Текст книги "Другой принц (СИ)"

Автор книги: Пайсано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Тирион, ехавший с Кейтилин и Браном, тем временем осознавал в случившемся и свою вину. «Это все я виноват, – думал Тирион. – Разномыслил с сэром Барристаном, который говорил, что благородному сэру подобает чистота и умеренность. На четырнадцатилетие притащил любимому племяннику даму приятной наружности и безответственного поведения, а потом решил шикануть – и прихватил по дороге еще одну. Заморочил парню голову, может, он теперь один на один теряется – ну, смущается там, когда тишина и девочки между собой не трещат, и дальше ему тоже все не с руки, второй девчонки недостает… Ох, а ведь про этот эпизод с четырнадцатилетием мне бы лучше теперь и не вспоминать, порешит меня кто-нибудь за такие ассоциации… Надо думать про возвышенное, про сердце благородного рыцаря, разрывающееся между любовью и долгом… О, идея!»

Проснувшись рано утром, Тирион ускакал и вернулся уже когда начались сборы в обратную дорогу, везя с собой тощего менестреля сомнительного вида, но с хорошими вокальными данными.

– Вам какую, милорд, назидательную или любовную? – спросил менестрель, настраивая струны.

– Любовную, любовную, – заказал Тирион, уже обо всем с менестрелем дорогой договорившийся и особо наказавший ему не петь «Он в глухую ночь оседлал коня, он покинул замок тайком…», как бы хорошо эта песня ни шла к случаю. – Мне назидание не нужно.

И певец спел для Тириона и всех присутствующих песню о Рыцаре-Драконе, который был влюблен в жену своего царственного брата, потом песню о Принце Стрекоз, который отказался от короны ради любви к прекрасной селянке Дженни, потом песню о Сервине Зеркальном Щите, который имел обыкновение спасать дам посимпатичнее, будучи при этом рыцарем Королевской гвардии и дав задолго до своих рыцарских и амурных подвигов обет безбрачия. Песни прославляли возвышенную куртуазную любовь, для которой не было преград и которая была выше осуждения, и на фоне происходящего в этих песнях скандальный и сумасбродный поступок юного короля смотрелся романтично и смело.

«Сущий кошмар, – подумал Тирион, увидев, что леди Кейтилин уже забирает, и она наверняка придумывает себе новую легенду, извиняющую ее дочерей, да и Лионеля заодно. – Нет, то, что так хорошо действует, это сейчас только на руку. Но есть вообще у нас в Вестеросе мораль, или у нас только песни?»

Напоследок менестрель спел песню про Эйгона-Завоевателя и его двух жен, и Кейтилин искренне посочувствовала героическому королю, который был с детства обручен с Висеньей, потом объяснялся с Рейнис в любви, потом женился на Висенье и сгорал от страсти уже к ней, потом сражался верхом на драконах рядом с двумя женами… «А хорош, чертяка! – с гордостью подумал Тирион про приведенного им менестреля. – По краю пропасти ходит, ведь сейчас племяш творит примерно то же самое, кто бы без музыки оправдывать его полез – леди Кейтилин голову бы с такого сняла. Интересно, а Лео знает эту песню? Может, она его когда сильно выручит».

Смягчившаяся от возвышенных песен Кейтилин простилась с отправляющимся дальше Тирионом очень тепло.

– Даже жаль отпускать вас, Тирион, – сказала леди Кейтилин, и Тирион все же подумал, что в другой ситуации, или вот хотя бы несколько недель назад, это прозвучало бы иначе.

– Я встречал не так уж много людей, которым было бы жаль расстаться со мной, – трогательно сказал Тирион, который за последние несколько недель научился приемам обращения со вспыльчивыми благородными женщинами, и теперь мог бы даже из Орлиного гнезда уйти без судов и поединков. – Передавайте моему любимому племяннику мое благословение и пожелание всегда следовать своему благородному сердцу.

Худощавый менестрель, вызвавшийся составить Тириону компанию, подвел итоги своему выступлению куда более буднично.

– Фух, – сказал менестрель, – выпутались. Теперь и познакомиться можно.

– Ну что ж, – усмехнулся Тирион, припоминая, что он действительно не знает имени певца. – Надеюсь, тебя зовут не Баэль-бард. И ты не взял себе какого-нибудь дурацкого имени, типа Мариллиона или Саймона Серебряного Языка.

– Я Том, – просто представился певец. – А прозываюсь Семерка или Семиструнный. Ты, милорд, в следующий раз говори, перед кем надо петь, а то Талли меня ненавидят, хорошо хоть, их женщины не знают меня в лицо. Окликнул бы меня кто Семеркой – и пропадать и мне, и нашему делу. Это кого мы отмазывали-то, того здорового парня, который положил Гору Клигейна, а потом еще кучу его солдат?

– Положил Гору Клигейна? – опешил Тирион. – Я должен это услышать!

– Услышишь еще, милорд, – пообещал Том Семерка. – Вот пройдем мимо Старых камней, там, говорят, ждет добрых людей один из тех, кто сам это видел. Только сразу уговор: али идем мы через Близнецы, али нет.

– Да что там в Близнецах-то? – спросил Тирион, который раньше севернее Харренхолла не бывал, а теперь наслушался про Близнецы шуточек, не очень ему понятных.

– Мне-то, может, и ничего, – согласился Том. – А вот такого видного человека как ты, милорд, там обязательно окрутят. У лорда Фрея сыновей что у дурака цветных лоскутов, а дочек и внучек на выданье только немногим меньше.

– Страшные, небось? – предположил Тирион, но, услышав, что есть ничего и даже очень ничего, вдруг решительно махнул рукой. – А поехали через Близнецы!

Письмо леди Кейтилин с дороги задержало отъезд Лионеля и ее дочерей на несколько дней, а верность этикету и традициям чуть не задержали Кейтилин еще на дольше, поэтому Кейтилин, остановившись еще и у Сервинов, прибыла в Винтерфелл в вечер перед днем, когда уж точно было решено ехать.

Благородным людям везет на заступников: Тирион и его певец создали для Кейтилин вокруг Лионеля романтический ореол, а письмо Робба к матери добавило к этому воинскую славу и звание друга их дома. Робб писал, что Лионель в одном бою и только своей рукой отомстил за каждого северянина, что потерял отряд, отправленный Эддардом на бой с вторгшимися в Речные земли, и сразил командира нападавших и главного разорителя Речных земель, которого кавалерия Старков уже почитала улизнувшим в Западные земли.

Кейтилин часто бывала непредсказуема, и если заступники собирались гадать, достигнут они своей цели или нет, то им следовало бы задуматься над вариантом «ни то и ни другое». Первыми среди встречавших Кейтилин увидела своих дочерей и очень обрадовалась тому, что они стали взрослее, дружнее и даже счастливее. Лионелю достался только беглый взгляд через их головы: Кейтилин заметила, что юный король прост, строг и серьезен, в полном согласии с куртуазными теориями о том, что благородный влюбленный рыцарь благодаря своей страсти становится чистым и добродетельным, – и на том Лионель был предоставлен фее Любви и прочим сказочным персонажам, а вот Робба Кейтилин отозвала в сторону, потому что дорогой слышала и о Фреях, и о Вестерлингах.

– Я ничего не понимаю! – возмущенно сказала Кейтилин, потому что, вернувшись из похода, Робб попытался скрыть и свое ранение, и свою непростую амурную ситуацию. – Я вся извелась в дороге! Расскажи мне, что случилось.

– Я был ранен, мама, – признал Робб, но, вопреки его надеждам, объяснение на этом не закончилось. – Выпил макового молока. И меня случайно – понимаешь, не нарочно, а случайно, – отнесли в те покои, где остановились Вестерлинги.

– Что значит отнесли? – наконец взволновалась Кейтилин. – Куда тебя ранили?

– Мне разбили палицей левый локоть, – доложил Робб, чтобы мать сразу поняла, что его жизнь была вне опасности. – Большой синяк был, хорошо болело. Джейн за мной ухаживала, сидела у моей постели, ну и потом оно как-то само так получилось…

– До чего ты распустился! – воскликнула Кейтилин, не желая слушать последующее во всех невозвышенных подробностях. – Ужас! Но тебе необходимо жениться, раз ты обещал лорду Фрею. Я понимаю, тебе будет тяжело с ним объясняться…

– Я уже женился, мама, – признался Робб. – На Джейн Вестерлинг.

– То есть ты разрываешь помолвку с Рослин Фрей? – даже немного испугалась Кейтилин, не ожидала она от Фреев после этого ничего хорошего, но того, что последует дальше, она ожидала еще меньше.

– Я женюсь и на Рослин, – твердо сказал Робб, и подхватил пошатнувшуюся мать под локоть. – Мама, что с тобой?

– Подожди, – сказала Кейтилин и глубоко вздохнула. – Я поняла. Ты бабник. Бабник!

– Я несчастный человек, мама, – вздохнул Робб, надеясь таким образом выпутаться, и это все же сработало: уж своего-то сына Кейтилин простила, семья в девизе Талли стояла впереди долга и даже чести.

– Ничего, – сказала Кейтилин и погладила Робба по волосам. – Бедный ты мой мальчик! Ничего, все образуется.

========== XV ==========

Я связан с ней цепью,

Цепью неизвестной длины.

Мы спим в одной постели

По разные стороны стены.

………….

Но под медленным взглядом икон

В сердце, сыром от дождя,

Я понял, что я невиновен,

И значит, что я не судья.

(с) БГ

Мало кому придется по душе пустынная и унылая дорога до Стены, но для Лионеля главным было то, что они снова втроем: снова Санса едет рядом с ним, а он чуть придерживает коня и отпускает ее немного вперед, чтобы полюбоваться на ее фигурку, снова Арья носится вокруг, постоянно съезжает с дороги, рассматривает последние осенние цветы, наклоняясь так, будто уже вывалилась из седла, потом улетает вперед – и наконец на него оглядывается. В этом взгляде, словно измеряющем радиус очерченного ей сейчас для себя круга, она вся: непоседливая, несговорчивая и верная. Она всегда будет ускользать, уноситься за чем-то, – и всегда будет к нему возвращаться.

Нельзя сказать, что в Винтерфелле Лионель был одинок: северный замок был велик, его обитатели многочисленны и гостеприимны, Лионель даже до знаменитой библиотеки Старков дошел только дважды. Все это интересовало и занимало, можно сказать, что во время разговоров, чтения, упражнений во дворе, где постоянно тренировалось новое поколение бойцов, Лео не скучал по своим девчонкам – но вот разговор прерывался, книга утомляла, тренировка кончалась, и словно судорогой било: где же они, с кем переглянуться, кого обнять? И чувство было, будто потерял что-то важное, словно выехал в дорогу с пустыми ножнами.

Лионель несколько раз заходил днем в комнату Сансы, дважды даже ее там заставал, а без нее не решался переступить порог: в этой комнате была жизнь Сансы, в которой еще не было его, что-то для него странное и непонятное. И Сансе было так же странно, когда он сидел в ее комнате, словно прочитанные романы, спетые самой себе песни и милые детские мечты встречались с настоящей жизнью, которая была счастьем, даже их воплощением, но между мечтами и реальностью была узкая непроницаемая граница.

Были отдельно рассказы о подвигах и сражениях – и стоящий на пустом пространстве Лео, мимо которого пронеслась спасшая их кавалерия. Грязный, усталый, жуткий, да все равно какой, он же стоит на ногах, смотрит на них с Арьей и машет рукой, а потом уходит снова, бьет сидящего на траве мечом в горло и ногой выбивает из его руки кинжал, швыряет другого в кучу стоящих на коленях пленных, он не ранен, он ищет Лорха, и Лорху пока везет, что Лео его не находит.

Были так же отдельно песни о восторгах любви, грезах и пойманных взглядах – и ее замирающее дыхание, когда Лео целует в шею под ухом и проводит вниз языком, и вздох, переходящий в стон, когда его рука спускается туда, о чем не говорят и не пишут. Нет, его взгляды она тоже ловила, в дороге даже часто, но это был не неподвижный взгляд рыцаря, устремленный на пустой балкон, во взгляде Лео всегда была энергия и стремление, было довольно легко угадать, что ему нравится и чего ему хочется, это разное всегда бывало, но далеко не всегда это можно было оформить в слова, не испортив.

И поэтому поздно вечером Санса всегда приходила к Лео, а не наоборот: там, где он, была уже сегодняшняя, настоящая жизнь, а не то, что кончилось, и от этого сегодняшнего уже не хотелось уходить, хотя остаться на всю ночь было нельзя по многим причинам. А, уезжая и снова надолго оставляя свою комнату, Санса больше у окна не плакала, как в первый раз. Ведь в палатке-то она уже никуда не уйдет, обнимет своего Лео и рукой, и даже ногой, так и уснет почти на нем, не Арью же она будет стесняться.

Арью Лионель в один из первых дней в Винтерфелле увидел на крыше, и сам тут же на крышу вскарабкался, словно хотел Арью оттуда за шиворот стащить. Брат же ее уже упал, ну куда ее теперь несет? Вероятно, это вышло грубо, на Робба Арья бы за это обиделась, от отца попыталась бы ускользнуть, а от окрика Лео остановилась и немного робко присела на конек крыши. То, что отец и братья ее любят и беспокоятся о ней, Арья принимала как должное, ей только хотелось поскорее стать самостоятельной и взрослой, а вот то, что Лео за нее боится, – теперь он может ее даже обругать, она все равно увидит и услышит свое. Хотя Лео, конечно, ругать ее не будет: он молчалив и немногословен, он сказал то, что хотел, коротко и четко.

– Запретишь мне теперь? – спросила Арья и куснула себя за кончик языка: вот ответит он «да», и придется слушаться. – Тебе что, здесь не нравится?

– Нравится, – сказал Лео, садясь рядом с Арьей, отсюда был вид даже за крепостную стену.

– Я, может, тоже за тебя боюсь, – сказала Арья, она уже играла и как будто убегала от него. – Там, где ты лез, один камень шатается.

– По-моему, мне эта информация больше не понадобится. Или мне тебя здесь каждый день придется ловить?

– Ты же не запретил, – дала Арья Лео последний шанс. – И я предупреждала тебя, что я непослушная.

Лео не ответил и только обнял Арью за плечи, сидя рядом, и в этот раз она не стала убегать, просто опасно бы было выскальзывать из-под его руки на коньке крыши, хотя на самом деле нет. И уж тем более не было никаких причин утыкаться в Лео головой. И улыбаться от того, что он поцеловал ее в волосы.

– Хочешь, покажу, как забираться в библиотеку через окно? – предложила Арья, это, может, было и глупо, но и сидеть так больше было нельзя, как бы ни хотелось, слишком из многих мест эту крышу было видно.

– Не хочу, – ответил Лео, взглянув на башню, в которой была библиотека. – Если ты оступишься, на этой стене я не смогу тебя поймать. А ты мне нужна живая и веселая. Когда захочешь еще полазать по крышам – разыщи меня.

С каждым дневным переходом, приближающим их к Стене, становилось холоднее, словно эта еще не видимая глыба льда наполняла холодом все пространство. Холод толкает людей друг к другу, и поэтому Лионель уже не смущался, когда просыпался, обнимая обеих. Конечно, старался так уж явно не обнимать, но сонную Арью ночью подкатывал к себе и даже накрывал ее своим одеялом, если это одеяло Санса с другого бока не прижала.

Под утро Арья всегда отодвигалась, иногда даже сидела, нахохлившись, на мешке или бревне перед палаткой.

– Холодно? – тихо спросил Лео в одно утро, когда Санса хлопотала у костра чуть вдалеке, рядом с небольшим озерцом. Сел рядом, пошарил в палатке рукой, укутал Арью в одеяло.

– Я же так привыкну… – как-то жалобно сказала Арья.

– Ты сама мне говорила, что к холоду нужно привыкнуть, и тогда больше мерзнуть не будешь, – напомнил Лионель, не понимал он женский язык, в котором все главные слова всегда пропущены. Не то чтобы этих слов было много: ты, мы, любовь, постель, еще с десяток, – но это ж как священные письмена с пропущенными гласными – гласных тоже мало, но пойди пойми, в каком случае что куда подставлять. А Арья не знала, как сказать по-другому, не могла же она сказать: «Боюсь, что привыкну рядом с тобой спать».

– Привыкну, что ты близко, – наконец шепотом пояснила Арья, когда Лео ее приобнял, и его тоже обожгло, даже показалось, что Санса обернется и сразу поймет, о чем они тут шепчутся.

– Помнишь, перед отъездом ты мне обещала, что всегда будешь рядом? – спросил Лео. – Мне это нужно. Действительно всегда.

Никто не может представить, что его ожидает на Стене, как об этом ни читай и ни расспрашивай, потому что у Стены всегда есть для людей сюрпризы. Для Лионеля таким сюрпризом стал толстый стюард, с черными кудрявыми волосами и черными глазами-маслинками. Стюард нашел Лионеля сам и нашел очень быстро, учитывая то, что Санса, Арья и Лионель въехали в Черный замок ближе к вечеру, обойдясь без торжественной встречи и приветствий.

– Слушай, нельзя не узнать, дорогой, – всплеснул руками толстый стюард, выговор у него был необычный, мягкий и округлый, но каким-то образом обходился при этом почти без мягких согласных, так что «нельзя» звучало немного как «нэлза». – Я Сэм. Вай, беда какая, совсем стекла в окне нету.

Кругленький Сэм выкатился за дверь и вскоре вернулся уже с оконной рамой, которую ловко приладил на место своими пухлыми руками.

– Может, что еще нужно? – и Сэм потер сложенные в щепоть пальцы друг об друга, явно намекая на то, что стекла и оконные рамы он делает не из воздуха. – Дрова можно елка, можно береза, эти у тебя сырые совсем. Колбаса хорошая, вино покрепче, девочкам цветы, тебе горячий бадья притащу, помоешься с дороги.

– Окно им вставь, – распорядился Лео, с улыбчивым Сэмом было просто, даже «цветы девочкам» проскочило легко, никак не царапнув.

– Сделал уже, дорогой, – всплеснул руками Сэм. – Ух, лютый мороз сегодня ночью будет! Давай я за дровами, тебе бадью, им бадью, тебе еще вина принесу, – и Сэм оставил на низком столике у камина небольшой листок, он-то уже все подсчитал, сколько за что он хочет, а благородные сэры не торгуются, с ними работать одно удовольствие.

– Вина много не надо, – предупредил Лионель.

– Зачем много? – согласился Сэм. – Пинт шесть, восемь – не надо много, да? Ты подумай, что еще: можем оплечье на панцире подновить, сапоги теплые, плащ такой, что шубы не надо – видел у Джона, да? Все для тебя хоть со дна морского достану, хоть драконье яйцо. Такие они красивые, слушай, глаз радуется.

Санса в этот вечер пришла к Лионелю раньше обычного, и Лионель замер, словно открыв дверь в сказку. Санса была очень красивая и в затертом охотничьем костюме, и в простой рубашке под ним, и без рубашки, но Лионель уже забыл, какой она бывает в платье, а шубку у нее на плечах никогда и не видел. И от ее пушистых распущенных волос он немного отвык, и от яркого света, который все это освещает, – и даже сразу не заметил, что Санса немного смущается и чем-то встревожена.

– Сэм у тебя был уже, – сказала Санса даже не тоном вопроса, потому что комната Лионеля за пару часов стала намного красивее и уютнее. – Это все он достал откуда-то, – и Санса неожиданно покрутилась на одном месте, словно в танце, – можно подумать, ему про нас ворона за месяц прислали.

– Сэм молодец, – улыбнулся Лео, следя за новой веселой Сансой.

– Еще бы не молодец, – согласилась Санса чуть насмешливо. – Арье он продал ножны для ее клинка и какую-то древнюю браавосскую монету, он что угодно продаст.

– А платье он ей тоже продал? – смеясь спросил Лионель, и Санса рассмеялась вместе с ним.

«Продал, – понял Лионель. – Это да, это действительно мастер».

– Лео, – тихо сказала Санса и смущенно отвела глаза. – Мы совсем без денег остались…

– Я тоже ему должен, – признал Лео и подумал, что Сэм все-таки опасный человек.

Утром Лионель разыскал Джона Сноу и расспросил его о Сэме.

– Это он всем говорит, что он Сэм, – объяснил Джон. – А на самом деле он Самвел.

– А какая разница? – не понял Лионель.

– А ты с ним в нарды сыграй, – предложил Джон. – Тогда увидишь, какая разница.

Самвел, конечно, верил в долг, но долг постоянно рос, потому что отказаться от удобства было нелегко, а еще труднее было удержаться от участия в его идеях, не устраивать праздники, не заваливать всех вокруг подарками, как подобает щедрому и доброму государю. Впрочем, от проведения уникального рыцарского турнира у подножия Стены Лионель все же отказался, начиная понимать, каким примерно образом его отец не только промотал всю казну Эйриса, бывшего в сфере государственных финансов совсем не безумным, но и набрал астрономическое количество долга.

Лионель промотал с помощью Самвела на много порядков меньшие суммы, но беда была в том, что Лионель даже не знал имени своего нового мастера над монетой, просить денег через лорда Эддарда не мог никак, чувствуя, что он куда более виноват перед Эддардом, чем тот пока думает, а Санса и Арья могли написать Роббу, но это было почти то же самое, и вдобавок получать деньги через них было еще совестнее. Поэтому юный король решил развязаться с ситуацией одним махом и побился с Самвелом об заклад на всю сумму своего долга.

– Лучше бы в нарды сыграли, – усмехнулся Самвел, услышав, что в ближайшее, уже намеченное, застолье Лионель собирается его перепить. – Кости катятся, фишки щелкают, хоть какой-то шанс есть.

Лионель не стал хвалиться тем, что в их семье Станнис считается малопьющим, хотя пьет как матрос, и штрафная чаша недаром стала называться «адмиральский кубок». Лионель знал свою меру, но представлял себе и последствия, и потому твердо попросил Джона присмотреть за сестрами.

– Не на что им там смотреть, – коротко сказал Лионель. – И учти: когда я пьяный, я буйный. Уберите лучше хлеб из овина – неровен час, подожгу я овин.

Самвел начал застолье тостами и шутками, потом, глядя на Лионеля, посерьезнел, потом все же осоловел, и наконец завалился на стол, попытавшись подняться. Лионель тут же вскочил на ноги на другом конце стола, бледный, быстрый и злой.

– Ты говорил мне, твой дядя пропал за Стеной? – спросил Лионель Джона, и, несмотря на свойственное ему бесстрашие в опасных для жизни дозах, Джон немного вздрогнул.

– Если он мертв, его убийцы пожалеют об этом, – мрачно сказал Лионель, уходя от стола, и через пять минут остающиеся за столом услышали его злой командный голос.

– Поднять ворота! – приказал Лионель. – Живо!

Лионель вернулся через три дня, за которые Джон успел обидеться на сестер за устроенный ему разнос, поутешать их, дать им обещание, что Лео вернется, – и наконец собрать поисковую партию в рекордные для Дозора сроки.

Предварив выход поисковой партии, Лионель проехал через тоннель под Стеной в обратную сторону и пришел к Джону: Джон уже понял, что нетрезвый Лионель бывает жесток, суров и даже страшен, и, почуяв стойкий алкогольный запах, одобрил решение Лионеля не подходить к Сансе и Арье, к которым побежал Самвел, в последние дни немного пристыженный тем, что в результате вышло из-за его удачного барышничества.

Взятый с собой за Стену небольшой бочонок бренди кончился много часов назад, и сейчас Лионель практически не был пьян, но подходил с опасной стороны к проклятой зоне между седьмой и девятой, где мир казался ему мрачным, а совесть была слишком щепетильной и склонной к преувеличениям.

– Ничего я там не видел, – ответил мрачный Лионель на немного тревожный вопрос Джона о том, что с ним случилось за Стеной. – Вчера только зарезал какого-то старика, сам не знаю, за что, мы с ним даже слова не сказали. Сухой он весь был, но удивительно жилистый: я думал, он мне меч сломает, такой у него удар.

– А глаза у него голубые были? – спросил Джон, которого пробрала догадка о том, с кем Лионель встретился за Стеной.

– Да, – припомнил Лионель. – Волосы редкие, длинные и сухие. Лицо в очень глубоких морщинах. Руки без перчаток, ногти длинные очень.

– Как же ты… – пробормотал Джон, настолько точно Лионель описал Иного, от которого, как думал Джон, не было другого спасения, кроме обсидианового оружия Первых Людей.

– Уворачивался, – коротко рассказал Лионель. – Бегал вокруг него. А потом поднырнул под его меч и зарезал его вот этим кинжалом, – Лионель положил на стол кинжал из валирийской стали с рукоятью из драконьей кости. – Видишь, полезная вещь, я его чуть твоему среднему брату не подарил – но все-таки об отце память.

Понурый Лионель пошарил рукой по столу, с которого сразу после его прихода Джон предусмотрительно убрал вино, и посмотрел на Джона скорбными глазами.

– Расскажу тебе, если сохранишь секрет, – пообещал Лионель, и Джон коротко кивнул. – У нас бывали раньше цирки уродцев, потом Джон Аррен их запретил. Знаешь, там были карлики самых разных форм, удивительно гибкие гимнасты, всегда улыбающийся человек или человек, умевший очень, очень похоже кричать петухом. Говорили, что удивительно, как этих уродцев прокляли боги, – а я узнал от мейстера, что все эти уродцы когда-то были детьми, подобранными на улице или купленными у родителей, которым было не по силам прокормить лишний рот. Обычными детьми, которых владельцы цирков для потехи специально сделали уродами.

Джон отшатнулся, на Севере и не слышали о таких вещах, а Лионель уже смотрел мимо него, сидя за столом с застывшим лицом.

– Я тогда напился и избил мейстера, за то, что он не сказал мне раньше, – продолжал Лионель. – Выпил еще, выехал в город и нашел один из этих цирков. Я не должен был этого делать, но я объявил, кто я, вызвал к себе хозяина цирка и его помощников, допросил их, а потом изрубил и сжег. Знаешь, просто облил бренди и поджег, они еще дергались, мне кажется.

«Жестокий и справедливый человек, – подумал Джон. – И правильно все сделал, и жутко об этом даже слушать. Теперь я понимаю, почему он не пьет и не рассказывает о своих боях».

– Я обещал себе больше такого не делать, – покаянно сказал Лионель. – И вот сделал снова. Вместе со стариком, которого я убил, был еще десяток то ли нищих, то ли уродов, я плохо видел в темноте. Кстати, тоже все голубоглазые, странный народ. Наверно, они пытались за него отомстить, а я рубил их, но настолько был пьян, что никак зарубить не мог. Одному я отрубил руку, и мне казалось, что рука эта по-прежнему дергается на снегу. Я тогда взял свой факел и всех их сжег. И вот они точно еще живые были. В общем, я говно.

– Ты великий воин, – убежденно сказал Джон и кратко пересказал Лионелю историю о том, как он сам сражался с мертвецами, не мог их одолеть и чуть не сжег и их, и себя. – Меня два таких мертвеца чуть не отправили на тот свет, а ты уложил десяток, и еще прихватил одного из Иных, про которых почти все думают, что их вовсе нельзя убить.

– Значит, их жечь можно? – переспросил Лионель, и Джон даже не ответил, что их даже нужно, настолько жуткая была у Лионеля ухмылка, рожденная трехдневным пьянством и страшным боем в темноте. – Знаешь, я, пожалуй, поживу тут у вас немного.

Разумеется, наутро протрезвевший Лионель жалел об этих демонических словах, но намного больше он жалел о том, что не остался ночевать у Джона, крепко заперев дверь, а вернулся к себе – Санса и Арья, заметив в его окне свет, тут же пришли к нему, обе кинулись ему на шею, радуясь, что он жив и цел, и не обращая внимания на винный запах. Потом они обе сидели на его кровати, а Лео сел напротив, улыбаясь немного виновато и переводя взгляд с одной на другую.

«Хоть бы они меня отругали», – подумал Лео, чувствуя их радость, которая будто вымыла из его души всю бывшую там тьму, и теряясь в сиянии наступившей сказки, в которой они одну на троих радость и одну на троих жизнь больше не делят украдкой, перешептываясь по двое.

– Я люблю вас, – неожиданно для самого себя сказал Лео.

– А с какого момента мы с тобою на вы? – спросила Санса, почуяв неладное. – И почему ты смотришь на Арью?

– Я вас обеих люблю, – решительно сказал Лионель, раз уж слово было уже сказано. – Не хочу выбирать и не буду. Ни тебя не отпущу, ни тебя.

– Мы уже догадывались, что так и будет, – признала Арья, и Лео подумал с запоздалой тревогой, что сестры-то между собой разговаривают.

– Так вы что, согласны? – растерялся Лео.

– Нет, конечно, – заверила его Санса. – Мы тебя сейчас бить будем.

_____________________________

Пользуясь случаем, автор поздравляет себя с 38ым ДР и с тем, что прошел пушкинский возраст без приключений :)

========== XVI ==========

Сильный и бессильный,

Винный и безвинный,

Словно в кинофильме

“Восемь с половиной”…

(с) Городницкий

Побили его или нет, Лео наутро припомнить не мог, в любом случае от Иного и мертвяков ему досталось куда больше, что вселяло шанс на благополучный исход переговоров. Но дверь Санса и Арья ему не открыли, посоветовали сначала привести им Вхагар и Мераксес в качестве выкупа, а без этого, понятно, какой ты нафиг Эйгон. Так песнь об Эйгоне и его женах, которая однажды сослужила Лионелю хорошую службу в устах Тома Семерки и на которую его дядя Тирион надеялся и впредь, вышла Лионелю боком: как чувствовал он, что не стоило ее петь по дороге к Стене, хотя Арье она вроде нравилась. Уж больно прозрачный получился намек.

Лионель надеялся только, что спетую в последнее застолье жестокую северную песнь о том, что брата человеку негде взять, Санса и Арья все же не слышали или хотя бы с ней до сих пор не согласны:

Я в другой раз могу замуж выйти,

Значит, мужа другого добуду.

Я в другой раз могу дитя родити,

Значит, сына другого добуду.

Только брата мне не добыти,

Брата человеку негде взяти…**

Лионель посмотрел на окно сестер и полез в него по веревке через крышу, чтобы не скинули ничего на голову.

– Обрубить бы веревку твою, – сердито сказала Санса, показываясь в окне, когда Лионель встал на карниз рядом, и Лионель увидел, что Санса, в отличие от сестры, не умеет долго злиться, и что не так уж плохо сестры вели себя в детстве, чтобы лорд Эддард посадил их рядком да спел для них ту самую песню.

– Руби, – храбро сказал Лионель. – Только за что? Я тебя люблю, и я на тебе женюсь.

– То есть ты говоришь, что сестре я дорогу-то перешла?

– Я на Арье тоже женюсь.

– Вот за это бы и обрубить, – подвела итог Санса, и Арья показалась в окне рядом с ней.

– Извращенец, – зло сказала Арья, а Лионель понял, что не так уж она на него и злится, во многом напоказ, на самом-то деле ей сейчас и приятно, и стыдно, что он из-за нее такое устроил. – И ты, и твой Эйгон.

– Эйгон да, ему самому и Висенья, и Рейнис приходились сестрами, – согласился Лионель. – А почему я должен относиться к тебе как к своей сестре?

– Ты еще Мейгора вспомни, – посоветовала Санса: Мейгор был злостным многоженцем и постоянно воевал из-за этого с Церковью. – И чем это кончилось.

– Он единственный с трудом выжил в поединке на Суде Семерых, всемером сражаясь против семерых из Святого Воинства, – вспомнил Лионель. – Кажется, он вышел на суд из-за короны, но, если мне придется выйти на суд из-за вас, я готов.

С этими словами Лионель быстро съехал вниз к концу веревки, оттолкнулся от стены башни и спрыгнул вниз с десятифутовой высоты.

– Лео! – вскрикнули над ним два голоса, и Лионель понял, что еще далеко не проиграл.

Лионель прекрасно понимал, что разговоры на этом не кончатся, и почти не удивился, когда поздним вечером Арья проскользнула к нему в дверь. Он даже вздремнуть перед этим успел не раздеваясь, словно воинское чутье подсказывало ему, что нужно быть бодрым и готовым к неожиданностям. И действительно, вид у Арьи был отчаянный, а голос спокойный, словно она все на одну карту поставила.