Текст книги "Северянин (СИ)"

Автор книги: Nnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

          – Мы окружены. Поздно бегать.

          – Будем прорываться к кораблям.

          – Нет, – спокойно отозвался Норд.

          – Что?

          – Не будем. Не прорвемся.

          – Да? И что же ты предлагаешь? Ждать, пока они нас перебьют? – зло спросил Олаф.

          – Иногда, – Норд задумчиво взглянул на ладонь, – чтобы выиграть поединок, надо самому подставиться. Подпустить противника близко-близко… И ударить. Мы не будем прорываться. Мы заставим их себя пропустить.

***

          Норд прикрыл глаза и мотнул головой, стараясь согнать сонливость и слабость. Он мог сколько угодно злиться и огрызаться, когда кто-нибудь говорил, что он плохо выглядит, но лучше от этого ему не становилось. Напротив, казалось, с каждым ударом сердца было только хуже. Вернулась дурнота, так удивившая Норда на корабле, все тело покрылось липкой испариной, мир перед глазами то и дело двоился и расплывался. Норда бросало то в холод, то в жар. Прилив сил, возникший при разговоре с Олафом, сошел на нет. Ужасно хотелось спать, но Норд не мог себе позволить провалиться в небытие.

          Пробираясь через густые заросли, Норд все время запинался и тихо бормотал себе под нос проклятия. Очередной корень – и Норд летит вперед.

          – Тише ты, – сильная рука легко подхватывает и привычно не дает упасть.

          – Торвальд? – Норд смотрит на друга мутными глазами.

          – Ты, если хочешь незаметно пройти, лучше на дорогу выйди – меньше шума создавать будешь, – Торвальд улыбался, но за шутливым тоном крылась тревога.

          – Так плохо? – грустно отозвался Норд.

          – Угу.

          – Ты зачем тут?

          – Олаф велел присмотреть за тобой, – Норд коротко кивнул и двинулся дальше. – Он сказал, тебе может понадобиться помощь.

          – Да, наверно, – Норд тяжело вздохнул, – если у нас все получится… надеюсь у нас будет причина возблагодарить богов.

          – План так безрассуден?

          – Весьма.

          – И в чем он заключается? А то я спешил тебя догнать, как-то толком выяснить не успел.

          – Олаф идет сдаваться в плен.

          – Что? – удивление, неверие, желание услышать опровержение – все это было в коротком вопросе.

***

          Стоя рядом с тощим церковником, Трюггвасон с нетерпением смотрел на город. Он нервно дергал ногой и хмурился. Под презрительно-сумасшедшим взглядом англичан Олаф уже не раз пожалел о своем согласии с планом Норда. Рисковать своей жизнью в бою, с мечом в руках – это одно. А быть прирезанным подобно свинье           – другое. Это низко, унизительно, мерзко. Сама сдача в плен уже отвратительна. Трюггвасон безрадостно вздохнул и бросил на Манчестер еще один тоскливый взгляд. Если Норд просчитался и англичане поведут себя не так, как он обещал… Что ж. Об Олафе сложат песнь, как о самом трусливом ярле.

          Церковник что-то довольно проговорил, глядя на Трюггвасона маленькими глазками-угольками. Олаф так и не выучил английский, поэтому ничего не понял и лишь презрительно фыркнул в ответ. Англичанина такая реакция разозлила. Видимо, в его представлении, Олаф должен был пасть ниц, дабы просить о прощении грехов и вымолить легкую смерть. Англичанин оскалил желтые зубы в гримасе, совсем не приличествующей служителю святой церкви, и, занеся руку со скривленными пальцами, двинулся к Трюггвасону. Олаф напрягся. По наказу Норда он не должен до поры до времени вести себя спокойно, но позволить этому ничтожеству ударить себя, Олаф не мог.

          К счастью, выдержке викинга не пришлось подвергаться испытанию: над Манчестером взвилась струйка дыма. Не обращая ни малейшего внимания на направленные на него копья, Олаф перехватил запястье церковника, резко дернул крошечного мужичка на себя и пережал его горло.

          По рядам англичан прокатился ропот. Освобождение Манчестера от язычников началось весьма славно – предводитель северян, небезызвестный Олаф Воронья Кость**, сам, добровольно вышел им навстречу всего с дюжиной сопровождающих. Их архимандрит Этельгар тут же приказал связать, а вот Олафа велел взять в тесное кольцо. Это никого не удивило. Весь отряд уже знал, что пред тем, как придать врага Англии и церкви смерти, Этельгар любил поговорить о грехах неверного и о мучениях, ожидающих того в аду. Только с этим викингом просчитался. Многие из поверженных англичанами рычали как дикие звери и бездумно метались, в результате чего зачастую сами налетали на копья. С таким холодным расчетом не действовал еще никто. Сохранять спокойствие до последнего момента и нанести единственный точный удар – не многие на такое способны.

          Архимандрит сдавленно захрипел. Кто-то, наконец, додумался, что в руках викинга один только Этельгар, а у них есть с десяток его людей. Но на угрозу убить их Олаф не отреагировал. Он лишь настороженно оглядывался, словно демонстрируя: даже если ударите, придушить вашего церковника я успею.

          На расправу над своими товарищами Трюггвасон тоже смотрел с равнодушным лицом. Он помнил о необходимости платить за любые блага. В данном случае за спасение.

          Ослабив на пару мгновений хватку, Олаф дал церковнику сделать глоток воздуха, чтоб не помер раньше времени, и снова взглянул на Манчестер. Теперь над городом уже не плыла одинокая струйка дыма. Манчестер начал тонуть в густом темном дыму. Легкого жеста и насмешливой улыбки было достаточно, чтобы англичане поняли: викинги их обхитрили. Олаф – приманка, отсрочка. Теперь перед английским отрядом стоит выбор: викинги или город.

***

          – Мы это сделали, – слабо выдохнул Норд, наблюдая за занимающимся пожаром, привалившись к стене хлипкого домика. Огонь и дым. Красные всполохи в сером тумане.

          – Еще нет. Надо уходить, – Торвальд с беспокойством смотрел на растекающееся пламя.

          Норд слабо покачал головой. Он не понимал, как вообще еще держится на ногах. Порой он уже не отличал дым от липкой дымки в голове.

          – Беги.

          – Что? – в первый момент Торвальд попросту растерялся. Потом накатила злость. И лишь за ней понимание. – Совсем плохо?

          У Норда далее сил огрызаться не было:

          – Угу.

          – Пошли.

          Теплая рука крепко ухватила Норда за запястье и потянула. Куда друг его ведет, Норд не понимал. Остатки сил уходили на присмотр за непослушными ногами. То расплывающиеся, то резко приближающиеся, а порой и вовсе пропадающие среди мельтешащих перед глазами пятнами ботинки были единственным, что видел Норд. Левая нога, правая нога, левая нога… Шаг, шаг, шаг… Споткнулся… Рука? Да, чья-то рука удержала. Снова шаги. Куда? Зачем? Упорно бьется мысль, что так надо. Надо идти. Только уже нет сил. Так хочется спать. Норд вот только приляжет и сразу встанет. Только дайте лечь! Но нет. Все та же рука не дает остановиться. Шаг, шаг, шаг. Левая, правая, правая… Или все-таки левая? Норду кажется, что он идет уже вечность. Что он прогневил богов и теперь проклят вечно двигаться. Без отдыха и сна. Ну, позвольте, позвольте же остановиться!

          И наконец тихий шепот. Хотя, возможно, это был и крик, просто Норд все слышит как чрез толщу воды:

          – Можно.

          И Норд засыпает. Гостеприимный серый туман принимает его в свои объятья…

__________

* Вальхалла – «чертог убитых» – мужей, что героически погибли на поле брани. Доступ в Вальхаллу преграждают ревущая река Тунд и запертые ворота Вальгринд. Сам чертог огромен: в нем 540 дверей, в каждую из которых плечом к плечу могут пройти 800 героев. Убитые воины без труда узнают эти палаты, ибо стропила их – копья, крыша – из шлемов и щитов, а скамьи покрыты кольчугами.

** Прозвище было дано Олафу за умение гадать по птицам.

========== Глава 8 ==========

        Из тумана выскочил маленький белокурый мальчик. Его хорошенькое личико раскраснелось от бега, сбитое дыхание часто вздымало грудь, а в голубых глазах горело торжество.

 Норд подумал, что этот ребенок был бы похож на толстенького розового херувимчика с храмовой фрески, не будь он весь перемазан в грязи и не сжимай в руках огромную зеленую жабу. Но, судя по тому, с какой нежностью несчастный болотный обитатель был притиснут к груди, именно эта живность была причиной гордости мальчишки.

 Приблизившись, ребенок вытянул руки с жабой вперед, словно хотел подарить ее Норду. Снисходительно усмехнувшись, Норд приготовился слушать хвастовство и хвалить добычу, но мальчик, явно не замечая его, смотрел куда-то Норду за спину.

 – Деда! Деда, смотри!

 Норд оглянулся. И увидел, что жабу желают вручить высокому темноволосому мужчине. Услышав зов, мужчина дернулся и бросил на мальчика раздраженный взгляд.

 Бьёрдгара Норд узнал первым…

 – Деда, смотри – я сам поймал! – счастливо выкрикнул Норд, тыкая лягушкой в грудь Бьёрдгара.

 – Не пачкай меня, варвар! – тэн брезгливо отстранился и с силой ударил Норда по лицу. Голова мальчика дернулась, и он слабо выдохнул:

 – Деда…

 Взрослый Норд медленно поднял руку и коснулся щеки. Потом развернулся и зашагал прочь, прячась в серой дымке. Он не хотел смотреть, что будет дальше. Ему и так все было известно…

 Бесконечная серость уже не страшила Норда. Бродя средь густого тумана, можно было повидать немало интересного. Порой древние песни и сказания разыгрывались пред Нордом, порой приходили виденья из детства. А изредка мелькали неясные, скрытые завесой куда более темной, чем дымка, картины будущего. Так, по крайней мере, казалось Норду.

 А вот редкие прояснения, когда развеивалось марево в голове, вызывали у Норда ужас. С сознанием приходили боль, тошнота, тяжесть во всех членах. Кости ломило, в жилах словно огонь тек. Глухие, надрывные удары собственного сердца мучительным ритмом стучали в висках.

 В какой-то момент агония реальности стала для Норда тяжким кратковременным ночным кошмаром, мороком. А блуждания в виденьях горящего в бреду разума – настоящей жизнью…

Вдалеке замаячил теплый яркий огонек. Норд зашагал бодрее. Он уже порядком поблукал в пустоте и был рад появлению чего-то нового.

 Огонек оказался костром, около которого на трухлявом бревне сидел старик. Его сгорбленная фигура напоминала причудливо изогнутый сук, а спутанные волосы и борода – древние лишайники. Казалось, что старик сросся со своим седалищем. Всполохи пламени отражались на седых волосах, и по ним словно текла кровь.

 – Сядь, отдохни со мной, – трескучий голос напоминал скрип старых досок. Норд опустился прямо на землю, скрывающуюся за стелющимся туманом. – Ты… молод, – как-то удивленно произнес старец. – Молод. И красив. Силен. Но… счастлив ли ты?

 – Счастлив? – вопрос Норду не понравился. Ответа он не знал. Он просто не думал ни о чем подобном. Счастье – это слишком сложно. Чтобы понять, счастлив ли ты, надо осознавать себя. А Норд уже не ощущал своей жизни. Он был зрителем на странной ярмарке, где не было других смотрящих, но, несмотря на это, множество актеров продолжали играть свои роли. Норд мог сказать, счастливы ли они. Он видел их радость, боль, горе, ликование, восторг… Но сам будто и не чувствовал ничего. – Я… не знаю.

 – Конечно, не знаешь, – довольно подтвердил старик, – потому что спишь.

 – Сплю?

 – И не хочешь просыпаться. Почему ты не хочешь? – старец поднял голову, и сквозь нечесаные пряди на Норда уставились мутные белесые глаза.

 – Я… не знаю. Я… мне не кажется, что я сплю.

 – Потому что дурак. Не глядишь дальше носа. Смотришь лишь на то, что открыто взору. Что ты видишь сейчас?

 – Тебя вижу. Огонь вижу. Твое бревно.

 – Все?

 – Ну, туман.

 – Туман. Не только глазам твоим мешает. А что слышишь ты?

 – Тебя, – Норд прислушался, – и треск костра.

 – Неужто? А если слушать?

 – Но тут действительно больше нет звуков.

 – Просто ты не хочешь слышать. Не хочешь просыпаться. Потому что боишься.

 – Ничего я не боюсь!

 – Боишься. Боли боишься. Слабости боишься. Бессилия.

 – Боли? – боль Норд помнил. И действительно ее опасался.

 – А ведь тебя ждут.

 – Ждут? Кто? Где?

 – Кто? Тот, кто не устанет ждать. Где? За пределами тумана.

 – Это невозможно – туман бесконечен.

 – Ложь, – просто ответил старик, – но ты не хочешь его покидать.

 Старец перевел взгляд на огонь. Норд тоже. Пламя пугало и манило его.

 – А он… очень ждет?

 – Очень, очень… Только ты скоро не сможешь прийти.

 – Но…

 – Слушай! Слушай так, будто умрешь, если не услышишь.

 Норд закрыл глаза. Прислушался. Но ничего кроме треска костра не нарушало тишины. Затем Норд заметил стук своего сердца. И удивился. Он был спокоен и расслаблен, но его сердце то билось быстро, как у пичужки, зажатой в кулаке глупого мальчишки, то замедлялось так, что казалось, будто следующего удара не будет. Потом появилось дыхание. Рваное, тяжелое, хриплое. Норд даже положил руку себе на грудь, дабы убедиться, что ничто не сдавливает ее. И неожиданно: тихий, на грани слышимости, такой, что и не поймешь, правда есть или лишь грезится, шепот: «Ты только не умирай… не уходи… я… я ведь не смогу без тебя… только живи… я все сделаю… я… Идуна*, благослови его… Норд, Норд… мое солнце. Теплое солнце… без тебя так холодно…»

 Норд тряхнул головой, сгоняя наваждение, но теперь голос не пропадал. Он звал все настойчивее, все громче! Норд с удивлением почувствовал, как по щекам текут слезы.

 – Я… что я должен делать?

 – Не бежать от боли. Самому к ней прийти.

 Норд посмотрел на старика и снова увидел водопад огненной крови на его волосах. Кровь, рожденная огнем…

 Норд резко поднялся и решительно шагнул в пламя. Костер радостно вспыхнул, и тело Норда охватила агония…

* * *

 Такой боли Норд не испытывал еще никогда. Тело будто все еще горело в том призрачном пламени. Больно было даже дышать. Но, приложив усилия, Норд сумел-таки разомкнуть веки. Из-за яркого света голова загудела сильнее, на глаза навернулись слезы.

 Сначала мир вокруг плыл, но постепенно темное пятно перед глазами превратилось в лицо Торвальда. Такое… родное? Да, именно это слово пришло Норду на ум. Только какое-то бледное, осунувшееся, словно это он был тяжело болен, а не Норд.

 – Очнулся, – губы викинга растянулись в счастливой улыбке, – очнулся…

 В голосе Торвальда была такая смесь боли и облегчения, что Норду захотелось соврать, сказать, что он в порядке. Но из горла вырвался только жалкий хрип.

 – Сейчас, подожди.

 Через пару мгновений Торвальд приподнял голову Норда и приложил к его губам чашку с водой. Прохладная жидкость приятно прокатилась по глотке. Хотелось пить и пить, но уже через пару глотков, Норду сделалось дурно.

 – Хватит, Ив говорит, тебе много нельзя.

 – Я…

 – Не говори. Не надо.

 Норд не послушался:

 – Как? Почему?

 Торвальд сразу понял, что у него спросили.

 – Гида. Она… подсыпала тебе какой-то яд. Точнее нам обоим, но… я тогда не успел выпить вина. А ты сделал всего пару глотков. Поэтому еще жив, – Гида. Норд не удивился, и не только потому, что думать было тяжело. Просто он ждал чего-то подобного. – Она… уже мертва… – Торвальд улыбнулся, но в его глазах блеснула жестокость, – испила того же яда. А Ив, знахарка, тебя выходила, – смерть королевы Норда тоже не шокировала. Обидно только, что такая красивая женщина ушла из жизни, не оставив детей. – Ты лежи, отдыхай. И не волнуйся. Теперь все будет хорошо.

* * *

 Слова Торвальда стали почти пророческими. Как и слова старика из сна. Первая неделя после пробуждения стала для Норда настоящей пыткой. Все по-прежнему болело, желудок терзал страшный голод, но стоило съесть чуть больше и спазмы выталкивали всю пищу назад. Норд не мог ни то что подняться – пошевелить рукой, да что там, смотреть и говорить и то было тяжело. Торвальду и Ив приходилось кормить Норда, помогать ему справлять естественные потребности, обмывать его.

 Норда это страшно злило. Беспомощность оказалась страшнее боли. Ее нельзя перетерпеть, от нее не отрешишься, не убежишь.

 Но рано или поздно все кончается. Отступила и болезнь Норда. На десятый день он, кряхтя и шатаясь, встал на ноги. Мир перед глазами закружился, пол и потолок на миг поменялись местами, к горлу подступил склизкий комок. Но Норд устоял, и это была маленькая победа.

 Время в крошечном домике знахарки текло медленно. Дородная улыбчивая Ив старалась готовить для своего пациента самое вкусное, что только умела. Торвальд рассказывал все песни и истории, что только знал. Но сидение взаперти от этого легче и приятнее не становилось.

 – Чем все закончилось? – неожиданно спросил, казалось, дремавший Норд.

 – Ты про Манчестер?

 – Угу.

 – Да спаслись наши. Правда, всех, кто тогда с Олафом пошли, порешили, да могло быть много хуже. Я когда тебя к кораблям вытащил, Олаф хвалить тебя хотел. А как увидел, что ты еле дышишь, с лица весь спал. Видать подпортила ему планы-то болячка твоя. Когда разобрались в чем дело, он так ругался… Жуть! Что-то там орал, что мы с Торкелем уплывать должны были, а ты теперь не можешь. Я, если честно, не слишком понял, куда и зачем мы должны были плыть, только, как Ив сказала, что ты еще, может, и выкарабкаешься, ребята Торкеля корабли на землю-то повытаскивали. И до сих пор тут сидят. Ждут. Что думаешь?

 Норд прикрыл глаза. Мыслей по поводу того, из-за чего Торкель сидел в Дублине у него было много, но какая самая верная – он не знал.

 – Ты уже сообщил, что я очнулся.

 – Да. Олаф написал, что как сможешь ходить, сразу к нему. Так что уже скоро. Только… оно нам надо?

 Норд раздраженно фыркнул:

 – Мы, кажется, это уже обсуждали – надо. По крайней мере, послушаем, чего он хочет. И еще… не хочу я сразу к нему. Слушай, тут речки нигде поблизости нет?

 – Как не быть? – влезла в разговор Ив. – Известно имеется. Хороша водичка-то ныне. А ушо, купаться-то захотелось?

 – Да… не могу больше. Мочи нет лежать тут. Мне кажется, я скоро стухну, как мяса кусок.

 – Ну, погодь еще чуток, чуток погодь. Скоро уж сил-то прибавится. И пойдете себе окунетеся.

 – Значит, поедем? – вернулся к волнующей его теме Торвальд.

 – Поедем. Коли тот месяц, что я в бреду был, планы Олафу не окончательно смешал, еще небось и выгадать что сумеем.

* * *

 Ив заботливо укладывала в холщовую сумку хлеб и сыр, наполняла фляги водой. Даром что от ее хибарки до владений Олафа полдня пешего пути, так всякое бывает. Вздохнув, женщина полезла в кладовку за вяленым мясом.

 Норд же пока вовсе не хотел думать о сборах. Перед ним весело бежала река, и прохладная вода непреодолимо манила к себе. Быстро сбросив одежду, Норд плавно зашел в воду. Бросаться с разбега он пока не решался, ибо чувствовал, что еще очень слаб.

 Зайдя по пояс, он остановился и, раскинув руки, стал наслаждаться скользящей по ногам и бедрам водой и легким ветерком, обдувающим плечи и грудь.

 Горячее дыхание над ухом стало неожиданностью. И мокрые ладони на плечах тоже.

 – Тор всемогущий, Норд, ты даже не представляешь, как напугал меня, – сбитый быстрый шепот, рваное дыхание. – Не знаю, как пережил, думал, сам помру. Тебе как чуть лучше – я и радуюсь, и пугаюсь: знаю, что просветление перед смертью наступает. Думал, бабу эту сам зашибу: как не убил – не знаю. Я богов и молил о выздоровлении, и проклинал за то, что допустили такое. Любую жертву пообещать готов был. Как же так-то? Лучше… лучше бы я то вино выпил. Норд… я бы все, слышишь, все отдал, только б забрать твою болезнь. Спать не мог, есть не мог! Что ж ты сделал-то со мной, что сотворил? Околдовал, не иначе!

 Резко развернув ошарашенного Норда, Торвальд прижал его к себе и начал не то целовать, не то попросту вылизывать его лицо. Ладони Торвальда заскользили по тонким рукам, огладили обтянутые кожей ребра, зарылись в спутанные светлые пряди. Неестественная, болезненная худоба Норда заставляла сердце Торвальда горько сжиматься. Так хотелось ощутить упругость сильного тела, игру мышц под кожей, но сейчас были только острые кости. Однако мышцы – дело наживное, все вернется. А запах и блеск голубых глаз уже здесь, уже рядом, в его, Торвальда, объятиях. И это так кружит голову, что Торвальд уже не разбирает, что сжимает, что гладит. И облизывает нежно так все, что под губы попадает. И вкусом кожи – соленой от пота, горькой от яда, не до конца покинувшего тело, и сладкой от… просто сладкой, потому что Норд – не насытится никак.

 А Норд и понять ничего не может. Сначала не понимает, что с Торвальдом, а потом и что с ним самим. Происходящее кажется диким, нереальным… и в то же время таким желанным. Ощутить горячее сильное тело оказалось все равно, что почувствовать страшную жажду, лишь прижавшись губами к кувшину. Вроде и не хотел, а теперь оторваться не можешь. И снова охвачен жаром. Только теперь не болезненным, а таким томным, приятным. Плавишься весь, и ни единой связной мысли нет.

 – Норд, Норд… – как заклятье, как молитва. И Норд сам навстречу тянется, трется, одной рукой сжимает волосы цвета солнца, другую кладет на плечо викингу и впивается пальцами в кожу так, что точно синяки останутся. А Торвальду только это и нужно. Чтобы ярче, острее чувствовать – вот он, рядом. Здесь, живой. И тоже, тоже хочет ближе быть.

 Руки Торвальда опускаются все ниже, скользят по бедрам, гладят ягодицы, сжимают их.

 И Норд резко трезвеет. С силой, откуда только в изможденном теле взялась, откланяется и бьет кулаком Торвальда в скулу, так что тот чуть не падает.

 Торвальд непонимающе хлопает глазами, а Норд, задыхаясь, может, от ярости, а может, и от недавней страсти, выплевывает:

 – Я тебе не продажная девка, – и, подхватив на бегу одежду, уносится прочь.

__________

 * Идуна – богиня вечной юности, плодородия, вечно возобновляющейся жизни и исцеления.

========== Глава 9 ==========

        Равномерный тихий шелест точильного камня навевал на сидящего в углу Тормода дремоту. Он уже не в первый раз закрывал глаза и упирался лбом в стену, но тут же подскакивал на месте и встряхивал головой. Тяжело вздохнув, он провел ладонью по лицу и снова уставился на скользящий по широкому лезвию отцова топора серый камень. Эрик отложил точило и покрутил оружие, следя за бликами на металле. Видимо, не удовлетворившись результатом, он вернулся к заточке.

 Тормод усмехнулся: отец всегда принимался начищать секиру, когда нервничал. Еще один тяжелый вздох вырвался из груди Тормода, и юноша схватился за волосы, приводя и без того неаккуратную прическу в полный беспорядок. Ингеборга – тонкая, хрупкая, с огромными, зелеными, словно весенняя листва, глазами и толстой огненно-рыжей косой – его сестренка, его нежная любовь и его страх. Страх за нежное создание, пред очарованием которого, как ему казалось, должна меркнуть даже красота Бальдра*, преследовал Тормода всю жизнь. С того самого момента, как ему впервые показали маленький пищащий комочек, замотанный в несметное количество тряпок, Тормод не мог перестать бояться. Ингеборга казалась ему чудом. Южным цветком, по прихоти богов, попавшим в их дикий край снега, льда и камней.

 – Чего сидишь, бездельник? – не отрывая взгляда от топора, спросил Эрик. Тормод неловко пожал плечами и откинулся на стену. – Пошел бы воды принес. Сестра вернется – кормить надо будет, а у нас и воды чистой в доме нет.

 Тормод кивнул и выбежал из дома. Вернулся с полным чаном воды. Налил немного в горшок, разжег очаг и водрузил горшок на него. Кинул в воду большой кусок мяса. Отсыпая пшеницы, Тормод недовольно поджал губы – совсем мало осталось. А до урожая еще дожить надо. Да и год явно не удачный – немного собрать удастся.

 От тягостных мыслей Тормода отвлек шум на улице. Он утер выступивший от работы у огня пот и, неловко перемешав похлебку, подошел к двери.

 – Я дома! – ясный голос Ингеборги разбил лед, сковывающий жилище без нее, и его осколки со звоном осыпались на пол. Тормод счастливо улыбнулся и притянул сестру к себе, заключая хрупкий стан в крепкие объятья. Эрик, едва бросив взгляд на секиру, признал заточку качественной и убрал оружие прочь. – Чего хмурые такие? Не случится со мной ничего страшного на рынке, а вот без еды точно помрем. Да и не одна ж я хожу, – Ингеборга всплеснула руками. – Фригг**-покровительница, в следующий раз сам пойдешь. И за подружками моими присмотришь, и за мамками их. Вот потехи-то будет!

 Ингеборга заливисто рассмеялась, а Тормод лишь сильнее нахмурился: не знает много чистое дитя, не ведает, какую опасность таит в себе людный рынок. Среди своих подруг Ингеборга словно белая чайка меж ворон – нельзя не заметить. А закон нынче слаб стал: коли конунг, не скрываючи, девок чужих к себе тащит, не глядючи на звания да заслуги отцов, да выкидывает потом, как сор какой, так что ж помешает ярлу похотливому надругаться над невинным цветком? Тормод бросил на сестру тоскливый взгляд и решил: позор, не позор – а больше Ингеборга одна на рынок не пойдет.

* * *

 – В лес идешь? – услышав голос друга, Тормод дернулся, и, соскочив, резак полоснул по пальцу. Тормод недовольно зашипел и сунул палец в рот. Лодин захохотал. – Ну так что?

 Тормод отложил незаконченную фигурку и недовольно спросил, что делать в лесу летом.

 – Как что? – ничуть не смутился Лодин. – Охотиться!

 – Зачем оно надо? Только зверье портить почем зря! Чего неймется? Зима придет – тогда пойдем. Шкуры красивые, дорогие будут.

 – До зимы еще тоже дожить надо! Да лиса и летом ничего, хороша. Как на твоей Ингеборге рыжая шкурка смотреться будет, – мечтательно протянул Лодин. – Да и тебе пойдет, коли побурее.

 Тормод неопределенно повел плечом и вернулся к вытачиванию игрушки.

 – Кто идет?

 – Да не боись, не много. Я, Бранд, Бьёрни да Торвин. Ты ж знаешь, они народ не шумливый, мешать не будет никто.

 – Я-то тебе там зачем?

 – Как зачем? Я ж о красе нашей, Ингеборге, волнуюсь, – увидев, как перекосилось лицо Тормода, Лодин снова засмеялся, – у нее ж братец сам никак ей шубку-то не споймает. Все сидит, игрушечки вырезает! Да только, друг, заметь, Ингеборга уж не девочка, играться-то, а коли продавать… много ли ты на своих деревяшках заработаешь?

 – Все, уговорил, уговорил, – нервно пробормотал Тормод. – Когда выходим?

 – Да завтра с утречка и пойдем.

 – На сколько?

 – А… как получится. Ну, ты б хлеба дня на три-четыре взял. А там… может, и подольше, да не страшно будет – летом в лесу грех не прокормиться.

 Тормод кивнул и, вытянув руку, стал рассматривать свою работу. Лодин зашел ему за спину и, прищурившись, тоже взглянул на игрушку.

 – Глупость, конечно, но хорош, хорош, – присвистнул Лодин. – Истинно мастер. С такими талантами тебе бы не в нашей глуши прозябать, а на вервь идти – будешь им драконов тесать.

 Тормод усмехнулся и легко подбросил в воздух волчонка, увлеченно ловящего свой хвост. Зверек был совсем крошечный – длиной с палец Тормода, не больше – но казался живым. С насупленной мордочки на викингов смотрели внимательные глаза. Из оскаленной пасти выглядывали маленькие острые клыки. Шерсть у недовольного создания топорщилась, и весьма удивляло, что она не колышется, ведомая ветром.

 Лодин поймал фигурку и огладил теплое дерево. На пару мгновений сжал маленького хищника в ладони и вернул хозяину.

* * *

 Тормод проклинал то мгновение, когда поддался на уговоры Лодина и отправился в лес – охота не задалась с самого начала. Мало того, что зверя ни то, что не добыли, даже и не видели – самым свежим следам минимум дня два было – так Тормод еще и сумку с хлебом потерял. Нет, голодная смерть в лесу ему не грозила, но хлеб – это самая настоящая ценность. И тратить его впустую – непозволительно. Когда пропала сумка, Тормод подумал, что хуже уже быть не может, но на четвертый день охоты, когда норманны уже ушли весьма далеко от деревни, Бьёрни зацепился ногой за скрытый под листвой корень и упал.

 Тормод оглянулся, когда услышал, как отчаянно ругается за его спиной Бьёрни.

 – Что случилось?

 – Да корень тут, – викинг сел и с трудом подтянул ногу. – Проклятье богов!

 – В чем дело? – не на шутку обеспокоенный Тормод подбежал к товарищу. Бьёрни сосредоточенно рассматривал свою лодыжку: штанина разорвана, в крови.

 – Давай посмотрю, – Бьёрни кивнул, и Тормод, присев перед другом, стал осторожно поднимать ткань, обнажая рану. Увидев повреждение, Тормод расстроенно покачал головой: судьба действительно не благоволила им на этот раз. Падая, Бьёрни напоролся на крепкий сук, и тот распорол ему ногу. К тому же, лодыжка была вывихнута.

 – Все сюда! – Тормод решил тормозить остальных пока те не ушли слишком далеко.

 – Из-за чего остановка? – первым из-за деревьев появился жизнерадостный Лодин.

 – Бьёрни ногу повредил.

 – Сильно? – сразу посерьёзнел Лодин.

 – Угу. Охота закончена – думаю, сам он идти не сможет.

 Лодин бросил на Бьёрни вопросительный взгляд, и тот хмуро покачал головой.

 – Ясно… – Лодин громко свистнул и, сбросив со спины поклажу, присел.

 Тормод открыл флягу и, как сумел, промыл рану. Затем, оторвав широкую полосу ткани от низа собственной рубахи, туго перемотал ею ногу Бьёрни.

 Вскоре подошли и Бранд с Торвином.

 – Возвращаемся, – просто сообщил Лодин. Посмотрев на Бьёрни, парни согласно кивнули.

 Обратная дорога была тяжелее пути вперед. Пусть теперь они шли напрямик, не петляя в надежде напасть на свежий след, но теперь им по очереди приходилось поддерживать Бьёрни. Первый день викинги надеялись, что нога их товарища быстро подзаживет, и они смогут двигаться быстрее, но к исходу вторых суток стало ясно, что легче Бьёрни не станет. Щиколотка опухла, кровь продолжала сочиться из раны, и постепенно к ней примешался гной. Тормод подумал, что, возможно, кусочек сучка отломился, и грязная деревяшка увязла в плоти. Но сколько они ни давили на раздавшуюся ногу, сколько ни растягивали края раны, выдавить ничего не сумели – только кровь потекла сильней.

 На третий день у Бьёрни начался жар. Теперь друзья не помогали ему идти, а попросту тащили на себе. Готовясь к последней ночевке, Тормод решил развести огонь и прогреть на нем тряпки для перевязки, надеясь хоть чуть-чуть отогнать недуг. Он склонился над грудой веток, стараясь высечь искру.

 – Зачем нас только сюда понесло? – озвучил Лодин вопрос, мучавший всех.

 – Просто случайность, – сдавленно ответил Тормод, кинув на Бьёрни тревожный взгляд.

 – На месте Торы, я бы нас зашиб.

 Тормод невесело улыбнулся – мать Бьёрни действительно легко могла убить. Она была могучей женщиной с дрянным характером, но сына любила. И Тормод легко мог представить, как зла она будет, когда увидит своего ненаглядного Бьёрни в таком состоянии. Если бы что-то подобное случилось с Ингеборгой… нет, он и думать о таком боялся.

 – Все будет хорошо, – неожиданно даже для себя произнес Тормод, – завтра будем дома. Тора – сама хорошая знахарка, выходит.