Текст книги "Другой принц (СИ)"

Автор книги: Пайсано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

========== I ==========

Подросток под влиянием спиртного

буквально озверел: стал раздражительным,

агрессивным, замкнутым; в поведении его

обнаружилась отчужденность. Запомни:

потребление алкоголя, особенно в раннем

возрасте, когда формируется личность, –

не только нежелательно, но и недопустимо.

(к/ф Особенности национальной охоты)

Когда скорбный колокол септы Бейлора возвестил о кончине короля Роберта, Эддард Старк почему-то подумал о принце Лионеле, который чем-то ему нравился и многим, в том числе могучим сложением и черными буйными волосами, напоминал ему теперь покойного друга. Вот и еще одно сходство у них появилось: Роберт так же осиротел в шестнадцать лет и без отца вырос шалопаем.

Лионель вырос шалопаем и при живом отце: в Винтерфелле принц довольно ловко подкатывал к незнатным девушкам, так что разговоры Джейни Пуль и Сансы о том, как прекрасен принц, стали для всех, кроме Сансы, звучать как-то непристойно при всей своей невинности – от прекрасной Сансы принц очень удачно скрывал свое легкомысленное поведение, словно его влюбленные взгляды предназначались ей одной.

В тренировочных поединках во дворе Винтерфелла принц то требовал настоящие мечи, то соглашался фехтовать деревянными, изображая при этом пьяного, но такого пьяного, по которому удивительно трудно попасть. Робб и Джон даже не знали, злиться им на принца или нет: с одной стороны, он не издевался, он действительно почти всегда был пьян. С другой стороны, принц вполне мог и быть пьяным, и издеваться.

Впрочем, Лионель был не просто шалопаем, как убедился Эддард через день после смерти короля, когда Серсея разорвала на его глазах завещание Роберта, назначавшее Эддарда регентом и Защитником державы, а городская стража в золотых плащах ударила на немногочисленных людей Эддарда, почти сразу же всех свалив и скрутив. «Я же предупреждал, чтобы вы не доверяли мне», – ухмыльнулся Мизинец, приставив кинжал к горлу Эддарда, а король Лионель спокойно смотрел на происходящее с Железного трона.

После того, как северных бунтовщиков увели, король Лионель, начавший поминать отца с самого утра, когда прозвучал скорбный колокол, изволил продолжить поминки, да с таким отчаянным разгулом, что вызванный от ворот замка менестрель счел возможным подогреть веселье похабной песней о только что погибшем короле и его последнем бое со свиньей и немного не попал в тон.

– Взять его! – распорядился юный король, которого уже осиливал хмель. – Завтра тебе либо вырвут язык, либо отрубят правую руку. Подумай до завтра, повыбирай.

Лицо юного короля начало дергаться, глаза заблестели, а рука легла на эфес тонкого клинка.

– Трант! – рявкнул Лионель, и его голос был похож на голос отца, звучавший над полем боя. – Возьми людей, каких считаешь нужным, и запри принцесс Старк в их башне.

– Осмелюсь доложить, – немного робея перед королем, таким же яростным и вспыльчивым, как и предыдущий, ответил рыцарь Королевской гвардии. – Их люди не будут рады вашему приказу.

– Разберешься по ситуации, – отмахнулся от него молодой король. – Еще одна рубка нам тут не нужна. И главное: если к кому-то из принцесс хоть кто-то притронется, утоплю тебя в крепостном рве как собаку. Сандор! Помочь рыцарю Транту!

«Час от часу не легче, – подумал про себя Меррин Трант, отправляясь выполнять приказ и опасливо косясь на Сандора, который поглядывал на него так, словно собирался помочь ему переместиться в крепостной ров. – Так и загонишь этих девчонок в их комнаты, не коснувшись их даже пальцем».

Вскоре после ухода Меррина Транта и его отряда удалые поминки выкатились во двор замка, где состоялся импровизированный турнир, в котором один из подвыпивших рыцарей повел себя непотребно, потеряв и щит, и нижнюю часть доспехов, и был разжалован суровым королем в шуты, за отсутствие и боевой, и застольной доблести.

– Вот заставить бы тебя биться насмерть, пьяное мурло, – зло сказал Лионель, досадуя, что такой идиот выехал в последней паре сражающихся.

После не совсем удавшегося выступления рыцарей юный король потребовал неподходящих к случаю скоморохов, мотивируя это тем, что его погибший отец ненавидел покой, а любил смех и радость битвы, и на сцену даже вытащили двух полуголых шлюх, которые пороли друг друга за свои грехи под руководством фальшивого септона, чем-то похожего на молодого короля. Рыцари и остальное население Красного замка покатывались со смеху на веселых поминках, подсказывая шлюхам на сцене, в чем еще они могут быть грешноваты, и только молодой король почти не смеялся, он был по-прежнему мрачен и зол и вскоре уехал в город.

В городе многие знали разгульного принца и его лихого отца, и даже в скорбный день некоторые приветствовали своего нового короля негромкими криками, пока через толпу не полез какой-то запойный рыцарь, который, вероятно, пил уже неделю, не ведая о произошедших в королевстве изменениях.

– Золотой гони! – кричал рыцарь принцу. – Мне Роберт золотой должен! Два золотых давай!

Толпа засвистала, возмущаясь такому неуважению к памяти только что умершего веселого короля, потом затихла, а новый король остановил коня, и, когда пьяный рыцарь, дравшийся вместе с Робертом еще у Каменной Септы, пролез через толпу, он увидел, что юный король бледен как полотно, и рот его неестественно сжат, чтобы не кривилась нижняя губа.

– Утопить бы этого пропойцу в пруду, вашвчество, – донесся из задних рядов голос какого-то солдата.

– Да уж выдрать бы его не мешало, – рассудительно откликнулись справа, и толпа надвинулась на оскорбившего память короля Роберта, толкая его в спину.

Может быть, новый король узнал непутевого боевого товарища своего отца, а, может, ему просто стало жаль человека, оставшегося в одиночестве против толпы, но Лионель наклонился с коня и почтил пьяного рыцаря вразумляющей оплеухой.

– Поехали пить дальше, мерзавец, – великодушно сказал молодой король, и толпа радостно и одобряюще взревела.

Ой! Ой! Ооооой! Голова Лионеля раскалывалась, его мутило, а хуже всего было то, что скоро вернется память, и тогда будет стыдно. Как было стыдно у Трезубца, когда он проснулся в таком же состоянии в утро после верховой прогулки с Сансой и только молил всех богов, чтобы память не уличила его в том, что он посягнул на прекрасную дочь лорда Эддарда. Подло бы как получилось-то: подпоил, завлек в сторону от лагеря, а потом, неровен час, распустил руки и платье порвал… Хоть иди и вешайся после такого на первом суку.

К счастью, у Трезубца обошлось: оказалось, что он всего-то рубанул по пьяному делу какого-то простолюдина, волчица Арьи цапнула его за руку, это уж совсем была ерунда, он волчице даже благодарен в то утро был, посмотрел на руку и сразу все вспомнил. Санса, когда они подъезжали к реке, как раз рассказывала, что ее сестра последнее время приходит домой вся в синяках, – а тут у реки такая сцена, Арья бьется с парнем намного выше нее. Лионель все же был настоящим Баратеоном, а не подьячим – Баратеоны сначала рубят, а потом разбираются…

А больше всего стыдно было, что от неожиданного укуса волчицы и от неумеренности в питии Лионель выронил меч, а Арья закинула меч на середину реки, и утром следующего дня похмельный принц нырял в холодной утренней реке, пока не вынырнул вместе с клинком, а потом долго блевал на берегу смесью сивухи и речной воды. Ну и после было совестно, что сестры из-за него поссорились, а Арья потом две недели с ним не разговаривала. Наверно, и сейчас не будет, за то, что по его приказу ее заперли в комнате, – но за этот приказ Лионелю стыдно не было.

– Ваше величество, прикажете вина? – прервал слуга тяжелые мысли короля, севшего на постели.

– Что бы хорошее с утра сказал, – зло ответил Лионель, своему новому титулу он был не то что не рад, а совсем наоборот. Не помогало вино, как болело в груди при мысли об отце, так и болит. Может, и зря он вчера пытался от своей боли убежать. Хорошо хоть дочери лорда Эддарда этого не видели.

Во дворе к молодому королю кинулся натерпевшийся за ночь страха менестрель.

– Рубите руку, ваше величество, – прошептал он белыми губами. – Я хотя бы петь смогу.

– Да ты перепил вчера, что ли? – ответил молодой король: утром с похмелья ему казалось, что вчера он дерзновенного менестреля наказал слишком строго. Ничего ему рубить Лионель не собирался, просто хотел напугать – и вот напугал. – Пойди проспись. Вечером приходи, споешь мне что-нибудь.

Отделавшись от менестреля, Лионель с опаской глянул на стену: кажется, вчера он хвалился насадить чью-то голову на пику. Нет, хранят боги дураков и пьяных: не насадил.

– Выходи, друг, амнистия! – пожалуй, слишком весело и нахально заявил Лионель, открывая дверь камеры, в которую вчера привели лорда Старка, и добавил уже на тон ниже, точно напускное веселье выходило из него стремительно: – Извини. Хоть день-то погулять можно было?

– Что же ты праздновал, парень? – сердито ответил Старк, выходя из камеры, и тут же о своих словах пожалел: увидел, что попал своей насмешкой прямо по незажившей ране, а юный король просто принял удар как заслуженную кару.

– Люди-то мои как? – спросил лорд Эддард уже более деловым тоном, и Лионель неопределенно подвигал руками.

– Слинт не совсем дурак, – успокоил своего десницу король Лионель. – Взял тупые мечи, все же знают: если не хочешь на Стену, выслушай Мизинца и сделай наоборот. Раненых у тебя много, но вряд ли кто ранен серьезно. Вот у Мизинца уже боевой клинок был. Взяли его, пока мы во дворе шумели. Вообще я тебе половину тюрьмы работой набил, Барристан помог очень сильно. Как сказал бы отец, лучше пусть предадут сейчас, чем потом в бою.

– А мать твоя что? – спросил Эддард, и бледное похмельное лицо короля, казавшееся в полумраке совсем белым в обрамлении черных волос, застыло как ледяное.

– Что мне, что отцу она… – и молодой король похлопал себя сзади по крепкой твердой шее, а потом с отчаянием бросил руку вниз. – Слушай, разберись сам, даже отец говорил, что к правлению я неспособный.

Лорд Эддард уже во многом разобрался, в том числе в том, почему брат и сестра у короля Лионеля блондины, и теперь он даже был уверен, что гнев взбалмошного, но благородного юного короля падет на голову беспутной королевы-матери, а не на голову честного и нелицеприятного десницы, но поэтому-то Лионеля ему и было жалко. Ланнистеров тогда всех придется из столицы выслать, некоторых и из Вестероса погнать, а братья у Роберта немногим лучше: один педик, а другой, говорят, в сектанты заделался. Совсем у парня семьи не останется, подумал Эддард, хоть в свою принимай.

– Перед всеми семью богами тебя прошу, – сказал вдруг молодой король, который думал свои тяжелые с похмелья мысли. – Убери от меня своих дочек. Ничего из этого не выйдет хорошего.

Эддарду стоило бы, может, такой откровенности оскорбиться, да еще и спросить, на что это королевская морда намекает, но повинную голову меч не сек, а в темном коридоре к тому же послышались шаги легких ног, что намекало на то, что «ничего хорошего» сейчас не выйдет для короля Лионеля, а не наоборот.

В выпущенной из-под домашнего ареста Сансе бурлила горячая кровь Талли, и факел в ее руке был похож на оружие.

– Я на тебя свою гвардию натравливать не буду! – крикнула Санса и ударила Лионеля факелом, но тот очень ловко принял удар на скрещенные руки и почти не пострадал. – Я тебе сама задам!

«Неужели Трант все-таки дерзнул, поднялась у него рука, у скотины? – в ужасе подумал молодой король, ловко проскальзывая мимо Сансы и убегая по коридору. – Утоплю во рве, даже жалеть потом не буду! Или же это я все же ближе к ночи к ней зашел и что-то натворил? Ничего не помню. Ведь слово же себе давал, пьяным к ним никогда не подходить!»

– Я тебя со стены сброшу, изменник! – пообещала Санса, устремляясь в погоню за монархом и по совместительству своим женихом и злясь на него только за то, что он так обошелся с ее отцом: опозорил, отведя в темницу как узурпатора, хоть и освободил уже. И вдруг Санса рассмеялась – Лионель все же удрал на бегу коленце, было, было в нем что-то неунывающее и неубиваемое, как и в его отце, да и далеко не все шутки у него были жестокие и мрачные.

«А может, и выйдет что путное, – сказал себе Эддард Старк, хромая вслед за убежавшими детьми по коридору. – Молодой Роберт с похмелья все же так не каялся, не говоря уж о Роберте старом. Может, что хорошее у них и выйдет».

========== II ==========

– Поверь, я запутался жутко,

Не знаю, как дальше жить.

Ведь это была только шутка…

– Ах, это была только шутка?

Не смей с коллективом шутить!

(т/ф Каникулы Петрова и Васечкина)

Арья ушла из Красного замка известной ей дорогой по подземельям, но больше всего ей помогло то, что окно ее комнаты в башне было недалеко от крыши соседнего здания. Окно Сансы было намного выше, и Арья была не уверена в том, что она сможет не только залезть к сестре, но и спуститься вместе с нею – если, конечно, Санса еще в своей комнате, может статься, что там возможных спасителей уже ждет кто-то другой.

Уходя из замка, Арья слышала, что по всему замку происходят мелкие стычки и аресты, но не задумалась о причине их широкого разброса: слишком больно было бросать сестру и слишком укоряла себя Арья за то, что снова поддалась Лионелю уже после Трезубца. Он так тронул тогда ее сердце своей необычной попыткой загладить свою вину, а теперь оказался таким мерзавцем.

Слухи, которые распространились по Гавани уже к следующему утру, только подтверждали мнение Арьи о Лионеле: народ говорил, что ее отец поднял мятеж и убил короля Роберта, что Эддарда заточили в тюрьму и молодой король наверняка его казнит, что во всем виновата королева, что вместе с Эддардом казнят Мизинца или Вариса, – а Арья знала, что ее отец невиновен, и порой удивлялась тому, как разгульному королю Роберту и его коварному сыну удалось так одурачить всю Королевскую гавань, что о них двоих единственных не ходило никаких плохих слухов. Говорили только, что молодой король буквально вчера помиловал не то религиозного фанатика, бросившегося на него из толпы с кинжалом, не то просто богохульника, – и эта история выставляла двуличного Лионеля смелым и благородным, так что можно было подумать, что, стоит ему появиться в городе, как толпа встретит его приветствиями и прокричит ему славу.

Лионель, помирившись с Сансой, загладив свою вину перед Старками и узнав об исчезновении Арьи, тем временем проходил сквозь толпу неузнанным, надвинув на глаза капюшон и закрыв низ лица намотанным на шею шарфом, и к слухам оставался глух, как всякий разумный горожанин, знающий им цену. Он искал Арью в базарной толпе, рассудив, что должна же она купить себе еды, проходил по постоялым дворам, ступая между спящими, и даже влез в драку, приняв в полумраке за Арью небольшого паренька, которому двое верзил решили обшарить карманы. Верзилам гневливость юного короля стоила жизни, хотя за их подвиги им полагалось не больше двадцати ударов кнутом, а избежавший беды парень поцеловал спасшую его руку и назвал Лионеля милордом: парень оказался учеником ювелира, а печатку с короной Лионель снять с руки забыл. Город тем временем засыпал, погруженный во мрак, заснула и Арья, спрятавшись в сгоревшем доме и положив руку на эфес своего меча, а неутомимый молодой король только немного подремал, привалившись к стене, и, проплутав всю ночь по ночлежкам и постоялым дворам, с утра снова пошел по рынкам, высматривая Арью в обжорных рядах.

Постепенно процесс поисков вытеснил из головы Лионеля все другие мысли и впечатления, а голос совести, который даже слишком строго подсказывал Лионелю в начале поисков, что и в каких выражениях Арья сейчас о нем думает, умолк после бессонной ночи и нескольких стаканов вина, принятых в защиту от утренней сырости и вообще для бодрости, поэтому, нагнав Арью на Мучной улице, Лионель дружески тронул ее за плечо, надеясь, что она ему обрадуется, наскитавшись по городу в одиночестве, – а потом уж он извинится за то, что невольно напугал ее третьего дня, хотя собирался всего лишь уберечь от опасности.

Если бы Лионель не был настоящим сыном короля Роберта и учеником сэра Барристана, Арья наверняка проткнула бы его насквозь, потому что клинок вылетел у нее из-под плаща, как только она услышала веселый голос Лионеля. Первый удар Лионель отбил в сторону твердым кожаным рукавом, чуть не распоров о клинок руку, от второго увернулся, а третий принял уже на свой легкий меч. Арья, тем не менее, не бросилась бежать, а по-прежнему собиралась наколоть молодого короля на свой клинок словно курицу на вертел. Лионель был намного сильнее ее, и каждый раз, отбивая его удары, Арья раскрывалась, да и руки у Лионеля были намного длиннее, так что он мог ранить Арью десяток раз, но у него и в мыслях этого не было – он старался выбить у нее клинок, а это оказалось не так-то просто. Вокруг фехтующих уже собралась любопытная толпа, а к ней бежали стражники в золотых плащах, чтобы хроникеры потом могли напакостить в летописях и записать, что Лионель Баратеон, первый своего имени, начал свое правление с того, что устроил на улице дуэль с десятилетней девочкой. Наконец Лионель поймал Арью на вращение, подцепил своим мечом вылетевший из ее руки тонкий клинок, поймав его пальцами правой руки, подхватил растерявшуюся Арью левой рукой и ринулся сквозь толпу, надеясь только на то, что на бегу с него не слетит капюшон, который до сих пор позволял ему оставаться неузнанным никем, кроме Арьи.

Лионель унаследовал от отца немало полезных вещей: одной из них были могучие ноги, благодаря которым Роберта в бою никто не мог опрокинуть, а его сын теперь легко ушел от золотых плащей с девчонкой в руках, а второй была фамильное баратеоновское умение убалтывать девушек – впрочем, в рассказе о подавлении государственного переворота, который грозил прежде всего уничтожить десницу, его семью и его людей, юный король Лионель был почти правдив и говорил с настоящим жаром.

– Ты хитрый, – признала Арья, перестав сверлить Лионеля злым взглядом, и тот вздохнул с облегчением, хотя и преждевременно.

– Ну тогда мир? – предложил Лионель.

– Еще чего! – возмутилась Арья. – После того, как по твоему приказу меня заперли в моей комнате? Кто ты такой, чтобы решать, куда мне можно идти?

«Он король», – подсказал Арье внутренний голос, похожий на голос разума. «Он Лео, веселый повеса и странно совестливый хулиган, – решительно возразила голосу разума Арья. – И сейчас я ему задам!»

– В замке действительно было опасно, – примирительно сказал Лионель. – Вот взял бы тебя какой Бейлиш в заложники, прежде чем мы взяли его…

– Я бы сама ему горло перерезала! – задиристо заявила Арья. – Ты видел, как я дерусь.

И тут честный и прямодушный молодой король совершил ошибку, потому что он слишком много слушал сэра Барристана, учившего, что рыцарь должен всегда говорить правду, и слишком часто романтически полагал, что любимец женщин король Роберт вел себя с ними неправильно.

– Хреново ты дерешься, – заявил Лионель, не подумав о том, что сердитую Арью не стоит дополнительно сердить, – я бы мог тебя заколоть раз двадцать за три минуты. Ты слабее, и у тебя короче руки – куда ты полезла в размен? Тебе не отбивать удары нужно, а убегать и уворачиваться.

Умом Арья, конечно, понимала, что Лионель прав, тем более что и Сирио Форель говорил ей фактически то же самое. Но юный король был краток и говорил по делу, а Сирио пользовался экзотическими и туманными формулировками про водного плясуна, быструю змею и свирепую росомаху. И поэтому лукавый браавосиец был любимым учителем, а Лионель получил на орехи.

– Ты что, неграмотный? – набросилась Арья на Лионеля. – Записку написать не мог, хоть что-то объяснить?

– Не на людях же мне ее было писать, – попытался возразить Лионель.

– Скажи лучше, что ты опять надирался как свинья! – продолжала бушевать сердитая Арья: самый главный шум в Красном замке, скрывавший подавление мятежа, она слышала, когда убегала. – А ведь ты мне обещал!

С трудом помирившись с Арьей спустя две недели после произошедшего на Трезубце, Лионель действительно обещал Арье, что больше она его пьяным не увидит, – что повторяло его зарок, который он дал себе по отношению к Сансе, простившей его тогда сразу же и без условий. Свой зарок Лионель не нарушил и в тот день, за который Арья теперь на него злилась, но если девушка что-то себе выдумала, то кто сможет ее разубедить? А Арья только что выдумала, что Лионель обещал ей и вовсе бросить пить.

– Ну я случайно… – ошарашенно пробормотал Лионель, пытаясь вспомнить, не давал ли он тогда Арье такого нелепого по своей масштабности обещания. Конечно, Лионель вполне мог надавить на жалость, сказав, что пил с горя, но на этот раз это было бы правдой, которую было слишком тяжело вспоминать.

– У нас был такой стражник, Тощий Тед, даже в караул умудрялся заступать пьяным, – поведала Лионелю Арья. – И однажды он все-таки сверзился с крепостной стены – на его счастье, не разбился, упал в воз с сеном. Вот то, что он упал в сено – это была случайность. А то, что он свалился пьяный со стены – это была закономерность!

– Идем домой, – решительно сказал Лионель, которому надоело пререкаться, и снова подхватил Арью под мышку, прижав ее руки к бокам одной рукой, чтобы она не молотила его, как во время побега от стражников.

– Немедленно отпусти меня! – потребовала Арья, и Лионель решил попробовать хорошо отработанный трюк.

– Попалась, девочка, так уж не вырывайся, – нахально сказал юный король, уже грешноватый по женской части, и тут же понял, что ошарашить он Арью ошарашил, но вряд ли она от этого растерянно замолчит.

– Это ты кому другому говорить будешь! – крикнула разъяренная Арья. – Сейчас же поставь меня на землю! Проклятый сердцеед!

Лорд Эддард не слишком рассчитывал уличить Серсею в неверности и кровосмешении при помощи летописей и генеалогических древ, потому что летописи к делу не пришьешь, и понадеялся на помощь науки, а потому удалил из Гавани продажного интригана Пицеля и выписал из Староместа нового мейстера, настаивая в своем письме на том, чтобы ему прислали неподкупного и правдивого человека, пригодного для довольно щекотливых разбирательств. «Нет в Староместе более честного и преданного истине человека, чем папаша Мендель, – с готовностью ответила коллегия мейстеров. – Но назад мы его уже не возьмем, даже не надейтесь».

Папаша Мендель и его ученик Вайсман прибыли в Королевскую гавань достаточно быстро для их почтенного возраста – Эддард ожидал, что ему пришлют молодого мейстера, охочего до разыскания истины, но рекомендательные письма, представленные папашей Менделем, рекомендовали его как пламенного борца за правду, не утратившего своего пыла и в преклонных летах, а глядевшие из-под кустистых бровей глаза мейстеров были умными и зоркими. «Не волнуйтесь, бастарды и изменщицы наш профиль, – заверил Эддарда мейстер Вайсман. – И все, конечно, останется между нами». Так Эддард Старк, сам не желая того, поучаствовал в самом необычном разбирательстве в истории Вестероса.

– Цимес не в том, что у принцев разного цвета волосы, молодой человек, – заявил призванный свидетельствовать против Серсеи папаша Мендель, и седеющий Эддард, правивший Севером уже пятнадцать лет, попытался припомнить, когда его в последний раз называли «молодым человеком». – Цимес в том, что черные волосы – это доминантный ген. И вот шо-таки стряслось, что у принца Лионеля он есть, а у его брата и сестры его нет?

– Это можно доказать, папаша Мендель? – спросил Эддард, который уже привык «не канифолить старому Менделю мозги этими титулами». – Этот ген можно увидеть?

– Не делайте мне смешно, молодой человек, – отмахнулся папаша Мендель. – Здесь вам не Валирия, с нашим развитием оптики я даже не смогу делать вам очки, шоб вы были подольше здоровы.

– Папаша Мендель, не изводите себя, – вступил Вайсман. – Господин Эддард рыцарь, нафига ему лорнет?

– Ша, Вайсман, – дружески сказал папаша Мендель. – Я не извожу себя, я еще не начал рассказывать за теорию вероятностей.

С этими словами папаша Мендель извлек из кармана восемь палочек, три длинных и пять коротких, и провел первую в истории Вестероса публичную лекцию по генетике.

– Дорогие неучи, – ласково обратился папаша Мендель к своей небольшой, но очень высокородной аудитории, и Эддард начал понимать, почему ученейшего мейстера в Старомест обратно не примут, и как он там оказался в таком возрасте, вместо того, чтобы жить припеваючи в замке у богатого лорда. – Видите, короткую палку не видно из-за длинной? Вот длинная палка – это доминантный ген, а короткая – рецессивный. Если мы имеем пару рецессивных генов у мамы и пару доминантных у папы, то никак не может быть, чтобы ребенок получил ген от папы, ген от мамы, и доминантный ген не одержал верх, – в доказательство папаша Мендель покрутил палочками, держа длинные в одной руке, короткие в другой и всячески собирая пары из палочек в разных руках.

– Длинная – это черные волосы, а короткая – светлые? – уточнил Эддард, которого, как и весь Вестерос, длинные слова только расстраивали.

– Вот, в комнате есть один умный человек, кроме меня и Вайсмана, – похвалил десницу и Защитника державы папаша Мендель. – Остальные, возьмите уже себя в руки. И слушайте сюда: светлые волосы – это две коротких палочки. Но черные – это и две длинных, и длинная с короткой. И вот если мы берем длинную с короткой и две коротких, то тут уже пятьдесят-на-пятьдесят: либо черные волосы получатся, – и папаша Мендель совместил длинную палочку из одной руки с короткой из другой, – либо светлые, – и папаша Мендель совместил короткие палочки из разных рук. – Теперь вам-таки понятно, откуда правило три-к-одному?

Лорду Эддарду, который был не учен, но умен, понятно было то, что в первом случае с усмешкой слушавшая разъяснения папаши Менделя Серсея точно влипла, а во втором придется бросать монетку, и Эддард даже слегка подосадовал, что папаша Мендель не остановился на первом случае – но Эддард же сам просил в Староместе неподкупного мейстера, не погрешающего против истины.

– А вот теперь, – заявил папаша Мендель, и было видно, что от воодушевления он помолодел лет на двадцать, – теперь мы берем летописи, рисуем генеалогические древа, и я начинаю объяснять вам за теорию вероятностей и за формулу ученого септона Байеса!

– А святая церковь не может склонить королеву к покаянию? – со слабой надеждой обратился Эддард к верховному септону, поняв, что если наука что и докажет, то этого не поймет ни обвинение, ни защита, а Серсея глянула на верховного септона и только усмехнулась.

– Здравствуй, сосед, – неожиданно прошелестел от бесшумно открывшейся двери тихий голос, и всем в комнате стало как-то неуютно и тоскливо, несмотря на дружелюбный тон присоединившегося к ним северного лорда. – Я могу склонить королеву к покаянию. По-добрососедски, даже денег не возьму.

Королева Серсея посмотрела в бесцветное лицо вошедшего лорда Болтона, и ей очень захотелось немедленно покаяться и даже встать на путь исправления.

Лионель и Арья, которые не знали о прошедшем в их отсутствие заседании кружка менделистов-вайсманистов, по дороге до Красного замка все же успели помириться, и Лионель даже накормил голодную Арью в каком-то кабачке. Правда, бедная торговка, слонявшаяся между столами, чуть было все не испортила, предложив Лионелю купить букет для своей девушки, и Арья надавала ей тычков, но Лионель смеялся так весело, что ему уже ничего от Арьи не досталось. По многолюдной Стальной улице Лионель решил не идти, потому что Арья все же не разрешала брать ее за руку, будучи готова лучше снова потеряться в толпе, и Лионель решил пройти мимо септы Бейлора, где они с Арьей неожиданно увязли в уличной давке. Толпа вынесла их к септе, и желавший сохранить свое инкогнито Лионель сначала подсадил Арью на постамент статуи Бейлора, а потом надвинул на глаза капюшон.

Рослый молодой король видел и стоя на земле, как верховный септон благословляет лорда Эддарда быть регентом и Защитником державы, и даже заметил зорким глазом, что лорду Эддарду не слишком это нравится – в Семерых Хранитель Севера не верил и все обряды государственной церкви почитал пустым манерничаньем.

– Полезай сюда, – чуть слышно предложила Лионелю веселая Арья, свешиваясь с постамента вниз головой и как-то уцепившись ногами. – Вот сейчас отец как объявит, что Санса будет твоей королевой, ты хоть рукой народу помашешь.

Арья вернулась обратно на постамент, а лорд Эддард объявил со ступеней септы Бейлора совсем не то: он попросил септона благословить королеву Серсею на долгое путешествие в Эссос, в которое она отправляется по своей воле в сопровождении младших детей и рыцаря Королевской гвардии Джейме Ланнистера.

Юный король, к своему несчастью, понимал, в чем здесь дело: вчера лорд Эддард уже заходил к нему с непростым разговором, и, положа руку на сердце, Лионель покинул дворец не только для того, чтобы найти Арью, в чьих злоключениях он был снова виноват, но и для того, чтобы избежать участия в разбирательстве, исхода которого он боялся. Но отец говорил ему, что бегущий лишается возможности выбора, где принимать бой, и второй за неделю удар судьбы Лионель принял, прячась среди толпы и привалившись к постаменту Бейлора Благословенного. И даже выпить нельзя было, чтобы успокоить сжимающееся сердце, только мелькнула мимо прикрытых глаз темная полоса, словно ответ на скользнувшую мысль о милосердном ударе.

– Лео, – шепнула Арья, спрыгнувшая с постамента, как только поняла по реакции Лионеля, что путешествие королевы – это на самом деле изгнание. – Я уговорю отца…

– Твой отец поступил справедливо и милосердно, – ответил Лионель, и теперь Арье уже по-настоящему стало жаль раненое благородное сердце. – Но я бы предпочел, чтобы моя мать оказалась невиновна. Даже если и в изгнании, но все равно невиновна.

– Слушай, давай выбираться, – предложила Арья и потянула Лионеля в сторону от септы Бейлора, и тут же немного пошатнулась и с трудом удержалась от крика, а Лионель склонился перед ней, чтобы посмотреть на ногу, которую Арья повредила, спрыгнув с постамента.

– Ерунда, подвернула просто, – немного смущенно сказала Арья и тут же смутилась еще больше, взлетев в воздух и оказавшись у вставшего с колена Лионеля на руках. По меркам Вестероса, Арья была почти взрослой, и отец давно не брал ее на руки, да и раньше это было не так: сейчас она уткнулась лбом в шею Лионеля, чувствуя его пульс, и самым естественным в ее положении было обнять его за шею, словно он…

– Давай я к тебе на закорки перелезу, – предложила Арья краснея и даже попыталась это выполнить, но единственным плодом ее усилий было то, что она сбила с Лионеля капюшон, и толпа вокруг них взревела, приветствуя своего молодого короля, снова, вероятно, совершившего незаметное доброе дело.