Текст книги "Северянин (СИ)"

Автор книги: Nnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

А, увидев, как Норд зажмурил глаза, как приоткрыл рот в беззвучном крике, ощутив, как изливается он внутри, Торвальд и сам сорвался в какую-то темную пустоту, где есть лишь чистое наслаждение.

Норд с легким удивлением и даже неверием размазывал по животу Торвальда его семя. Произошедшее было и диким, и правильным. Взяв белесую каплю на палец, Норд поднес ее к лицу и понюхал – запах греха и порока. А еще любви и нежности. И как это совмещается, Норд не знал – просто он так чувствовал.

– Что это за место? – тихо, будто боясь спугнуть подкравшееся счастье, спросил Норд.

– Киннарудден, – также, шепотом, ответил Торвальд, – самая северная земля. Дальше – только море.

– Самая северная? Но… я думал, что здесь должно быть холоднее.

– Теплое течение омывает эти берега. Впрочем, зимой здесь и правда не сладко.

Торвальд перевернулся на бок:

– Оу.

– Больно? – в глазах Норда вспыхнуло беспокойство.

– Мм… есть немного. Но не страшно.

Не задумываясь, Норд потянулся и провел ладонью между ягодиц… любовника? Да, теперь уже любовника. И с ужасом увидел кровь. Вспомнилось, что в какой-то момент резко стало легче двигаться – видимо, тогда внутри что-то повредилось и пошла кровь.

– Господи, – выдохнул Норд.

– Не поминай, а?

– Торвальд, у тебя кровь!

– Не переживай ты так.

– Но… эм… наверно, надо как-то обработать, промыть.

– Ага, – хохотнул Торвальд, – прижечь! – Норд дернулся и от души залепил Торвальду подзатыльник. – Да ладно тебе. Сейчас обогнем Киннарудден, спустимся к морю и окунемся. Морская вода все смоет.

– Жечь же будет, – укоризненно пробормотал Норд.

Торвальд только отмахнулся, встал, огляделся и принялся собирать одежду, безжалостно комкая материю. Подал руку все еще валяющемуся на земле Норду, и, как был, голышом, двинулся купаться.

* Священные роды – боги.

** Бонд – лично свободный человек в скандинавских странах в раннее Средневековье, владевший своим хозяйством и не имевший отношения к знати. Это сословие включало в себя широкий спектр людей от нищих крестьян до состоятельных и влиятельных землевладельцев.

*** Вéргельд – денежная компенсация за убийство свободного человека. Вергельд выплачивался родом убийцы семье убитого, постепенно вытеснив кровную месть. Устанавливался в зависимости от социального положения убитого, его пола и возраста.

========== Глава 13 ==========

        Ингеборга бежала по коридору, на ходу натягивая платье. Как же мерзко, мерзко и грязно было все то, что с ней происходило. Как же отвратительно! На глаза сами собой навернулись слезы. Утерев их кулачком, Ингеборга жалобно всхлипнула и, пошатнувшись, заскочила в первые попавшиеся покои. И остолбенела.

Перед ней стояла самая страшная женщина, виденная ею когда-либо. Тора вызывала у Ингеборги священный трепет, ужас пред стихией, заключенной в тонкую и хрупкую оболочку: тронь – и вся сила, весь дикий, бушующий ураган вырвется наружу и сметет и Ингеборгу, и имение Хакона, да и всю Норвегию в придачу.

Сейчас Тора глядела ласково и чуть насмешливо, от чего было еще более жутко. Тонкие белые пальцы нежно огладили бледную щеку и стерли дорожки слез, по телу Ингеборги прокатилась дрожь:

– Неужто неласков был с тобой конунг?

– Что? – скорее, движение губ, чем слово.

– Неужели обидел он тебя, огонек такой?

– Я…

– Чего же ты молчишь?

Рука Торы переместилась с лица Ингеборги на плечо и мягко надавила, побуждая пройти вглубь комнаты и присесть на мягкое ложе, устланное множеством покрывал и засыпанное подушками.

– Я больше не хочу! – на последнем слоге голос Ингеборги сорвался на тихий визг.

– И не надо, – покладисто согласилась Тора, – скажи лишь, чего ты боле так не желаешь?

– Я… хватит этого насилия, хватит!

– Насилия? – Тора будто бы удивилась. – Я не вижу ни синяков, ни крови.

– Что? – Ингеборга подняла на женщину заплаканные глаза.

– Кто тебе сказал, глупая ты девчонка, что происходящее с тобой – насилие?

– Но как же…

Глядя на искренне недоумевающее лицо Ингеборги, Тора не выдержала и засмеялась:

– Что, удивлена? Хакон весьма недурной любовник, уж поверь мне. Есть много мужчин куда грубее, и никто не сможет поручиться, что будь у тебя муж, он вел бы себя нежнее, чем Хакон.

– Но… так же нельзя! Это непорядок!

– Порядок, непорядок, – Тора приобняла Ингеборгу, – все едино. А жизнь у тебя одна и путь твой уже определен: не быть тебе тихой примерной хозяйкой, преданной женой и ласковой матерью кучи детишек. Упустила тебя Фрейя из-под своего крыла, да только плакать теперь – пустое. Еще неизвестно, как оно лучше-то было бы.

– Я ему скоро надоем. Он меня выкинет. А кому я потом такая порченая нужна стану? Куда пойду?

– Ну, – загадочно улыбнулась Тора, – Хакона я тебе не отдам, не надейся. Но вот сделать так, чтоб, надоев ему, ты не осталась без покровителя, – в твоих силах. Ты красива, огонек, очень красива. А подрастешь – и еще краше станешь. Да только будешь рыдать попусту, все слезами изойдет.

***

Стоя среди грязной вонючей толпы выставленных на продажу рабов, Тормод вяло переступал с ноги на ногу и сонно моргал красными глазами. Тощие как скелеты трэллы тихо гудели и остервенело царапали нечесаные головы с хорошо вскормленными вшами. Тормод пока не успел нахвататься этой пакости, но чувствовал, что скоро присоединится к чухающимся, словно блохастые псины.

Торговля шла плохо, немногочисленные покупатели безразлично скользили глазами по нестройным рядам живого товара и изредка интересовались ценой.

Щупленький мужичонка подошел к Тормоду и окинул его придирчивым взглядом, ощупал бицепсы, похлопал по щеке, дернул за засаленную прядь и, сплюнув, спросил:

– Сколько?

Обрадованный продавец шустро подскочил ближе и, лебезя, буркнул:

– Золотой.

Мужичок презрительно скривился:

– Он и ползолотого не стоит.

– Ну, что ты. Посмотри, какой он сильный. Сможет выполнять любую работу, – выгнутая бровь покупателя стала ответом:

– Трэлл порченный, – с этими словами он схватил Тормода за запястье и затряс изувеченной кистью перед носом торговца, – пять серебряных.

– Помилуй! Это грабеж.

– Не дам больше, – спокойно ответил мужчина.

Тормод буквально видел, как жадность продавца борется с желанием получить деньги немедленно. Первое победило, и несостоявшийся покупатель двинулся прочь.

Боль огнем прокатилась по пальцам, когда Тормод сжал кулаки, но он ее даже не заметил. Этот жалкий отголосок пережитого был ничем в сравнении с ощущением собственного бессилия. Теперь его вольны бить и калечить, а он и слова сказать поперек не имеет права. А еще он понимал, что никогда уже в его руках не родится маленькое деревянное чудо. Раньше Тормод даже не задумывался о том, как важно для него это нехитрое умение. А сейчас осознал, что всегда брался за нож, когда с души воротило. И сейчас хотелось. А не получалось, и дело было не только в отсутствии ножа. Разбитые кузнечным молотом кости срослись, но ни гибкости, ни ловкости более не было в искореженных пальцах. Некогда ладные да сноровистые, теперь они были похожи на ветки чахлых больных кустов: сухие, кривые, покрытые шишками и наростами, едва ли не скрипящие при попытке согнуть. Мизинец левой руки не гнулся вовсе, а указательный правой – стал много длиннее, чем ему должно быть.

Тормод даже и представить не мог, на что еще сгодиться в состоянии. Он уже почти месяц торчал на рынке, прочих трэллов скупали и на их место приходили другие невольники, а он все был тут. Сначала, видя его широкую кость и не по-рабски крепкую фигуру, покупатели радовались, но, рассмотрев внимательнее, уходили.

А Тормод мечтал, чтоб его быстрее купили. Среди работорговцев ерепениться было бессмысленно: будешь буянить, они просто огреют по шее тяжелым мешочком с песком. А вот от хозяина можно рискнуть и сбежать. А коль не получится, довести так, что до смерти забьет. Не конец это, конечно, для воина. Но лучше так, чем рабом.

Перед Тормодом остановились двое: высокий синеглазый норманн на пару лет его младше и куда более миниатюрный парень, тоже схожий с детьми Хеймдаля*, но чем-то неуловимо отличный от них, на пару лет Тормода старше. Тот, что был выше, бесцельно крутил головой, не останавливая своего взгляда ни на чем. Второй же внимательно смотрел на Тормода. Его голубые, на первый взгляд не слишком выразительные глаза, казалось, заглядывали в самую душу, самое нутро невольника.

– Как твое имя? – задал он совершенно неожиданный в этом месте вопрос. Тормод глупо моргнул, но ответил:

– Тормод, сын Эрика.

– Откуда ты родом? – говорил этот человек тоже странно: вроде и правильно, но что-то чуждое было в его выговоре.

– О, не волнуйся! – вклинился пронырливый торгаш. – Его привел благороднейший человек – ярл! Тебе нечего бояться. Хороший раб.

Странный недоскандинав зыркнул на продавца и тот подавился воздухом. Голубые глаза снова вцепились в Тормода.

– Из деревни. На юге.

– Ты не похож на раба. Кто твои родители?

«Боится мести», – грустно подумал Тормод и пожал плечами:

– Они мертвы.

– Кем были? – не успокоился покупатель.

– Как все. Просто бонды.

– Замолчи! – шикнул на Тормода продавец и заискивающе улыбнулся голубоглазому. – Ну, что он такое глупое болтает! Какие бонды?

– Пусть говорит. Я куплю этого трэлла, коли мне понравится его рассказ. Как очутился ты здесь?

И Тормод рассказал. И про нежный свой цветочек Ингеборгу рассказал, и про отца, павшего как достойный воин, с оружием в руках и отвагой в сердце, и про Виглика, что был ярлом с гнилой сердцевинкой. Покупатель слушал внимательно, только время от времени осаживая взглядом работорговца, чтоб не лез. Его друг прекратил глазеть по сторонам и тоже уставился на Тормода, но его темно-синие, куда более пронзительные глаза совсем не пугали.

– Я беру его, – довольно кивнул странный покупатель. – Сколько?

Удивленный торгаш даже против обыкновения не сумел нагло заломить цену:

– Семь серебряных.

Деньги перекочевали в карман продавца, и Тормоду кивком велели двигаться вперед.

– Почему он? – спросил скандинав.

– Если будем делать дела по одному, то и до седин не управимся, – весело отозвался новый хозяин Тормода. – Он – это лучшее, что мы только могли найти! Кстати, – он обернулся к Тормоду, – не пытайся бежать, а. Тебе же лучше с нами пойти. Послушаешь, что предложим, авось понравится.

Тормод решил, что хозяин ему достался совершенно «неправильный», но с тем, что пока сбегать не стоит, мысленно согласился.

Привели Тормода в небольшой деревянный дом на окраине города. Сложенное из добротных бревен строение представляло собой одну комнату, разгороженную тяжелыми занавесами. Хозяин махнул рукой на лавку у стены, а сам направился к очагу, разжег его. Вытащил из угла закопченный горшок, открыл крышку, принюхался к содержимому. Водрузил посудину на огонь.

– Я Норд, – задумчиво помешивая в горшке, представился голубоглазый, а мой друг – Торвальд.

Названный Торвальдом приветливо махнул рукой и скрылся за серой материей.

– Тормод, – решил еще раз назваться новокупленный трэлл.

– Да помню. Голодный?

– Э…

– Голодный. Знаю я, как рабов кормят. Сейчас согреется. Торвальд, где ты там застрял? – без пауз и переходов закричал Норд.

– Иду я.

Торвальд вышел и сел рядом с Тормодом. Он стянул богатые одежды, в коих ходил на невольничий рынок, и надел простую рубаху. Норд бросил на него завистливый взгляд и кивнул на поварешку в своей руке:

– Пригляди.

Торвальд поднялся, а Норд пошел переодеваться. Тормод же сидел и поражался дикости ситуации. Его купили совершенно странные, непонятные люди. Они даже не взглянули на его физическое состояние, но пожелали узнать краткую историю жизни. Приведя в свой дом, не отправили в барак и даже не заставили готовить себе обед. Вместо этого его усадили на хозяйскую лавку да ещё и покормить обещают.

В доме Эрика трэллов сроду не водилось – откуда? Они жили скромно, тихо. Сами много работали, но все равно только лишь что не голодали. Рабы в их доме были ни к чему и, пожалуй, даже могли бы только мешать. Но Тормод прекрасно понимал, что так с ним обращаться не должны. Он и раньше примерно представлял жизнь невольников, да и у Виглика многое увидал: рабу живется хуже чем собаке – ее, по крайней мере, любят.

 – Не дергайся ты так, – голос норманна был полон веселья, – тут всяко лучше, чем на рынке. Сейчас еще наш оратор-заговорщик вернется, и все совсем хорошо станет.

– Я уже здесь, – в просторных рубашке и штанах Норд выглядел еще меньше, – и я зверски голоден.

– Да готово уже.

Горшок переместился на стол. Перед Тормодом поставили глиняную плошку и налили в нее густой жирной похлебки. Та же похлебка попала и в посуду хозяев. Есть с трэллом за одним столом да единую пищу – дикость. А вот этой парочке, кажись, все равно. Не покривившись, с самым что ни на есть довольным видом, Норд принялся поглощать содержимое своей миски.

Убедившись, что хозяевам нет до него никакого дела, Тормод неуверенно взял миску и отхлебнул. Желудок жалобно заурчал, и Норду с Торвальдом осталось только посмеиваться, наблюдая, как жадно ест их приобретение. Когда миска опустела, Торвальд без вопросов наполнил ее еще раз.

– Наелся? Теперь и поговорить можно, – Тормод напрягся. – Ты сказал, ярл Виглик похитил твою сестру. Но, придя к нему, ты бросился мстить, а не спасать ее. Почему?

– Он украл ее не для себя, – глухо ответил Тормод, – для конунга.

Норд расплылся в довольной улыбке.

– Я хочу тебе кое-что предложить. Ты ведь решил мстить Виглику, потому что знал, что Хакона тебе не достать? – кивок. – Я могу помочь тебе дотянуться до него.

Глаза Тормода загорелись, руки сжались в кулаки.

– Что… что…

– Ждать. Нам тоже выгодна его смерть. Но не немедленная. Год или два. А может, даже три. Ты должен будешь жить при нем, прислуживать ему, помогать во всем. Хакон должен доверять тебе. Ни тени сомнения, ни тени подозрения.

– Зачем?

– Это уж не твоя забота, – теперь Норд говорил жестко.

– Что, если я откажусь?

– Ничего ужасного. Мы будем искать другого человека, а тебе придется отработать деньги, заплаченные работорговцу. Потом можешь идти на все четыре стороны.

– Я…

– Не спеши. Подумай. Начнешь – не отступишься. Рабство ради мести или свобода с вечным сожалением об упущенной возможности.

Тормод прикрыл глаза и задумался. Ему казалось, что выбор очевиден, но если дали время, им надо воспользоваться.

– Может, вопросы какие есть? – подал голос Торвальд.

– Как вы сведете меня с Хаконом?

– О, тут все просто. Мы тебя ему подарим.

Несколькими часами позже Тормод лежал все на той же лавке, теперь покрытой шкурами, и не мог заснуть. Предложение Норда казалось ему щедрым даром богов, подаянием судьбы. Но какое-то непонятное, смутное чувство жгло изнутри, мешая уверенно ответить «да».

Из-за занавеси, куда ушли ночевать хозяева, раздался тихий шорох. Еще один. Прерывистый вздох и сбитый шепот:

– Прекрати, сумасшедший.

– Я скучал.

– У нас гость!

– Давно спит.

– И нечего его будить. Он должен быть отдохнувшим и спокойным.

– Если ты не прекратишь дергаться, нервным буду я!

– Да имей ты терпение!

– Проклятие Локи! Ты сбежал по этим «неотложным» делам, бросил меня развлекать Бранда. А когда я, наконец, сумел вырваться к тебе, потащил меня на этот проклятый рынок и приволок домой раба, который не раб. И теперь…

– …и теперь надеюсь, что ты угомонишься.

Раздался сдавленный рык, и возня прекратилась. Тормод ошалело уставился в потолок. Что это значит? Чего Торвальд хотел от Норда? Такой разговор был бы уместен между супругами, но никак не друзьями.

– Не зря ли ты оставил ему выбор? – возобновил разговор Торвальд.

– Нет.

– Ты же сам сказал, он – лучшее, что могло нам попасться. Что, если он откажется?

– Не откажется. Ты видел, как загорелись его глаза, когда я предложил отомстить? Поверь, он уже со всем смирился. Не с рабством, конечно, а с собственной кончиной. А я снова дал ему, ради чего можно жить.

– Жить в рабстве? – с сомнением переспросил Торвальд.

– Разве это будет рабством? – резонно возразил Норд. – У трэллов нет выбора, у него он есть. И… мне кажется, это – не самая высокая цена.

– Тогда зачем вообще было предлагать ему выбор? Просто, чтоб он не чувствовал себя безвольным рабом?

– Не без этого, – медленно протянул Норд. В доме замерла тишина. – Но… еще я хочу очистить совесть. Лишь боги ведают, чем все закончится, а я не бог…

Значит, сомнение, вертлявым червячком копошащееся в душе Тормода, не напрасно. Странно, но убедившись, что некий подвох действительно есть, он испытал облегчение. Знать, даже неприятное, всегда лучше, чем подозревать и страдать от неуверенности. Придя к этому, Тормод погрузился в сон.

***

Свист, удар, всхлип. Свист, удар, всхлип. На крики и визг у несчастного раба, валяющегося у ног Эрленда, сил уже не осталось. Все его тело было испещрено вздувшимися багровыми полосами, перемежающимися сочащимися сукровицей ранами, а порой и белыми пятнышками кости. Эрленд бил жестко, резко, с оттягом, так, что шершавая поверхность витой плети раздирала грязную кожу. Раб судорожно вздрагивал и хватал ртом воздух. Он уже полностью содрал ногти на руках, и по земле расползались лужицы красной жизни. По лицу трэлла текли слезы вперемешку с кровавой слюной. Растрескавшиеся искусанные губы кривились в болезненном оскале, руки и ноги конвульсивно дергались.

Выжить этот раб мог даже не рассчитывать – только молить богов облегчить свою участь и быстрее призвать в свои чертоги. Впрочем, даже попадание в Хель его не страшило. Казалось, хуже быть не может.

В этот раз боги были милостивы к прогневившему сына конунга. Еще пару раз взвизгнула плеть, и, захрипев, трэлл испустил дух.

Эрленд брезгливо взглянул на худую изломанную фигуру, сжавшегося в комок мертвеца. Отшвырнув плеть, он взглядом приказал убрать труп и, развернувшись на пятках, удалился.

Само понятие вины за отнятую жизнь было Эрленду даже не чуждо – попросту незнакомо. Тем более, за убийство трэлла. Раб – это просто вещь: никто не будет мучиться угрызениями совести, если разобьет горшок или выкинет прохудившиеся башмаки. Только вот какое-то мерзкое, поганое чувство непрерывно грызло душу викинга. В том, что никакого отношения к смерти трэлла оно не имело, Эрленд не сомневался. Но с рабом связано было. Может, и не с этим конкретно, а с рабами вообще. Последние несколько месяцев невольники стали постоянно раздражать его, вызывая глухое беспричинное отчаянье.

Нахмурившись, Эрленд задумался, какого по счету раба забил за этот месяц, и недовольно поджал губы. Такие траты были излишни даже для сына конунга. Но тупые трэллы словно специально задались целью вывести Эрленда из себя и с его помощью освободиться, сбежав в загробный мир. Эрленд тряхнул головой и пообещал себе быть более сдержанным в следующий раз.

Шторм приветливо заржал и мотнул головой. Терпкий запах соломы, конского пота и помета приятно щекотал ноздри, а тепло, исходящее от гибкого сильного животного, согревало лучше летнего солнца. Эрленд положил ладонь Шторму на шею и нежно огладил гладкую темную шкуру скакуна.

Лошади всегда завораживали Эрленда. Стремительный полет стройных, гармоничных тел, движение крепких мускулов, струящиеся гривы… Невероятная преданность и вместе с тем полная, безграничная свобода.

Эрленд прижался лбом к горячему боку и прикрыл глаза. Отстранился, приладил седло и легко вскочил на Шторма, так и не заметив пары блестящих глаз в дальнем углу.

* Дети Хеймдаля – скандинавы, люди.

========== Глава 14 ==========

        Суета напугала Ингеборгу. Она, скорее всего, означала большой пир. Большой пир означал грандиозную попойку, а это, в свою очередь, говорило о том, что в ближайшее время имение наполнится пьяными, ничего не соображающими мужиками. Первым порывом Ингеборги стало спрятаться и не показываться дня два. А для этого надо было запастись пищей. Впрочем, украсть пару лепешек с кухни особого труда не составило. А вот усидеть на месте, в темном грязном сарае было куда труднее. Все же любопытство было ее пусть и не самым лучшим, зато самым ярко выраженным качеством.

Так, промаявшись до захода солнца, Ингеборга рассудила, что ничего страшного не случится, если она осторожно, крадучись, выберется и поглядит, в чем же дело.

Дойти до залы пиршеств оказалось легко. Она столкнулась лишь со спешащими рабами, нагруженными блюдами с кусками жареного мяса и кувшинами вина… А заглянув в щелку, Ингеборга остолбенела – в центре зала стоял ее брат, ее любимый брат! От счастья перехватило дыхание, в груди забилась радость. Он, верно, пришел спасти ее, увести из этого ужасного места! Только… тоска царапнула по сердцу – уйти отсюда, уйти от Хакона, значит и уйти от Эрленда. Как же это? Ингеборга ведь уже решила, что сын конунга непременно скоро влюбится в нее, и они счастливо заживут вместе. Ведь, зная своего отца и имея непревзойденно благородное сердце, Эрленд никогда ни словом, ни делом не попрекнет ее за былое… А теперь… она, только осознав, какой счастливой стать сумеет, должна будет бежать? Скрыться в их крохотной деревушке и влачить жалкое существование крестьянки?

Ингеборга отшатнулась от двери и метнулась прочь.

***

Тормод стоял посреди огромного каменного зала, наполненного самыми знатными и важными мужами Норвегии во главе с самим конунгом Хаконом. Голова Тормода была покорно склонена, а плечи скорбно опущены – весь вид сжавшегося, ссутулившегося викинга говорил о том, как страшно и неприятно ему находиться здесь, в то время как его вновь воспрявший дух требовал немедленно рвануть вперед, позабыв все договоренности, и уничтожить кровного врага.

Рядом с Тормодом тряслась хрупкая бледная девушка, купленная всего пару дней назад, дабы быть преподнесенной в дар великому конунгу на празднике осеннего равноденствия. У Тормода она вызывала смесь жалости и легкого отвращения. Продавец клялся, что черноволосая красотка девственница, и ее дрожь и страх были неплохим тому подтверждением, только вот жадные предвкушающие взгляды, порой поблескивавшие из-за завесы волос, настораживали Тормода.

– Это великая честь для меня, скромного сына далеких островов, стоять здесь, на великой северной земле, среди могучих воинов и непревзойденных мореплавателей, пред их мудрейшим правителем. Нет народа более славного, нежели норманнский, нет клинков более острых, чем рожденные здесь, и никто не может ловчее и проворнее создателей использовать их. В знак преклонения, великого уважения и безграничной преданности, прими, Хакон Могучий, от меня этот подарок, – руки Норда мелко тряслись, но голос оставался сильным, уверенным и властным. Росший наравне с детьми рабов, сейчас он казался знатнейшим и благороднейшим человеком. Таким, что многие викинги, разбойники, грабители и убийцы, скрывающиеся за честными масками блюстителей чести воинов, чувствовали себя грязными оборванцами и преступниками, к собственному испугу, оказавшимися на королевском приеме. Хакон, впрочем, уверенный в непоколебимости своей власти, ничего подобного не ощущал. Неприкрытая лесть хмельным медом лилась на его душу, заставляя губы кривиться в довольной улыбке, а чресла сладко сжиматься в предчувствии жаркой ночки с заморской красавицей.

Новый раб Хакону нравился куда меньше, но не отказываться ведь? К тому же, никто не может заставить его держать этого самого раба при себе. Сейчас его можно милостиво принять, а потом отослать куда подальше. Кость у него вона какая широкая – легко будет справляться с самой тяжелой работой. А этого полувикинга-полуангличанина лучше не обижать – ни к чему. Как-никак за него просил не один влиятельный человек. Сначала ярл Бранд словечко замолвил, потом непонятно с чего вдруг вылезший из своего имения на юге ярл Ивар, да еще и этот проклятый датчанин Торкель влез. Но пел-то Норд славно, так, что и послушать приятно.

– …так позволь же мне, величайший конунг Хакон Могучий, сесть за один стол с собой и испить вина под кровом твоим.

– Приветствую тебя, Норд, сын английской земли, несущий в жилах своих северную кровь. Я принимаю твой дар и приглашаю тебя за свой стол, – после этих слов Хакон небрежным жестом велел увести подаренных рабов, и Тормода с девицей забрали из залы. Норд с трудом, мелкими порциями, сумел выдохнуть застоявшийся в горящих легких воздух и прикрыл глаза, опускаясь на лавку. Сделал пару глубоких вдохов для успокоения и, открыв глаза, уже снова взирал на присутствующих сильным и властным чужеземным гостем, с абсолютно прямой спиной, широкими расправленными плечами, мягкой, еле заметной, улыбкой на губах и затаенной насмешкой во взгляде.

Вино и брага лились рекой, жареные тушки птиц и поросят в мгновение ока исчезали со столов. Шум и гвалт стояли невообразимые, и чем больше благородные ярлы выпивали, тем больше начинали походить не на человеческих воинов, а на ётунов из ночного кошмара: дикие, некультурные, пьяно бахвалящиеся.

– Я присяду? – неожиданно громыхнул басящий шепоток у Норда над ухом.

– Да-да, конечно, – поспешно подвинулся Норд, рассматривая подошедшего – невообразимо огромного рыжего детину с бронзово-загорелой кожей и тонким шрамом, пересекающим бровь. Уже привыкший смотреть на всех снизу вверх Норд зябко поежился: этому гиганту и Торвальд едва до плеча достанет, что уж про него говорить.

– Гляжу, тебе тут не слишком весело.

– О, по-моему, все просто замечательно.

Исполин раскатисто засмеялся:

– Время говорить красиво прошло. Ты сделал свое дело пред трезвыми, а теперь пытаешься так же говорить при пьяных, а это ни к чему.

– Празднество, действительно, проходит весьма весело.

– Если тебе доставляет удовольствие наблюдать за стадом ополоумевших от хмеля дикарей…

Норд подумал, что рано расслабился. Этот великан, видать, послан стать его змеем-искусителем: затуманить взор напускной дружелюбностью, выведать что да донести конунгу.

– Хмель не красит ни одного мужчину, но делает прекрасными женщин и мир вокруг.

Гигант опять загоготал:

– Ты, верно, по-другому и вовсе говорить не умеешь! Что за чудь? Может, у ваших королей такие речи и в чести, а мы тут народ простой. Ты и сам сказал: воины. Много ли ты видел воинов, что станут изъясняться столь же витиевато, что и ты?

– Один из них сидит рядом со мной.

– Ты мне нравишься, англичанин, – викинг легонько хлопнул Норда по плечу, и того покачнуло. Происходящее все боле и боле напоминало ночное видение, от этого липкий пот начинал бежать по спине, а голова отказывалась мыслить здраво. Хотелось немедля встать и уйти, сославшись на какое-нибудь неотложное дело. Только вот слабый писк внутреннего голоса, напоминающего, что сегодняшний пир очень важен, заставлял осознать ошибочность подобного шага. – Выпей со мной!

Норманн вложил полный кубок в руку Норда и, заговорщицки подмигнув, опустошил свой. Норд же лишь слегка приложился к пьянящему напитку.

– Давно ты здесь?

– Совсем нет. Менее трех месяцев.

– Не так уж и мало. Хотя… это невероятно короткий срок! Как ты сумел сдружиться с Иваром? Этот старый тюлень уже сколько лет носа не кажет из своих владений! А тут – пожалуйста: и сам явился, да еще и нового человека с собой привел!

Да уж, как ответить на такое, Норд не знал. Не объяснять же, что про Ивара ему рассказал Трюггвасон. И что именно из-за желания поддержать Олафа тот решил помочь ему? Однако Норду все же пришлось приложить немало усилий, дабы, как выразился этот великан, старый тюлень пошевелился. Тюленей Норд никогда не видел, но, судя по тому, как их описал ему Торвальд, Ивар и впрямь был похож на это морское животное: полный, коротконогий, с огромными вылупленными глазами и жесткими топорщимися усами. Несмотря на изрядное брюшко, он казался каким-то вертким и прытким.

– Хм… порой сама судьба решает, что нечто должно свершиться, будь то неожиданная дружба или вражда, и тогда от усилий самих людей уже ничего не зависит, – наконец задумчиво произнес Норд.

– Да уж, англичанин, достойный ответ! Но что же ты совсем не пьешь?

От необходимости опрокидывать в себя очередную порцию хмеля Норда избавил грохот, неожиданно раздавшийся в дальнем углу залы. Подняв глаза, он увидел, как по столу катаются, сшибая посуду, два изрядно пьяных тела. Поднялись подбадривающие крики, потом кто-то решил, что одних лишь слов для поддержки мало и кинулся пособить кулаками, еще один решил присоединиться… и вот уже чуть ли не половина гостей вовлечена в драку. Гигант издал утробный боевой клич и тоже бросился в суетящуюся толпу. Не то поддержать кого-то, не то попытаться разнять.

Норд оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как конунг встал, неодобрительно покачал головой и удалился. Решив, что и ему тут уже делать более нечего, Норд поднялся и начал пробираться к выходу. Уже у самых дверей, он подвернулся под руку какому-то зашедшемуся в запале драки викингу и огреб по спине. Рванул вперед, был перехвачен и вновь закинут вглубь помещения, получил еще и пинок в бедро, затем под дых, сложился пополам, и так, не разгибаясь, снова направился к выходу.

***

Эрленд недовольно морщился, слыша пьяные крики, доносящиеся из залы пиршеств. Он терпеть не мог все эти сборища и с ужасом думал о том моменте, когда ему придется сменить Хакона не только во главе государства, но и во главе подобного стола.

К счастью, пока присутствовать на празднествах было не обязательно, но сейчас необходимость увидеть отца гнала Эрленда на пир: к нему приехал гонец от друга и сообщил, что тот собрался в небольшой поход, потрепать нервы германцам. Что ж, он был рад присоединиться. Только вот Хакон уже не раз просил лично предупреждать о долгих отлучках – вот и приходится идти на доклад.

Усмехнувшись, Эрленд завернул в нужный коридор и представил, как отреагируют «величайшие» воины страны, когда он будет, грустно вздыхая, прощаться с отцом, трепетно обещая скоро вернуться и нежно прося не скучать. Да только ради их скривившихся рож стоит устроить спектакль!

От представления физиономий почтенных мужей Эрленда отвлек удар в грудь: кто-то маленький врезался в него. Впрочем, кто именно, он рассмотреть не успел – видел только рыжий всполох да зеленоватый отблеск.

Однако столкновение подпортило Эрленду настроение – оно казалось дурным знаком. И с Хаконом говорить резко расхотелось – в конце концов, он не ребенок и не обязан держать отчет.

Эрленд развернулся и пошел в конюшню, седлать Шторма.

***

Натирая синяки Норда целебной мазью, Торвальд даже и не знал, смеяться ему или плакать. Сами повреждения и тихие стоны пострадавшего заставляли сердце сжиматься, а вот то, как все эти синие и лиловые пятна были получены… Более комичной ситуации Торвальд и представить себе не мог: счастливая толпа дерущихся и его маленький недовольный друг, мужественно пробивающий себе дорогу.