Текст книги "Другой принц (СИ)"
Автор книги: Пайсано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Многолетние привычки не изменишь за одну ночь, и Мелисандра проснулась рано, еще в рассветном полумраке, и, повинуясь своей нелюбви к темноте, почти сразу вышла на палубу. Ночная смена матросов дружно отливала через борт, поджидая своих сменщиков, а старый матрос, который просил Мелисандру научить его животворной молитве, стоял на веревочной лестнице чуть выше средней реи, словно хотел поприветствовать встававшее из моря солнце, прежде чем идти отсыпаться в темный трюм.
«Мелони», – прошептала Мелисандра свое настоящее имя, словно осторожно касаясь старого шрама или спрятанной драгоценности, и неожиданно для самой себя полезла вверх по вантам. Она много в своей жизни путешествовала, умела ездить верхом и драться, и вообще для жрицы, часами смотрящей в огонь, была крепкой и гибкой, так что качавшаяся веревочная лестница и высота мачты ее совсем не смутили.
– Хорошо, – одобрил старый матрос, когда Мелисандра взобралась до средней реи и уселась на ней как на бревнышке в лесу. – За этот конец не держись. И за этот тоже. Ладно, это снизу объяснять надо, если тебе капитан про такелаж не расскажет, я потом поясню.
– Ты б платье свое подоткнула, дочка, – посоветовал старый матрос, перемахивая на рею через Мелисандру и садясь рядом. – А то как обратно полезешь, неровен час парни голову свернут, – и с этими словами матрос как-то ловко поддержал Мелисандру за спину и подал ей задний край ее платья, чтобы она не пыталась обойтись сама на такой высоте.
Не все свои путешествия Мелисандре случалось совершать в отдельной каюте и в сопровождении богачей и лордов, так что она умела быть и простой странствующей жрицей, но последние годы она провела в намного более приличной и чистой компании, чем компания старого беззубого матроса, и поэтому ей уже было трудно вспомнить, когда последний раз с ней вели себя так одновременно нагло и заботливо. Может, именно так и не было никогда: в прошлые разы нахалы, желавшие окружить ее грубой заботой, были довольно молоды и явно имели виды на еще более молоденькую и свеженькую красную жрицу, а матрос был уже стар, да к тому же и уважал своего капитана, и потому его мотивы были чисто эстетическими, а, может, даже и просто человеческими.
– Ты веришь во Владыку Света? – спросила Мелисандра, когда солнце показалось из моря, и вышло это не как вопрос хитрой проповедницы или строгой жрицы, а по-дружески, как могла бы спросить Мелони, если бы ей удалась ее попытка в десять лет сбежать из храма.
– Я вере не обучен, – ответил матрос. – И читать не обучен, в море ни книг, ни храмов, ни септонов. Я ж без родителей рос, работал с малолетства.
– Я тоже без родителей росла, – вдруг сказала Мелисандра, возможно, ей помогло то, что она и матрос все-таки уже были из разных миров, на Драконьем камне она бы так ни с кем откровенничать не стала, даже несмотря на то, что там большинство людей не такие тертые калачи.
– А, – коротко откликнулся матрос, долгая жизнь его помотала по всем морям, он-то знал, что в красных храмах служат и обучаются только дети из благородных сословий, отданные в жрецы, и купленные с невольничьих кораблей рабы, которые получают относительную свободу, кроме свободы уйти, и занимают потом разные места, согласно своим способностям, от верховного жреца до вечных служек. – То-то я смотрю, тебе с нами как будто зябко. Ничего, наш корабль не тот корабль, что тебя в первый раз в Красный храм вез.
– Если ты не веришь во Владыку Света, зачем ты идешь в этот поход? – спросила Мелисандра, немного испугавшись догадливости старого матроса.
– Я Владыку Света никогда не видел, а кто говорил мне, что видел его и его знает, по-моему, мне врал, – прямо ответил матрос. – А Иные существуют, раз адмирал говорит, – адмирал нам никогда не врал. И существуют такие же люди, как мы с тобой, кто сейчас против них сражается и кому надо помочь.
– Да и скучно иначе, дочка, – прибавил матрос помолчав. – Ловишь контрабандистские фелуги у входа в порт, конвоируешь торговые корабли, которые тащутся как черепахи. Прожил уж как прожил, осталось теперь только хорошо помереть.
Мелисандре как жрице Рглора следовало бы радоваться, что основные молитвы Рглору пошли в народ, но в моряцком народе они быстро видоизменялись.
– Владыка боцман, защити нас, – взывали матросы за общей трапезой столь громко, что Мелисандра слышала их и в своей каюте. – Кок, поганец, притырил всю водку, которая была выдана ему на уху, или неровен час уже выжрал ее в одно рыло. Сам попробуй, ночевала в этой ухе водка или нет?
– Ты, юнга, темен, – сердился в свою очередь боцман ближе к вечеру, – и связанный тобою такелаж полон ужасов. Ты когда, паскуда, научишься вязать прямой узел, а не бабский? Да осветит твою дурную голову хорошая затрещина!
Мелисандра даже хотела покарать богохульников, забыв о том, что все виды перевеса на их стороне, но начинался перебор парусов, и богохульства неслись с вантов сплошным потоком.
– В Отца твою и в Матерь, юнга! – ревели с грот-мачты. – Ты где ищешь трюм-стеньгу, в трюме? Вот сейчас я разожгу под твоей задницей молитвенный костер! Быстро лезь вверх, лишенец!
– Вы их не слушайте, миледи, – предложил после переборки парусов юный Деван Сиворт, которого Станнис и действительно произвел в мичманы за грамотность и сообразительность. – Когда собирается шторм, от них у старой шлюхи уши повянут. Ой, простите. Вас капитан хочет видеть.
«А ведь еще на берегу был такой примерный, послушный юноша», – посетовала про себя Мелисандра и, войдя в каюту Станниса, поняла, что юноша по-прежнему послушен, только не ей, а своему капитану. Капитан, стоявший у стола с закатанными рукавами и с початой бутылкой вина в руке, совсем не выглядел как тот, кто нуждается в мудром совете или разговорах о божественном. «И здесь татуировка, – заметила Мелисандра, глянув на левое предплечье капитана и попавшись в расставленную им ловушку. – И вовсе мне не интересно, где еще. Неужели это сердце?» Мелисандра подошла чуть ближе, чтобы разглядеть знак своей религии на руке Станниса, про которого она так и не знала наверняка, верит он в Рглора или нет, и только тем оправдывала свою неотступность и постоянную к нему близость, – и в мгновение ока оказалась притиснутой к переборке, и руки ее уже были подняты над головой и так же плотно прижаты к дереву, как и она сама. Но татуировку на левой руке Станниса Мелисандра все-таки рассмотрела полностью: через сердце проходил якорь. «Отчаянная душа», – вспомнила Мелисандра значение татуировки из своих прошлых морских путешествий, и Станнис в подтверждение ее правоты дернул ее вверх за руки, оторвав от пола, словно имело значение только то, удобно ли ему ее целовать.
– Владыка Света требует от нас правды, – с насмешкой сказал капитан Стан, он был в своей стихии, а магия Мелисандры в море была слаба, особенно когда она не могла двинуть рукой и все ее шулерские порошки высыпались из резко вздернутых рукавов. – А Великий Иной мастер обмана и лжи. Перейди же на сторону тьмы и скажи мне, что ты не хочешь того же, чего и я.
«Это наваждение, – подумала Мелисандра, вспоминая холодного и строгого лорда Драконьего камня, на суше всегда застегнутого на все пуговицы и скупо ронявшего тяжелые размеренные слова. – Он не может так себя вести. Владыка Света, отведи от меня этот морок». Но Владыка Света, похоже, не имел ничего против происходящего.
– Не так, – попросила Мелисандра и даже куснула себя за щеку, ведь можно же было придумать какую-то жреческую хитрость, хотя бы попугать карами за поругание святыни, а не соглашаться сразу. – Я сама.
– Сама что? – потребовал Станнис, смотря в ее глаза своими темно-синими глазами, он даже красивым в море был, бритоголовый, наглый и немного пьяный.
– Поцелую тебя, – пообещала Мелисандра, но Станнис только вздернул ее выше по переборке.
– Так дешево ты свою свободу не купишь, – усмехнулся Станнис. – Дальше.
– Расстегну твою рубашку, – выговорила Мелисандра, чувствуя телом все прижатые к ней пуговицы, трудно ей было быть развязной и бесстыдной в таком подчиненном положении, но все же Станнис мог и не рассчитывать на ее покорность. – И поцелую тебя так, что ты долго меня не забудешь.
Обещание сработало, но не совсем так, как она рассчитывала: Станнис отпустил ее так резко, что у нее подогнулись ноги, а он еще и надавил на ее плечи, так что она чуть не упала перед ним на колени. «И вовсе не настолько мне нужна твоя первая татуировка!» – возмутилась Мелисандра, рванувшись вверх, и коварные руки капитана Стана придержали ее платье, так что через секунду локти Мелисандры оказались почти связаны за спиной ее же соскользнувшим платьем, а распоясавшийся капитан смотрел на ее обнажившуюся грудь с пиратской алчностью.
– Ты не держишь свое слово, – упрекнул ее капитан, заведя свою руку ей за спину, чтобы прижать ее платье к спине и сковать ее руки, но Мелисандра выскользнула из рукавов, а платье сползло еще ниже.
«Проклятые лжецы, – выругала Мелисандра население Драконьего камня, скользя языком по груди Станниса и долго, сладострастно целуя его сосок, как и обещала. – Буквально каждый успел наврать мне, что он не такой, как его старший брат. Неужели он просто все это время был занят другими? Ну теперь он меня запомнит!»
Насмешливый юноша появился во сне Мелисандры, как только она прикрыла усталые глаза, отчаявшись что-то увидеть в молчащем сегодняшней ночью огне.
– Привет, Мелони, – сказал юноша и каким-то образом перед ней развалился, словно она стояла у высокой кровати, а он ожидал понятно чего. – Ничего я тебе пока показывать не буду, и так у меня из-за тебя неприятности по службе.
– Из-за этого? – спросила Мелони и почувствовала даже во сне, что она покраснела от смущения. А смущаться было от чего: два часа назад властный даже в любви капитан полностью раздел ее, даже не доведя до своей постели, и стоя насаживал ее на свои пальцы, словно хотел заставить ее умолять, чтобы он ее трахнул. И ведь вырвал у нее признание, разбойник! «Хочу, – дышала ему в шею и в ухо Мелисандра, нежно кусала его в основание шеи, не зная, как еще его соблазнить, – пожалуйста… прошу тебя…»
«Вот сейчас пойдут шуточки, отчего краснеют красные жрицы», – подумала Мелони, наверно, в первый раз так свободно и несерьезно думая об обычно ее подавлявшем дневном лице.
– Да это что, – отмахнулся юноша. – Мало, что ли, за тобой другого есть. Десяток хороших рыцарей до сих пор из-за тебя в темнице сидит, за верность своим богам, человека ты в клетке сожгла, ребенка сжечь хотела, а потом на развалинах часовни…
– Это не я, – тут же ответила Мелони, имея в виду часовню, но получилось у нее так правдоподобно, что и действительно можно было поверить, что дневная красная жрица – это не она. Мелони, конечно, тоже немного взбалмошная и сумасшедшая, но по-хорошему.
– Ну вот и я так отмазывался, – согласился ее собеседник. – Посмотрите, говорил, на это милое лицо, на эти огненные глазки. Да, девочка берется за все страстно и с огоньком – вы будете ее за это упрекать?
– Прекрати, – попросила вконец смущенная Мелони, ей даже представлять не хотелось, перед кем ее хитрый собеседник так ее защищал, она только надеялась, что никого из них она никогда не увидит. Не мог же он такими словами ее оправдывать перед Владыкой Света. Хотя нет, он как раз мог.
– И ты туда же, – лукаво пожаловался хитрец, добившийся всегда забавлявшего его эффекта. – Так мне и сказали, прекрати, мол, а брат вообще сурово поставил вопрос. Так, говорит, и заведено: она будет глупости делать, а ты будешь все исправлять. Мужик ты или нет?
– Это ты меня так замуж зовешь? – лукаво глянула на него Мелони.
– Это я так все исправляю, – рассмеялся юноша и подмигнул ей. – Вообще-то, с тебя только начали, а потом мне уж всё припомнили. Черно-Белый дом, например.
– А что Черно-Белый дом? – спросила любопытная Мелони, ей интересно было, и даже не припомнилось, что ее учили считать Дом бесовским капищем, сейчас для нее это было просто таинственное место.
– Зачем, говорят, тебе Многоликим богом прикинуться позволили? – пожаловался хитрый юноша. – Затем, чтобы был способ решения конфликтов малой кровью. А ты, говорят, вырастил там наймитов олигархии. Я им объяснял-объяснял, что нет другого механизма, ну не общенародным же голосованием решать, кого нужно убрать, кого оставить, еще хуже же получится. И знаешь, что мне сказали? Что есть другой механизм: самому следить за тем, что начал.
«Черт-черт-черт, – подумала Мелони, хотя и не пристали жрице такие выражения. – С Драконьего камня теперь и не уедешь никуда, там же не община верующих, а клубок со змеями. Надо было не по общественному положению их набирать, и уж во всяком случае влиянием леди Селисы не пользоваться, мне же теперь с ними мучаться и за них перед Владыкой Света отвечать. А все этот Бенерро, придумал тоже: «могущественный бог для могущественных господ». Вот в Дорне в моей общине хорошие люди, пастухи и крестьяне, но ездить уж больно к ним далеко. А ведь придется, пока и меня так прорабатывать не стали, что не слежу за тем, что начала».
– В общем, строгача с занесением мне еще когда два раза вкатывали, строгача с предупреждением тоже, теперь змею ядовитую на грудь посулили, – вздохнул лукавый юноша. – Думал сначала, опять хотят женить, но в этот раз за меня, кажется, по-серьезному взялись. Послали пока за молотом, словно брату жалко свой одолжить. Как Валирию топить, так голосовали даже, чтобы никому потом не отвечать, а как пуд валирийской стали теперь доставать, так это почему-то один я.
– Давай помогу, – предложила Мелони, никуда и во сне ее беспокойный и безудержный нрав не делся, даже если бы ей удалось в десять лет из красного храма сбежать, все равно вокруг нее постоянно были бы бардак и безобразия. – Только ты нам тоже потом поможешь…
– Тебе же говорили уже! – вдруг проревел над Мелони густой громовой голос. – Не лезь ты обустраивать весь мир в целом, без тебя разберутся. Обустрой лучше свою жизнь: тридцать лет тебе почти, а у тебя ни дома, ни семьи, одно личное дело в семи томах!
– Прости, – виновато улыбнулся ей юноша. – Если тебе будет легче, считай, что меня заставили.
Мелисандра проснулась в середине ночи, а слезы все еще текли по ее лицу, и в центре груди все ныло и скручивалось. «Научи меня имени моей тоски, – шепнула Мелисандра лунному свету, и сама ответила себе: – Мелони, Мелони…» Сны этой ночью хлынули в ее сердце, как прорвавшая плотину вода: был во сне не только трюм невольничьего корабля и медленно умиравшие рядом люди, был и мрачный храм Асшая, разграбленный победившей сектой, что спасла маленькую рабыню от страшной смерти ритуальной жертвы и увела ее в новую жизнь по потокам крови, с теми же оковами на руках, к тому самому невольничьему кораблю. Был в ее сне и погибший в горящей степи отец, и мать, которая долго стреляла среди огня из дотракийского лука и в конце убила еще двоих, выстрелив стрелами, выдернутыми из своего тела. «Боль сжигает все лишнее, – вспомнила Мелони слова ее ночного собеседника, чье лицо было уже печальным, подобающим тому, кто живет вечно. – Владыка Света слышит любого, кто обращается к нему, но он не станет говорить с маской».
Станнис сразу сел на своей жесткой постели и зажег свечу, осветив фигуру Мелисандры у двери.
– Ну, что еще? – проворчал Станнис, просыпаясь, и Мелони он напомнил такого же ворчливого привратника в красном храме, который выпустил ее десятилетнюю на свободу, а потом и сам куда-то пропал. – Из моря поднялось чудище левиафан и откусило кораблю бушприт? Кто-то побеседовал с командой о вопросах богословия, и теперь на корабле буза?
– Я видела сон, – ответила Мелисандра голосом жрицы и молча себя выругала: теперь снова придется врать, изворачиваться, и никакой помощи она не дождется, ни от Станниса, ни от хитрого и лукавого бога огня, которого опять будет песочить начальство, на этот раз за ее малодушие.
Станнис, высокий и строгий, подошел к ней со свечой в руке, словно хотел выпроводить ее, чтобы не мешала ему спать своими бреднями, но свеча слегка дрогнула, вспомнилось Станнису, как его жена, сухая и почти бесчувственная леди Селиса, так же пришла к нему с красными от слез глазами и сказала, что у их единственной дочери жар и, похоже, серая хворь.
– Понятно, – коротко сказал Станнис, и дочь его ему тоже вспомнилась, с ее постоянными ночными кошмарами после перенесенной болезни и с ее вечно печальным шутом. – Ты вроде бы большая девочка уже, давай-ка я тебе налью.
Мелисандра была уверена, что в таких кубках подносят только вино, отпила большой глоток, подавилась и закашлялась.
– Огненная вода, – пояснил Станнис с усмешкой. – Я думал, тебе подойдет. Смотри: вдохнула, выпила, выдохнула.
Мелисандру плохому учила жизнь, а не любимый мальчишка-хулиган, поэтому этот опыт для нее был новым, а также захватывающим и веселым, каким он и должен быть, и даже мрачный от природы адмирал развеселился вместе с ней – до тех пор, пока не началось анастезирующее действие рома и горячечные пьяные рассказы о горьком прошлом и давно зарубцевавшихся, но всегда ноющих душевных ранах. Впрочем, Станнис был тогда почти трезв и в основном молчал, а в его упрямом сердце медленно разгорался горячий гнев Баратеонов, запечатленный в девизе рода, что призван быть карающей дланью богов, – «Нам ярость!» «После войны подниму все-таки черный флаг, – пообещал себе адмирал Баратеон, а слово свое он всегда держал. – Я покажу этим работорговцам, как бушует северное море! А Асшай вообще сожгу к дьяволу и засыплю землю солью. Хорошо бы для этого драконами где-нибудь разжиться».
Мелони ничего не снилось, когда она уснула под утро в каюте Станниса, потому что гостя ее снов опять божественно песочили на божественном собрании, утверждая, что снова он прет поперек линии партии, что не нужно ставить производство Азор Ахаев на поток, сжигая для этого древние города, и уж тем более не стоит сжигать города, даже зловредные и мрачные, только чтобы оттенить страсть сурового адмирала и симпатичной красной жрицы, а если его так уж тянет на пламя, соль и дым, его сошлют на производство балыка. Впрочем, оргвыводы на этот раз не последовали, потому что адмирал Баратеон стоял вахту браво, с мрачным пиратским весельем, его корабли шли на битву с Иными, не нарушая боевого порядка, а когда Станнис вернулся с вахты в свою уже опустевшую каюту, он все же почувствовал, что в его каюте появилась женщина.
========== XXXII ==========
Чтоб этому миру в глаза швырнув
Пеплом своих пристанищ,
Крикнуть ему: “Я поймал волну!
Теперь хрен ты меня достанешь!”
(с) Олег Медведев
Лионель уже забыл о странном приеме, который по дороге из столицы оказали им троим северные замки и смысл которого объяснило догнавшее их в пути письмо Оберина Мартелла, и немало удивился тому, что у Селвинов их встретили одни мужчины. Санса и Арья этого даже не заметили, Селвины были их ближайшими соседями, и всех мальчишек у Селвинов они хорошо знали, Арья так и вовсе находила их лучшей компанией, чем была бы женская часть обитателей замка, а Лионель все-таки вспомнил их путешествие по Северу несколько месяцев назад, но только когда благородные сэры за общим столом напились, и один из них выдал тост в тему.
– Ехал однажды отважный рыцарь по дороге и доехал до развилки, – повествовал тостующий. – И лежит на развилке камень: направо поедешь – пьян будешь, налево поедешь – бит будешь. «Эх, – подумал бравый рыцарь, – я бы, пожалуй, и выпил бы, и подрался, а то что за веселье – одно без другого». Но поехать сразу в обе стороны он не мог, и пришлось ему совершить нелегкий выбор. Так выпьем же за отважных рыцарей, которые могут позволить себе не выбирать!
Во дворе тем временем и действительно соорудили небольшое ристалище, на которое высыпали подвыпившие рыцари и латники, чтобы размять руки и ноги и намять друг другу бока, но каждый прежде посчитал своим долгом отсалютовать кубком Лионелю, словно это он придумал устраивать после возлияний ратную потеху, да и вообще натолкнул добрых людей на мысль, что можно же и не выбирать.
Разумеется, для путешественников нашлись к ночи и три смежные комнаты, и кто-то в темноте ночного коридора даже посоветовал им не благодарить.
Дальше пошли небольшие постоялые дворы, иногда даже такие маленькие, что можно было забраться втроем на полати и спать как в походе, только в тепле, но Санса, не заметив ничего особо странного в приеме Селвинов, вспоминала про уютные замки, где для гостя есть отдельная комната с мягкой кроватью и перинами, и они несколько раз сворачивали с дороги, встречая все тот же прием, который наконец начал ее озадачивать. Да и Арья, как ни привыкла она к мужскому обществу и как ни росла сорванцом, все-таки чувствовала себя чуть неуютно в окружении подвыпивших латников, горланящих не всегда пристойные песни, – как ни странно, даже девичье щебетание на уроках рукоделия может быть приятнее, оно хотя бы не такое громкое.
Вечером, когда они уходили в свои комнаты, все становилось намного лучше, и возможность зайти к Арье, чтобы посидеть с ней на теплом полу у камина и подурачиться, а потом в своей комнате найти под одеялом задремавшую Сансу и скользить руками вдоль ее нежного и мягкого тела, некоторое время удерживала Лионеля от того, чтобы рассказать им обеим о том, почему у них такие странные соседи, пока наконец Санса не спросила его об этом сама.
– Это из-за меня, – признал Лионель. – Я сам сначала не догадался, пока не получил письмо от Мартелла. Он мне написал что-то вроде того, что все мужчины будут мне из-за вас завидовать и начнут меня уважать, а все женщины будут считать меня развратником и соблазнителем и будут меня избегать.
– Ты же не крал меня из родительского дома, – игриво улыбнулась Санса. – О помолвке мы еще тогда объявили, когда ты в первый раз в Винтерфелле был, все слышали.
– Тебя я не крал, – согласился Лионель и посмотрел на Арью.
– Нахвастался Мартеллу? – с осуждением сказала Арья, но не обиделась.
– Я ему ничего про вас не писал, – ответил Лионель. – Но слухи-то идут. Можно считать, что все уже всё знают.
– Что знают? – вздрогнула Санса, прежде всего испугавшись за сестру.
– Ну можем расспросить в следующем замке, хотя я и не знаю, как, – предложил Лионель. – Или просто представить себе самое худшее.
– Ой, – хором сказали сестры, фантазия у них обеих работала хорошо. – Ты даже не надейся.
Русе Болтон, одетый с мрачным шиком, в панцире, украшенном кричащими стальными головами на плечах, и в кроваво-красном камзоле под ним, встретился Лионелю около рва Кайлин, и Лионелю показалось, что хорошо, что он поехал охотиться один, а Санса и Арья остались в лагере вдалеке от дороги – все же Болтон зрелище не самое приятное, хотя сам Лионель при виде его бескровного пугающего лица только злился, как в бою.
Лорд Болтон оставил своих людей и подъехал к молодому королю.
– Верьте мне, я пришел к вам как друг, – произнес Болтон то ли строку из песни, то ли замысловатый северный пароль. – Я действительно вам премного обязан, государь.
Лионель молчал, поймав ледяной взгляд Болтона, словно тренировался перед войной с Иными и войском упырей, и Болтон отвел глаза, признавая бессилие своих чар.
– Старик Фрей держит нос по ветру и готов даже повернуться к Старым богам, чтобы первым примкнуть к новым обычаям, – поделился новостями Русе Болтон. – Уже нескольких неосторожных гостей он женил на своих внучках вторым браком, отконвоировав их в богорощу, раз первый брак был заключен в септе. А меня позвал добром, по-соседски, щедрыми обещаниями да лестью умащивал. Вот, еду теперь к Фреям, чтобы на две свадьбы не тратиться, везу им побольше красненького. Авось на этот раз благословят меня боги хорошим наследником, а не дурным бастардом, все же вдвое больше шансов, – и Русе рассмеялся своим жутким холодным смехом.
– У тебя, кажется, уже было две жены, Болтон, – строго сказал молодой король, доходили до него истории про Болтона, что у того чуть не дыба в спальне стоит.
– Ну в третий да в четвертый раз я не ошибусь, – пообещал Болтон и вдруг позволил себе неожиданную откровенность. – В первый раз я на красоту купился, романтичную дуру себе взял. Связать ее нельзя, так ее нельзя, этак ее нельзя – да что мне, уже в моей спальне будут перечить?
Лионель был, наверное, первым человеком за много лет, который на месте бесстрастной маски увидел у Болтона человеческое лицо – была на нем и старая обида, и злость, и даже почти угасшая ноющая боль, привлекательнее оно от этого не стало, но сделалось не таким страшным.
– На глаз теперь определяешь, кому такое понравится? – спросил Лионель, его вдруг царапнуло воспоминание о том, что почти уже год назад он Сансу от Болтона спасал, а она жаловалась, что Болтон то к ней, то к Арье постоянно сватается. Что же видел в них этот северный бес? Ложь ему казалась, или показывалась ему та правда, с которой человек всю свою жизнь борется?
– Ну не сразу понравится, – ухмыльнулся Болтон. – Пусть она сначала вспыхнет, пусть даже зарезать тебя грозится – а потом будет в глаза тебе заглядывать, и сама об этом просить. Сладость ведь не в том, чтобы покорилась, а чтобы сама попросила. Все мы такие, государь, все мы этого хотим.
– Врешь, – слишком резко сказал Лионель, задел его все-таки Болтон за тайные струны, которые порождали движения души, бывшие будто уродливой тенью ее настоящих пылких стремлений.
– Ну пусть вру, – согласился Русе. – А что благодарен я вам, государь, это я от сердца говорил. Слышал я, что будет большая война, – позовите, и мои люди придут.
Дом Ридов не был связан со Старками родственными узами, но боевая дружба Хоуленда и Эддарда связала семьи даже прочнее, и, хотя Санса и Арья побывали у Ридов в первый раз вместе с Лионелем, они чувствовали себя здесь почти как дома, давно запомнив со слов отца, что Риды их самый надежный союзник в тяжелые времена. После ужина Санса и Арья ушли вслед за хозяйкой, а Лионель остался в пустевшем большом зале, глядя в огонь, где для него начали появляться заснеженные сопки и уходящая в распадки между ними кавалерия – ночной собеседник Мелисандры любил подыгрывать хорошим людям и опять нарывался на разнос от начальства.
– С Болтоном поговорил? – спросил Лионеля тихий голос как раз тогда, когда мысли Лионеля снова вернулись к Болтону, и сколько их еще будет, таких сладострастных стариков, пользующихся его примером, чтобы загубить молодую жизнь, а то и две. Лионель обернулся на голос, глянул немного вниз и увидел невысокого и зеленоглазого Хоуленда Рида.
– Когда я был твоего возраста, – продолжал Хоуленд Рид, не придавая значения титулам, – даже на Севере было много блондинов, при Таргариенах некоторые специально осветляли волосы, чтобы быть похожими на короля. А теперь куда больше брюнетов, и им всем не нужны никакие указы.
От веселых и немного дурашливых слов Рида Лионелю сразу стало легче на душе. Может, его пример даже отрезвит вертопрахов и подражателей, уж в любом случае теперь они стремлением сердца к идеалу от своих дам не отговорятся, раз даже король женился во второй раз.
– Каждое твое действие будет находить последователей и подражателей, – уже серьезнее сказал Хоуленд Рид. – Каждое действие будет менять больше, чем ты сможешь предвидеть. Но и кузнец не может предвидеть, для кого он кует меч: для хорошего солдата благородного лорда, для мародера или для разбойника. Во многих вещах нет ни добра, ни зла, но их можно использовать и к добру, и ко злу. Боги будут судить тех, кто их использовал, а не тебя. Ты для богов всегда останешься просто человеком, отвечающим только за то, добро или зло взяло верх в твоей душе.
– Откуда ты знаешь про Болтона? – спросил Лионель Хоуленда Рида, странного человека, уже однажды шутливо показавшего ему будущее.
– Многие думают, что пророчество – это когда на базаре трясут шапку с номерами, а оракул подсказывает им выигрышный номер, – непонятно к чему сообщил Хоуленд Рид, и это было уже немного обидно, потому что выходило так, что Рид не только фамильярничал с королем, но еще его и не слушал. – Они забывают, что для исполнения пророчества человек должен что-то сделать, что он, может, и не стал бы делать, если бы знал, чем все закончится.
– Я видел тебя и Болтона, – наконец ответил на вопрос Лионеля Хоуленд Рид. – Не потому что я этого хотел. И, надеюсь, я убедил тебя не задавать больше вопросов.
– Можно тебя хотя бы спросить, где наши комнаты? – задал лукавый вопрос Лионель: в его-то комнату его бы проводили и так, но спрашивать в лоб, где спит девушка, на которой ты еще не женат, да еще и не одна девушка, все-таки чуть непристойно.
– Они опять все рядом, – улыбнулся Хоуленд Рид. – Моя жена, конечно, все еще немного недовольна таким моим гостеприимством, но сам я не вижу в нем ничего дурного.
Лионель тоже чувствовал это доверие, которое Санса и Арья испытывали к семье Хоуленда Рида, но все же сомневался, что после разговора о том, какой прием им оказывают замки и почему, Санса придет к нему в эту ночь. Скорее придет Арья, с ее стремлением сделать что-нибудь всему миру назло, хотя даже ей было немного неловко за общим столом, теперь, когда она знала, что именно про них все думают, и ожидаемо-вызывающе она себя не вела. Но Санса все-таки пришла, и все было как всегда, она даже дразнила Лео воспоминаниями о том, что в прошлый визит в Сероводье он был вполне доволен тем, что она разрешила снять с нее только рубашку, а брючки так и остались на месте. Санса повалила Лео на спину и уселась верхом к нему на живот, повторив бывшую несколько месяцев назад ночь и уже без малейшего смущения подставив ему грудь, но немного недооценила свою страсть, и от остатков одежды она избавила их уже в спешке, слишком хотелось, и сильнее всего ей.
– Лежи, – шепнула она Лео, только-только придя в себя, и снова поднялась на нем, встряхнув волосами и уперевшись руками ему в грудь. – Я сама все сделаю.
Это был для нее первый раз в такой позе, исключающей всякую стыдливость, и не тогда, когда сознание затуманено желанием, а когда она понимала, что Лео сейчас видит ее всю, все ее движения, как двигаются для него ее бедра, как изгибается ее тело, когда она наклоняется, чтобы провести по его шее языком, как она непроизвольно вздрагивает, сжимаясь вокруг него. Это поэтому ему все завидуют, такой ее себе представляют, или им обязательно представить их втроем? Да к черту, пусть представляют, что хотят, даже в эту самую минуту, а для нее есть только Лео и его радость. И от ощущения этой бесшабашной свободы от всего на свете Санса почувствовала – когда Лео уже начал вздрагивать, – что сейчас она его догонит – и догнала.
