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
Глава четырнадцатая
Чтобы закончить свои дела, Томас-эфенди намеревался пробыть в деревне еще несколько дней.
Каждый год старика Хачо неоднократно посещал и другой гость, молодой купец.
Этот юноша был уроженцем Араратского уезда. Он закупал у Хачо овец, быков, шерсть, сыр, масло и продавал их в Александрополе и в Ереване. Он привозил с собой товары, которые продавал местным жителям: ситцы, льняные и суконные ткани, чай, сахар, кофе и всякую мелочь. Для таких деревень, как О…, далеко отстоявших от города, эти купцы-скупщики имели большое значение. Они доставляли крестьянам все необходимое и покупали продукты, которые те не имели возможности вывозить из-за отсутствия удобных караванных путей и страха перед разбойниками.
Все в доме старика Хачо радовались приезду этого гостя. Он настолько сроднился с ними, что был у них своим человеком.
Въезжая в деревню О…, юноша обычно направлял свой маленький караван, состоявший из нескольких навьюченных лошадей, прямо к дому старика Хачо, выгружал свои товары и гостил у него по неделям. Кончив дела, он пускался в обратный путь.
День спустя после приезда Томаса-эфенди караван этого купца остановился перед домом Хачо. Как раз в это время эфенди вышел во двор и увидел приезжего.
– Ах, это ты, – сказал юноша, подойдя к эфенди и осеняя себя крестом, – а мне померещился сатана. Не будет мне на этот раз удачи… Во имя отца и сына…
Эфенди захохотал, взял его за руку и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
– Вот безумец, право же, безумец, я всегда это говорил. Сжажи-ка лучше, ты привез для меня рому?
– Я привез для тебя отраву; стоит тебе ее отведать, сразу отправишься на тот свет, и наконец-то бедные крестьяне от тебя избавятся, – со смехом ответил приезжий.
Этот разговор слышали крестьяне, помогавшие снимать тюки с лошадей и вносившие их в дом. Находя шутку неуместной, эфенди поторопился уйти, сославшись на то, что у него спешные дела, и выразил надежду, что они встретятся за обедом.
– С тобою грешно сидеть за одним столом, – бросил ему юноша на прощанье.
– Хвост осла нельзя ни укоротить, ни удлинить – так же и твой язык, – сказал сборщик. – Осел, побывавший в Иерусалиме, все равно останется ослом, – добавил он.
– Ну, раз уж ты принялся за свои ослиные басни, то им не будет конца, – насмешливо заметил юноша и отвернулся.
Эфенди ушел.
В доме старика Хачо все от мала до велика уже знали, что прибыл Вардан, – так звали юношу, – и нетерпеливо ждали, когда он распакует свои тюки. В его прошлый приезд каждый ему что-либо поручил.
Когда Вардан внес свои тюки в горницу, все столпились вокруг него. «Ты привез мне ботинки?» – спрашивал один. «А шапку ты мне привез?» – приставал другой. Его осаждали со всех сторон, и даже малыши теребили его за полы, требуя то одно, то другое.
– Привез, привез, – отвечал Вардан, – каждому привез то, что он просил!
– Ну, давай, давай! – раздавались нетерпеливые восклицания детей.
– Ах вы бесенята, – отвечал он, – дайте мне отдохнуть, потом я распакую тюки и достану все, что вам надо.
– Нет, сейчас, сейчас, – приставали к нему.
Все так привыкли к Вардану, что, не обращая внимания на его протест, бросились сами распаковывать тюки. Развязали все узлы и веревки и стали вытаскивать долгожданные вещи.
Вардан, стоял в стороне, с добродушной улыбкой наблюдая за этой веселой суматохой. Посмеиваясь, он говорил:
– Да пребудет с вами благополучие, даже курды так не опустошают вьюки, как вы…
Единственно, кто оставался безучастным, – это Лала. Стоя поодаль, она молча улыбалась.
Вардан подошел к ней и спросил:
– А ты почему ничего не берешь?
– Мне нечего брать… – смутившись, сказала девушка.
И правда, что она могла взять? Лалу давно уже тяготило ее ложное положение; взять какую-нибудь принадлежность женской одежды она не могла, а другого ей не хотелось.
Вардан понял, что она имеет в виду, и сказал вполголоса:
– А я тебе привез хорошенькую вещицу.
– Какую? – тихо спросила девушка.
– Увидишь потом, только не показывай никому.
Улыбнувшись, Лала отошла.
Вардану на вид было лет двадцать пять. Это был рослый молодой парень с крупными чертами лица, которое нельзя было назвать красивым. Его большие черные глаза глядели дерзко, по-разбойничьи, на припухлых губах играла ироническая усмешка. Весь облик этого человека говорил о недюжинной силе. Никто не знал, откуда он родом и каково его прошлое. О нем рассказывали много невероятного, и все не в его пользу. Ходили слухи, будто он побывал во многих переделках и лишь счастливая случайность спасла его от петли. Одно время Вардан был монахом и, живя в монастыре, исполнял службу дьякона, затем – школьным учителем. Но по какой причине он оставил и монастырь и школу, было неизвестно. О той поре его жизни ходили анекдоты, свидетельствовавшие о буйном характере Вардана.
Достоверно было известно лишь одно: что он бесстрашный контрабандист. Для этого юноша имел все данные: мужество, ловкость, изворотливый ум. Преодолевая опасности и препятствия, связанные с его профессией, он закалил свою волю и отличался редким бесстрашием.
Не один Томас-эфенди считал Вардана безумцем; и в деревне О… и в ее окрестностях он был известен под этим прозвищем.
Почему же его считали безумцем? Человек он был неглупый, начитанный и имел довольно обширные познания. Он достаточно хорошо знал жизнь и людей и, несмотря на свою молодость, успел многое пережить и испытать. Он слыл безумцем потому, что не умел фальшивить и очень часто поступал наперекор людским предрассудкам. У Вардана была открытая душа; замечая дурное, он говорил людям правду в глаза, но не щадил при этом и себя, – а правда глаза колет; тех, кто говорит правду, не любят и называют чудаками и безумцами.
Многие древние мудрецы и философы, такие известные, как Пахлул и Ходжа Насреддин, слыли чудаками. Вардан не был ни философом, ни мудрецом, но его образ мыслей и поведение казались странными и вызывали осуждение.
Сказав Лале, что он привез ей хорошую вещичку, которую хочет вручить ей тайно, Вардан изменил своей привычке быть откровенным: по-видимому, какое-то тайное чувство побуждало его быть скрытным. Он искал случая встретиться со Степаником наедине. Повод к этому вскоре нашелся.
Здесь уместно будет описать расположение двора старика Хачо. Большую часть его занимал сад, засаженный тенистыми деревьями и кустарниками. Деревья разрослись так густо, что на расстоянии нескольких шагов ничего нельзя было разглядеть.
Уложив свои товары, Вардан направился в сад. Ему хотелось отдохнуть, и он решил полежать в прохладной тени деревьев. Какое-то сладостное чувство овладело им. В такие минуты ласковый шелест листвы говорит сердцу влюбленного больше, чем человеческий язык.
Лежа на мягкой траве, в тени развесистого дерева, он долго и бездумно смотрел вверх, на голубое небо.
Он видел, как проносились над ним пепельно-белые кучевые облака, громоздились на горизонте, сливались в сплошную массу, предвещая бурю…
На душе у Вардана тоже было неспокойно. В нем ширилось и рвалось наружу большое сильное чувство, которое зовется любовью…
Для него давно уже не было тайной, что Степаник девушка. Ему даже были известны причины, побудившие родителей выдавать ее за мальчика. Именно это и заставило чуткого по натуре юношу с большим участием отнестись к судьбе несчастной девушки. Постепенно чувство жалости и сострадания к ней переросло в любовь.
Но до самого последнего дня он хранил эту любовь глубоко в сердце. Юноша не только ничего не говорил Лале о ней, но даже виду не подавал, что ему известна тайна ее рождения.
Хотя Степаник был с ним очень дружен, но он строго хранил свою тайну и старался ничем не выдать себя, хотя порою природа брала свое, и его жесты, поступь, интонации голоса невольно выдавали женщину.
Вардан долго лежал в саду, отдавшись волновавшему его чувству. Вдруг до его слуха донесся какой-то шорох. Он обернулся и увидел, что к нему приближается Степаник. Сердце у него сильно забилось. Никогда он еще не испытывал такого волнения.
Степаник подошла и робко остановилась в нескольких шагах от Вардана.
– Обед уже готов, отец зовет тебя, – сказала она.
– И эфенди там? – спросил Вардан, поднимаясь со своего места и присаживаясь на бугорок, над которым густые ветви деревьев образовали как бы зеленый навес.
Степаник с пренебрежительной гримасой ответила:
– Да, этот черт там.
– Ты его не любишь, Степаник?
– А кто его любит?
Вардан решил воспользоваться моментом и передать Степанику свой подарок. Попросив ее немного подождать, он ушел и быстро вернулся, неся в руках маленький узелок.
– Но ведь отец ждет тебя, – напомнила Степаник.
– Успеем, еще рано. Присядь сюда, Степаник, я хочу дать тебе одну вещицу.
Степаник с радостным лицом присела на бугорок рядом с Варданом. Он развязал узелок, в котором оказалась красивая шкатулка из черного дерева. Вардан вынул из кармана ключик и открыл ее. В ней в строгом порядке были разложены принадлежности женского рукоделия: ножницы, наперсток, игольник и прочее, все из серебра и тонкой работы. В крышку шкатулки было вправлено маленькое зеркальце, а на дне ее находился музыкальный механизм, который заиграл, когда Вардан его завел.
Степаник смотрела на шкатулку с восхищением. Впервые в жизни видела она такую красивую вещицу.
– Нравится? – спросил Вардан, заглядывая ей в глаза. – Бери, я дарю ее тебе.
Степаник, которая вначале обрадовалась подарку, вдруг приуныла. Казалось, ей что-то мешало принять этот подарок. После минутного замешательства она сказала:
– Зачем мне ножницы, наперсток, иголки… я же не девушка… лучше бы ты привез мне что-либо другое… то, что подобает мужчине… – Она говорила, запинаясь на каждом слове, словно делала над собой усилие.
Вардана настолько поразила ее скрытность, что он, отбросив обычную сдержанность, воскликнул:
– Лала, ты же девушка!
– Ах! Ты даже мое имя знаешь!.. – И девушка, смутившись, невольно приникла лицом к его плечу.
Вардан крепко прижал ее к себе. Вся дрожа, со слезами на глазах, она шептала:
– Да, я девушка… девушка.
Это признание впервые за много лет сорвалось с ее губ. Она до сих пор не решалась открыть свою тайну Вардану, хотя давно уже любила его.
Поглощенные друг другом, они не заметили, что из-за деревьев за ними наблюдает пара глаз. Это была Сара, привлеченная звуками музыки. «Ну, теперь Лала спасена!..» – радостно подумала она и поспешила уйти.
Глава пятнадцатая
Сидя в ода за накрытым столом, староста Хачо и Томас-эфенди ожидали Вардана. Здесь же расположились двое турецких полицейских – подручные Томаса-эфенди по сбору налогов и его пособники во всех злодеяниях.
Сыновей старика Хачо в ода не было. Когда в доме у них обедал почетный гость, они не садились за стол.
– Вот сейчас явится и начнет злословить, все удовольствие от обеда испортит, – сказал эфенди, намекая на Вардана.
– Да, он острослов, но сердце у него доброе, – заметил староста.
– Я знаю, староста, что сердце у него доброе, но зато язык – как змеиное жало. Не над каждым можно подшучивать, не надо забывать, кто такой Томас-эфенди! Стоит мне только кашлянуть – как людей охватывает ужас. Ты же видел фирман султана! Скажу больше: эрзерумский вали всегда сажает меня рядом с собой. Спроси у них, если не веришь, – сказал сборщик, кивая на полицейских.
«У лисы потребовали свидетеля, она указала на свой хвост». Эти два мошенника всегда готовы были выступить свидетелями в пользу лживых заверений эфенди.
– Как могу я не верить! – ответил староста.
Томас-эфенди сердился на Вардана не столько за его утреннюю выходку, сколько за то, что тот при каждой встрече норовил высмеять его.
– Стоит мне захотеть, – продолжал кипятиться сборщик, – и я весь мир переверну, тогда этот негодяй узнает, кто такой Томас-эфенди!
– Он еще молод, – добродушно сказал старик, – недаром говорят, что у молодого ум не окреп. Поверьте мне, он не так плох, как кажется.
В это мгновение вошел Вардан. Он казался задумчивым и был очень бледен. Томас-эфенди, который минуту назад говорил о нем с такой злобой, как говорится, «поджал хвост» и с льстивой улыбкой обратился к Вардану:
– Благословенный, долго же ты заставляешь себя ждать! Разве не знаешь, что без тебя мне кусок в горло не полезет?
– Я знаю, – ответил Вардан, не глядя на него, и сел на свое место.
Во время обеда Вардан был неразговорчив, выражение лица у него было такое страдальческое, словно его мучил какой-то недуг. Свойственное ему веселое расположение духа сменилось мрачностью, подобно тому как ясный день сменяется непогодой.
Любовь влияет на людей по-разному: одни ликуют и радуются, другие безумствуют, третьи, полюбив, легче переносят невзгоды жизни; что же касается Вардана, то любовь вселила в него грусть. Он почти не прикоснулся к обеду, но пил много, словно его что-то жгло внутри.
Зато Томас-эфенди болтал без умолку. Чего только не рассказывал он о себе и о своем прошлом! Послушать его, так выходило, что он лицо столь уважаемое, что даже сам патриарх Нерсес называет его не иначе как «сын мой». О Хримяне[31]31
Хримян Айрик – видный армянский церковный и общественный деятель XIX–начала XX вв.
[Закрыть] он отзывался неодобрительно, порицал его за излишнюю простоту, возмущаясь тем, что тот снисходит до беседы с простолюдинами из Муша и Вана. Эфенди уверял, будто Нубар-паша в письмах неизменно называет его «мой благородный друг»; хвастался, что на берегу Босфора у него есть собственный дворец, который он сдает в аренду англичанам; уверял, что его предки пожертвовали иерусалимскому храму большую сумму денег, из-за чего в монастыре св. Иакова им ежедневно служат благодарственный молебен; что отношения с Отьяном[32]32
Отьян Погос – придворный архитектор султана.
[Закрыть] у него испортились потому, что Отьян хотел породниться с ним и сватал за него свою дочь, но эфенди не пожелал ее, – и все в том же духе.
Долго болтал эфенди, но Вардан почти не слушал его. Зато наивный староста принимал все его россказни за чистую монету и поражался. «Как счастлива будет моя Лала, – думал он, – если она станет женой такого человека, который имеет дворец на берегу Босфора и отказался от чести быть зятем Отьяна».
Затем эфенди перевел разговор на политику. Это было время гражданской войны на Балканах, когда славянские народы проливали кровь за свою свободу. В Константинополе состоялась конференция, где решались их судьбы, и Митхад, этот изворотливый дипломат, обнародовал турецкую конституцию.
Рассевшись в ода, Томас-эфенди разглагольствовал о будущем армянской нации. Говоря о «безумии» славян, которые «осмелились» восстать против своих «доброжелателей» – турок, Томас-эфенди с негодованием обрушился на армян, заявив, что и среди них есть такие «безумцы», которые ропщут на турок и мечтают о гражданских свободах и самоуправлении. Он уверял, что армяне погибнут без турок, что они не способны сами управлять своей страной.
Этого Вардан уже не стерпел.
– Таким кровопийцам, как вы, – всяким подрядчикам и сборщикам налогов, – на руку бесчинства и беззакония турецких властей, – сказал он, – вы ловите рыбу в мутной воде. Вам ненавистен свет, недаром воры боятся дневного света.
– Господин Вардан, – прервал его сборщик, – не забывай, что рядом с тобой сидят двое полицейских.
– Можешь запугивать ими несчастных крестьян, которые так наивны, что верят, будто у тебя есть дворец на Босфоре, что ты не пожелал дочь Отьяна, что твоим предкам ежедневно служат благодарственный молебен в монастыре святого Иакова… Будьте все вы прокляты!.. Это вы разоряете народ, вы все – от сборщика налогов и кончая вельможами из Высокой Порты[33]33
Высокая Порта – турецкая империя.
[Закрыть], которые ради личной выгоды предают интересы своей нации.
Томас-эфенди не умел сердиться – вернее говоря, он проявлял свой гнев только тогда, когда видел, что противник слабее его и он легко с ним справится. Зная запальчивый характер Вардана, сборщик налогов побаивался его и постарался обратить все в шутку.
– Я вижу, что вино ударило тебе в голову, благословенный, – сказал он, – надо быть умереннее, раз не умеешь пить!
Вардан искоса взглянул на него и отвернулся, всем своим видом выражая отвращение к этому низкому лицемеру.
Старик Хачо сидел молча. В глубине души он чувствовал справедливость слов Вардана, но осуждал его за недопустимую резкость в разговоре с должностным лицом. Поэтому он очень обрадовался, когда обед пришел к концу, никак не предвидя, что может вспыхнуть новая ссора.
После обеда, по местному обычаю, сразу же подали кофе без сахара.
Томас-эфенди требовал, чтобы после кофе чубук ему подавал Степаник, так как он находил, что чубук, приготовленный руками Степаника, имел особый вкус.
Что-то таинственное было в судьбе этого бедного «юноши».
Фатах-бек, бывая в гостях у старика Хачо, любил, чтобы кофе ему подавал Степаник, уверяя, что кофе, поданное им, «приятнее на вкус», по той же причине Томас-эфенди требовал, чтобы Степаник готовил ему чубук. Во всяком случае, бек знал, что Степаник девушка, и любил ее, но знал ли об этом эфенди? Так или иначе, но он находил особый вкус в чубуке, приготовленном руками Степаника.
Вошел Степаник, неся длинный турецкий чубук, и протянул его Томасу-эфенди. В сердце у Вардана закипела ярость, он хорошо знал двусмысленное значение этого турецкого обычая. Подскочив к Степанику, он вырвал из его рук чубук и, бросив в окно, повелительно сказал:
– Уйди, Степаник!
Озадаченный Степаник покорно вышел.
Эфенди пришел в такое бешенство, словно его стукнули этим чубуком по голове.
– Я не люблю такие шутки, ты бесчестишь меня! – вскричал он.
– Не тебе говорить о чести!
– Я, я мультезим[34]34
Мультезим – откупщик
[Закрыть] всего этого уезда! – заорал подрядчик.
– Да, ты известный на весь уезд грабитель!
Сборщик вскочил с угрожающим видом.
– Не двигайся, а то убью, как собаку, – сказал Вардан, хватаясь за шашку.
Один из стражников стал между ними.
– Напрасно вы сердитесь, господин, эфенди не сказал вам ничего обидного.
Не обратив на него никакого внимания, Вардан крикнул сборщику:
– Развратник! По примеру турок, ты приходишь в дом армянина, чтобы нажраться и напиться, и с гнусной целью заставляешь прислуживать себе молодых девушек и юношей. Бессовестный развратник!
Староста обомлел. Не в силах вымолвить ни слова, он только время от времени крестился, моля бога отвратить беду.
Томас-эфенди, несмотря на свое бахвальство, кичливость и грозный тон, был труслив, как лиса. Видя, что Вардан рассвирепел, и понимая, что с ним нельзя расправиться, как с крестьянами Алашкерта (у Вардана была при себе шашка, и к тому же он был русский подданный), он сдержался и с присущим ему притворством мягко сказал:
– Бог свидетель, что я не подражаю турецким обычаям. Зря ты клевещешь на меня, Вардан.
Вне себя от гнева, юноша воскликнул:
– Я клевещу на тебя? Не ты ли вместе с турками совершаешь намаз, а потом заказываешь молебен в армянской церкви, чтобы заслужить расположение крестьян?.. Не ты ли говоришь туркам, что все армяне гяуры, а среди армян поносишь турок?.. Не ты ли выдаешь турецким властям каждого честного армянина, который болеет душой за свой народ?.. Не ты ли водишь дружбу с теми, кто занимается разбоем, и на суде даешь ложные показания в их пользу?.. Не ты ли был десять раз женат, бросал своих жен и сейчас норовишь взять себе здесь новую жену?.. Ты говоришь, что не подражаешь турецким обычаям? Да турок в тысячу раз честнее тебя и тебе подобных, потому что ты и не турок и не армянин.
Слова Вардана о том, что эфенди был уже не раз женат и хочет снова жениться, как громом поразили бедного старика. Ведь он хотел выдать свою Лалу за этого человека, который имел знатных родственников в Константинополе, собственный дворец на Босфоре и не пожелал взять в жены дочь Отьяна. «Нет, нет, – думал Хачо, – Вардан клевещет! Томас-эфенди не может быть обманщиком».
Излив весь свой гнев, Вардан вышел из ода.
Едва он вышел, как язык у эфенди сразу же развязался.
– Я обязательно напишу султану, – сказал он угрожающим тоном, – напишу и русскому царю. Я загоню этого негодяя в Сибирь… Я с ним расправлюсь, он узнает, кто такой Томас-эфенди! Осла проймет только дубина.
Томас эфенди имел привычку угрожать именами высокопоставленных лиц, давая понять, что он с ними на равной ноге и ему ничего не стоит привести в исполнение свои угрозы.
Хотя старик Хачо был человеком не глупым, но ему пришлось на своем веку вынести немало притеснений от разного рода чиновников, поэтому он, как и любой крестьянин, слепо верил в их могущество. Угрозы эфенди так устрашили его, что он повалился ему в ноги и стал со слетами на глазах молить:
– Ради бога, поищадите Вардана, не загоняйте его в Сибирь, уважьте мои седины! Вы же знаете, что он чудак!
Сделав вид, что он внял мольбам старика, эфенди после небольшой паузы сказал:
– Хорошо, пощажу, по только ради тебя, старик, потому что я не раз в твоем доме ел хлеб-соль.
